Текст книги "Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник)"

Глава V

Теперь я хотела бы описать манеру, с какой смотрел на меня этот Гастер.

Его глаза теряли в эти моменты свой обычный стальной оттенок и принимали выражение, которое я назвала бы ласкающим.

Эти глаза странным образом беспокоили меня: я всегда чувствовала их, когда они устремлялись на меня.

Иногда я думала, что это ощущение происходит просто от нервов, но моя мать рассеяла все мои иллюзии на этот счет.

– Знаешь что, моя дорогая, – сказала она однажды вечером, войдя в мою спальню и бережно заперев за собой дверь, – не будь эта идея так невозможна, я подумала бы, что этот доктор безумно влюблен в тебя.

– Какие глупости, мама, – возразила я, так перепугавшись ее слов, что чуть не уронила свечку.

– Я положительно уверена в этом, Лотти, – продолжала мама. – Он смотрит на тебя так, что становится совсем похож на твоего отца. Вот в таком роде – видишь?

И моя старушка уставилась самым скорбным, молящим взором на одну из ножек кровати.

– Ложитесь лучше спать, – сказала я, – да постарайтесь забыть эти глупые мысли. В самом деле! Этот доктор не хуже вас знает, что я невеста!

– Поживем – увидим, – выходя, сказала старушка.

Эти слова еще звучали у меня в ушах, когда я легла в постель.

Странная вещь, но в эту самую ночь меня разбудила дрожь, которая хорошо знакома мне с тех пор.

Я бесшумно подошла к окну и стала смотреть в него между поперечин жалюзи.

На усыпанной песком дорожке высился худощавый фантастический силуэт нашего гостя.

Он как будто пристально смотрел на мое окно.

Должно быть он что-то заметил на жалюзи, так как закурил папиросу и зашагал по аллее.

Я отметила в памяти, что на следующее утро за завтраком он пояснил, что ночью почувствовал нервное волнение и что совершил небольшую прогулку для восстановления равновесия.

Обсудив дело хладнокровно, я пришла к заключению, что отвращение к этому человеку и внушаемое им недоверие основываются на очень шатких мотивах.

Можно иметь странное лицо, интересоваться литературным шарлатанством и даже смотреть с удовольствием на привлекательное личико, вовсе не будучи в то же время опасным обществу человеком.

Я говорю это, чтобы доказать, что даже и в тот момент я была совершенно беспристрастна и не руководствовалась в характеристике Октавия Гастера никаким предвзятым мнением.

Глава VI

– А что, – спросил однажды утром лейтенант Дэзби, – а что, если мы устроим сегодня пикник?

– О, это будет восхитительно! – хором ответили мы.

– Вы, конечно, знаете, что люди поговаривают, будто старику Шарку скоро дадут место, так что Тревору придется заменить его на мельнице. Поэтому нам надо постараться, чтобы он получил максимум удовольствия за остающееся короткое время.

– А что вы называете пикником? – спросил доктор Гастер.

– Это одно из наших английских увеселений, с которым вам придется познакомиться, – ответил Чарли. – Пикником мы называем небольшое путешествие на лоно природы.

– А, я понимаю, – сказал швед. – Это будет очень весело.

– Есть добрых полдесятка мест, куда можно отправиться, – продолжал лейтенант. – Неподалеку отсюда очень много живописных уголков: – «Прыжок Влюбленного», «Черная Гора», «Аббатство Бир-Феррис».

– Последнее местечко не из дурных, – прервал Чарли. – Руины для пикника самое лучшее место.

– Ладно, идет. Много ли до него пути?

– Шесть миль, – сказал Тревор.

– По дороге семь, – с солдатской точностью поправил полковник. – Мы с миссис Ундервуд останемся дома. Вы все свободно уместитесь в коляску, за кучера можете быть сами поочередно.

Мне нет надобности упоминать, что это предложение было встречено всеобщими аплодисментами.

