Текст книги "Сэр Найджел Лоринг"

– Mon Dieu!* [Боже мой! (франц.).] – воскликнул он. – Кто вы и откуда явились в этакое время? Как вы смеете нарушать наш королевский покой?

Саймон зашел с одной стороны, Эйлвард – с другой. Когда они оказались рядом с королем, копейщик выдернул из подставки факел и поднес к своему лицу. При виде его суровых черт король вскрикнул и отпрянул.

– Le diable noir!* [Черный дьявол! (франц.).] Саймон-англичанин! Что ты тут делаешь?

Саймон положил руку ему на плечо.

– Сиди на месте! – приказал он и толкнул его обратно на скамью. – Эйлвард, сядь по другую сторону от него. Славная получается компания, а? Много раз я прислуживал за этим столом, но никогда не надеялся за ним выпить. Налей себе, Сэмкин, и передай флягу.

Король переводил взгляд с одного на другого; в его налитых кровью глазах был ужас.

– Что ты собираешься делать? – спросил он наконец. – Ты что, совсем спятил, что пришел сюда? Стоит мне крикнуть, и ты в моих руках.

– Ошибаешься, любезный. Я прожил в этом доме не один день и знаю его обычаи. Слуги под твоей крышей не спят: ты всегда боялся, как бы ночью тебе не перерезали глотку. Ори сколько тебе влезет. Я тут случайно проходил с теми судами, что стоят на якоре возле Брешу, и подумал, что не худо бы зайти да потолковать с тобой.

– Что ж, Саймон, я тоже рад тебя видеть, – ответил король, весь съежившись под суровым взглядом солдата. – Мы ведь когда-то были с тобой добрыми друзьями, а? И я не помню, чтобы хоть раз сделал тебе что-нибудь плохое. Когда ты бежал в Англию – бросился в воду и поплыл к «Левантинцу», – я в душе даже порадовался за тебя.

– Если б не лень мне было снять куртку, я показал бы тебе следы твоей былой дружбы, – ответил Саймон. – Они отпечатались у меня на спине не хуже, чем в голове. Ах ты вонючий пес! Вон на стене те самые кольца, к которым ты меня привязывал, и пятна на досках, куда капала моя кровь. Что, или это неправда, король убийц?

Вожак пиратов побледнел еще больше.

– Что ты, Саймон, может жизнь здесь немного груба, но если я так тебя обидел, я тебе все возмещу, будь спокоен. Что тебе нужно?

– Мне нужно только одно, и я пришел сюда как раз за ним. Мне нужно, чтобы ты заплатил мне тот заклад, что проиграл.

– Заклад, Саймон? Я не помню никакого заклада.

– Я тебе напомню, а потом возьму и выигрыш. Ты часто клялся, что сломаешь меня. Ты орал: «Клянусь моей головой, ты еще поползаешь у меня в ногах!» – или так:

«Даю голову на отсеченье, я тебя укрощу!» Да, да, ты повторял это десятки раз. А я слушал и всем нутром принял твой заклад. И теперь, пес, ты проиграл этот заклад, и я пришел за ним.

Одним движением он выхватил из ножен тяжелый длинный меч. Король, взвыв от ужаса, обхватил рукам его колени, и оба они покатились под стол. Эйлвард сидел мертвенно-бледный, у него свело на ногах пальцы – он все еще не привык к кровавым ссорам, да и натуре его претило такое хладнокровное убийство. Когда Саймон поднялся, он бросил что-то в мешок и вложил окровавленный меч в ножны.

– Пошли, Сэмкин, мы неплохо сделали свое дело, – сказал он.

– Клянусь наручкой, если б я знал, в чем дело, я пошел бы с тобой не так охотно, – бросил лучник. – Неужели нельзя было дать ему меч, чтобы схватка была на равных?

– Нет, Сэмкин, если бы у тебя в памяти было то же, что у меня, ты бы тоже захотел, чтобы он умер, как овца, а не как человек. Разве мы были на равных, когда я был у него в руках? Так с чего же мне обходиться с ним лучше? Пресвятая Дева, что это такое?

