Текст книги "Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник)"

Глава IV
О молодом человеке с седыми волосами

Если у меня и было чувство личной обиды за унижение, то оно очень скоро прошло и стерлось из моей памяти.

Случилось так, что на следующий же день после этого эпизода мне пришлось проходить мимо Клумбер-холла и я остановился посмотреть еще раз на неприятный плакат. Я глядел на него и удивлялся: что побудило наших соседей предпринять такие оскорбительные шаги? Вдруг я заметил нежное девичье личико, выглядывавшее сквозь прутья ворот, и белую ручку, которая настойчиво предлагала мне подойти. Приблизившись, я увидел, что это та самая девушка, которая ехала в коляске.

– Мистер Уэст, – быстро сказала она шепотом, озираясь по сторонам. Она говорила нервно и быстро, – я хочу извиниться перед вами за унижение, которому вчера подверглись вы и ваша семья. Мой брат находился в саду и видел все, но ничего не мог поделать. Уверяю вас, мистер Уэст, что если это, – она указала на плакат, – принесло вам некоторую досаду, то мне и брату плакат причинил гораздо больше огорчений.

– Что вы, мисс Хэзерстон! – сказал я со смехом. – Британия свободная страна, и если кто-нибудь желает отвадить визитеров от своего дома, то почему бы ему так не сделать.

– Но это ужасно грубо, – прервала она, нетерпеливо топнув ножкой. – Подумать только, что и ваша сестра тоже подверглась такому несправедливому оскорблению! Я готова провалиться сквозь землю от стыда при одной мысли об этом.

– Пожалуйста, не тревожьтесь, – сказал я горячо; меня взволновало ее огорчение. – Я уверен, что ваш отец имел причины принять такие меры.

– О, бог видит, что причины у него имеются, – ответила она с невыразимой грустью в голосе. – И все же я думаю, что было бы более достойно мужчины встретить опасность лицом к лицу, чем скрываться от нее. Впрочем, ему лучше знать и не нам судить его. Но кто там?! – воскликнула она, вглядываясь с беспокойством в темную аллею. – О, это мой брат Мордаунт. Мордаунт, – сказала она, когда молодой человек подошел к нам, – я просила извинения у мистера Уэста и от своего, и от твоего имени за то, что произошло вчера.

– Я очень рад, что могу лично сделать это, – сказал он вежливо. – У меня горячее желание повидать также вашу сестру и вашего отца и сказать им, как я огорчен случившимся… Мне кажется, тебе лучше уйти домой, малютка, – обратился он к сестре, – потому что приближается время завтрака. Нет, не уходите, мистер Уэст, мне нужно с вами поговорить, – сказал он мне.

Мисс Хэзерстон с улыбкой помахала мне рукой и пошла по аллее, а ее брат раскрыл калитку, вышел и снова запер ее снаружи.

– Если вы не возражаете, я пройдусь с вами по дороге. Не хотите ли манильскую сигару? – Он вынул из кармана две сигары и дал одну мне. – Они неплохи. Я сделался знатоком сигар, когда был в Индии. Надеюсь, что я не помешаю вашим делам?

– Нисколько, – ответил я. – Я очень рад вашему обществу.

– Раскрою вам один секрет, – сказал мой спутник, – сегодня я впервые вышел из имения с тех пор, как мы здесь поселились.

– А ваша сестра?

– Она не выходила никогда. Я ускользнул от отца и знаю, ему это очень не понравится. Он хочет, чтобы мы всегда держались вместе. Кое-кто, может быть, и назовет это капризом, но знаю, что отец имеет достаточно оснований для своих поступков, хотя, возможно, в данном случае он слишком требователен.

– Вам, вероятно, очень тоскливо, – посочувствовал я. – Не могли бы вы время от времени выходить на прогулку со мной? Вон наш дом – Бранксом.

– Вы очень добры, – ответил он заинтересованно. – Я с удовольствием заходил бы к вам. За исключением нашего старого кучера и садовника Израиля Стейкса, мне не с кем перекинуться словом.

– А ваша сестра, наверное, в еще большей степени чувствует одиночество? – спросил я. Мой новый знакомый слишком много думал о себе и очень мало о своей сестре.

– Да, бедняжка Габриель несомненно чувствует то же самое, – ответил он беспечно. – Но более неестественно держать взаперти мужчину в моем возрасте, чем девушку. Посмотрите на меня. В марте мне исполнится двадцать три года, но я никогда не был ни в школе, ни в университете. Я так же невежествен, как любой из этих деревенских парней. Вам это кажется странным, и тем не менее это так. Разве я не заслуживаю лучшей участи?