– Ладно, – сказал Чарли, – через полчаса экипаж будет готов. Поэтому не будем терять времени. Нам нужно лососины, салату, крупных яиц, кипяченой воды – целая куча вещей. Я возьму на себя напитки. А вы, Лотти?

– Я займусь посудой.

– Я – рыбой, – сказал лейтенант.

– А я – овощами, – прибавила Фан.

– Ну, а вы, Гастер, какое амплуа себе изберете? – спросил Чарли.

– По правде сказать, – ответил своим певучим голосом швед, – выбор у меня невелик. Но я могу помочь дамам, а потом сумею оказаться полезным вам в приготовлении того, что вы называете салатом.

– В последнем амплуа вы будете иметь больше успеха, чем в первом.

– А? Что вы сказали? – спросил он, вдруг оборачиваясь ко мне и краснея до корней волос. – Да! Ха, ха! Хорошо сказано!

И он с фальшивым смехом крупными шагами вышел из комнаты.

– Послушайте, Лотти, – тоном упрека начал мой жених, – вы обидели этого человека.

– Я, право, не нарочно, – оправдывалась я. – Если хотите, я пойду и скажу ему это.

– О! Не стоит того, – вмешался Дэзби. – С такой рожей, как у него, человек не вправе быть таким обидчивым. Он живо успокоится.

Я, право, не имела ни малейшего намерения оскорбить Октавия Гастера, но тем не менее была очень зла на себя за то, что причинила ему неприятность.

Уложив в корзину ножи и тарелки, я увидела, что другие еще не справились со своей работой.

Момент показался мне как раз подходящим для того, чтобы извиниться за мою необдуманную фразу.

И вот, никому не сказав ни слова, я быстро пробежала по коридору к дверям комнаты нашего гостя.

Легкость ли походки была тому причиной или пышность ковров Тойнби-Холла, только мистер Гастер не заметил моего присутствия в коридоре.

Дверь его комнаты была открыта.

Я подошла ближе и заглянула в дверь.

В позе доктора было что-то такое странное, что я буквально окаменела на месте от удивления.

Он читал, держа в руке, газетную вырезку, содержание которой, видимо, очень забавляло его.

Но в его веселости было что-то страшное: все тело его содрогалось, но губы не издавали ни звука.

На лице, которое я видала в профиль, было выражение, какого я еще не видала в жизни. Я могу сравнить его только с восторгом дикаря.

В тот самый момент, как я собиралась сделать шаг вперед и постучать в дверь, он снова содрогнулся всем телом и бросил бумажку на стол, а затем поспешно вышел из комнаты в другую дверь, ведшую через прихожую в бильярдную.

Шаги его затихли вдали, и я снова оглядела комнату.

Что именно, какая смешная вещь могла вызвать такую веселость в таком серьезном человеке? Это, очевидно, должен был быть какой-нибудь юмористический шедевр.

На свете есть мало женщин, обладающих принципами, которые могли бы оказаться сильнее любопытства.

Внимательно оглядевшись и убедившись, что в коридоре никого нет, я скользнула в комнату и взяла со стола вырезку.

Это бы кусок страницы английской газеты; его, видимо, долго хранили и не раз перечитывали: некоторые строчки можно было прочитать только с большим трудом.

Текст этой вырезки, по-моему, был далеко не смехотворного характера.

Если мне не изменяет память, вот ее содержание:

«ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ В ДОКАХ»

Во вторник утром найден мертвым в своей каюте владелец паровой барки «Ольга».

По имеющимся сведениям, покойный обладал очень вспыльчивым характером и имел частые стычки со своим судовым хирургом.

В день своей смерти он вел себя особенно буйно, обзывая хирурга некроманом и поклонником дьявола.

Последнему, чтобы не подвергнуться насилию, пришлось убежать на мостик.

Как вскоре после этого бегства слуга вошел в его каюту, то нашел капитана мертвым.

Его смерть объясняется болезнью сердца, роковой исход которой был ускорен припадком гнева.