У дальнего конца стола стояла какая-то женщина. Позади нее была открыта дверь – она вошла из внутренних покоев. По ее росту друзья сразу узнали, что это та самая, которую они уже видели. Лицо ее, некогда красивое, было бескровно и казалось изможденным, в глазах застыли ужас и отчаянье. Она медленно прошла по комнате, устремив взор не на Саймона и Эйлварда, а на то ужасное, что лежало под столом. Потом она нагнулась и, поняв, что это такое, захлопала в ладоши и громко рассмеялась.

– Кто теперь скажет, что Бога нет? – воскликнула она. – Кто скажет, что молитвы не помогают? Благородный сэр, отважный сэр, дайте мне поцеловать вашу победоносную руку.

– Нет, нет, что вы, хозяйка, отойдите! Ну ладно, если уж вам так хочется, нате эту – она почище.

– Мне нужна другая – та, что в крови! Какая прекрасная ночь! На моих губах его кровь! Теперь я могу спокойно умереть!

– Нам пора, Эйлвард, – позвал Саймон. – Через час начнет светать, а днем тут и крысе не пробежать незаметно. Пошли, пошли, не мешкая.

Но Эйлвард встал возле женщины.

– Идемте с нами, прекрасная дама, – обратился он к ней. – Мы можем хотя бы увезти вас с острова, хуже от этого не станет.

– Нет, – ответила женщина, – никакие святые на небесах теперь мне не помогут, пока не возьмут меня к себе. В мире для меня нет больше места, и всех моих друзей убили в тот день, когда меня взяли в плен. Оставьте меня, отважные воины, я сама о себе позабочусь. Восток уже светлеет, а вам несдобровать, если вас схватят. Ступайте, и да пребудет с вами благословение той, что некогда была святой монахиней, да охранит оно вас от опасности.

…Ранним утром сэр Роберт Ноулз прохаживался по палубе, как вдруг раздался всплеск весел, и две его ночные птицы поднялись на борт.

– Ну что, парень, поговорил с королем Акулы?

– Да, благородный сэр, я его видел.

– И он выплатил свой заклад?

– Да, сэр.

Ноулз с любопытством взглянул на мешок в руках у Саймона.

– Что у тебя тут?

– То, что он мне проиграл.

– А что это? Кубок? Серебряное блюдо?

Вместо ответа Саймон развязал мешок и вытряхнул содержимое на палубу.

Сэр Роберт присвистнул и тут же отвернулся.

– Клянусь Господом, – сказал он, – похоже, со мной в Бретань идет крепкий народ.

Глава XIX
Как встретились английский сквайр и французский дворянин

Бретонские берега сэр Роберт Ноулз и его маленькая флотилия увидели на подходе к Канкалю. Они обогнули мыс Груэн, оставили позади порт Сен-Мало и поплыли по длинному узкому рукаву в устье реки Ране. Вскоре они оказались у древних стен города Динан, который был в руках союзников Монфора, чьи интересы поддерживали англичане. Тут они выгрузили лошадей и припасы и разбили лагерь под стенами города, а военачальники стали ждать вестей, как обстоят дела и где можно надеяться совершить славные подвиги и захватить побольше добычи.

Война с Англией, тянувшаяся уже десять лет, тяжко сказалась на всей Франции, но все же ни одна провинция не находилась в столь плачевном положении, как незадачливые бретонские земли. В Нормандии и Пикардии набеги англичан носили эпизодический характер, между ними бывали промежутки затишья. Зато Бретань раздирали на части непрестанные междоусобицы, не говоря уже о противоборстве двух великих противников, так что страданиям ее не было конца. Распря началась в 1341 году из-за притязаний двух соперников – Монфора и Блуа – на герцогскую корону. Англия стала на сторону Монфора, Франция – на сторону дома Блуа. Ни одна из сторон не была достаточно сильна, чтобы одолеть другую, и вот теперь, после десяти лет непрестанных схваток, история могла составить лишь длинный бесплодный список нападений и засад, набегов и стычек, взятых и сданных городов, чередующихся побед и поражений, в которых никто не мог претендовать на безусловное превосходство. И уже не имело значения то, что оба противника – и Монфор и Блуа – покинули сцену: один умер, а другой был взят в плен англичанами. Мечи, выпавшие из рук повелителей, подхватили их супруги, и изнурительная борьба продолжалась еще более ожесточенно, чем раньше.

