Текст книги "Сарацины. От древнейших времен до падения Багдада"

XIV. Первый год

Когда мы говорим, что королева Виктория взошла на престол в 1837 году, мы привычно подразумеваем, что она начала царствовать в 1837 году от Рождества Христова; но если бы мы отсчитали назад, до первого года, то обнаружили бы, что в тот год возраст мальчика Христа был около четырех лет. Здесь явно вкралась какая-то ошибка. Да и как могло быть иначе! Ведь только начиная с 600 года после рождения Христа мир стал датировать свои письма и документы, ссылаясь на это событие, а тогда еще не было ученых людей, чтобы в точности рассчитать, в каком году оно произошло.

Подобные разночтения обнаруживаются в отношении всех эпох и летоисчислений. Одни народы датируют события от начала мира, хотя ни один из них понятия не имеет, когда возник мир. Иудеи утверждают, что это произошло за 3750 лет до рождения Христа, а жители Константинополя относят знаменательный момент на 5509 лет раньше, и т. п. Так римляне вели свое летоисчисление с того самого года, когда был основан их город, правда, они не помнили, как и когда это произошло. А теперь вот арабы, которые начинают счет с Первого года, хотя никто в мире не может с точностью сказать, когда это было.

И все-таки мы об этом знаем больше, чем о начале своей собственной – новой – эры, потому что Первый год у арабов был на несколько сотен позже, чем наш. Чем дальше мы уходим в своих исторических изысканиях в прошлое, тем больше там неясностей. Как следствие, мы не удивляемся, прочитав в некоторых книгах, что арабский Первый год отсчитывается с 16 июля 622 года после Рождества Христова, а в других – с 20 июня.

Предполагают, что его начало приходится на десятый, тринадцатый или пятнадцатый год после того, как архангел Джабраил столь чудесным образом приказал Мухаммеду читать удивительные письмена, которые держал перед его глазами.

Сложность еще и в том, что арабы не обозначают месяцы года теми же названиями, что и мы; к тому же продолжительность их месяцев иная; так что годы у них неодинаковые, и, чтобы проверить даты, требовался сложный и путаный пересчет. Но такую работу все же проделал один известный французский ученый, превосходно разбиравшийся в данном вопросе, так что нам остается признать и согласиться, что 19 апреля 622 г. н. э. Мухаммед сказал своим ученикам: «Бегите!», а 20 июня того же года Абу-Бекр нашел Мухаммеду убежище в горной пещере. Правда, доктор Август Мюллер считает, что это происходило в сентябре.

Затерянная в горах, труднодоступная пещера не могла, тем не менее, оставаться надежным прибежищем для двоих мужчин, ибо поиски велись активно. Однажды лазутчики подошли к самому входу, и пророк с сотоварищем слышали уже их голоса. Согласно легенде, Аллах приказал дереву чудесным образом вырасти у входа в пещеру. Паук сплел свою тонкую паутину, а дикая горлинка, мгновенно сплетя гнездо, отложила в нем яйца. Искавшие увидели паутину и решили, что конечно же никто не пользовался этим чересчур малым лазом, да еще и прикрытым тончайшей занавесью, к которой явно никто не прикасался, иначе бы она разорвалась. И опасность отступила.

Три дня оставались в своем убежище двое. Пастух, пасший стада Абу-Бекра, каждый вечер приводил несколько коз, чтобы напоить их молоком, тогда как его сын приносил еду, которую стряпала сестра. Сын еще следил за передвижениями в Мекке, и вместе с пищей приносил новости обо всем происходившем. Наконец он сообщил, что в городе все спокойно, и там поверили, будто пророк с самого начала поскакал во всю мочь, так что догонять его не имеет никакого смысла.