Говоря это, он остановился, повернулся лицом ко мне.

Я оглядел его лицо, освещенное солнцем. Он действительно был неподходящей птицей для этой клетки. Высокий, сильный, с волевым и смуглым лицом, с отточенными тонкими чертами, он будто сошел с полотен Мурильо или Веласкеса. В очертании его энергичного рта и всей гибкой и крепкой фигуры угадывалась скрытая энергия и сила.

– Можно учиться и другими путями, – сказал я сентенциозно. – Я не могу поверить, что вы провели всю свою жизнь в праздности и удовольствиях.

– Удовольствиях! – воскликнул он. – Удовольствиях! Взгляните-ка! – Он снял шляпу, и я увидел в его черных волосах седые пряди. – Не думаете ли вы, что это результат удовольствий? – с горьким смехом спросил он.

– Вы, очевидно, испытали большое потрясение. Я знавал людей, таких же молодых, как вы, у которых были седые волосы.

– Бедняги! – пробормотал он. – Я жалею их.

– Если вам удастся зайти к нам в Бранксом, – сказал я, – может быть, вы возьмете с собой мисс Хэзерстон? Мой отец да и сестра будут очень рады ее видеть, а смена впечатлений принесет ей пользу.

– Трудно будет ускользнуть нам вместе, – ответил он. – Но, если подвернется случай, я приведу ее с собой. Это можно будет сделать как-нибудь пополудни, так как отец в это время иногда отдыхает.

Мы подошли к извилистой тропинке, которая начиналась у шоссе и вела к дому лэрда. Мой спутник остановился.

– Мне нужно идти домой, – сказал он, – иначе меня спохватятся. Я вам очень благодарен. Габриель тоже будет тронута вашим любезным приглашением.

Он пожал мне руку и отправился было, но повернулся и снова догнал меня.

– Мне только что подумалось, что для вас мы – большая загадка, что вы рассматриваете Клумбер, как частную психиатрическую лечебницу. Не смею порицать вас за это. Было бы недружески с моей стороны не удовлетворить вашего любопытства, но я обещал отцу молчать. Если бы даже я и рассказал вам все, что знаю, вы просто не поняли бы меня. Я хотел бы только, чтобы вы поверили, что отец так же здоров, как вы или я, но у него есть причины вести такой образ жизни. Могу еще добавить: его стремление к уединению не является результатом каких-нибудь недостойных или бесчестных поступков, а вызвано только инстинктом самосохранения.

– Значит, ему грозит опасность? – воскликнул я.

– Да, он постоянно в опасности.

– Но почему же он не обратился за защитой к властям? Если он кого-то опасается, ему стоит только назвать это лицо, и тому будет предложено не нарушать мира.

– Дорогой Уэст, – сказал молодой Хэзерстон, – подстерегающую отца опасность невозможно предотвратить вмешательством людей.

– Вы же не станете утверждать, что она сверхъестественна, – сказал я недоверчиво.

– Вряд ли, – ответил он нерешительно. – Ну вот, – продолжал он, – я сказал гораздо больше того, что имел право сказать, но я знаю, вы не злоупотребите моим доверием. До свидания!

Он отправился домой и скоро исчез за поворотом дороги.

Сперва обитатели Клумбера показались мне просто эксцентричными людьми, но после беседы с Мордаунтом Хэзерстоном я понял, что нечто темное и зловещее лежит в основе поступков генерала. И чем больше я размышлял над этим, тем меньше понимал своих соседей.

Мрачный Клумбер-холл и катастрофа, нависшая над его обитателями, – все это в сильнейшей степени действовало на мое воображение. До поздней ночи я угрюмый сидел у огня, перебирая в уме все, что слышал, и вспоминая различные эпизоды, которые могли бы дать мне ключ к тайне.

Глава V
О тени Клумбера, упавшей на нас четверых

Надеюсь, что мои читатели не сочтут меня любопытным человеком, сующим нос в чужие дела, если я скажу, что последующие дни и недели мои мысли все более и более возвращались к генералу Хэзерстону и окружавшей его тайне. Напрасно я старался тяжелым трудом и делами лэрда направить мысли в другое русло. Что бы я ни делал на суше или на воде, я ловил себя на том, что ломаю голову над тайной Клумбера. Наконец я почувствовал, что не способен заниматься чем бы то ни было, пока не найду разгадку. Я не мог проходить мимо пятифутового забора или мимо больших железных ворот с массивным замком, чтобы не попытаться отгадать, какая тайна скрывается за этой преградой. Несмотря на все мои размышления и наблюдения, я не мог прийти ни к какому выводу, который хотя бы на минуту можно было принять за отправную точку.