Юг и восток удерживали сторонники дома Блуа; Нант – столица – был занят сильной французской армией. На севере и западе перевес был у приверженцев Монфора, потому что за их спиной лежало островное королевство и на северном горизонте то и дело появлялся новый парус, переправлявший через Пролив новых искателей приключений.

А между противниками лежали обширные земли центральной части страны. Там процветало насилие и лилась кровь, там правил единственный закон – закон меча. Из конца в конец эти земли были усеяны замками; владельцы одних поддерживали Монфора, другие – Блуа, а многие замки были просто прибежищем грабителей, сценой чудовищных, преступных деяний; их жестокие хозяева, зная, что некому призвать их к ответу, вели войну против всего населения, огнем и дыбой вырывая последние гроши у каждого, кто попадал в их не знающие пощады руки. Поля уже давно не обрабатывались. Торговля умерла. От Ренна на востоке до Энбона на западе, от Динана на севере до Нанта на юге не было уголка, где бы жизнь мужчины или честь женщины были в безопасности. Вот в эти-то земли, мрачные, кровавые, мрачнее которых не было во всем христианском мире, и направлялся теперь Ноулз со своими людьми.

Однако на душе у юного Найджела, ехавшего рядом с Ноулзом во главе отряда копейщиков, не было ни тоски, ни тяжести; ему вовсе не казалось, что судьба влечет его по слишком крутой стезе. Напротив, он благословлял случай, приведший его в такую замечательную страну, и когда он слушал ужасные рассказы о баронах-разбойниках и видел вокруг черные шрамы войны, выжженные на прекрасных склонах холмов, он думал только о том, что никому из героев рыцарских романов или труверов не доводилось побывать в таком многообещающем месте, где каждого поджидает рыцарский подвиг и почетный успех.

Победа над Рыжим Хорьком была его первым подвигом во исполнение обета. Ну, а второй, и, возможно, лучший, несомненно ждет его где-то тут, в этой великолепной стране. В морском сражении ему удалось превзойти других, а простое выполнение долга, он полагал, не делает ему особой чести. Подвиг, который можно будет принести к ногам леди Мэри, требовал большего. И конечно, такой подвиг ему предстоит совершить здесь, в этой неспокойной, обезумевшей от ужасов войны Бретани. Ну, а потом, когда он совершит два подвига, будет странно, если он не найдет случая для третьего; тогда обет будет исполнен, он получит свободу и сможет снова взглянуть ей в лицо. Так он и ехал с легким сердцем и улыбкой на губах, жадно поглядывая направо и налево – не пошлет ли чего-нибудь благосклонная судьба. Огромный соловый конь играл под его седлом, сработанные в Гилдфорде доспехи сверкали на солнце, меч бряцал, ударяясь о шпоры, а в руке он держал крепкое ясеневое копье отца.

Дорога от Динана до Кона, по которой продвигался отряд, то поднималась, то уходила вниз по холмистой равнине; слева, где река Ране устремлялась к морю, лежала болотистая низменность; справа высились леса, и там и сям были разбросаны убогие деревушки, такие бедные и жалкие, что им уже нечем было прельстить грабителей. Завидя блеск стальных шлемов, крестьяне тут же покидали свои дома и прятались на опушке леса, готовые в один миг исчезнуть в только им известных тайных убежищах. Несчастные настрадались от обеих сторон, но коль скоро представлялся случай, они с такой жестокостью вымещали свои обиды на каждом, что тут же на их головы обрушивались новые зверства.