Наконец беглецы рискнули выйти из своей норы. Были приведены два верблюда, которые паслись высоко, чуть ли не у самой вершины горы, словно они отбились от хозяев. Послушная дочь собрала в дорогу еще еды, и Мухаммед с Абу-Бекром, оседлав верблюдов, стали спускаться с горы. Достигнув долины, они не воспользовались обычной дорогой, но заспешили в западном направлении, к Красному морю, и вскоре догнали караван, ехавший в Сирию, – маршутом, который Мухаммеду был когда-то знаком.

Вечером они отъехали довольно далеко, и когда с облегчением подумали, что на таком расстоянии они уже вне опасности, вдали показалась фигура преследователя. Его неудержимо влек к себе пророк, заметный на фоне заходящего солнца. При виде его Абу-Бекр воскликнул: «Я пропал!» Мухаммед же, напротив, произнес: «Аллах защитит нас».

Зловещий всадник вскоре догнал караван, с косматыми развевающимися на ветру волосами, похожий на Исава, отчего он казался еще страшнее. И тут его боевой скакун споткнулся и сбросил седока в пыль, прямо под ноги пророку! Мухаммед не упустил возможности красноречиво обратиться к поверженному в прах, и тот, осознав, что небеса и в самом деле вмешались, воскликнул: «Постой! Послушай! Тебе нечего бояться!»

«Что ты хочешь сказать?» – осведомился Абу-Бекр.

«Мне нужно письменное свидетельство от Мухаммеда, подтверждающее, что я вступаю в ряды его последователей».

В то же мгновение слова были начертаны Абу-Бекром на обломке кости, и пророк снова тронулся в путь. Пока он и его спутник медленно продвигались вперед, иногда вдоль самого берега моря, у них было время подумать о тех, кто остался. «Как там Айша?» «А что сделают Курайшиты с Али, когда выяснится, что он знал о бегстве пророка?» «Что с Фатимой, и невредимы ли другие дочери пророка?»

Они могли положиться только на волю Аллаха, который мог склонить сердца соплеменников не наносить обиду беспомощным и слабым. Долгое время не было никакой возможности получить какие бы то ни было сведения о них, ни в дороге, ни по завершении пути. Встречные, тем не менее, принесли в Мекку известие о том, что пророк избрал Медину в качестве своего убежища. Что касается Али, то ему не досаждали, и через несколько дней он и сам направился в Медину. Ни жены, ни дочери пророка не пострадали от ненависти, которую мекканцы издавна испытывали к Мухаммеду.

В пути встречались пророку и жители Медины, и он был рад хорошим новостям от своих последователей, которые, как ему передавали путники, с нетерпением ждали его прибытия. В должный срок путешественники повернули на восток, оставив морское побережье позади, и направились в сторону гор, заслонявших собой бесплодные равнины близ Медины. Здесь их взоры могли созерцать один лишь нелюдимый гранит. Дорога вела вверх. Летнее солнце палило изо всех сил, идти было нестерпимо тяжело как людям, так и животным. Один из верблюдов не выдержал тягот пути. Как тут не вспомнить поэтические строки?

 
Верблюд мой верный! Ты устал,
А где-то близко водоем.
Со скорбью сердца я желал,
Чтоб ты держался, не упал,
Чтоб мы и дальше шли вдвоем.
За тем песком, за той горой
Мне виден уж цветущий рай.
Там финики, трава… Постой!
Мы б там воспрянули с тобой.
Ты погоди – не умирай!»
Недвижен терпеливый друг,
В глазах – предсмертная тоска…
Хозяин замолкает вдруг,
Не простирает к небу рук,
Без сил средь зноя и песка.
 

