Текст книги "Неписанный закон"

– Тебе уже перевалило за пятьдесят пят лет, – сказал Вилльям, – и эта операция станет тебе очень дорого.

– Сколько же?

Вилльям не знал, сколько это могло стоить, но ему не хотелось признаваться в этом.

– Приблизительно долларов пятьсот в год, я так думаю.

– А куда мне надо пойти, чтобы оборудовать это дело?

– Приходи ко мне, когда решишь застраховаться, и я тебя сведу в мое общество. Да есть-ли у тебя деньги на первое хоть время?

– Я шесть лет откладывал ежемесячно по пятнадцати долларов. У меня есть 1.500 долларов.

– Этого почти что хватит на три года, – сказал Вилльям. Несколько минут он что-то вычислял про себя и прибавил: – Если бы ты мог еще три года откладывать по двести пятьдесят долларов, то твое дело было бы в шляпе. Постарайся как-нибудь скопить эти деньги. А через пять лет можешь и умереть.

– Да, – сказал Карл. Ему очень хотелось выяснить себе еще один вопрос, но он не знал, как к нему приступить. Он долго ломал голову над этим и затем спросил, не отрывая глаз от пола:

– Получат-ли они деньги, если меня раздавят или если я брошусь из окна на улицу и разобьюсь на смерть?

– Тут род смерти не играет никакой роли. Они все-равно получать деньги.

– Меня это давно уже беспокоит, – сказал Карл. – Очень тебе благодарен за указания. Я приду к тебе в понедельник и ты меня сведешь, куда следует.

Он пошел звать Теклу, которая помогала Алисе убирать посуду.

– Отчего ты не пристроишь Эмелину и Теклу к какому-нибудь делу? – спросил Вилльям.

– О, да, – ответил Карл, – придет время, пристрою их куда-нибудь.

– Но ты должен теперь же позаботиться об этом, – авторитетным тоном настаивал на своем Вилльям. – Не хорошо приучать их к праздности. Смотри, как бы худо не было.

– Разве? – сказал Карл, очень встревоженный словами двоюродного брата.

– Да, конечно. Посмотри на мою семью. Все мои дети давно уже работают, а у меня побольше денег, чем у тебя.

– Но, ведь, Эмелина и Текла еще учатся?

– Пора бы им покончить, наконец, с учением. На что оно им? Они и так достаточно знают. Я давно уже взял из школы Герберта и Анну и пристроил их к хорошему делу. Оба отлично теперь зарабатывают. Они не лодырничают, не скандалят, сами за себя постоят, в обиду не дадутся. Пристрой своих детей к делу, пока ты еще жив. Если ты оставишь им наследство, они только растратят его. Они станут всюду рыскать и непременно впутаются в какую-нибудь некрасивую историю.

Карл беспомощно посмотрел на своего двоюродного брата, все его лицо дергалось от волнения.

– Что же мне делать? – спросил он с тревогою в голосе. – Не можешь-ли ты мне помочь, Вилльям?

– Пожалуй, можно попробовать, – сказал Вилльям польщенный тем, что Карл обращается к нему за содействием. – Тут рядом помещается заведение Исаака Росенталя. У него работает много девушек. Можно было бы пристроить твоих туда. Тебе бы надо переехать жить в наши края.

Мысль о переезде казалась прямо-таки ужасной для Карла. Ему был очень дорог маленький желтый дом в Бруклине. Неужели ему придется расстаться с своим двориком и с садиком, на устройство которого он положил там много сил и труда. Но Вилльям настойчиво стоял на своем, доказывая всю целесообразность предложенного их проекта. Разговор длился целый час и когда Карл, наконец, собрался идти домой он вполне примирился с предложением своего двоюродного брата и согласился на переезд. Он уже не мог спокойно проводить день за днем в своем маленьком домике, неизвестная будущность, страх перед ним, тревога о детях навсегда сделали невозможным прежнее мирное, безмятежное существование. Самоуверенный тон Вилльяма сильно подействовал на Карла и он ухватился за его предложение, как утопающий за брошенный ему крепкий, надежный канат. Карл находился в состоянии полного отчаяния и ему необходима была поддержка сильного человека в этот мучительно-тяжелый для него момент. Закупив в городе все необходимое, он торопливо направился домой с Теклой. Он не шел, а бежал домой, видимо, стремясь поскорее уйти от грозящей ему в городе опасности.