Отряд Ноулза вскоре увидел все своими глазами: на дороге близ Кона они натолкнулись на труп английского копейщика, попавшего в засаду. Как мужикам удалось одолеть его, никто не мог сказать, а вот как они убили его, закованного в броню, было ужасающе ясно: они приволокли огромный валун – такой с трудом подняли бы восемь человек – и бросили на лежащего воина, так что броня лопнула и тело выдавилось из нее, как краб из панциря, раздробленного камнем. Много кулаков поднялось, грозя в сторону леса, много проклятий посыпалось на тех, кто в нем скрывался, когда колонна хмурых воинов проходила мимо убитого; по форме креста на значке они опознали в нем человека из дома Бентли, глава которого, сэр Уолтер, стоял в это время во главе английских войск в этой стране.

Сэру Роберту Ноулзу уже приходилось воевать в Бретани, и теперь он вел людей в поход со знанием и осторожностью опытного воина, который как можно меньше полагается на волю случая и достаточно уверен в себе, чтобы не обращать внимания на тех глупцов, что могли бы счесть его предусмотрительность робостью. В Динане он набрал еще лучников и копейщиков, так что теперь у него было около пятисот человек. В авангарде, возглавляемые им самим, шли в полном снаряжении пятьдесят конных копейщиков, готовые к любому неожиданному нападению. За ними в пешем строю шли лучники, замыкал колонну еще один отряд всадников. По флангам располагались небольшие группы конников; а впереди веерообразно двигалась дюжина разведчиков, которые осматривали каждый овраг и лощину на пути колонны. И так они три дня медленно продвигались по южной дороге.

Сэр Томас Перси и сэр Джеймс Эстли подъехали к голове колонны, и Ноулз на ходу обсуждал с ними план компании. Оба. они, и Перси и Эстли, были молоды и горячи, оба мечтали о стремительных действиях в духе странствующих рыцарей, но Ноулз, с его холодным, ясным умом и железной целеустремленностью, неуклонно шел к выполнению поставленной задачи.

– Клянусь святым Данстеном и всеми святыми Линдисфарна, – воскликнул пылкий воин с шотландской границы, – сердцу тошно от того, что мы все куда-то едем да едем, когда вокруг столько славных дел! Разве мы не знаем, что французы сейчас за рекой в Эвране? Разве неправда, что вон тот замок, что виден из-за леса, в руках перебежчика, предавшего своего сеньора – Монфора? А от этой дороги толку нам будет мало, люди здесь, похоже, не хотят воевать. Если бы мы углубились в пределы Шотландии на столько же, на сколько сейчас в Бретань, мы бы уже совершили много доблестных подвигов и завоевали почести!

– Верно, Томас, – поддержал Эстли, краснолицый вспыльчивый молодой человек, – ясно же, что французы к нам не придут, поэтому нам самим нужно идти к ним. По правде говоря, любому солдату, что нас увидит, станет смешно – мы три дня ползем по этой дороге, словно нас подстерегает тысяча опасностей, когда дело-то иметь нам придется всего с горсткой убогого мужичья.

Роберт Ноулз покачал головой.

– Вы не знаете, что таится в этих лесах или за теми холмами, – ответил он, – а когда я не знаю, что нас ждет, я должен быть готов к самому худшему. Этого требует благоразумие.

– Ваши враги назвали бы это погрубее, – с презрительной улыбкой заметил Эстли. – Не смотрите на меня так – меня взглядом не испугаешь. Да и ваше неудовольствие не заставит меня думать иначе. Я встречал глаза и посуровее ваших, сэр Роберт, но не дрогнул.

– Ваши слова, сэр Джеймс, неучтивы и злы, – отозвался Ноулз, – и будь я волен в своих поступках, я вогнал бы их вам в глотку кинжалом. Но я здесь для того, чтобы вести этих людей на почетное и прибыльное дело, а не ссориться с каждым глупцом, не способным понять, как следует командовать солдатами. Неужели вы не видите, что если я, как вы того желаете, пойду на стычки то тут, то там, я ослаблю армию еще до того, как мы придем туда, где она нужнее всего?

– Куда же это? – спросил Перси. – Клянусь Господом, Эстли, мне начинает казаться, что нас ведет человек, который получше нас знает толк в войне, и нам стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Только пусть скажет нам, что он задумал.