Однажды вечером моя сестра навестила больного крестьянина, потом выполнила еще какой-то акт милосердия, за что ее так любили по всей округе.

– Джон, – сказала она, вернувшись домой, – видел ты Клумбер-холл в ночное время?

– Нет, – ответил я, откладывая в сторону книгу, которую читал. – Нет, ни разу с того вечера, когда генерал и Мак-Нейль производили осмотр дома.

– Так бери шляпу, Джон, и пойдем со мной.

Но ее поведению я понял, что она чем-то взволнована и напугана.

– Бог с тобой! – воскликнул я. – В чем дело? Неужели старый Клумбер-холл горит? У тебя такой мрачный вид, что можно подумать, будто погиб весь Вигтаун.

– Нет, пока еще не все плохо, – сказала она, улыбнувшись. – Пойдем же, Джон. Мне очень хочется, чтобы ты это видел.

Я всегда воздерживался от каких-либо разговоров, которые могли бы встревожить мою сестру. Поэтому она не знала, какой интерес вызывают во мне наши соседи. Я взял шляпу и последовал за ней в темноту. Мы шли по узенькой тропинке. Она привела нас к небольшой возвышенности, с которой был виден как на ладони холл.

– Погляди-ка, – сказала сестра, останавливаясь.

Клумбер лежал внизу в море света. В нижнем этаже ставни скрывали огни, но наверху, начиная от широких окон второго этажа вплоть до узких щелей на вершине башни, не было ни одного отверстия, которое не излучало бы поток света. Свет был ослепителен. Было ясно, что в Клумбер-холле горит множество ламп. Причем все эти ярко освещенные комнаты были, по-видимому, нежилыми, а в некоторых из них, насколько мы могли видеть, не было даже мебели.

Минуту я стоял изумленный перед странным зрелищем, потом услыхал за собой всхлипывание.

– Что с тобой, Эстер? – спросил я, обернувшись к сестре.

– Я так боюсь! О, Джон, уведи меня домой, я так боюсь! – Она уцепилась за мою руку и принялась дергать ее.

– Полно, дорогая, – сказал я. – Тут нет ничего страшного. Что тебя так расстроило?

– Я боюсь их, Джон, я боюсь Хэзерстонов. Почему они так освещают свой дом каждую ночь? И почему старик убегает, как заяц, при одном только приближении постороннего? Здесь что-то неладно, Джон…

Я как мог успокоил ее и отвел домой. Перед сном я заставил ее выпить горячего глинтвейна. В разговоре я всячески избегал Хэзерстонов, боясь еще больше взволновать сестру, и она тоже не говорила о них. Однако из ее слов я мог понять, что она в течение некоторого времени наблюдала за нашими соседями и что странные явления очень подействовали ей на нервы. Ночная иллюминация холла сама по себе не могла бы привести сестру в такое состояние. Только целая серия загадочных происшествий способна была оставить тягостное впечатление в ее душе.

Таковы были в то время мои предположения. Сейчас я знаю, что был прав и что моя сестра имела даже больше оснований, чем я, догадываться о чем-то таинственном и страшном, тяготеющим над обитателями Клумбера. Наш интерес к Клумберу возник вначале из простого любопытства, но вскоре события приняли такой оборот, что мы оказались прочно связанными с судьбой Хэзерстонов.

Мордаунт, воспользовавшись моим приглашением, иногда приводил и свою сестру. Мы бродили вчетвером по вересковой пустоши или в ясную погоду отправлялись в нашем маленьком ялике в плавание под парусами и добирались до Ирландского моря. Во время этих экскурсий брат и сестра радовались как дети. Им доставляло огромное удовольствие убегать из своей крепости и проводить хотя бы несколько часов со своими друзьями.

Когда четверо молодых существ сходятся вместе для приятных и запретных свиданий, результат может быть только один: знакомство перерастает в дружбу, дружба – в любовь.