Расставанье с желтеньким домиком и переезд на городскую квартиру тяжело отразились на Карле. Катрина гораздо спокойнее отнеслась ко всем этим переменам, чем её муж. Ей было совершенно безразлично, где бы ни жить, лишь бы только не разлучаться с Карлом, без которого жизнь потеряла бы в её глазах всю свою прелесть. При виде фургонов, наполненных вещами из желтенького дома, у Карла сжалось сердце. Он почувствовал, что почва уходит у него из под ног. Расставшись с насиженным гнездом, он впервые заметил, как Катрина и он успели сильно состариться за все эти годы и понял, как они оба стали беспомощны теперь. Сердце его болезненно ныло, предчувствуя что то недоброе.

Глава XII

Прошло целых пять месяцев с того дня, когда Эмелина и Текла впервые явились на работу в заведение Исаака Росенталя. Они целыми днями сидели, не разгибая спины, и прилежно завивали перья вместе со своими товарками. К шести часам, когда кончалась работа, они были уже совершенно измучены и разбиты, в пальцах делалась судорога, а спина нестерпимо ныла. Вскоре Эмелина стала замечать, что руки её грубеют и становятся красными. Она пришла в ужас и принимала все доступные ей меры, чтобы сберечь свои руки, мыла их теплой водой, смазывала вазелином, но, увы, ничего решительно не помогало. Эмелина внутренне негодовала на те условия при которых ей приходилось работать, но по прежнему молчала и никому не высказывала своего неудовольствия.

– Как бы я хотела больше никогда не возвращаться в эту отвратительную, грязную дыру, – сказала она как то Текле, на возвратном пути из мастерской.

– Как я была бы рада за тебя, – сочувственно ответила ей Текла. – Отчего ты не попробуешь обратиться к Альтману и не попросишь его взят тебя с себе на службу? Алиса теперь получила у него место кассирши. Может быть, она согласится похлопотать за тебя.

– Ну, нет, спасибо. У Альтмана немногим лучше, чем у нас, не стоит и проситься к нему, – мрачно ответила Эмелина. – Не понимаю, отчего это я должна всю свою жизнь работать не разгибая спины, без всяких надежд на лучшее будущее. Нет, довольно с меня, все сделаю, чтобы выбиться в люди.

Текла всю свою жизнь преклонялась перед честолюбивыми стремлениями сестры. Услышав последние слова Эмелины, она посмотрела на нее с выражением восторженного удивления на своем беззаботном личике.

– Что же ты хочешь сделать? – спросила она.

– Поступлю в школу Джудсона и научусь, как следует, шитью и кройке. Они научат меня там всему, что надо, и сделают из меня человека.

Вдали раздавались веселые детские крики, и Текла невольно обернулась в их сторону. Она не могла равнодушно слышать людской говор, видеть свободно разгуливающих и видимо счастливых людей, ее так и тянуло присоединиться к них. Но вспомнив, что мать не управится без неё по хозяйству и ждет её возвращения с минуты на минуту, она рассталась на углу с Эмелиною и торопливо направилась домой.

До ужина оставалось еще много времени. Эмелина обошла кругом весь сквер, изредка поглядывая на обрамлявшие его старинные, красивые, чопорные дома, и дойдя до арки пристально уставилась на расстилавшуюся перед нею Пятую улицу, которая так и влекла ее к себе своим богатством и роскошью. Затем она медленно пошла назад и остановилась перед зданием школы Джудсона и невольно задумалась, соображая, чему ее смогут обучить здесь.

Текла прошла на Томкинс-стрит и и вскоре завернула в подъезд, третий от угла. Карл нанимал квартиру из пяти комнат в двухэтажном деревянном доме. Под квартирою Фишера помещался башмачный магазин. Одна комната выходила на улицу и из окон видна была церковь. На подоконниках стояли герани.