Сегодня будет произведено детальное следствие».

Таково было содержание вырезки, которую этот человек считал шедевром юмористики.

Я поспешила спуститься вниз.

Я была поражена удивлением, смешанным с отвращением.

Тем не менее у меня хватило справедливости не сделать на этот раз того мрачного предположения, которое впоследствии не раз приходило мне на ум.

Я посмотрела на этого человека как на живую загадку, в одно и то же время и любопытную, и отталкивающую.

Во время пикника мне казалось, что у него исчезло всякое воспоминание о моей неудачной фразе.

Он был по обыкновению мило любезен; его салат был единогласно провозглашен шедевром кулинарного искусства. Он очень развлекал нас красивыми шведскими мотивами, сказками и песнями разных стран и народов.

После закуски беседа перешла на предмет, к которому он, видимо, питал особенный интерес.

Не помню, кто именно из нас заговорил о сверхъестественном.

Как будто это был Тревор, рассказавший какое-то комичное приключение, случившееся в Кембридже.

Его рассказ произвел странное впечатление на Октавия Гастера, который с порывистой жестикуляцией своих длинных рук произнес горячую тираду против лиц, сомневающихся в существовании сверхчувственного мира.

– Скажите, – взволнованно восклицал он, – был кто-нибудь из вас свидетелем ошибки того, что вы называете инстинктом? Дикая птица обладает инстинктом, который безошибочно указывает ей, на какой именно из бесчисленных одиноких рифов открытого моря ей следует класть яйца. При приближении зимы ласточка летит к югу; что ж – известны вам случаи, чтобы ласточки ошибались? Нет, нет; я смело утверждаю, что инстинкт, который присущ каждому ребенку, говорит нам, что кругом нас существуют неизвестные духи. И я верю его свидетельству.

– Продолжайте, Гастер, – сказал Чарли.

– А лучше поверните на другой галс, – предложил моряк.

– Никогда, – возразил швед, не обращая внимания на иронию. – Мы видим, что материя существует независимо от духа. Почему же не предположить существования духа вне материи?

– Предположим, – вставил лейтенант.

– У нас есть и доказательство этому, – продолжал Гастер с горящими одушевлением глазами. – В этом невозможно сомневаться, прочтя книгу Штейнберга о духах, или труд великой американки мадам Крау. А Густав фон Шпее, который встретил своего брата на улицах Страсбурга, между тем как этот брат утонул три месяца назад в Тихом океане? А спирит Юм, который парил средь бела дня над крышами парижских домов? Кто не слыхал никогда голосов умерших близких? Я сам…

– Ну, ну? Что же вы сами? – заговорили мы наперебой.

– Нет, это так только… не в счет, – произнес Гастер, проводя рукой по лбу и делая видимое усилие взять себя в руки. – Правду говоря, теперешний наш разговор слишком грустен для такой чудесной обстановки, и нам бы лучше избрать другой предмет.

И нам, несмотря на все старания, так и не удалось вытянуть из Гастера ни слова насчет его собственной причастности к сверхъестественному.

Пикник наш удался блестяще.

Близкая разлука как будто подстрекала каждого из нас лезть из кожи, чтобы поддержать общее веселье.

После состязания в стрельбе Джек должен возвратиться на свое судно, а Тревор в университет.

Нам же с Чарли приходилось становиться к венцу и жить вместе – солидной, всеми уважаемой супружеской четой.

Это состязание в стрельбе вызывало среди нас массу разговоров.

Стрельба была всегдашним «дада» Чарли.

Он был капитаном команды девонских стрелков-волонтеров, сформированной в Роборо, которая хвасталась тем, что имеет в своих рядах большинство лучших стрелков графства.

Соперником этой команды на состязании должна была выступить группа избранных стрелков Плимутского гарнизона; такими противниками нельзя было пренебрегать, и потому исход соревнования представлялся знатокам сомнительным.

