Текст книги "Сэр Найджел Лоринг"

Глава XXIII
Как тридцать жосленцев встретились с тридцатью плоэрмельцами

Всю ночь в Плоэрмельской крепости стояли стук и звон – гарнизон готовился к сражению. Оружейники ковали, клепали, подтачивали, подгоняя доспехи для поединщиков. На конюшнях конюхи осматривали и чистили громадных боевых коней, а в часовне коленопреклоненные рыцари и оруженосцы облегчали душу, исповедуясь старому отцу Бенедикту.

Тем временем во дворе столпились копейщики, и из них отбирали добровольцев, пока не остановились на десяти самых лучших воинах. Черный Саймон тоже попал в их число, и мрачное лицо его засияло от радости. Кроме него взяли молодого Николаса Дэгзуорта, благородного искателя приключений, который приходился племянником знаменитому сэру Томасу, немца Вальтера, Гюльбите, деревенского исполина, от чьего огромного тела можно было многого ожидать, не подведи его неповоротливый мозг, Джона Олкока, Робина Эйди и Рауля Прово. Вместе с еще тремя они дополнили отряд до нужных тридцати человек. Стрелки же, узнав, что никто их них не примет участия в сраженье, подняли было шум и ругню, но делать было нечего – пользоваться луками не позволили ни той, ни другой стороне. Правда, многие лучники отлично владели и мечом и топором, но не привыкли биться в тяжелых доспехах, а легкие доспехи в предстоящей рукопашной неминуемо обрекли бы их на скорый конец.

За час до полудня, в четвертую среду Великого поста, в год от рождества Христова 1351-й воины Плоэрмеля выехали из ворот замка и перешли мост через Дюк. Впереди ехал Бэмброу со своим оруженосцем. Крокварт сидел на могучем чалом жеребце и держал знамя Плоэрмеля – черный лев с флагом, стоящий на задних лапах на горностаевом поле. За ним следовали Роберт Ноулз и Найджел Лоринг, а рядом с ними – сопровождающий, который нес рыцарское знамя с черным вороном. Далее ехали сэр Томас Перси, над ним развевалось знамя с лазоревым львом, и сэр Хью Кэлвели – на его знамени была серебряная сова; следом за ним могучий Белфорд вез на луке седла тяжеленную шестидесятифунтовую булаву, а рядом ехал сэр Томас Уолтон, рыцарь из Суррея. За ними двигались четверо доблестных англо-бретонцев – Перро де Комлен, Ле Гайар, д'Апремон и д'Арден; они выступали против своих соотечественников, потому что были приверженцами графини де Монфор. Над ними развевался ее зубчатый серебряный крест на лазоревом поле. Замыкали колонну пять немецких и генегауских наемников, высоченный Гюльбите и копейщики. Всего в отряде было двадцать человек английской крови, четверо – бретонской, и шесть – германской.

Вот такие воины ехали полем к старому дубу. Полуденное солнце играло на доспехах, над ними реяли знамена, а могучие боевые кони били копытами и вскидывали головы. Позади нескончаемым потоком шли сотни лучников и копейщиков; у них предусмотрительно отобрали оружие, чтобы предстоящая небольшая схватка не превратилась во всеобщее побоище. С ними шли и горожане обоего пола, торговцы вином и всякой снедью, оружейники, конюхи и герольды, а также хирурги, чтобы помогать раненым, и священники, чтобы отпускать грехи умирающим. Толпа запрудила всю дорогу, но сверх того со всех сторон к месту сраженья спешил разный люд – пешие и конные, мужчины и женщины, благородные и простолюдины.