Войдя в комнату, Текла тотчас же вытащила из кармана четыре кредитки и отдала их отцу. Карл с грустью взял их у нее. Он жестоко страдал за дочерей, ему невыразимо больно было видеть, как много они принуждены работать. Вилльям неоднократно пробовал настоять на том, чтобы он отбирал у дочерей весь их заработок.

– Нельзя оставлять им на руки деньги, – говорил он, – помяни мое слово, сейчас же начнут транжирить. Отбирай у них все до последнего цента, сам потом сне спасибо скажешь.

Но такие крутые меры были не по душе Карлу. Он не последовал совету своего двоюродного брата и брал у дочерей только то, что они сами находили возможным уделять ему из своего заработка. Карл ни цента не тратил из этих денег и копил их про черный день для Эмелины и Теклы.

– Я заработала целых четыре доллара шестьдесят центов за эту неделю, – радостно сообщила родителям Текла, очень довольная тем, что может дать отцу так много денег, – а Эмелина получила что то около шести долларов. – Она отлично сознавала превосходство сестры и очень ею гордилась. Она принялась гладить вместо матери, затем, покончив с этим делом, отодвинула в сторонку подставку с утюгом, поставила на место гладильную доску, выдвинула стол на середину комнаты и накрыла его скатертью. М-сс Фишер всецело ушла в заботы об обеде и варила своим девочкам овощи.

Как только Эмелина вернулась домой, мать опрометью бросилась подавать ей обедать. – Все готово, Эмми, – приговаривала она, накрывая ей на стол. Эмелина сняла шляпу и положила ее на письменный стол, посмотрелась внимательно в зеркало, поправила прическу и только тогда подошла к обеденному стелу. М-сс Фишер стояла рядом с нею и очень волновалась, пока дочь не уселась за стол и не попробовала поданное ей кушанье. Но на этот раз все обошлось благополучно, Эмелина ни на что не ворчала и её старушка мать, устало и облегченно вздохнув, опустилась на стул у стола.

Тотчас после обеда Эмелина ушла из дому и направилась в школу Джудсона. Она великолепно шила и потому ее тотчас же приняли в один из старших классов. Целый час просидела она в классе, внимательно выслушивая объяснения учительницы. С тех самых пор, как она узнала о существовании громадного социального различия в положении, занимаемом различными людьми, узнала, что она стоит в самом хвосте этой иерархической лестницы, Эмелина была глубоко несчастна и только теперь, сидя в классе за шитьем, почувствовала себя удовлетворенной. Это был первый шаг к намеченной цели, и в душе она стремилась дальше, как можно скорее.

Глава VIII

Все пансионеры, жившие в доме мистрисс Сторрс, были в высшей степени честные, порядочные люди. Мак Кларены, мистрисс Уинтроп, мистер Трюсдэль, сестры Уаделль – были скучные, добродетельные люди. Взгляды их были довольно узкие, судили они всех чрезвычайно строго и не находили возможным прощать даже малейший проступок. Сами же руководились в жизни прописной моралью, составлявшей весь их немудреный, нравственный багаж.

Лу чувствовала себя совершенно чужой и одинокой в доме матери. Она задыхалась в окружавшем ее обществе и всеми силами души рвалась навстречу иной жизни, полной деятельности. Ей хотелось иметь настоящих друзей, с которыми она могла бы говорит вполне откровенно. Мистрисс Сторрс неоднократно предостерегала своих дочерей от дружбы с мужчинами и много положила труда на то, чтобы они были сдержанными, корректными, воспитанными девушками, умеющими держат мужчин на почтительном расстоянии от себя. Неприступной, знающей себе цену, девушке легче выйти замуж, наставляла своих дочерей мистрисс Сторрс. Эми чувствовала себя дома отлично и вполне удовлетворялась окружавшим ее обществом. Лу же положительно задыхалась в нем. Девятнадцатилетняя девушка смело смотрела жизни в глаза и, сама того не подозревая, успела познакомиться со многими отрицательными её сторонами. Она совмещала тонкий, наблюдательный, пытливый ум с нежным сердцем и чуткой, чистой душою. Отличительной чертой её характера была необыкновенная любознательность. Решительно все на свете способно было заинтересовать ее: она с увлечением изучала звезды; доискивалась причины радостной улыбки первого встречного на улице, старалась проникнуть в его мысли и часто мечтала о тех неведомых странах, которые начинались для неё за поворотом улицы. Она, ни на минуту не задумываясь, убежала бы из дому с Алладином и была бы способна увлечься первым встречным, хоть несколько отличающимся от окружавших ее шаблонных людей.