– Тир находится не дальше, чем в миле расстояния от Тойнби-Холла, – говорил мне Чарли. – Мы поедем туда в экипаже, и вы увидите, как мы их отделаем. Вы принесете мне счастье, Лотти, – вполголоса прибавлял он. – Я вполне уверен в этом.

О! Мой бедный дорогой возлюбленный! Ну и счастье же я вам принесла…

Этот прекрасный летний день был омрачен для меня одним темным облачком.

Я уже не могла долее сомневаться в справедливости подозрений моей мамы и в любви ко мне Октавия Гастера.

По пути с пикника он не спускал с меня глаз.

Кроме того, во всех его речах ко мне слышался оттенок, говоривший больше и ярче слов.

Я чувствовала себя точно на иголках, я боялась, как бы Чарли не заметил чего-нибудь, так как знала его вспыльчивый характер. Но ему даже в голову не приходила мысль о таком вероломстве.

Только раз он с добродушным удивлением поднял глаза на Гастера, когда тот настоял на том, чтобы освободить меня от букета, который я держала в руках; но это удивление скоро сменилось улыбкой: он отнес эту внимательность к обычной услужливости Гастера.

Мне в ту минуту стало только жаль чужестранца и неловко за то, что я служу косвенной причиной его несчастья.

Я думала о том, какая это мука для такого сурового, серьезного человека быть жертвой жгучей страсти, о которой ему запрещают заикнуться хоть словом честь и самолюбие.

Увы! Я не принимала в расчет бесстыдство и беспринципность этого человека, в которых мне скоро пришлось убедиться на опыте.

В конце нашего сада была беседка, которая долго служила для вас с Чарли нашим любимым местом свиданий.

Она была вдвойне дороже благодаря тому, что именно в ней мы впервые обменялись словами любви.

Я рассчитывала обождать там Чарли, который должен был прийти в беседку, когда выкурит сигару в обществе прочих гостей Тойнби-Холла.

В этот вечер он задержался, как мне показалось, дольше обыкновенного.

Я ждала его с нетерпением. Каждую минуту я подходила к порогу беседки, ожидая, не услышу ли его походку.

Вернувшись от порога, я только что собиралась сесть на скамейку, как услыхала шаги на дорожке и увидала чью-то тень.

Я с радостной улыбкой устремилась к дверям; но улыбка моментально сменилась выражением удивления и даже страха, когда я увидела перед собой худую бледную физиономию Октавия Гастера.

В его манере и в самом деле было нечто, способное внушить недоверие любой женщине на моем месте.

Вместо того чтобы сразу же раскланяться, он обвел глазами сад, как бы для того, чтобы удостовериться, что мы совершенно одни.

Потом он крадущейся быстрой походкой вошел в беседку и уселся на стул, находившийся между мной и дверью.

– Не бойтесь, – сказал он, заметив тревогу на моем лице. – вам нечего бояться. Я пришел сюда только для того, чтобы иметь возможность поговорить с вами.

– Вы не видали мистера Пилляра? – спросила я, делая страшное усилие, чтобы принять самоуверенный вид.

– А-ха! Не видал ли я вашего Чарли? – едким тоном повторил он. – Вы, значит, ждали его? Что ж, разве с тобой, моя птичка, имеет право беседовать только Чарли?

– Мистер Гастер, вы забываетесь!

– Чарли и Чарли, и вечно Чарли, – продолжал, не обращая внимания на мою фразу, Гастер. – Да я видел его, этого Чарли. Я сказал ему, что вы дожидаетесь его на реке, и он моментально помчался туда на крыльях любви.

– К чему была эта ложь? – спросила я, делая новое усилие, чтобы не потерять хладнокровие.

– Чтобы иметь возможность видеться и говорить с вами. Неужели вы любите его так сильно? Неужели слава, богатство, могущество, размеры которого невозможно себе представить, неспособны побороть этот первый любовный девичий каприз? Бегите со мной, Шарлотта, и вы будете иметь все – и славу, и богатство, и могущество.