Путь был недолог: вскоре, пройдя полями, они увидели огромный старый дуб, распростерший длинные кривые безлистные сучья в углу ровной зеленой луговины. Дуб казался черным от облепивших его ветви окрестных крестьян, да на земле вокруг него собралась тьма людей; они шумели и галдели, как грачи в грачевнике перед заходом солнца. При приближении англичан толпа заорала и завопила – вся округа дружно ненавидела Бэмброу, потому что он выколачивал из народа деньги на дело Монфоров, требуя с каждого прихода отступное и жестоко обходясь с теми, кто отказывался платить. Уроки, полученные на шотландской границе, не прибавили англичанам мягкости и учтивости в обхождении. Воины спокойно продолжали путь, не обращая внимания на сыпавшиеся на них насмешки, зато лучники повернули к горлопанам и живо заткнули им глотки. После этого они самочинно взяли на себя обязанности блюстителей порядка и оттеснили толпу к самому краю поля. Там она и стояла плотной широкой лентой, а все поле было свободно для предстоящего сраженья.

Бретонские рыцари еще не прибыли, и англичане, привязав лошадей по одну сторону луговины, собрались вокруг своего командира. У каждого на груди висел щит, а копья были укорочены до пяти футов, так ими было удобнее пользоваться в пешем бою. Кроме копья у каждого на боку висел либо меч, либо боевой топор. С головы до ног воины были закованы в броню, а на гребнях шлемов и плащах виднелись эмблемы, чтобы можно было без труда отличать своих от чужих. Пока что забрала были подняты, и все весело переговаривались друг с другом.

– Клянусь святым Данстеном! – воскликнул Перси, хлопая друг о друга латными перчатками и притопывая закованными в сталь ногами. – Скорее бы за дело, а то у меня совсем застыла кровь!

– Ничего, вы еще успеете как следует разогреться, прежде чем все кончится, – отозвался Кэлвели.

– Или похолодеть навсегда. Если я выберусь отсюда живым, в эникской часовне затеплятся свечи и благовест разнесется по всей округе, но что бы ни случилось, любезные господа, турнир этот нас прославит и поможет нам в других делах. И каждый из нас, если ему повезет остаться в живых, достойно завоюет славу.

– Вы правы, Томас, – заметил Ноулз, подтягивая пояс. – Сам я не люблю таких турниров во время войны, потому что негоже воину больше думать о собственных удовольствиях и славе, чем о деле короля и благе армии. Но во время перемирия это – наилучший способ провести день. А вы, Найджел, почему молчите?

– Я смотрел в сторону Жослена, славный сэр. Ведь он лежит вон за тем лесом? А там не видно ни того любезного господина, ни всех остальных. Будет очень жаль, если что-нибудь им помешает.

Хью Кэлвели рассмеялся.

– Вам нечего опасаться, юный сэр, – сказал он. – Робер де Бомануар такой человек, что если бы пришлось, он и один бы вышел против нас всех. Ручаюсь, лежи он на смертном одре, он все равно приказал бы принести его сюда, чтобы умереть на зеленом поле брани.

– Это правда, Хью, – подтвердил Бэмброу, – я хорошо знаю и его самого, и его людей. Во всем христианском мире не сыскать тридцати таких отважных и умелых воинов. Я тоже думаю: сегодня, что бы ни случилось, на долю каждого из нас выпадет много славы и почестей. У меня в голове все время сидит один стишок, его пропела мне жена какого-то валлийского стрелка, когда я надел ей на руку золотой браслет – мы тогда только что взяли Бержерак. В ее жилах текла древняя кровь Мерлина, и у нее тоже был дар прорицания. Она сказала:

Между дубом и рекой

В схватке ты, боец лихой,

Древний род прославишь свой.

Вот мне и думается, что я вижу тот самый дуб, а там, позади нас, течет река. Наверное, это предвещает нам удачу.

Во время речи своего господина его исполин оруженосец еле сдерживал нетерпение. Занимая подчиненное положение, он, однако, был среди собравшихся самым опытным и знаменитым бойцом. Теперь он бесцеремонно вмешался в разговор.

– Нам надо заняться делом, – подумать, какую выбрать позицию и как вести бой, а не болтать о Мерлине и слушать всякие бабьи сказки, – сказал он. – Сегодня мы можем довериться только силе собственных рук да оружию.