При первом же своем появлении в доме мистрисс Сторрс, Эдгар Адамс очень понравился ей и заинтересовал ее. Молодой адвокат пользовался большим расположением мистера Вандемера и судьи Престона и этого было достаточно, чтобы мистрисс Сторрс смотрела сквозь пальцы на многое в его поведении и не препятствовала Лу дружить с ним. Его смелые, откровенные мнения приводили в священный ужас решительно всех в доме Сторрс, кроме Лу, которая была в полном восторге от его резких выходок и производимого ими впечатления. Адамс был сыном фермера и самостоятельно пробился в адвокаты. С ранних лет он привык к труду и бережливости, что дало ему возможность прослушать курс университета и поехать в Нью-Йорк. Очутившись в этом огромном городе, он вскоре понял, что привычка к труду и бережливости не помогут ему сделать здесь карьеру, но что его привлекательная наружность, приятный голос, остроумие и красноречие могут оказать ему большую услугу. Постепенно он становился более умеренным в своих взглядах, не был уже таким ярым революционером, каким приехал сюда. Он быстро делал карьеру, не особенно утруждая себя работой.

Прошло 4 года с тех пор, как он поселился в Нью-Йорке и за это время он успел заработать и истратить свыше 10 тысяч долларов. Он состоял членом Университетского клуба, работал в адвокатской конторе Стивенсона, Логана и Барра и его имя красовалось на дощечке у входа. Предполагали, что, со временем, он сделается членом фирмы. Судья Престон предсказывал ему блестящую, политическую карьеру. Вилльям Вандемер думал сделать его своим поверенным и рассчитывал, что Адамс сумеет разжалобить судей и заставить их смотреть снисходительнее на синдикаты. Вечером Адамс всегда облачался во фрак; он часто бывал в клубе, театре и на обедах у знакомых. Очень часто он не ночевал дома и его смуглое, мужественное лицо заметно изменилось от кутежей.

Вполне ясной, определенной цели жизни у него теперь не было и потому он не мог себя заставит серьезно приналечь на работу. Лу нравилась ему, но он сам еще не знал, насколько в нем сильно было чувство к ней, а на счет будущего, он не загадывал. Он любил в сумерки сидеть на балконе и молча следить за Лу, когда она, вместе с матерью и сестрою, выходила на соседний балкон подышат свежим вечерним воздухом. Ему нравились её ясные, блестящие глаза, густая краска, мгновенно, при малейшем поводе, покрывающая её щеки, её нежный голос, в котором так часто звучит нотка иронии. В разговоре с нею он часто ощущал какую-то неловкость, смущение. Она высмеивала его умные мысли и доводила его до того, что он сам принужден был признать их азбучными истинами. Стоило ему только выказать ей свою нежность, как она тотчас же становилась с ним холодна и беспощадно смеялась над ним.

Жизнь в доме мистрисс Сторрс текла далеко не мирно. Разница убеждений вызывала постоянно столкновения между Адамсом и остальными обитателями дома. По природе Адамс был очень симпатичным и чутким человеком, но в настоящее время он всецело находился под обаянием ослепительного блеска новой для него жизни. Временно его вполне удовлетворяли маленькие удачи и блестящие виды на будущее. Жизнь казалась ему прекрасной и в нем все реже и реже просыпались более серьезные запросы к ней. Пансионеры мистрисс Сторрс раздражали и в то же время забавляли его.

