Текст книги "Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник)"

Услышав наш крик, он взглянул на нас, погрозив нам кулаком и, быстро спрыгнув с телеги, вскочил на лошадь Саварея и помчался через холмы; его черная борода развевалась по ветру. Выстрелы, посланные вдогонку, не причинили ему вреда. Едва ли надо говорить, с какой быстротой сбежали мы по шаткой, скрипучей лестнице и вылетели в раскрытую дверь мельницы. Несколько минут еще, и мы уже вскочили на лошадей; но этого времени ему было вполне достаточно, чтобы удалиться от нас на довольно большое расстояние, так что всадник и лошадь на зеленом фоне холмов казались нам мелькавшей черной точкой.

Вечер окутывал уже землю, а мы все мчались за Туссаком; влево от нас простиралось ужасное соляное болото, и если бы Туссак свернул туда, мы вряд ли смогли бы следовать за ним. В данном случае все преимущества были бы на его стороне. Но он все время не изменял направления и мчался все вперед, удаляясь от моря. На одно мгновение нам почудилось, что Туссак хотел повернуть в болото; но нет, он ехал между холмами.

Я решительно недоумевал, куда он несся с такой быстротой. Он ни на минуту не останавливался и не оглядывался на нас ни разу, но неуклонно двигался вперед, как человек со строго определенной целью. Лейтенант Жерар и я были легче, чем Туссак, и наши лошади были не хуже его, так что мы вскоре начали настигать его. Если бы мы все время могли видеть Туссака, то, несомненно, скоро догнали бы его, но он гораздо лучше нас знал местность, и мы, естественно, боялись потерять его след.

Когда мы доскакали до спуска с холма, я чувствовал, что мое сердце замирало от страха, что мы уже не увидим его больше. Но опасения были напрасны: Туссак, нисколько не скрываясь, скакал все прямо и прямо. Но вскоре произошло именно то, чего мы так боялись. Мы были не более как в ста шагах от него, когда окончательно сбились со следа. Туссак скрылся на одном из поворотов дороги, в чем мы и убедились, выехав на вершину холма.

– Вот здесь какая-то дорога налево, – крикнул Жерар, возбужденный до последней степени. – Поедем влево, мой друг, поедемте влево! – кричал лейтенант.

– Подождите минутку! – крикнул я. – Здесь другая дорога направо, он мог поехать и по ней!

– Ну так вы поезжайте по одной, а я по другой.

– Подождите минуту, я слышу стук подков!

– Да, да, вот его лошадь!

Высокая вороная лошадь, в которой мы сразу узнали лошадь Саварея, внезапно вылетела из густой заросли терновника, но она была без седока.

– Он нашел здесь в кустарнике какое-нибудь потаенное место! – крикнул я.

Жерар слез с лошади и повел ее вслед за собой в кусты. Я последовал его примеру, и, пройдя несколько шагов, мы очутились в меловом карьере.

– Ни малейшего следа! – крикнул Жерар. – Он скрылся от нас!

Но в эту минуту я понял все. Его бешенство, его гнев, вызванный, по словам мельника, полученным письмом, без сомнения, объяснялись известием о том, кто предал их в ту роковую ночь нашего общего приезда. Туссак смутно догадывался об этом, но, получив письмо, окончательно удостоверился. Его обещание отдаться в руки только завтра утром было сделано именно с той целью, чтобы иметь время отомстить моему дяде! И с этой целью он доехал до места ломки мела. Но всему вероятию, это было то же место, в котором открывался подземный проход, шедший из Гросбуа. Туссак, пробираясь в замок моего дяди для различных переговоров, вероятно, узнал секрет этого прохода.

Два раза я ошибался, пробуя нащупать узкое отверстие, и только в третий раз увидел в сгущавшейся темноте зияющее черное отверстие в белой стене. В этих поисках мы провели довольно много времени, так что Саварей пешком успел присоединиться к нам; оставив лошадей у входа в туннель, мы сами проникли туда и в полном мраке пошли вперед, ощупью разыскивая дорогу.