Медина расположена на высоте трех тысяч футов над уровнем моря, разительно отличаясь от Мекки. Вместо тесной, бесплодной долины ее украшают прекрасные сады, пышная зелень. По равнине течет река в окружении зеленых полей – свидетельство щедрой благодарности, которую природа воздает земледельцам за их труд. Из всех достопримечательных мест взор особенно притягивает пригород Коба, в двух милях на юг от города, и все это расстояние – сплошные сады, бесконечно радующие глаз. И на все это великолепие Мухаммед взглянул с верхней точки своего трудного восхождения. Может быть, его восторг объяснялся сладостными, но смутными воспоминаниями о том, как вместе со своей матерью Аминой он приезжал сюда погостить у родственников, что ей – увы! – стоило жизни! Странная смесь радостных и скорбных одновременно мыслей наверняка промелькнула в его голове, да и сомнения по поводу приема жителями Медины не покидали Мухаммеда, несмотря на все заверения в их дружеском расположении.

Он твердо решил не сразу въезжать в Медину и повернул верблюдицу к Кобе, где в тени дерева спешился. Поскольку здесь не знали о трех днях, проведенных им в пещере, друзья уже начали беспокоиться. Они каждый день выходили навстречу, поджидая Мухаммеда на расстоянии мили и больше. В то утро они вернулись со скалы, расположенной западнее Медины, откуда им была видна дорога, и заметили Мухаммеда. Один иудей увидал его с крыши дома и закричал: «Он приехал! Тот, кого высматривали беглецы, наконец-то появился!»

Если подсчеты верны, случилось это в понедельник, 28 июня. И случилось это незадолго до того, как улицы города отозвались эхом и многократно повторили ликующий крик: «Он приехал! Он появился!» Из каждого квартала бежали сотни людей, спешивших приветствовать пророка, который сохранял при этом подобающее случаю достоинство. Он заговорил с толпой примерно так, как сегодня это делают современные политические лидеры, когда благодарят свой народ.

«О жители! Проявите свою радость, передав своим соседям пожелания мира, поделившись с бедными, укрепив свои узы с родственниками, молясь перед сном, и мы достигнем рая!»

Мухаммед несколько дней отдыхал в Кобе, теперь уже вполне уверенный, что будет благоприятно принят в Медине, и решил, что это должно произойти в пятницу. К этому времени приехал Али, который присоединился к нему. Утром он сел на своего любимого верблюда, Абу-Бекр ехал сзади. За ними тянулись последователи. Могущественный вождь племени во главе 70 всадников играл роль почетной свиты. Ученики по очереди несли над его головой балдахин из пальмовых листьев. Один из восторженных почитателей развязал свой тюрбан и, привязав за один конец к копью, нес его впереди как штандарт. Перед вступлением в пределы города пророк остановился в месте, отведенном для пятничной молитвы, и произнес проповедь, совершив все полагающиеся обряды. То была первая из служб, отправляемых с тех пор и по сей день каждую пятницу.

Мединцы в праздничных одеждах устремились навстречу, чтобы приветствовать въезжающего героя, и кричали ему: «Остановись у нас, о пророк! Здесь нет ни в чем недостатка! Вот тебе покои! Вот тебе охрана!» Мухаммед отвечал: «Пусть моя верблюдица гуляет свободно. Она сама покажет, какова воля Аллаха относительно места, где я должен остановиться».

Медленно продвигалась триумфальная процессия мимо грациозных пальмовых деревьев, зеленых садов в южной части города. Наконец животное остановилось и легло на землю в восточном квартале, у большого двора с несколькими финиковыми пальмами. Найдя себе таким необычным способом место для ночлега, Мухаммед мудро избежал всяческих проявлений ревности, которые иначе могли бы возникнуть. Первейшей его обязанностью было приобрести землю, ибо он отказался принять этот дворик в дар, что было на самом деле ему предложено.

После такого триумфа явились трезвые мысли о том, что надлежит сделать, чтобы обеспечить успех миссии в том случае, если народ не будет единодушен в своей симпатии к правоверным. Среди мединцев находилась большая группа эмигрантов из Мекки (Muajerin) и новообращенные (Ansars), на которых, разумеется, можно было положиться. Но было множество тех, кого называли недовольными (disaffected), которые спрашивали: «С какой стати мы, уроженцы Медины, должны бросаться к ногам чужеземца?» или «А не потеряем ли мы свои вольности и не попадем вместе с детьми в рабство?» Свою враждебность они до поры до времени скрывали, но все-таки ненависть тлела, и пророк знал, что в любой момент она может вырваться наружу в виде открытого и ничем не сдерживаемого противостояния.