Лу и Адамсу приходилось прибегать к разным хитростям, чтобы иметь возможность видеться. Такое положение вещей длилось уже довольно давно. Сестры Уаделл, жившие в пансионе мистрисс Сторрс, обратили внимание на взгляды, которыми часто обменивались молодые люди за столом, на их частые прогулки вдвоем, не ускользнули от их бдительного взора и продолжительные разговоры в гостиной, в стороне от всего остального общества. Первое время сестры молчали, но как только Адамс прекратил свои визиты к ним после обеда, чтоб слушать игру Сусанны Уаделл, Елизавета тотчас же начала ему мстить, делая весьма прозрачные намеки мистрисс Мак-Кларен и мистрисс Уинтроп о характере его отношений к Лу. Все это говорилось самым невинным, дружеским образом, но результаты распущенной сплетни вскоре оказались на лицо. Мистрисс Сторрс была вне себя: её дочь еще не помолвлена, а злые языки позволяют себе распускать про нее грязные слухи. Этого, как мать, она не могла дозволить. Как-то утром она отвела Лу в сторону и дала ей несколько советов житейской мудрости, чтоб оградить неприкосновенность своей чистоты.

– Мне не нравится, Лу, твоя манера держаться с мистером Адамсом, – сказала она. – Надо быть сдержаннее в обращении с ним.

– Что ты хочешь сказать, мама? – краснея, спросила Лу.

– За столом ты почти не сводишь с него глаз и целыми вечерами просиживаешь с ним вдвоем в уголке гостиной, вдали от всех остальных. Все начинают замечать твое странное поведение и распускают разные сплетни на твой счет. Помни, Лу, что девушке очень легко погубить свою репутацию.

Слова матери очень удивили и глубоко взволновали Лу. Она не могла говорит от волнения, сильно покраснела и не сводила глаз с лица матери.

– Я не хочу сказать этим, что ты поступаешь дурно, – мягко продолжала мистрисс Сторрс. – Бесспорно мистер Адамс очень интересный молодой человек, и дядя Вилльям уверяет меня, что ему предстоит блестящая будущность. Конечно, если бы дело обстояло иначе, я никогда не приняла бы его в свой дом. Но, как у всех гениальных людей, у него очень странные взгляды и мне хотелось бы раз навсегда положить конец твоим бесконечным разговорам с ним. Ты еще молода и легко можешь подчиниться его влиянию.

Тут Лу не могла сдержать улыбки, но она недостаточно еще овладела собой, чтобы спокойно возразит матери.

– Во всяком случае ты компрометируешь себя, позволяя ему ухаживать за собою, и всем своим поведением даешь лишь повод к сплетням, – продолжала мистрисс Сторрс. – Со временем ты, конечно, встретишь порядочного человека, которого ты полюбишь и выйдешь за него замуж. Теперь же тебе еще слишком рано думать о замужестве. Молодые девушки должны быть очень скромны и пока они не помолвлены, должны быть очень осторожны с молодыми людьми.

Встревоженная мистрисс Сторрс взглянула на дочь и, заметя её смущение, продолжала еще более мягким тоном: – Я решила поговорить с тобою откровенно, моя милая, находя, что наступил такой момент в твоей жизни, когда каждая мать обязана высказать свое мнение дочери и указать ей на то, что готовит она себе в будущем. Не принимай это так близко к сердцу. Я, ведь, не упрекаю тебя, да и не в чем упрекать тебя. Я хочу только добиться, чтобы ты была осторожнее с мистером Адамсом.

Вышеприведенный разговор происходил полгода спустя после появления мистера Адамса в пансионе мистрисс Сторрс. Слова матери натолкнули Лу на новые для неё мысли и первое время она избегала общества Адамса. В продолжение целого года она ежедневно посещала школу Берлица и брала уроки музыки. Иногда Адамс поджидал ее на улице, в нескольких шагах от дома, и провожал в школу или на урок. Оба очень любили эти утренние прогулки и часто, увлеченные чудною погодою, они отправлялись в парк, манивший их своею прохладою, свежею зеленью травы и деревьев.