И мне надо знать, сэр Ричард, какие будут ваши распоряжения на случай, если вы падете в разгар боя.

Бэмброу повернулся к остальным.

– Если этому суждено случится, славные господа, я желаю, чтобы командование принял мой оруженосец Крокварт.

Последовала пауза: рыцари с досадой переглянулись. Молчание нарушил Ноулз:

– Я выполню вашу волю, Ричард, хотя, конечно, нам, рыцарям, обидно служить под началом оруженосца. Впрочем, теперь нельзя ссориться, на это нет времени; к тому же я слышал, что Крокварт – человек достойный и храбрый. И я клянусь спасением души, что, если вы падете, признаю его своим командиром.

– И я тоже, Ричард, – присоединился Кэлвели.

– И я! – воскликнул Белфорд. – Послушайте-ка, там какая-то музыка! А вон за деревьями их знамена!

Все обернулись, опираясь на короткие копья, и молча уставились на жосленцев, выходивших из лесу и направлявшихся к дубу. Первыми на опушке показались три герольда в плащах с бретонским горностаем. Они громко трубили в серебряные трубы. За ними на белой лошади ехал человек исполинского роста со знаменем Жослена в руках – девятью золотыми бизантами* [Бизант – золотая монета, чеканившаяся в Византии в средние века.] на пурпурном поле. Потом появились воины. Они ехали по двое в ряд, пятнадцать рыцарей и пятнадцать оруженосцев, каждый со своим знаменем. Позади на носилках несли престарелого священнослужителя, епископа Реннского; в руках он держал святые дары и елей, чтобы дать умирающим последнюю помощь и утешение матери-церкви. Замыкала процессию огромная толпа мужчин и женщин из Жослена, Гегона и Эллеона и весь гарнизон крепости, безоружный, как и англичане. Голова французской колонны достигла луговины, а хвост только-только показался из леса; когда конец подтянулся, воины спешились и привязали коней к кольям на дальнем конце поля; за этой линией подняли знамя, и люди начали строиться, пока не заслонили всю опушку, где плотной стеной стояли зрители.

Англичане внимательно рассматривали геральдические знаки противника: трепещущие знамена и роскошные плащи говорили на языке, который любой из них легко понимал. Впереди было знамя Бомануара – лазоревое с серебряными поясами. На втором знамени, которое держал в руках маленький паж, был начертан его девиз: «J'ayme qui m'ayme»* [Люблю того, кто любит меня (франц.).].

– А чей это щит позади него – серебряный с пурпурными каплями? – спросил Найджел.

– Его оруженосца Гийома де Монтобана, – ответил Кэлвели. – А там вон молодой лев Рошфора и серебряный крест силача Дюбуа. Лучших противников и желать нельзя. Глядите, вон лазоревые кольца молодого Тинтиньяка, который в прошлый праздник урожая убил моего оруженосца Хьюберта. И да поможет мне святой Георгий, сегодня еще дотемна я ему отомщу.

– Клянусь всеми тремя* германскими королями [В средние века Германия именовалась Священной Римской Империей германской нации, и титул императора немецкий король получал лишь после коронования в Риме. Кроме него титул короля еще при жизни отца носил его наследник. Третий германский король – король Богемии (Чехии и Моравии), вассал немецкого короля (императора).], – буркнул Крокварт, – сегодня нам придется напрячь все силы: я никогда не видывал, чтобы противник собрал столько отличных солдат. Вон тот – это Ив Шерюэль, бретонцы прозвали его Железным; а там – Каро де Бодега, с ним я тоже не раз дрался, у него на пурпурном щите три горностаевых круга. А вон – левша Ален де Каранэ. Помните, он наносит удар с той стороны, что не прикрыта щитом.

– А вон тот невысокий крепкий воин, – спросил Найджел, – у него щит черный с серебром? Клянусь святым Павлом, он, кажется, человек достойный, и сразиться с ним почетно: ростом он, правда, не вышел, зато в плечах косая сажень.