– В тридцати милях отсюда, – начал Ноулз, – находится, насколько мне известно, крепость под названием Плоэрмель, а в ней стоит с гарнизоном один англичанин, Бэмброу. Неподалеку от него расположен замок Жослен, где квартирует Робер Бомануар с большим числом бретонцев. Я намерен присоединиться к Бэмброу и соединенными силами напасть на Жослен, так чтобы, захватив его, мы получили господство над всей Средней Бретанью и смогли начать наступление на французов на юге.

– Отличный план, клянусь спасением моей души! – горячо отозвался Перси. – В этом деле я с вами! Я уверен, что, когда мы продвинемся в глубь страны, противник тоже объединит свои силы и окажет нам всяческое сопротивление; однако до сих пор, клянусь всеми святыми Линдисфарна, я навидался бы больше военных действий летним днем в Линдсдейле или Джедберском лесу, чем в Бретани… Посмотрите-ка, вон там какие-то всадники. Они едут сюда. Это ведь наша легкая кавалерия? А кто это привязан у них к стременам?

Небольшой отряд конных лучников выехал из дубовой рощи слева от дороги и приблизился к тому месту, где остановились три рыцаря. За лошадьми, спотыкаясь и подпрыгивая, чтобы не упасть, брели два жалких мужика. Один был высок, худ и светловолос, другой – мал ростом и темен волосом, но оба в таких колтунах, так грязны и оборванны, что походили больше на диких животных, чем на людей.

– Что это значит? – спросил Ноулз. – Разве я не приказывал вам не трогать никого из поселян?

Командир лучников, старый Уот Карлайл, показал меч, перевязь и кинжал.

– С вашего позволения, сэр, – сказал он, – я увидел, как они блеснули, и подумал, что это неподходящее оружие для рук, которым должно держать лопату и плуг.

А когда мы их нагнали и схватили, то увидели на оружии крест Бентли, а ведь это крест того мертвого копейщика на дороге. Значит, это они и есть те негодяи, что его убили, и мы должны свершить правосудие.

И в самом деле, на мече, перевязи и кинжале сияли серебряные кресты, которые англичане видели на доспехах убитого. Ноулз с каменным лицом посмотрел на крест, потом на пленных. Под его беспощадным взглядом они с воем упали на колени, что-то выкрикивая на языке, которого никто не понимал.

– Наш долг – сделать дороги безопасными для передвижения англичан, – сказал Ноулз. – Эти люди должны умереть. Повесьте их на том дереве.

Он указал на дуб у дороги, а сам поехал дальше, продолжая разговор с рыцарями. Но старый лучник нагнал его и обратился с просьбой:

– С вашего позволения, сэр Роберт, лучникам хотелось бы казнить этих людей на свой манер.

– Мне все равно, убивайте их как хотите, – небрежно ответил Ноулз и не оглядываясь поехал дальше.

В то суровое время человеческая жизнь стоила дешево: солдат разбитой армии или команду захваченного судна убивали, не раздумывая о милости победителя, не задаваясь никакими вопросами. Война была жестокой игрой, ставкой в ней была смерть; выигравший предъявлял права, проигравший платил. Пощады мог ожидать только рыцарь: за него можно было получить выкуп, а потому живой он ценился больше, чем мертвый. Для людей, прошедших такую школу, где смерть всегда витала над их головами, убить двух крестьян было, надо думать, пустым делом.

Однако в этом случае у лучников были особые причины желать, чтобы расправу передали им в руки. Еще со времени спора на «Василиске» между старым и лысым мастером Бартоломью и длинным Недом Уиддингтоном не утихала вражда, закончившаяся столкновением в Динане, когда не только они сами, но и дюжина их товарищей были повержены на булыжную мостовую. Спор разгорелся вокруг того, кто из них более сведущ в луках и кто лучше стреляет, и вот теперь какие-то умники предложили разрешить его раз и навсегда весьма жестоким образом.