Вот я пишу эти строки, а Габриель сидит возле меня и соглашается со мной. Достаточно сказать, что в течение нескольких недель после нашей первой встречи Мордаунт Хэзерстон покорил сердце моей дорогой сестры, а Габриель дала мне торжественное обещание, которое не может разрушить даже смерть.

Я только потому говорю так кратко о двойных узах, возникших между нашими семьями, что не хочу, чтобы эта повесть превратилась в любовную историю. Кроме того, я боюсь утерять нить фактов, которые я записываю, они тесно связаны с генералом Хэзерстоном и только косвенно затрагивают мои личные переживания.

В общем, визиты в Бранксом делались все чаще и чаще. Наши друзья проводили с нами иногда целый день, если дела отзывали генерала в Вигтаун или если подагра приковывала его к постели. Что касается нашего доброго отца, то он был всегда готов встречать нас шутками и цитатами из восточных поэм, подходящими к данному случаю. От него у нас не было секретов, и он уже считал всех четверых своими детьми.

Во время приступов особенно мрачного или беспокойного настроения у генерала Габриель и Мордаунт неделями не могли уйти из дому. Генерал стоял на страже в аллее (какой это был мрачный и молчаливый часовой!) или ходил взад и вперед по подъездной дороге, ожидая, что кто-то совершит попытку проникнуть в его уединение.

Иногда, проходя вечером мимо Клумбера, я замечал темную, зловещую фигуру, бесшумно блуждающую в тени деревьев, суровое, костлявое, темное лицо генерала, подозрительно глядевшего на меня из-за прутьев забора. Я часто жалел старика, видя его странные нервные движения, его осторожные взгляды исподтишка и подергивающееся лицо. Кто мог бы поверить, что этот пугливый старик был когда-то лихим офицером!..

И все же, несмотря на бдительность старого воина, мы ухитрялись поддерживать связь с нашими друзьями. Позади холла мы нашли место, где забор был сделан так небрежно, что без особого труда можно было вынуть два бруска. Широкая щель давала нам возможность встречаться. Конечно, эти встречи были очень короткими: генерал блуждал по всему саду, и ни одна часть владений не была застрахована от его внезапных налетов.

Как живо представляется мне одна из этих коротких встреч! Она кажется мне светлой, мирной и такой непохожей на бурные загадочные события, которые закончились страшной катастрофой.

Я припоминаю, что шел я тогда по полю, трава была влажной от утреннего дождя, а воздух напоен запахом свежевспаханной земли. Габриель ждала меня под боярышником по ту сторону щели. Мы стояли рука об руку, любуясь простором поросших вереском полей, широкой голубой каймой пены. Далеко на северо-западе солнце сияло над остроконечной вершиной горы Сростон. С того места, где мы стояли, был виден дым пароходов, снующих по оживленному водному пути на Белфаст.

– Как чудесно! – воскликнула Габриель, пожимая мою руку. – Ах, Джон, почему мы не можем поплыть туда по этим волнам и оставить все наши горести на берегу!

– Какие же это горести, которые ты хотела бы оставить на берегу, Габриель? – спросил я. – Разве я не могу разделить их с тобой?

– У меня нет секретов от тебя, Джон, – ответила она. – Главное наше горе, как ты, конечно, знаешь, – странное поведение отца. Разве не печально для всех нас, что человек, сыгравший такую большую роль в жизни, должен метаться из одного глухого угла страны в другой, должен защищаться запорами, ограждениями, как вор, скрывающийся от правосудия?

– Но почему же он так делает, Габриель? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она искренне. – Мне известно только, что над его головой висит какая-то опасность и что эту опасность он навлек на себя во время пребывания в Индии. В чем она заключается, я знаю не больше тебя.

– Но твой брат знает, – заметил я. – Однажды он говорил со мной. Он считает опасность совершенно реальной.

– Да, он знает, да и мать тоже, – призналась девушка, – но они все скрывают от меня. Сейчас отец в агонии страха, но скоро наступит пятое октября, и он успокоится.

– Откуда ты это знаешь?

– Но опыту. К пятому октября его страх достигает апогея. В течение многих лет он привык запирать Мордаунта и меня в наших комнатах, поэтому мы не имеем никакого представления о происходящем. Но мы видим, что ему становится гораздо легче после этой даты. Он чувствует себя сравнительно спокойно, пока снова не приблизится этот день.

– Значит, остается ждать около десяти дней, – заметил я, потому что был конец сентября. – Между прочим, дорогая, почему это у вас освещают все комнаты по ночам?