– Это сеньор Робер Рагенель, – отозвался Кэлвели, который уже давно служил в Бретани и хорошо знал бретонцев. – Говорят, он может унести на плечах лошадь. Особенно берегитесь ударов его стальной булавы: нет еще такой брони, что их выдержит. А вот и добрый Бомануар, значит, пора начинать.

Бретонский военачальник уже выстроил своих бойцов в одну шеренгу напротив англичан и теперь, выехав вперед, пожимал руку Бэмброу.

– Клянусь святым Кадоком, Ричард, какая радостная встреча! – воскликнул он. – Мы отлично придумали, как развлечься, не нарушая перемирия.

– Да, Робер, – ответил Бэмброу, – и мы вам очень признательны: я вижу, вы постарались выставить против нас достойных противников. И уж конечно, если всем суждено погибнуть, мало какие бретонские благородные дома не будут в трауре.

– Нет, среди нас нет никого из высокопоставленных бретонцев. Никто из Блуа, Леонов, Роганов или Конанов не принимает участия в сегодняшнем сраженье. Но все же мы – люди благородной крови, имеем гербы и готовы жертвовать жизнью ради наших прекрасных дам и из любви к благородным обычаям рыцарства. А теперь, Ричард, на каких условиях вы желали бы сегодня драться?

– До тех пор, пока одна из сторон больше не выдержит. Ведь так редко бывает, чтобы собралось столько отважных воинов, вот нам и пристало узнать друг друга получше.

– То, что вы говорите, Ричард, справедливо и благородно. Так мы и поступим. А в остальном, едва герольд возвестит о начале боя, каждый сражается, как ему угодно. Если же в схватку вмешается кто-либо со стороны, его тут же повесят на этом дубе.

Бомануар отсалютовал, опустил забрало и вернулся к своим. Французские поединщики пестрой, блестящей линией стояли, преклонив колена, перед старым епископом, который благословлял их на подвиги.

Герольды сделали круг по лугу, предупреждая зрителей. Потом остановились возле двух отрядов воинов, которые теперь выстроились друг против друга в две длинные шеренги, разделенные пятьюдестью ярдами травы. Забрала уже были опущены, и каждый воин с головы до ног был закован в металл: немногие – в рядную медь, большинство – в сверкающую сталь; лишь в темной глубине шлемов мрачным огнем горели суровые глаза. С минуту противники стояли, слегка пригнувшись и буравя друг друга взглядами.

Потом с громким «Allez!»* [Пошли! (франц.).] герольд опустил поднятую руку, и обе шеренги, приволакивая ноги, быстро, насколько позволяли тяжелые доспехи, устремились навстречу друг другу. Когда они сошлись на самой середине поля, раздался оглушительный грохот и звон металла, как будто шесть десятков кузнецов разом ударили по наковальням. И тут же неистово завопили и заорали зрители, одни подбадривая англичан, другие – французов. Крики все усиливались и наконец заглушили даже шум битвы.

Противники так рьяно рвались в бой, что не прошло и нескольких минут, как на поле все перемешалось, стройные шеренги сражающихся сбились в одну неистовую грохочущую толпу, где каждый кидался из стороны в сторону, сшибался то с одним, то с другим, перед кем-то отступал, кого-то теснил сам, наносил удары, уклонялся от ответных, и все это с единственной целью – разить копьем или топором всякого, кого увидит сквозь узкую прорезь забрала.