В двухстах шагах от дороги поднимался густой лес; между ним и дорогой, на которой толпились лучники, лежала ровная, поросшая травой лужайка. Крестьян отвели по ней на пятьдесят ярдов от дороги и поставили лицом к лесу, держа на привязи. Те послушно стояли, то и дело испуганно и удивленно оглядываясь назад, где шли какие-то приготовления.

Старый Бартоломью и великан йоркширец вышли из рядов и встали рядом, держа в левой руке луки, а в правой по одной-единственной стреле. Они аккуратно натянули и смазали перчатки для стрельбы и закрепили ремни. Потом сорвали и подбросили в воздух несколько травинок, чтобы определить силу ветра, осмотрели все снаряжение, повернулись боком к отметке и широко расставили ноги для упора. Все это время на них со всех сторон сыпались советы и шутки товарищей.

– Ветер три четверти, мастер, – кричал один, – бери вправо на ширину груди!

– Только не твоей, мастер, – смеялся другой, – а то уйдет далеко в сторону.

– Да нет, такому ветру не отвернуть стрелы, коль ее пустить как надо, – добавлял третий. – Стреляй прямо, как раз в цель и попадешь.

– Тверже, Нед, клянусь нашим славным Йоркширом! – воскликнул йоркширец.

– Легче пускай, не дергай, не то я обеднею на пять крон.

– Недельное жалованье за Бартоломью! – орал другой. – Ну, старая башка, не подведи!

– Хватит, хватит! Перестаньте болтать! – крикнул старый лучник Уот Карлайл. – Будь ваши стрелы так же быстры, как языки, перед вами никому бы не устоять. Ты, Бартоломью, стреляй в маленького, а ты, Нед, – в другого. Пусть удирают, пока я не крикну, потом стреляйте как хотите и когда хотите. Приготовьсь! Эй, Хейвард, Бэддингтон, отпускайте ремни!

Ремни выдернули и пленные, пригнув головы, бросились к лесу под вой и крики лучников, которые надсаживались, как загонщики, поднявшие зайца. Оба лучника со стрелами наготове застыли на месте, как бы превратились в красно-коричневые статуи – грозные, настороженные, устремив жадный взгляд на беглецов и медленно поднимая луки по мере того, как расстояние увеличивалось. Бретонцы уже пробежали полпути до леса, а старый Уот все молчал. Была то жалость или жестокость, но только в такой охоте она давала жертве шанс выжить. Когда они были в сотне шагов, он наконец повернул седую голову и крикнул:

– Стреляй!

И тут же зазвенела тетива йоркширца. Не зря он слыл одним из самых смертоносных лучников Севера и дважды уносил серебряную стрелу Селби* [Селби – ярмарочный городок в Йоркшире в средние века, место состязаний лучников.]. Роковая стрела быстро преодолела расстояние и по самое оперенье вошла в согнутую спину высокого светловолосого крестьянина. Он без единого звука упал лицом в траву и остался неподвижен, одно только короткое белое перышко, торчавшее у него между лопатками, отмечало место, где его настигла смерть.

Йоркширец подкинул лук в воздух и заплясал от радости, а его товарищи восторженно заорали и захлопали в ладоши. Однако победные крики тут же сменились диким хохотом и улюлюканьем.

Крестьянин поменьше оказался хитрее своего товарища – он видел, какая участь постигла высокого, и внимательно следил за лучником, ожидая, когда тот выстрелит. В то самое мгновенье, когда лучник отпустил тетиву, он бросился на землю и тут же услышал над собой свист стрелы и увидел, как она вонзилась в землю. Он тут же вскочил и под крики и вопли стрелков снова бросился к лесу. Теперь он был на опушке, от преследователей его отделяло добрых двести шагов. Тут им его не взять. В густом кустарнике он почувствовал себя в полной безопасности, как кролик у входа в нору. От радости, что ему удалось обмануть глупцов, позволивших ему улизнуть, он насмешливо щелкнул пальцами и, пританцовывая, пошел было дальше, повернув назад голову и рыча на них, как собака, как вдруг в горло ему вонзилась стрела, и он замертво повалился в папоротники. Лучники в изумлении замолкли, но тут же заорали громкое «ура».