И он умоляющим движением протянул ко мне свои длинные руки.

Даже и в этот момент мне бросилось в глаза их сходство со щупальцами гигантского паука.

– Вы меня оскорбляете, сэр! – вставая, вскрикнула я. – Вы жестоко поплатитесь за такое поведение пред беззащитной девушкой.

– Ах! Вы только говорите это, но не думаете. В вашем нежном сердце наверное найдется хоть капля жалости к несчастнейшему из смертных. Нет, вы не уйдете отсюда, не выслушав меня.

– Пропустите меня, сэр.

– Нет, вы не выйдете, покуда не скажете, могу ли я надеяться завоевать вашу любовь.

– Как вы смеете говорить мне подобные вещи? – во весь голос крикнула я, чувствуя, что негодование во мне начинает сменяться страхом. – Вы, гость моего будущего мужа! Скажу вам раз навсегда – я чувствую к вам лишь отвращение и презрение; вы рискуете превратить их в открытую ненависть.

– А! Вот как, – задыхающимся голосом прохрипел он, неверной походкой приближаясь ко мне и поднося руку к горлу, точно чувствуя затрудненность речи. – Значит, моя любовь вызывает у вас ненависть. А! – продолжал он, приближая свое лицо вплотную к моему лицу, так что мне пришлось отвести глаза в сторону, чтобы не видеть его вдруг остекленевших глаз. – А! Теперь я понимаю! Вот причина этому.

И он ударил кулаком по своему ужасному шраму.

– Молодые девушки недолюбливают таких штучек. Да, у меня нет прилизанной, загорелой, чисто выбритой мордочки, как у этого Чарли – этого зубрилы-школьника, этого здорового животного, не желающего ничего знать, кроме спорта и…

– Пропустите меня! – крикнула я, бросаясь к двери.

– Нет, вы не уйдете, – прошипел он, отталкивая меня назад.

Я яростно отбивалась от его объятий.

Его длинные руки охватили меня, словно стальной лентой.

Я чувствовала уже, что меня покидают последние силы, и только что хотела сделать последнее отчаянное усилие освободиться, как вдруг какая-то неодолимая сила оторвала от меня нападающего и швырнула его далеко на песок аллеи.

Я подняла глаза.

Я увидела в дверях высокую фигуру и широкие плечи Чарли.

– Бедняжка моя, – проговорил он, сжимая меня в объятиях, – сядьте сюда… вот в этот угол. Опасность миновала. Еще одну минуту, и я вернусь к вам.

– О, не покидайте, не покидайте меня, Чарли, – прошептала я, когда он повернулся уходить.

Он не стал слушать мои мольбы и большими шагами вышел из беседки.

Мне из моего угла не было видно ни того ни другого, но я ясно слышала их разговор.

– Животное, – говорил голос, который я едва могла признать за голос моего жениха, – так вот зачем вы отправили меня по ложному пути?

– Да, именно затем, – небрежным тоном сказал иностранец.

– И вот как вы платите нам за гостеприимство, негодяй.

– Да мы немножко… позабавились в вашей восхитительной беседке.

– Мы!.. Вы еще находитесь на моей земле, и мне не хотелось бы подымать на вас руку, но, клянусь небом…

Чарли говорил теперь тихим прерывающимся голосом.

– Зачем вы клянетесь? В чем, собственно, дело? – медленно произнес Октавий Гастер.

– Если вы осмелитесь примешивать к этой истории имя мисс Ундервуд и инсинуировать…

– Инсинуировать? Я ничего не инсинуирую. Я говорю прямо и открыто, во всеуслышание, что эта барышня, кажущаяся такой невинной, сама попросила…

Я услыхала глухой удар и шорох гравия аллеи.

Я была слишком слаба, чтобы тронуться с места. Я только всплеснула руками и издала легкий крик.

– Собака, – сказал Чарли, – повторите это еще раз, и я заткну вашу пасть навеки.