Однако Найджелу с его мечтами о великом подвиге не повезло. Ему была уготована судьба всех смельчаков – он пал первым. Исполненный отваги, он выбрал себе место в шеренге почти напротив Бомануара и ринулся прямо на бретонского военачальника, памятуя, что начало ссоры было положено ими. Но прежде чем он достиг цели, его захватил водоворот товарищей, а так как он был легче других, его вынесло прочь из толпы и бросило в объятия Алена де Каранэ, бретонского бойца-левши. Они столкнулись с такой силой, что оба тут же покатились на землю. Найджел, легкий и проворный как кошка, первым вскочил на ноги и уже склонился над бретонским оруженосцем, как вдруг сзади ему на голову обрушился сокрушительный удар булавы могучего карлика Рагенеля. Найджел застонал и упал лицом вниз. Изо рта, носа и ушей у него хлынула кровь. Так он лежал, пока продолжалось великое сражение, о котором грезила его пылкая душа, и его бесчувственное тело попирали ноги и чужих и своих.

Впрочем, вскоре он был отомщен. Огромная железная палица Белфорда тут же повергла карлика наземь; правда, и Белфорд, в свою очередь, пал от стремительного выпада Бомануара. Бывали минуты, когда на земле оказывалось сразу человек двенадцать, но броня была так прочна, а щиты и другие доспехи так хорошо предохраняли от сильнейших ударов, что товарищам нередко удавалось поднять поверженных на ноги, и те могли продолжать бой.

Однако многим уже нельзя было помочь. Крокварт нанес удар мечом бретонскому рыцарю по имени Жан Руссоло и срезал у него наплечник, обнажив шею и верхнюю часть руки. Тот попытался было прикрыть уязвимое место щитом, но обнажена была правая сторона, и ему никак не удавалось дотянуться до нее. Отступать ему тоже было некуда – вокруг была плотная толпа сражающихся. Какое-то время он еще ухитрялся не подпускать противника близко, но открытое белое плечо было отличной целью для любого оружия, и в конце концов чей-то топор погрузился по самую рукоять в грудь рыцаря. Почти тотчас же второй бретонец, молодой оруженосец по имени Жоффруа Мелон, пал от руки Черного Саймона, который нашел у врага слабое место чуть ниже подмышки. Еще троих бретонцев – Ивена Шерюэля, Каро де Бодега и Тристана де Пестивьена, из которых первые два были рыцари, а третий – оруженосец, – удалось отрезать от товарищей и свалить на землю, а так как кругом были одни англичане, им пришлось выбирать между немедленной смертью и пленом. Они отдали мечи Бэмброу и отошли в сторону, с горечью следя за жаркой схваткой, которая, то ослабевая, то нарастая, шла по всему полю. Все трое были тяжело ранены.

Сраженье шло без перерыва уже почти полчаса. Тяжелые доспехи, потеря крови, ушибы и невероятное напряжение души и тела так изнурили воинов, что они едва держались на ногах и были больше не в состоянии поднять оружие. Для того, чтобы сражение могло завершиться чьей-либо победой, его надо было на время остановить. В толпу, пришпорив коней, врезались герольды.

– «Cessez! Cessez! Retirez!»* [Довольно! Довольно! Расходись! (франц.).] – кричали они обессилевшим бойцам.

Доблестный Бомануар понемногу вывел оставшихся двадцать пять человек на исходную позицию: они тут же подняли забрала, бросились на траву и, дыша тяжело, как уставшие псы, стали стирать пот с налитых кровью глаз. Паж принес кувшин анжуйского, и каждый осушил по чаше. Не притронулся к вину только Бомануар – он строго блюл великий пост и до захода солнца не позволял себе принимать ни пищи, ни питья. Он медленно обходил своих людей, о запекшимися губ срывались хриплые слова ободрения: он говорил, что у англичан почти все бойцы ранены, а некоторые так тяжело, что едва держатся на ногах; что если бой и был пока не в их пользу, то дотемна остается еще пять часов, а за это время многое может случиться, прежде чем полягут последние из них.

На место боя бросились слуги, чтобы оттащить двух убитых бретонцев; несколько английских лучников вынесли Найджела. Эйлвард собственными руками снял продавленный шлем и разрыдался, увидев бескровное, помертвелое лицо своего молодого господина. Однако он еще дышал, и лучники, уложив его на траву возле самой реки, стали приводить его в чувство, пока наконец вода, которую лили ему на лоб, и свежий ветер не вдохнули жизнь в его искалеченное тело. Он тяжело дышал, с трудом втягивая воздух, но, хотя щеки его чуть порозовели, память все еще не возвращалась к нему, он не слышал ни криков толпы, ни шума боя, который снова вели его товарищи.