Но больше всего интересовала Лу ночная жизнь города, о которой она имела лишь смутное представление. Окно её спальни выходило в сквер и она целыми часами просиживала около него, наблюдая за шумною жизнью улицы и чутко прислушиваясь к звонко раздававшимся в сумерки смеху и крикам. Вот где настоящая жизнь, не знающая никаких стеснений, думалось ей и хотелось поближе познакомиться с этой жизнью, казавшейся ей издали такой заманчивой и интересной. Вечером, Лу часто видела из своего окна прогуливавшегося в сквере Адамса. Как завидовала она его самостоятельности, как хорошо ни от кого не зависеть. Как бы хорошо пойти, куда глаза глядят, побродить по лабиринту громадного делового города, полного таинственности и прелести. Ночью, когда все в доме покоились сном праведным, Лу осторожно спускалась вниз и отправлялась в сквер посидеть с Адамсом. В эти ночные часы сквер был совершенно пуст; волна жизни откатывалась от него куда-то далеко. Лу бывала настроена очень нервно; неизвестность привлекала ее, но пока её приключения ограничивались ночными свиданиями в сквере. Как это ни странно, но Адамс всеми силами удерживал девушку от более рискованных шагов. Эти ночные свидания украдкой доставляли ему большое удовольствие. С живым интересом наблюдал он каждый раз быструю смену впечатлений рвущейся на встречу жизни девушки, но не соглашался пойти с ней куда-нибудь за пределы сквера. Было время, когда и ему жизнь представлялась полной таинственной прелести, но он уже успел познакомиться с её темными сторонами и отлично изучил дневную и ночную жизнь громадного города. Бесцельная, безбедная жизнь начинала надоедать ему. Кутежи опротивели ему и все чистое и невинное вызывало в нем теперь чувство поклонения. Лу нравилась ему. Он восторгался её несложившейся еще фигурой и чудным цветом лица. Но любопытство её приводило его прямо в ужас. Как мало понимала она, что кроется под тем, что так страстно хотела узнать. Сначала он вы за что не хотел согласиться на свидания с нею ночью, в сквере, и она очень обиделась на него за это.

Кипучая, деятельная жизнь казалась Лу чрезвычайно интересной, но многие стороны этой жизни были ей непонятны и она часто обращалась за разъяснениями к старшим, но в ответ получала одни лишь нравоучительные наставления.

Жизнь была бы нестерпимо тяжела для Лу, если бы у неё не было подруги, которую она положительно обожала. Она беззаветно любила Дору Престон, заменявшую ей сестру. Мистрисс Сторрс часто бывала у Вандемеров, и Лу, чтоб повидаться с Дорой, отправлялась обыкновенно вместе с матерью к тетке. Если Лу не заставала свою подругу у Вандемеров, то отправлялась к Престонам и прямо проходила в библиотеку, где Дора обыкновенно просиживала целые часы, углубившись в чтение. Лу была не из трусливых, не тем не менее она всегда робела в присутствии судьи Престона. Судья был очень неразговорчив и большею частью молчал. Но на счет его воззрений и взглядов не существовало двух мнений.

Дора выросла в доме своего мрачного отца. Теперь ей шел восемнадцатый год. Это была необыкновенно серьезная и глубокая натура. Все, что переживала она своею нежною душою, моментально отражалось на её выразительном лице. Её ласковые, серые глаза светились мягким, внутренним светом. Она была отлично образована, училась у лучших учителей и воспитывалась под непосредственным наблюдением мистрисс Вандемер. Несмотря на свои семнадцать лет она часто производила на других впечатление настоящего ребенка. Она искренно и глубоко любила людей, легко волновалась до глубины души и часто поддавалась своему неостывшему еще юношескому пылу. Она была очень религиозна и ни в чем не уступила бы самой идеальной монахине. Она нежно и преданно, как истая Джульета, любила Ричарда Вандемера. Религия и любовь сливались у неё в одно гармоничное целое. Ребенком она посещала церковь с м-сс Вандемер, бывала на миссионерских собеседованиях и в благотворительных учреждениях. Девочка благоговейно относилась к деятельности м-сс Вандемер и считала посещения благотворительных учреждений святым делом. На церковь она смотрела, как на дом, в котором обитает Божество.