После короткого молчания послышался странный, хриплый голос Гастера.

– Вы ударили меня, – пробормотал он. – Вы пролили мою кровь!

– Да, и я снова ударю вас, как только вы снова покажете свой клюв в наши места. Да не смотрите на меня так. Вы думаете, я испугаюсь ваших гримас?

При последних словах Чарли мною овладело какое-то неописуемое ощущение, заставившее меня встать с места и взглянуть на них, прислонившись к косяку двери.

Чарли стоял в оборонительной позе, откинув назад свою юную голову, с видом человека, гордящегося причиной боя.

Против него стоял Октавий Гастер; он смотрел ему прямо в лицо, кусая себе губы со странным выражением в жестоких глазах.

Из его губы сильно текла кровь, пачкавшая его зеленую манишку и белый жилет.

Он сразу заметил меня, лишь только я показалась в дверях беседки.

– А! А! Вот и она сама, – вскричал он, разражаясь демоническим смехом. – Вот и ваша невеста. Честь и место невесте! Да здравствует счастливая парочка! Честь и место счастливой парочке!

Снова расхохотавшись, он повернулся и, прежде чем мы успели догадаться, что он намерен делать, в один момент перескочил через забор, окружавший сад.

– О, Чарли, – сказала я, когда мой жених подошел ко мне, – вы сделали ему больно.

– Больно! Надеюсь, что да. Идемте. Дорогая моя, вы сильно испугались и выглядите совсем разбитой. Он не ранил вас?

– Нет, но я вот-вот упаду в обморок.

– Пойдемте потихоньку домой. Экий негодяй! План у него был недурен. Он сказал мне, что видел вас на берегу реки; на пути туда я встретил молодого Стокса, сына сторожа, возвращавшегося домой с рыбной ловли. Он сказал мне, что там нет ни души. Я моментально вспомнил тысячу мелочей, убедился во лжи Гастера и во всю мочь полетел в беседку.

– Чарли, – сказала я, прильнув к жениху, – я боюсь его, боюсь, как бы он тем или иным способом не отомстил нам. Помните выражение его глаз, когда он перескочил через забор?

– Фью! – присвистнул Чарли. – Эти иностранцы всегда принимают грозный вид, когда злятся, но обыкновенно им только и ограничиваются.

– Я все-таки боюсь его, – с болью в голосе произнесла я, подымаясь по ступенькам лестницы, – и дорого дала бы за то, чтобы вы не ударили его.

– Ян сам охотно взял бы назад удар, так как он был, несмотря на все свое нахальство, нашим гостем. Но дело сделано, а кроме того, такую дерзость трудно перенести человеку, у которого в жилах течет кровь, а не водица.

Мне приходится упомянуть лишь вскользь про события нескольких последующих дней.

Для меня лично эти дни были периодом ничем невозмутимого счастья.

С отъездом Гастера у меня точно сняли тяжесть с сердца; то же чувство испытывали и прочие обитатели Тойнби-Холла.

Я снова стала легкомысленной девушкой, какой была до приезда иностранца.

Сам полковник и тот перестал горевать об его отъезде, благодаря тому интересу, который возбуждало во всех нас грядущее состязание, одним из участников которого должен был быть его сын.

Это состязание было главенствующей темой всех наших разговоров.

За успех команды из Роборо составлялась масса пари.

Джек Дэзби съездил в Плимут и собрал там среди моряков несколько сторонников моему брату.

Он устроил это таким своеобразным манером, что в случае победы Роборо он проигрывал семнадцать шиллингов, в противном же случае… Но тут он не давал никаких объяснений.

Мы с Чарли согласились никогда не вспоминать имени Гастера и хранить в тайне все происшедшее.

На следующий день после сцены в саду Чарли послал в комнату Гастера слугу с приказом забрать и доставить в ближайшую харчевню все ее содержимое.

Но вещи шведа оказались уже исчезнувшими, хотя никто из прислуги не мог сказать, когда или как это произошло.