К перерыву у англичан окровавленных и бездыханных было не меньше, чем у французов, но в живых все еще оставалось двадцать девять человек. Правда, среди них не нашлось бы и девяти, совсем не пострадавших, а некоторые так ослабели от потери крови, что едва могли встать. И все же, когда наконец раздался сигнал, призывающий к продолжению боя, ни с той, ни с другой стороны не нашлось ни одного, кто не поднялся бы на ноги и не побрел бы, шатаясь, вперед, навстречу врагу.

Начало второй схватки оказалось для англичан неудачным. Бэмброу, как и все остальные, во время передышки поднял забрало, но потом, поглощенный множественными заботами, не приладил его как полагается, так что между ним и налобником остался зазор почти в дюйм. Когда обе шеренги вновь сошлись, бретонский оруженосец-левша Ален де Каранэ заметил эту щель и тотчас вонзил в нее короткий меч. Английский военачальник закричал от боли и упал на колени, но тут же, шатаясь, встал на ноги; однако он был слишком слаб и не мог поднять щит. Пока он стоял беззащитный, перед бретонским рыцарем, силач Жоффруа Дюбуа с такой силой ударил его топором, что рассек не только нагрудник, но и тело. Бэмброу замертво упал на землю, и еще несколько минут над его телом продолжалась ожесточенная схватка.

Вскоре англичане, мрачные и подавленные, отступили, унося с собой тело Бэмброу, а французы, еле переводя дух, снова собрались на своей стороне. И в то же мгновение трое бретонских пленных живо подобрали с земли какое-то валявшееся в траве оружие и со всех ног бросились к своим.

– Стойте! Стойте! – закричал Ноулз и, подняв забрало, вышел вперед. – Так не годится. Вас пощадили, хотя могли бы убить, и клянусь Пресвятой Девой, если вы не вернетесь, я буду считать вас обесчещенными.

– Полегче, Роберт Ноулз, – ответил Ивен Шерюэль, – слово «бесчестье» еще никогда не стояло рядом с моим именем. Только если бы я не стал сражаться вместе с моими товарищами, когда случай позволяет мне это, я счел бы себя ничтожеством.

– Клянусь святым Кадоком, он прав, – прохрипел, выходя вперед, Бомануар. – Вам отлично известно, Роберт, что на войне есть такой закон, а у рыцарей обычай: если того рыцаря, которому вы сдались, убьют, его пленников освобождают.

Отвечать на это было нечего, и Ноулз, измученный и опустошенный, вернулся к своим.

– Жаль, что мы их не прикончили, – от одного удара мы потеряли предводителя, а французы получили трех солдат, – только и сказал он.

– Впредь, если кто-нибудь сложит оружие, – всех убивать, – приказал Крокварт. Его затупленный меч и окровавленные доспехи говорили о том, как мужественно он вел себя в бою.

– А теперь, друзья, не горюйте, что мы потеряли вождя. Не слишком-то помогли ему стишки Мерлина. Клянусь тремя германскими королями! Я научу вас кое-чему получше, чем бабьи пророчества: мы должны стоять вплотную друг к другу, плечо к плечу, щит к щиту, так, чтобы никто не мог прорвать наш строй. Тогда каждый будет знать, что делается у него с любой стороны, и может смотреть только вперед. Если же кто будет ранен или совсем ослабнет, он должен опустить руки, и его товарищи слева и справа его удержат. А теперь все вместе – вперед, и да поможет нам Господь: будем мужчинами, и победа будет за нами.