Когда мы в первый раз шли этим коридором с дядей, путь этот мне не показался таким длинным, потому что у дяди был с собой факел, освещавший путь, но теперь, в полной тьме, закрывшей от нас нашу дорогу, этот проход показался нам бесконечно длинным. Я услышал сзади себя голос Саварея, спрашивавшего, сколько еще миль предстояло нам сделать по этому кротовому лазу?

– Тсс! – прошептал Жерар. – Кто-то движется впереди нас.

Мы прислушивались, затаив дыхание. Далеко впереди нас я вдруг услышал шум двери, поворачивавшейся на петлях.

– Он, он, – прошептал порывисто Саварей, – этот негодяй здесь, я вполне уверен! Наконец-то он в наших руках!

Но страх снова проник в мою душу: я вспомнил, что дядя открывал дверь, ведшую в замок, каким-то совершенно особым способом. Но стуку открывавшейся двери можно было судить, что Туссак знал этот секрет. Но если он запер ее за собой?! Я вспомнил величину и прочность железных засовов, которыми эта дверь замыкалась, и понял, что в самый последний миг, когда мы находились почти у цели, эта дверь могла оказаться неодолимой преградой! Мы быстро двинулись вперед, и я, не сдержавшись, издал радостный крик: впереди мерцающий желтоватый свет лился и прорезывал тьму, окружавшую нас. Дверь была отворена! Опьяненный жаждой мести, Туссак не помнил, что ему могла грозить опасность от преследователей, гнавшихся за ним по пятам. Теперь мы уже не колебались далее; быстро взбежав по винтовой лестнице, мы пробежали вторую дверь и очутились в каменном коридоре Гросбуа, по-прежнему освещенном одной лампочкой в самом его конце.

Крик ужаса, долгий, мучительный вопль страха и отчаяния огласил тишину, когда мы вбежали в замок.

– Спасите! Спасите! Он убьет его! Он убьет его! – раздался чей-то неистовый голос, и служанка стремительно бросилась по направлению к нам по коридору.

– Помогите, Помогите! Он убьет мсье Бернака!

– Где он? – крикнул Саварей.

– Там, в библиотеке! Дверь с зеленой занавесью!

Снова раздался отчаянный крик, перешедший в хрипение. Мы услышали глухой отрывистый треск; что-то захрустело, словно сломанный хрящ… Один я хорошо понимал значение этого звука. Мы бросились в комнату, но и отважный Саварей, и безгранично смелый гусар мгновенно отпрянули назад при виде ужасной картины, представившейся нам!

Когда убийца ворвался в библиотеку, мой дядя сидел у письменного стола, спиною к двери. Без сомнения, первый крик, услышанный нами, был его криком испуга при виде этой косматой головы, наклонившейся над ним, а второй он испустил тогда, когда ужасные руки коснулись его шеи. Бернак уже не мог подняться с кресла, парализованный страхом; он продолжал сидеть спиною к двери. Когда мы вбежали в библиотеку, голова дяди была уже свернута совершенно назад, и мы видели искаженное и налитое кровью лицо Бернака, обращенное к нам, хотя туловище Бернака было обращено к окну! Я часто видел потом во сне это худое, изможденное лицо с выкатившимися глазами и с открытым ртом и свернутой шеей! Около него стоял Туссак, скрестивши руки на груди; его лицо сияло торжеством.

– К сожалению, друзья мои, – сказал он, – вы немного опоздали! Я расплатился с моими долгами!

– Сдавайся! – крикнул Саварей.

– Ну стреляйте же, стреляйте! – крикнул Туссак. – Вы думаете, я боюсь вас, ничтожная мелюзга?! Напрасная мечта! Вам не удастся взять меня живым! О! Я выбью эту мысль из ваших голов!

В один миг он схватил тяжелое кресло, поднял его над своей головой и стремительно бросился на нас. Мы выстрелили в него все трое, но ничто не могло остановить сильного, как стихия, великана. Кровь лила ручьями из его ран; он бешено размахивал креслом, но силы уже изменили Туссаку. Неожиданно он ударил креслом по краю стола, раздробив его на мельчайшие кусочки. Затем Туссак, совершенно уже обезумев, бросился на Саварея, мигом подмял его под себя, и, прежде чем мы успели поймать Туссака за руки, он успел схватить Саварея за подбородок с целью свернуть ему шею. Мы все трое обладали достаточной физической силой, но этот зверь, даже тяжело раненный, был сильнее нас всех, вместе взятых. Туссак, выпустив Саварея, стал порывисто вырываться из наших рук, но мы, напрягая все силы, все сильнее и сильнее сжимали великана.