Кроме того в Медине были иудеи, с которыми у пророка были особые отношения, ведь он позаимствовал у них многие элементы учения и обряды и выказывал большую симпатию в отношении их религиозных взглядов. Часть иудеев удалось привлечь на свою сторону и сделать горячими приверженцами ислама, но остальные осыпали пророка насмешками. Этих последних он в дальнейшем яростно осуждал как мятежников, как тех, кто слеп перед лицом Всевышнего, как принадлежащих к поколению, которое убивает пророков и отвергает Мессию.

«О люди Писания! – восклицал он. – Почему не уверовали вы в знамения Аллаха, вы ведь удостоились лицезрения… Почему вы путаете истину с ложью и скрываете истину?» (Коран, 3: 70, 71; перевод Б. Шидфар).

Во второй суре, датируемой первым годом Хиджры[40]40
  Хиджра – переселение мусульман из Благословенной Мекки в Лучезарную Медину, начало мусульманского летоисчисления.


[Закрыть], пророк завещает своим последователям отказаться от вина. Четыре года спустя он понял, что имеет смысл только полное воздержание, и запретил как вино, так и азартные игры.

Непростая задача стояла перед Мухаммедом: он, как и мы теперь, знал, что публичный триумф нередко оказывается предвестником поражения. Тем не менее он продолжал открыто признавать, что обращается к Аллаху за поддержкой и руководством.

XV. Ислам

Остановимся теперь на пороге новой эры и зададим себе вопрос, что же это было за учение, которое до сего момента проповедовал Мухаммед, и что он намеревался привнести в Медину. То было, как утверждает профессор Палмер, «разительно новое и оригинальное учение»: впервые в истории у арабов появилась было великая идея единого Бога, вера в общего отца Авраама, надолго преданные забвению из-за невежественного почитания камней и бревен. То была радикальная и новая реформа, вследствие которой дети продуваемых свирепыми ветрами пустынь отказались от фетишизма в пользу поклонения Аллаху. Народ не был отвращен от любого зла; так, например, мужчины знали, что Авраам, Исаак и Иаков были женаты не один раз, имея при этом наложниц из числа рабынь, и поэтому не были готовы отречься от многоженства и тому подобных наклонностей.

Они взирали на христианство сквозь мутную дымку своих темных традиций и не понимали всего того величия, которое в нем было. Их не привлекали его доктрины, поскольку они не способны были их понять. Они с презрением относились к учению о Пресвятой Троице. В их воображении вечно смешивались трое – Аллах, Дева Марьям (Мария) и Иса (Иисус), то есть верховное божество, которому надлежало особенно горячо поклоняться; пророк, которого не упоминали без просьбы о благословении; и женщина, которую они путали как с сестрой Гаруна (Аарона), так и с девственной женой Иосифа.

Взгляды Мухаммеда до Хиджры (или бегства в Медину) были достаточно просты: Аллах един, Мухаммед – его вестник. Мертвые восстанут, добро будет вознаграждено, а зло наказано. Молитвы должны возноситься утром, после полудня и на ночь. Бедным полагается раздавать милостыню. Необходимо быть честным при взвешивании и измерении товара, хранить верность своему слову, а также женам и наложницам. Заключенным договорам надлежало строго следовать. Это была религия дела, и в ней не было места для каких бы то ни было иных законов. Она воплощала законченное и неизменное. В ней не существовало и не существует поныне никаких суббот, когда каждый час священен, а мысли направлены к предметам возвышенным[41]41
  Мухаммед призвал своих последователей по пятницам в мечеть на проповедь, но повседневные дела при этом не прерывались. Обыкновение собираться вместе по пятницам существовало и до пророка.