Англичане двинулись вперед сомкнутой шеренгой, бретонцы, как и раньше, побежали им навстречу. Самым быстроногим из них оказался некий дворянин Жоффруа Пулар; на нем был шлем в форме петушиной головы, увенчанный высоким гребнем, а лицо прикрывал длинный заостренный клюв с прорезями для дыханья. Он замахнулся мечом на Кэлвели, но сосед того – Белфорд – поднял свою исполинскую булаву и нанес Пулару сокрушительный удар сбоку. Бретонец зашатался, отпрянул от шеренги и забегал по кругу, как человек, у которого поврежден мозг; из отверстий медного клюва каплями стекала кровь. Так он бегал довольно долго, а из толпы кричали и кукарекали. Наконец он споткнулся и, мертвый, ничком повалился на землю. Но никто из сражающихся не видел его конца: бретонцы, не останавливаясь, отчаянно рвались вперед, англичане наступали медленно и неотвратимо.

Какое-то время казалось, будто ничто не может нарушить это противостояние, но беззубый Бомануар был не только бойцом, но и полководцем. Пока его измученные, окровавленные, задыхающиеся воины продолжали бросаться на шеренгу англичан в лоб, сам он вместе с Рагенелем, Аденом де Каранэ и Дюбуа бросился в обход фланга англичан и яростно атаковал их сзади. Схватка была отчаянная и долгая. Но вот герольды, увидев, что сражающиеся опять остановились, не в силах сделать более ни удара, въехали на место боя и возвестили еще одно перемирие.

За те несколько минут, что их атаковали с двух сторон, англичане понесли большие потери. От меча Бомануара пал англо-бретонец Д'Арден, но, правда, только после того, как глубоко рассек противнику плечо. Сэр Томас Уолтон, ирландский оруженосец Ричард и великан Гюльбите были убиты булавой коротышки Рагенеля или мечами его соратников. Теперь с каждой стороны оставалось примерно по двадцать человек, но все они совершенно обессилели, спотыкались, еле переводя дыханье, и едва могли поднять оружие.

Удивительное это было зрелище, когда они, шатаясь и падая, снова брели навстречу друг другу: они передвигались, как пьяные, а пластины, защищающие плечи и суставы, походили на красные рыбьи жабры. Когда они снова шли вперед, чтобы продолжить это бесконечное состязание, позади них на зеленой траве оставались мокрые вонючие следы.

Бомануар, слабея от потери крови и глубокой раны, с которой свисал лоскут кожи, вдруг остановился.

– Я теряю сознание, друзья, дайте мне пить! – только и успел он крикнуть.

– Попей своей крови, Бомануар, – ответил Дюбуа, и еле живые бойцы разразились жутким смехом.

Печальный опыт пошел англичанам на пользу, и под руководством Крокварта они не стали больше наступать шеренгой, а изогнули ее так, что вместо прямой линии получилось кольцо, и по мере того, как бретонцы бросались на него, оно все сжималось и уплотнялось, пока не превратилось в наигрознейший боевой порядок – сплошную массу людей, со всех сторон повернутых лицом к противнику и ощетинившихся оружием, чтобы отразить любое нападение. Так англичане и стояли, и никакие броски и атаки французов не могли поколебать их строй. В ожидании врага они прислонялись спинами друг к другу, чтобы хоть немного передохнуть, а противник в это время только изматывал свои силы. Снова и снова пытались доблестные бретонцы прорваться сквозь этот строй, но снова и снова отступали под градом ударов.

У Бомануара от усталости кружилась голова; он снял шлем и в отчаянье смотрел на ужасное, неприступное кольцо. Он слишком ясно видел неизбежный конец. Люди его выматываются. Многие уже едва могут шевельнуть рукой или ногой; выиграть сраженье они способны не больше, чем те, кто уже погиб. Скоро и все остальные будут в таком же тягостном положении. Вот тогда-то проклятые англичане разорвут свое кольцо, набросятся на его беспомощных воинов и всех перебьют. Что тут ни делай, этому не помешать. Мучимый этими мыслями, он оглянулся и увидел, что один из его бретонцев пытается улизнуть с поля сраженья. Бомануару показалось, что его обманывает зрение: по цветам дезертира, пурпуру с серебром, он понял, что это не кто иной, как его собственный испытанный в боях оруженосец Гийом де Монтобан.