– Ты заметил? Причина все тот же страх отца. Он не выносит темноты. Большую часть ночи он бродит по дому и осматривает все с чердака до погребов. У него поставлены мощные лампы в каждой комнате, коридорах и даже в пустых незаселенных помещениях. Он велит слугам зажигать все эти лампы в сумерки.

– Удивляюсь, как вы умудряетесь нанимать слуг, – сказал я, смеясь. – Девушки нашей округи очень суеверны.

– Кухарка и обе горничные из Лондона и уже привыкли к нашему образу жизни. Мы платим им очень большое жалованье за все неудобства, которые они испытывают. Кучер Израиль Стэйкс единственный уроженец этой местности; он, кажется, флегматичный и честный человек, которого не так-то легко запугать.

– Бедняжка! – воскликнул я, глядя на стройную изящную фигурку Габриель. – Такая обстановка совсем неподходящая для тебя. Почему ты не позволяешь мне честно пойти к генералу и попросить у него твоей руки? Самое худшее – он просто откажет.

Она повернулась ко мне, испуганная и бледная.

– Ради бога, дорогой, – воскликнула она с волнением, – не вздумай делать этого! Он ночью увезет меня с братом в какое-нибудь другое глухое место, и мы никогда не увидим и не услышим о вас. Кроме того, он ни за что не простит нам вот эти встречи за порогом дома.

– Неужели он такой бессердечный человек? – удивился я. – Я заметил как-то доброжелательное выражение на его суровом лице.

– Он может быть нежнейшим отцом, – заявила Габриель. – Но когда ему противятся или противоречат, он ужасен. Ты никогда не видел его в таком состоянии и, надеюсь, не увидишь. Как раз эта сила воли и нетерпимость к противоречиям и сделали его таким блестящим офицером. Уверяю тебя, многие в Индии помнят его. Солдаты боялись его, но готовы были идти за ним в огонь и в воду.

– А бывали у него и тогда нервные приступы?

– Случалось, но ничего похожего по силе. Он, кажется, думает, что опасность становится с каждым годом все более близкой. О, Джон, как страшно жить, когда над головой висит меч! Самое ужасное в том, что я не имею понятия, откуда будет нанесен удар.

– Дорогая Габриель, – сказал я, беря ее за руку и привлекая к себе, – посмотри на прекрасное поле и широкое голубое море. Здесь все полно тишины и красоты. В этих домиках с красными черепичными крышами, выглядывающими из зелени, живут простые, богобоязненные люди, которые тяжко трудятся на своих полях и не чувствуют ни к кому вражды. В семи милях от нас лежит большой город, в десяти расположен гарнизон. Телеграммой можно в любое время вызвать оттуда отряд солдат. Так вот, дорогая, спрашивается, что может угрожать вам с такими средствами защиты? Ты говоришь, что опасность не связана со здоровьем отца?

– Нет, я в этом уверена. Правда, доктор Истерлинг из Странрара навещал его один или два раза, но тогда было только небольшое недомогание. Уверяю тебя, опасность грозит не с этой стороны.

– В таком случае, я уверяю тебя, что опасности вообще не существует. Странная мания или галлюцинация – ничем иным этого не объяснить.

– Разве галлюцинации моего отца повинны в том, что брат поседел, а мать превратилась в тень?

– Бесспорно, – ответил я, – продолжительная тревога, раздражительный характер отца могут оказать плохое влияние на впечатлительных людей.

– Нет, нет! – запротестовала Габриель, печально качая головой. – Я тоже видела взволнованное лицо отца, испытывала его раздражительность, но это не произвело на меня сильного действия. Различие состоит в том, что они знают ужасную тайну, а я – нет.

– Дорогая моя, – сказал я нравоучительно, – дни фамильных призраков миновали. Теперь привидения не появляются. Поэтому мы можем выкинуть все это из головы. И что же остается? Вся тайна заключается в том, что жара Индии оказалась слишком сильной для рассудка твоего отца.

Не знаю, что Габриель ответила бы мне, потому что в этот момент она вздрогнула, оглянулась, и я увидел, как черты ее лица застыли. Из-за дерева нас разглядывало человеческое лицо, каждая черточка которого была искажена ненавистью. Поняв, что его обнаружили, человек вышел из своего убежища и подошел к нам. Это был сам генерал. Его борода ощетинилась от ярости, а глубоко ввалившиеся глаза сверкали из-под набухших век зловещим блеском.