[Закрыть]. У талмудистов был позаимствован рай – образ неба, усыпанного драгоценными каменьями, орошенного водами рек, украшенного буйной растительностью, и это описание предназначалось непосредственно простым людям, не имея отношения к высоким материям. Говорилось о «царских чертогах» и о «земле, покрытой цветами», о «неувядаемых лилиях, браслетах из живых жемчужин».

Рай выглядел как физическая реализация картины подобной той, что описывается у Дамиани:

 
Где дома из перламутра отражают легкий свет.
Позолоченные своды – в мире их прекрасней нет!
Сколько там творений чудных из бесценных самоцветов,
И блестящие дороги в золотой убор одеты!
Там мороз и зной бессильны, и в любые времена
Только роз благоуханье, только вечная весна
В блеске лилий, анемонов в аромат погружена.
 

В обители блаженных был золотой город, «изобиловавший млеком и медом», где слышались «возгласы пирующих»; где жители гуляли по «мостовым из золота» и любовались стенами, украшенными редкими каменьями. Правда, арабы, которые пели о подобных вещах, не восклицали, с «тоской по небесам», в духе Фабера и Мейфарта:

 
Услышь, душа, напев благословенный
Над зеленью полей и бездной волн ревущих.
Как сладок миг той правды изреченной,
Что в новой жизни ожидает лучших!
 
 
«Ершалаим! Высоки твои стены!
Господа славишь ты!
К тебе в своем сердце спешу я безмерно,
Ты домом моей стал мечты.
 
 
Преград, что мечте не дадут воплотиться,
Не может быть крыльям моим!
За горы, долины, холмы, словно птица,
 
 
Лечу я к вратам твоим!
 

Мы не слышим таинственного хора, как в стихах Джорджа Элиота:

 
Войти бы мне в невидимые хоры
Тех мертвецов великих, что и ныне
Посмертно украшают ум их знавших.
Они еще живут в движенье убыстренном пульса;
В небреженье к ничтожным целям, что ведут к себе;
В возвышенных раздумьях, что пронзают
Тьму ночи и зовут негромко, внятно
Мужей в широкий мир!
 

Напротив, в исламе рай был местом чувственного наслаждения, где радости земного существования усиливались во сто крат, где духовное и непорочное культивировалось не больше, чем при жизни. Его замысел представлял собой тоскливую смесь хорошего и дурного, и он был даже более телесным, чем рай у талмудистов. Четыре жены, которые позволялось иметь мусульманину, в этом блаженном обиталище умножались в числе многократно, а красота их усиливалась бесконечно, и в этом смысле материализм иудейского рая был превзойден и посрамлен. Там – «реки из воды непортящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меду очищенного. И для них там всякие плоды и прощение от их Господа» (Коран, 47: 16).

«Лица в тот день [День Воскресения] благостные, своим стремлением довольные, в саду возвышенном. Не услышишь ты в нем болтовни. Там источник проточный, там седалища воздвигнуты, и чаши поставлены, и подушки разложены, и ковры разостланы» (Коран, 88: 8-16).

Не похоже, чтобы Мухаммед был человеком, стремящимся к чувственным наслаждениям; наоборот, в своих личных пристрастиях он был непритязателен, и он изображал эти небеса земных радостей в тот блаженный период своей жизни, когда любовь к Кадидже составляла главную опору его существования. Он, по-видимому, описал характерные особенности будущей жизни так, как это делали колдуны и раввины, вероятно, приглушив то, что казалось чрезмерным, ибо его религия никогда не сулила легких путей. Те послабления, которые он допустил, в современном мире могли бы показаться преступными. Но так как они бытовали у арабов с незапамятных времен, он принял их безоговорочно, ограничив конечно же насколько возможно.