– Гийом! Гийом! – в отчаянье позвал он. – Неужели вы вот так покинете меня?

Но шлем у того был опущен, и он ничего не слышал. Бомануар видел, как он, пошатываясь, уходил со всей быстротой, на которую еще был способен. Горьким, отчаянным криком Бомануар собрал в кулак всех, кто еще мог двигаться, и все вместе они сделали последний бросок на английские копья. На этот раз в глубине своей отважной души он твердо решил, что не отступит ни на шаг и либо прорвется сквозь вражье кольцо, либо примет смерть. Огонь, горевший в его груди, зажег души его соратников, и, несмотря на сыпавшиеся на них сокрушительные удары, они сплотились против английских щитов, изо всех сил пытаясь пробить в их стене хоть какую-нибудь брешь.

Тщетно! У Бомануара все плыло перед глазами, сознание уходило. Пройдет минута-другая, и он сам и его соратники падут без сил и памяти перед этим ужасным стальным кольцом. И вдруг он увидел, что неприступный вражеский строй разваливается на части, что Крокварт, Ноулз, Кэлвели, Белфорд – все лежат на земле, выпустив из рук оружие, в полном изнеможении, не в силах подняться. У остатка бретонцев хватило сил лишь на то, чтобы навалиться на их недвижные тела и, просунув кинжалы под забрала, вынудить врагов сдаться. И так лежали они, победители и побежденные, одной беспомощной окровавленной грудой, тяжело дыша и стеная.

В простоте душевной Бомануар полагал, что в последний момент на их призыв приспели боретонские святые. И пока он лежал, не в силах перевести дыхание, сердце его возносило слова благодарности его покровителю св. Кадоку. Однако зрители отчетливо видели, какие земные причины привели бретонцев к неожиданной победе; одни встретили его бурей рукоплесканий, Другие – ураганом криков и свистом, – сторонниками англичан и французов владели разные чувства.

Хитрый оруженосец Гийом де Монтобан добрался до того места, где стояли лошади, и взобрался на своего огромного рыжего коня. Сначала казалось, что он собирается покинуть поле, но когда он повернулся в сторону англичан и вонзил шпоры в бока жеребца, проклятья и вой бретонских крестьян сменились восторженными воплями и рукоплесканьями. Англичане, стоявшие к нему лицом, сразу заметили его неожиданное появление. Немного раньше и конь и всадник неминуемо отступили бы под градом ударов. Но теперь английские воины уже не могли противостоять такому натиску, руки их едва удерживали оружие, а удары были слишком слабы, чтобы остановить мощное животное. Конь повернулся и снова ринулся сквозь кольцо, оставив под копытами еще пять беспомощных тел. Этого было довольно! Бомануар и его соратники уже были внутри кольца, распростертые на земле англичане не могли оказать никакого сопротивления. Победа была за Жосленом.

Печальная процессия возвращалась вечером в Плоэрмельский замок. Унылые лучники несли немало бесчувственных тел. Позади них ехали десять человек, усталые, израненные и горящие ненавистью к Гийому де Монтобану, который сыграл с ними такую подлую шутку.

А в то же время орущая толпа крестьян под звуки фанфар и барабанный бой на плечах вносила в Жослен победителей; шлемы их украшал цветущий дрок.

Вот какое сражение произошло у старого дуба, где доблестные воины сошлись в рукопашном бою с доблестными воинами, и так славен был этот бой, что впредь всякий, кто сражался в битве Тридцати, всегда и всюду занимал почетное место, и никто другой не мог похвастаться, что там побывал, потому что великий летописец, который знал всех участников этой встречи, утверждает, что каждый из них, будь то англичанин или француз, до самой могилы нес на себе ее следы.