Вам не удастся взять меня живым!..

Он истекал кровью. С каждой минутой силы оставляли его. С неимоверным усилием Туссак встал на ноги, точно медведь с впившимися в него со всех сторон собаками; его колени подогнулись, и с криком гнева и отчаяния, от которого задрожали стекла в окнах, Туссак упал на пол и более не двигался. Точно черная масса затравленного зверя, лежал он на полу; его всклокоченная борода торчала кверху. Мы, задыхаясь, стояли вокруг, готовые снова броситься на него. Но Туссак уже был мертв! Саварей, смертельно бледный, обессилевший, оперся рукой о край стола. Он еще не мог оправиться от железных тисков этого человека.

– Мне кажется, я боролся с медведем! – сказал он. – Однако все же во Франции стало одним опасным человеком меньше, и Император может более не опасаться этого отважного врага. А ведь он был чертовски смел!

– Какой солдат мог бы выйти из него! – задумчиво сказал Жерар. – Он был бы пригоден как раз для гусар из Берчени. Да, плохо он поступил, идя против воли Императора!

Я сел на диван, истомленный и совсем больной, с истерзанными нервами. Такая сцена не только для меня, но и для человека, уже больше испытавшего, с более крепкими нервами, была слишком тяжела! Саварей дал нам по нескольку глотков коньяку из своей походной фляги и затем, сорвав одну из занавесей, прикрыл ею ужасную фигуру дяди Бернака.

– Нам больше здесь нечего делать! – сказал он. – Надо поторопиться с рапортом к Императору. Заберите, господа, все бумаги Бернака, потому что многие из них могут нам быть полезны при раскрытии других заговоров!

Говоря это, он вместе с нами собирал все документы, разложенные по столу. В числе их было и письмо, лежавшее перед Бернаком на столе, которое он, казалось, только что написал, когда вошел Туссак.

– Что это такое? – сказал Саварей, глядя на письмо. – Я думаю, что наш приятель Бернак был не менее опасным субъектом, чем Туссак. «Мой дорогой Катулл., – начал читать письмо Саварей, – я прошу прислать мне еще склянку с той же жидкостью, которую вы прислали мне три года назад. Я говорю о том миндальном отваре, который не оставляет никаких следов. Мне он понадобится на будущей неделе. Умоляю вас не спутать! Вы можете всегда рассчитывать на меня, если вам надо будет обратиться за чем-нибудь к Императору». Адресовано известному химику в Амьен, – сказал Саварей, поворачивая конверт. – Так он был способен отравлять людей! Ко всем своим добродетелям он добавлял еще и эту. Я не могу догадаться, для кого он мог готовить этот миндальный отвар, который не оставляет ни малейших следов!

– Да! Это странно, – прошептал я.

Я не хотел сказать, что отвар готовился для меня! Ведь все же он был мой дядя и к тому же Бернака уже не было в живых. К чему было говорить более?!

Глава XVII
Заключение

Генерал Саварей отправился с рапортом прямо в Пон-де-Брик к Императору, тогда как я и Жерар приехали ко мне, чтобы поболтать за бутылкой вина. Я думал застать Сибиль у себя, но, к моему удивлению, ее и след простыл, и никто не знал, куда она исчезла.

Ранним утром на другой день меня разбудил вестовой Императора.

– Император желает видеть вас, мсье де Лаваль, – сказал он.

– Где?

– В Пон-де-Брик!

Для того чтобы выиграть в глазах Наполеона, нужно быть прежде всего точным. Поэтому через десять минут я уже был на лошади, а через полчаса примчался в замок. Поднявшись по лестнице, я взошел в комнату Жозефины, где был также и Наполеон.