Между сурами существует особое отличие, и когда мы сравниваем их, оно бросается в глаза. Главным образом речь идет об их длине, что имело существенное значение. Если мы разложим суры в хронологическом порядке, то заметим, что ранние изречения отличаются необычайной краткостью, а более поздние порой оказываются весьма продолжительными[42]42
  Предполагаемая хронологическая последовательность сур приводится в данном труде. Коран в переводе на английский язык, выполненном преподобным Дж. М. Родуэллом, имеет иную хронологию.


[Закрыть]. Первые двадцать две суры, расположенные в известном порядке, в среднем включают не более пяти строк. Следующая часть содержит в среднем до шестнадцати строк. Дальнейшие пятьдесят имеют уже семьдесят семь строк. А средняя продолжительность последних двадцати двух – сто десять строк.

Ранние изречения носят отрывочный характер. Возможно, они действительно были криком, идущим из глубины души. Это безудержные, буйные возгласы. Позднейшие суры по своему характеру повествовательны, доказательны, описательны и обличительны. Они похожи на речи человека, который доказывает свои убеждения идейным противникам.

Начиная проповедовать свое учение, Мухаммед просто призывал арабов служить Богу Авраама, безотносительно каких-либо существовавших до этого религий; хотя он говорил, что в прошлом были мусульмане, вероятно, имея в виду существование людей, полностью вверивших себя воле Аллаха. Когда же он лично познакомился (хотя, может быть, и косвенно) с содержанием священных книг иудеев и христиан, он объявил свою собственную подтверждением этих книг, говоря так:

«Это Писание благословенное, которое Мы ниспослали, следуйте же ему и бойтесь Аллаха, да будет на Его милость и упование. И не говорите, о жители Мекки: “Было ниспослано Писание лишь иудеям и христианам до нас, и мы не знали об их учении”» (Коран, 6: 155, 156; перевод Б. Шидфар).

В более поздний период Мухаммед возносится значительно выше, нежели он это делал в ранних своих откровениях. Теперь он утверждает, что является последним из шести пророков, остальные пятеро – это Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иса, или Иисус, и заявляет, что его приход был предсказан Писанием иудеев.

«Те, кому Мы даровали книгу, знают это, как знают своих сынов… О обладатели Писания! К вам пришел Наш посланник, чтобы, разъяснить многое из того, что вы скрываете в Писании, и проходя мимо многого (Коран, 5: 20, 15; перевод И. Крачковского).

«И сказал Иса, сын Марьям: «О сыны Исраила, поистине я Посланец Аллаха к вам, подтверждая Тору, что была ниспослана до меня, и принося вам радостную весть о Посланце, что придет после меня, имя которому будет Ахмад» (Коран, 61: 6; перевод Б. Шидфар).

Вначале Мухаммед считал, что откровений, выражающих волю Господа, существует три – Тора, Евангелие и Коран.

«Уверовали мы в Аллаха и в то, что ниспослано нам и ниспослано Ибрахиму, и Исмаилу, и Исхаку, и Якубу и его потомкам, и то, что даровано было Мусе и Исе и пророкам от Господа их, и не будем отделять их друг от друга…» (Коран, 3: 84; перевод Б. Шидфар).

Впоследствии он возносит Коран над остальными, провозглашая, что его подлинник был на небе, и начинает противопоставлять себя как иудеям, так и христианам, не ссылаясь ни на какие предыдущие откровения.

Тех несложных обязанностей, которые предписывает Мухаммед, первоначально, до его бегства в Медину, не существовало. Правда, число ежедневных молитв после видения седьмого неба было увеличено до пяти. И население Мекки перешло от состояния духовной спячки к активному обсуждению религиозных вопросов, не представлявших для них прежде никакого интереса. И теперь их чувства достигли столь высокого накала, что вся община разделилась на фракции[43]43
  Мухаммед объявил, что большое количество сект в исламе свидетельствует об его истинности.