– Клянусь Беверлийским крестом! – воскликнул Уот. – Вот уже много лет не видел, чтобы стрелу пустили удачней, даже в лучшие мои дни мне бы точней не попасть.

Кто из вас стрелял?

– Эйлвард из Тилфорда, Сэмкин Эйлвард! – заорали сразу два десятка голосов, и лучника, раскрасневшегося от выпавшей ему славы, вытолкнули вперед.

– Хотел бы я, чтобы цель была поблагородней, – сказал он. – По мне, так он мог и уйти, да вот только когда он стал глумиться над нами, пальцы у меня как-то сами собой отпустили тетиву.

– Да, я вижу, что ты и верно мастер своего дела, и душа у меня радуется, что, когда меня убьют, останется стрелок, который поддержит честь нашего ремесла. А теперь собирайте стрелы и пошли – сэр Роберт ждет нас на вершине холма.

Весь день Ноулз и его люди шли по той же дикой заброшенной стране, населенной только прячущимися в лесах существами – зайцами для сильного, волками для слабого. Время от времени на вершинах холмов они видели всадников, которые издалека следили за ними, но при приближении отряда тотчас исчезали. Иногда в деревнях, разбросанных среди холмов, раздавался тревожный набат, и дважды, когда отряд проходил мимо замков, там при его приближении поднимали мосты, а на стены высыпали солдаты и что-то громко кричали. С замковых пастбищ англичане прихватывали то быков, то овец, но не пытались взять сами крепости – Ноулз не хотел разбивать свои силы об их стены и продолжал путь.

Однажды в Сен-Меэне англичане видели огромный монастырь, обнесенный высокой серой, поросшей лишайником стеной, мирный оазис в пустыне войны; монахини в черных одеждах грелись на солнце либо трудились в саду – сильная, хоть и мягкая рука святой церкви ограждала их от всяческого зла. Лучники, проходя под стенами обители, поснимали шапки, потому что даже самые отъявленные негодяи не осмеливались переступать запретную черту, за которой их ожидало страшное проклятие церкви и вечная погибель – единственная сила, которая могла встать между жертвой и обидчиком на всей многострадальной, подвластной только стали земле.

В Сен-Меэне маленькая армия сделала привал и пообедала. Потом снова построилась и уже готова была выступить, как вдруг Ноулз подозвал Найджела.

– Найджел, – сказал он, – мне не часто доводилось видеть лошадь сильнее да, наверное, и быстрее этого зверя.

– Ваша правда, добрый сэр, конь у меня хорош, – ответил Найджел.

С самого дня, когда они погрузились на «Василиск», Найджел и его молодой командир прониклись друг к другу приязнью и уважением.

– Ему неплохо бы размяться, он начал грузнеть, – продолжал рыцарь. – Посмотри внимательно туда, между ясенем и скалой. Что ты видишь там, вдалеке, на склоне холма?

– Какое-то белое пятно. По-моему, это лошадь.

– Я слежу за ней все утро, Найджел. Всадник все время следует за нами с фланга – то ли шпионит, то ли ждет случая напасть. Так вот, мне было бы очень желательно взять пленного: надо побольше узнать об этой стране, а крестьяне здесь не говорят ни по-французски, ни по-английски. Останься здесь и где-нибудь спрячься. Всадник последует за нами и тогда вон тот лес окажется между ним и тобой. Обойди его кругом и выйди на всадника сзади. Слева у него широкая равнина, а мы отрежем ему путь справа. Если лошадь у тебя резвая, ты обязательно его возьмешь.

Найджел уже соскочил с коня и теперь подтягивал подпругу.

– Не спеши – незачем: ты все равно не можешь тронуться, пока мы не отойдем мили на две. А потом, Найджел, прошу тебя, оставь свои замашки странствующего рыцаря. Мне нужен этот человек, он сам и все, что он может рассказать. Поменьше думай о собственной славе и побольше о нуждах армии. Когда ты его захватишь, поезжай на запад, на солнце, и наверняка выйдешь на дорогу.