Императрица полулежала на кушетке в очаровательном кружевном на розовой подкладке капоте; Наполеон энергически шагал по комнате, одетый в весьма странный костюм, который он обыкновенно надевал в свободные от официальных занятий часы. На нем был белый халат, пунцовые турецкие туфли; голова была повязана белым шелковым платком; весь этот костюм придавал ему вид плантатора в Вест-Индии.

По сильному запаху одеколона я мог судить, что Наполеон только что вышел из ванны. Он был в прекрасном настроении духа, которое по обыкновению сообщилось и Жозефине, так что меня встретили веселые, смеющиеся лица. Трудно было поверить, что это доброе ласковое выражение лица, глаза, светящиеся гениальным умом, принадлежали тому же человеку, который в прошлую ночь пронесся по комнатам этого зальчика, как бурный вихрь, оставляя за собой увлажненные слезами щеки и унылые, грустно поникшие лица.

– Славный дебют для моего адъютанта! – сказал он. – Саварей рассказал мне все, что случилось вчера, и могу сказать, что вы ловко воспользовались обстоятельствами. Мне некогда заниматься такими пустяками, но моя жена будет спать спокойнее, уверенная в том, что Туссак уже лишен возможности убить меня!

– Да, да, это был ужасный человек! – воскликнула императрица. – Он был не менее опасен, чем Жорж Кадудаль. Да оба они ужасные люди!

– Я родился под счастливой звездой, Жозефина, – сказал Наполеон, ласково гладя ее по голове. – Я вижу весь свой жизненный путь пред собой и прекрасно знаю, на что обрекла меня судьба! Ничто не может повредить мне, до тех пор пока я не исполню своего долга перед Францией. Арабы верят в существование рока, и они совершенно правы!

– Тогда к чему же все твои планы, Наполеон, раз все заранее предопределено судьбой?

– Значит, мне определено составлять свои планы, маленькая тупица! Разве вы не видите предопределения в том, что мой разум одарен способностью создавать планы?! Я строю свои здания так, что никто до последней минуты не знает, что я делаю. Я никогда не загадываю вперед менее чем на два года, а сегодня, мсье де Лаваль, я все утро был занят подготовкой событий, которые должны произойти в осень и зиму 1807 года. Ах да, кстати, ваша хорошенькая кузина очень умно оборудовала это дело! Нет, она положительно слишком умна, чтобы связать свою судьбу с таким ничтожеством, как Люсьен Лесаж, просивший пощадить его хоть на неделю. Это ведь не особенно большая милость, согласитесь сами.

Я подтвердил его мнение.

– Всегда одна и та же история с женщинами! Идеалисты, мечтатели увлекают их своими порывами, своим воображением. Они, подобно жителям Востока, не могут представить себе, что умный и хороший человек может и не обладать красивой внешностью. Я не мог заставит египтян думать, что я более значительный генерал, чем Клебер, потому что тот обладал фигурой швейцара и волосами парикмахера. Так и с этим несчастным Лесажем, которого женщины считают героем за его красивое лицо и телячьи глаза. Как вы думаете, если она увидит его в настоящем свете, отвернется ли она от него?

– Я убежден в этом, потому что, насколько я знаю мою кузину, она не выносит трусости и низости!

– Как вы горячо заговорили, мсье! Вы, по-видимому, слегка увлекаетесь вашей хорошенькой кузиной?!

– Ваше Величество, я докладывал вам, что…

– Но ведь невеста ваша там, далеко, за океаном, и многое могло измениться, с тех пор как вы расстались!

В дверях показался Констан.

– Его уже привели, Ваше Величество!

– Тем лучше! Перейдем в следующую комнату. Жозефина, ты непременно должна идти с нами, потому что это скорее твое дело, чем мое!

Мы перешли в длинную узкую комнату. Она освещалась двумя окнами, но занавеси были опущены и почти не пропускали света. Около двери стоял все тот же мамелюк Рустем, а рядом с ним был тот, о ком у нас только что шла речь. С плотно сжатыми руками, с лицом, опущенным вниз от стыда, Лесаж поднял на нас свои испуганные глаза и задрожал как осиновый лист при приближении Императора. Наполеон стал перед ним, слегка расставив ноги, заложив руки за спину, пронизывая его долгим испытующим взором.