[Закрыть]. Несколько сотен человек так глубоко были затронуты проповедями нового учителя, что во имя его идей готовы были терпеть преследования и гонения. Некогда погрязшие в суевериях и всевозможных пороках, люди теперь пять раз в сутки простирались в молитвах пред невидимым Аллахом, о котором так мало задумывались раньше. Они честно пытались следовать наказам, которые, как они верили, были ниспосланы им от Него непосредственно. Подобные перемены можно сравнить не иначе как с пробуждением людей после первых проповедей Евангелия.

Сам пророк рисует картину правоверного народа в следующих словах:

«A paбы Mилocepднoгo – тe, кoтopыe xoдят пo зeмлe cмиpeннo и, кoгдa oбpaщaютcя к ним c peчью нeвeжды, гoвopят: “Mиp!” И тe, кoтopыe пpoвoдят нoчи пpeд cвoим Гocпoдoм, пoклoняяcь и cтoя. И тe, кoтopыe гoвopят: “Гocпoди нaш, oтвpaти oт нac нaкaзaниe гeeнны! Beдь нaкaзaниe eю – бeдcтвиe! Пoиcтинe oнa плoxa кaк пpeбывaниe и мecтo!” (Коран, 25: 64–66).

И тe, кoтopыe нe пpизывaют c Aллaxoм дpyгoгo бoжecтвa…

И тe, кoтopыe нe cвидeтeльcтвyют кpивo, a кoгдa пpoxoдят мимo пycтocлoвья, пpoxoдят c дocтoинcтвoм (Коран, 25: 68, 72).

И тe, кoтopыe, кoгдa им нaпoмнишь знaмeния иx Гocпoдa, нe пoвepгaютcя ниц глyxими и cлeпыми к ним. И тe, кoтopыe гoвopят: “Гocпoди нaш! Дaй нaм oт нaшиx жeн и пoтoмcтвa пpoxлaдy глaз и cдeлaй нac oбpaзцoм для бoгoбoязнeнныx!” (Коран, 25: 73, 74).

Oни бyдyт вoзнaгpaждeны гopницeй зa тo, чтo тepпeли, и вcтpeчeны бyдyт в нeй пpивeтoм и миpoм, вeчнo пpeбывaя тaм. Пpeкpacнo этo кaк пpeбывaниe и мecтo!» (Коран, 25: 75, 76; перевод И. Крачковского).

«Прекрасны в глазах людей страсти их – любовь к женщинам, и к потомкам, и к богатствам накопленным – золоту и серебру, и быстрым скакунам, скоту и посевам. Это все – преходящие блага земной жизни, у Аллаха наилучшее воздаяние (Коран, 3: 14).

Скажи: “Возвещу вам о лучших благах: для тех, кто были богобоязненны, у Господа их уготованы сады райские, где под деревами текут реки, и вечным будет там пребывание. И чистые жены, и благоволение от Аллаха, ведь Аллах имеет о рабах своих попечение”. О тех рабах Своих, которые говорят: “Господи наш, поистине мы уверовали, прости нам грехи наши и избавь нас от огненного мучения”. О терпеливых, и правдивых, и расходующих и творящих молитвы, и пред зарей молящих о прощении» (Коран, 3: 15–17; перевод Б. Шидфар).

«За исключением христианства, – писал Бартолами Сент-Иллер – основанного на Ветхом Завете и Евангелиях, со всеми их подобными чуду последствиями, мир не может похвастать ни одной религией, которую можно было бы по достоинству сравнить с исламом, заслуги которой можно было бы хотя бы отдаленно с ним сравнить». Доктор Вейль говорит, что хотя мы не можем считать Мухаммеда за истинного «пророка», мы также не вправе отрицать его заслуги в том, что он представил самые благодатные доктрины Ветхого и Нового Завета арабам в то время, когда они были лишены единого лучика веры, и уже поэтому он должен рассматриваться в некотором смысле посланцем Бога. Граф де Буленвийер полтора века тому назад сказал, что за пределами христианского учения нет религиозной системы более приемлемой, нежели ислам, так же как и более благоразумной, утешительной для праведников и ужасной для грешников.