Найджел и Поммерс остались ждать в тени монастырской стены, оба сгорая от нетерпения, а сверху на них большими глазами смотрели шесть невинных монахинь, привлеченных непонятным и тревожным вторжением чуждого внешнего мира. Наконец длинная колонна скрылась из вида за поворотом дороги, и белая точка на зеленом склоне холма тоже исчезла. Найджел наклонил голову в сторону монахинь, тронул уздечку и понесся выполнять милое его сердцу приказание. Круглоглазые монахини увидели, как желтый конь и сверкающий всадник промчались вдоль опушки и как среди деревьев мелькнули доспехи; затем они мирно вернулись к своим делам – прополке гряд, посадке овощей, а в душе у них все еще теснились прекрасные и ужасающие картины чуждого мира, который жил своей жизнью за высокими серыми, покрытыми лишайником стенами.

Все произошло, как задумал Ноулз. Когда Найджел обогнул дубовую рощу, на дальней ее стороне, отделенный от него только зеленым лугом, ехал всадник на белой лошади. Он был так близко, что Найджел хорошо его видел, – молодой человек с гордой осанкой, в лиловом шелковом плаще и низкой черной шляпе с белым пером. Он был без доспехов, однако на боку у него висел меч. Ехал он свободно и беззаботно, как человек, которому нечего бояться, но при этом не сводил глаз с английской колонны на дороге. Он был так погружен в свое занятие, что совсем не думал об опасности, и только когда до него донесся низкий, громоподобный грохот копыт могучего коня, он повернулся в седле, спокойно и внимательно взглянул на Найджела, потом тронул повода и с быстротой сокола понесся по равнине к видневшимся слева холмам.

В тот день Поммерс встретил достойного соперника. У белой лошади, арабской полукровки, оказался более легкий ездок, потому что Найджел был в доспехах. Целых пять миль расстояние между ними оставалось неизменным. Они неслись по равнине, потом взлетели на холм и спустились с противоположной стороны, и все время всадник на белой лошади оборачивался назад, чтобы взглянуть на преследователя. Бегство его было не бегством от страха, а, скорее, забавным состязанием, когда хороший наездник, гордящийся своим конем, принимает вызов соперника. За холмом лежала болотистая низина, усеянная большими камнями – остатками капища друидов. Одни уже повалились на землю, другие еще стояли, а некоторые лежали, опираясь на вершины двух соседних, словно огромные дверные проемы каких-то гигантских, давно исчезнувших построек. Через болото вела тропинка, окаймленная по обеим сторонам зеленым камышом – знаком опасности. На самой тропе то тут, то там лежали огромные камни, но белая лошадь легко перескакивала через них, а за ней по пятам следовал и Поммерс. Потом на целую милю пошел мягкий влажный грунт, где преимущество было более легкого всадника, но вскоре ее сменил сухой, более высокий участок, и Найджел снова наверстал упущенное. Нагорье пересекала разбитая дорога, Но белая лошадь великолепным прыжком перемахнула через нее, и опять желтая лошадь не отстала ни на шаг. Впереди лежали два небольших холма, а между ними узкая полоска густого кустарника. Найджел видел, как белая лошадь по самые бока погрузилась в зеленую поросль.

В следующий момент ее задние ноги мелькнули высоко в воздухе, и всадник вылетел из седла. В кустах раздался торжествующий вопль, и целая дюжина свирепых фигур с дубинами и мечами бросилась к распростертому на земле человеку.

– A moi, Anglais, a moi!* [Ко мне, англичанин, ко мне! (франц.).] – раздался крик, и Найджел увидел, как молодой наездник вскочил на ноги, взмахнул мечом и тут же снова упал под натиском нападающих.

В те времена людей благородной крови и воспитания связывали отношения, заставлявшие их объединяться против любого злодейства или предательского нападения. В засаде были не солдаты. Одежда и оружие, грубые крики и ярость говорили о том, что это просто разбойники, вроде тех, кто убил англичанина на дороге. Они прятались по рощам и, перекинув через дорогу веревку, подкарауливали одинокого всадника, как птицелов у ловушки, зная, что легко свалят лошадь и зарежут ездока до того, как он придет в себя после падения.