– Ну-с, милостивый государь, – сказал он наконец, – вы, я думаю, достаточно обожгли пальчики и вряд ли теперь близко подойдете к огню! Или вы рассчитываете и в дальнейшем продолжать заниматься политикой?

– Если я буду помилован, то Ваше Величество с этого дня приобретет самого преданного вам слугу на всю жизнь! – пробормотал, едва выговаривая слова, Лесаж.

Император промычал что-то в ответ на это лестное предложение и при этом просыпал щепоть табаку на свой белый халат.

– В том, что вы говорите, есть, пожалуй, доля правды, потому что человек, имеющий основание бояться, всегда будет служить хорошо. Но я ведь очень требовательный хозяин!

– Я не побоюсь никаких трудностей, если мне будет приказано что-либо сделать: я все выполню, как бы опасно ни было поручение, если вы даруете мне прощение!

– Например, мне иногда приходят в голову довольно странные желания, – сказал Император, – женить людей, поступающих ко мне на службу, не по их желаниям, а исключительно по своему усмотрению. Согласны вы и на это?

Внутренняя борьба отразилась на лице поэта, он всплеснул руками и потом снова сжал их.

– Могу я просить вас, Ваше Величество?

– Вы ни о чем не смеете просить!

– Но есть некоторые обстоятельства, Ваше Величество!..

– Пожалуйста, довольно этого! – гневно крикнул Император, поворачиваясь на каблуках. – Я не прошу указаний, я приказываю! Я желаю найти мужа для мадемуазель де Бержеро. Желаете ли вы жениться на ней, или же вы тотчас вернетесь в тюрьму!

На судорожно искрившемся от волнения лице Лесажа снова отразилась борьба; он в отчаянии ломал руки.

– Довольно! – крикнул Император. – Рустем, позвать стражу!

– Нет, нет, Ваше Величество, не отсылайте меня назад в тюрьму!

– Стражу, Рустем!

– Я согласен на все, я женюсь, на ком вы прикажете!

– Негодяй, – произнес чей-то голос, и Сибиль, раздвинув занавеси, тяжело дыша, остановилась у одного из окон.

Ее лицо побледнело от гнева, и глаза блистали ненавистью; высокая стройная фигура моей кузины резко выделялась на фоне окна, открытого теперь раздвинутой ею в минуту гнева занавесью. Она забыла и присутствии Императора, она забыла все в приливе ненависти и презрения!

– Они мне показали вас в настоящем свете, – презрительно сказала Сибиль, – я не верила им, я никогда не могла им верить, потому что я не думала даже о возможности существования столь презренных существ! Они поклялись доказать мне это, и я позволила это и теперь сама увидала, кто вы! Хорошо, что было еще не поздно! А подумать, что для вас я пожертвовала жизнью человека, в сто раз лучшего и достойнейшего, чем вы; да, я жестоко наказана за этот поступок! Туссак отомщен.

– Довольно! – сердито сказал Император. – Констан, проводи мадемуазель Бернак в следующую комнату. Что касается вас, сударь, я никогда не решусь связать судьбу ни одной из моих придворных дам с таким человеком, как вы! Вполне довольно того, что вы показались в настоящем свете и что мадемуазель Бернак излечилась от своей безумной страсти. Рустем, уведите арестанта!

– Вы видите, мсье де Лаваль, – обратился он ко мне, когда уничтоженный Лесаж был уведен из комнаты, – мы обделали славное дельце между кофе и завтраком. Это была ваша идея, Жозефина, и я вполне положился на вас. А теперь, де Лаваль, мы хотим вознаградить вас за то, что вы подали блестящий пример эмигрантам-аристократам, и, конечно, за ваше участие в поимке Туссака. Вы будете получать жалованье, достаточное для того, чтобы жить сообразно со званием моего адъютанта. Кроме того, я решил женить вас на одной из фрейлин императрицы!

Мое сердце сильно забилось при этих словах Императора.

– Ваше Величество! – едва выговаривая слова, произнес я. – Это невозможно!

– Я не позволяю долго колебаться! Невеста ваша из прекрасной семьи и очень красива. Во всяком случае, это решено. Ваша свадьба будет в четверг.

– Но это невозможно, Ваше Величество, – повторил я.

– Невозможно! Когда вы побудете на моей службе несколько долее, вы поймете, что я не переношу этого слова. Я говорю вам, что это решено.

– Мое сердце принадлежит другой, Ваше Величество! Я не могу изменить моей клятве!

– Неужели? – спросил Император. – Если вы настаиваете на этом, то, конечно, не можете рассчитывать удержать за собою место при моей особе!

Все мои планы и надежды рушились. Но что же мне оставалось делать?

– Этот миг самый тяжелый в моей жизни, Ваше Величество, – твердо сказал я, – но я все же останусь верен данному слову. Даже если бы мне пришлось сделаться разбойником на большой дороге вместо высокой чести быть вашим адъютантом, я все же женюсь на Евгении де Шуазель или совсем не женюсь!

Императрица встала и приблизилась к окну.

– Так как вы продолжаете упорствовать, мсье де Лаваль, – сказала она, – я хочу позволить вам взглянуть хотя бы одним глазком на мою фрейлину, от которой вы отказываетесь с таким презрением!

Жозефина быстро откинула занавесь второго окна. Там стояла женщина. Она сделала несколько шагов и с полуподавленным криком радости и счастья бросилась ко мне и обвила мою шею руками. Я, словно во сне, не веря самому себе, прижал к сердцу эту женщину, узнав нежные, дорогие мне глазки моей Евгении. Я боялся, что это сон; пройдет мгновение – я проснусь, и Евгения исчезнет!

– Оставим их одних, – сказала императрица. – Пойдем, Наполеон! Мне становится грустно при виде их. Я вспоминаю былые дни на улице Шотерен!

Вот и конец моего маленького романа. Как всегда, планы Императора были приведены в исполнение в назначенный день, и в четверг мы были обвенчаны. Эта всесильная рука сумела доставить сюда Евгению из кентского городка, чтобы быть вполне уверенным в том, что я не убегу, и чтобы возвысить свой двор присутствием представительницы стариннейшего рода де Шуазелей.

Через несколько лет после всего случившегося кузина моя Сибиль вышла замуж за Жерара, который за это время успел получить командование бригадой и был один из известнейших генералов Франции. Я снова сделался владельцем нашего родового имения Гросбуа, но воспоминания о моем ужасном дяде, о том, что произошло в ту ночь, когда Туссак стоял на пороге библиотеки, навсегда омрачили для меня эти места.

Жозефина быстро откинула занавесь второго окна…

Однако довольно обо мне и моей ничтожной жизни! В этом очерке я главным образом пытался очертить вам личность Императора по моим собственным воспоминаниям. Вы знаете из истории, что, потеряв надежду овладеть Ламаншем, опасаясь вторжения врагов с тыла, Наполеон покинул Булонь. Вы также, вероятно, слышали, что во главе той же армии, предназначенной сначала для борьбы с Англией, он разбил в один год Австрию и Россию, а в следующий год – Пруссию.

Со дня моего поступления к нему на службу до того времени, когда он в последний раз совершил путешествие по Атлантическому океану, чтобы никогда не вернуться во Францию, я разделял его судьбу, возвысился при помощи той звезды, которая покровительствовала ему, и упал вместе с ним! И теперь, припоминая всю жизнь Наполеона, я не могу решить: был ли он добрым гением для Франции или демоном зла этой страны? Я знаю только одно: что это был гениальный человек и все его поступки были всегда настолько грандиозны, что к ним неприложима обыкновенная мерка человеческих поступков. Спи спокойно в своей великой могиле в Инвалидах, великий человек! Твое дело сделано, и властная рука, удержавшая Францию на краю гибели, давшая новое направление всей политической жизни Европы, обратилась в прах! Судьба тебя возвысила; судьба же и сбросила с трона, но память о тебе, всемогущем маленьком Императоре, живет и волнует умы людей, влияет на их поступки. Многие превозносили тебя, многие осуждали тебя, но я старался не делать ни того, ни другого. Я хотел быть только беспристрастным летописцем событий, происшедших в те дни, когда великая армия находилась в Булони, и я, вернувшись из изгнания, сделался адъютантом Наполеона.