Она часто ездила с м-сс Вандемер по приютам и с её разрешения привозила детям игрушки, а старушкам цветы, кружевные чепцы и платки. М-сс Ванденер никогда не брала ее с собой в приюты для беззащитных или падших девушек. Дора обыкновенно в таких случаях терпеливо ожидала ее в экипаже, на улице, и с болью в сердце недоумевала, отчего ей нельзя побывать в этих приютах. Она не понимала и не знала тайны этих мрачных учреждений, но она была способна рыдать с жившими там несчастными женщинами, сочувствовать их тяжелому, непонятному ей, горю. Она без критики приняла на веру все догматы епископальной церкви и много вложила собственной поэзии в её обрядовую сторону. Любовь к Ричарду Вандемеру также, как и глубокая религиозность, составляла главную основу всей её жизни. Она любила его с тех пор, как начала себя понимать и всегда признавала его полную власть над собою. Ребенком она, по первому его зову, тотчас же прибегала к нему. Величайшим счастьем считала она чем-нибудь услужить ему. Она инстинктивно старалась жить в мире с отцом, сообразоваться с его желаниями, и потому между отцом и дочерью установились ровные, невозмутимо спокойные отношения. До самого последнего времени она не испытала никакого личного горя.

Как-то в июне Лу было особенно тяжело на душе и ей захотелось поговорить с человеком, которому она могла бы чистосердечно излить все то, что накипело у неё на душе. Она отправилась к Вандемерам и застала Дору в библиотеке, погруженную в чтение.

– Поедем в парк, Дора, – сказала она. – Я так несчастна сегодня.

– Ты несчастна, Лу? Вот никогда не поверила бы. Ты всегда так весела.

– Мне тяжело и я никак не могу встряхнуть себя! Тоска одолела.

– Действительно, милая Лу, ты сегодня совсем не похожа на себя. Что случилось?

– Пойдем в парк. Там я все тебе расскажу.

Молодые девушки вышли из дому, перешли улицу по направлению к парку, открыли запертую на ключ калитку и медленно дошли до скамейки, стоявшей под раскидистым большим вязом. В нескольких шагах от них сидела мать с дочерью. До Доры и Лу едва доносился голос дочери, читавшей в слух.

– Какая жара и духота сегодня на улицах, – сказала Лу, – за то здесь свежо и прохладно.

– Рассказывай твою тайну.

Лу мечтательно посмотрела на зеленую лужайку, видимо соображая что-то.

– Не понимаю таких людей, как мама, которым горе кажется чем-то приятным. Я твердо решила, Дора, быт счастливою или же совсем не жить. Мне необходимо, так или иначе, получить полное удовлетворение и свободу, которая придает жизни хотя бы кажущуюся ценность. Я хочу действовать вполне честно, а мне приходится жить на счет мамы и все время протестовать против её же планов. Она теперь в восторге, потому что тетя Сусанна согласилась взять меня и Эми с собою Нью-Йорк. То, что в её глазах имеет громадную важность, кажется мне пустяками.

– Отчего ты не хочешь рассказать мне о своем горе, Лу, – мягко остановила ее Дора.

– Ты любишь Дика, Дора?

Дори с изумлением посмотрела на подругу.

– Ах, Лу, – прошептала она, – зачем ты спрашиваешь меня о таких вещах?

– Я хочу знать, как это началось у тебя, на что похожа любовь и сомневаешься ли, ты когда-нибудь в своем чувстве.

Взволнованная и растерянная Дора не в силах была отвечать и молчала, но Лу была слишком занята своими мыслями, чтобы обратить внимание на состояние подруги. Помолчав немного, Лу опять заговорила.

– Не знаю, люблю ли я м-ра Адамса или нет, знаю только, что я несчастна, Дора, – прибавила она, сильно подчеркивая последние слова. – Ах, если бы я могла сама зарабатывать деньги.

Лу вдруг почувствовала, как вздрогнула сидевшая рядом с нею Дора и, обернувшись, увидела, что подруга ей сидит с опущенными вниз глазами, под густыми ресницами которых блестят слезы. Лу была в полном недоумении, не понимая, чем вызваны слезы.

Неужели Дора так сильно сочувствует её горю?

– Лу, – сказала Дора, спустя некоторое время, – быть может настанет такое время, когда я буду просить тебя поселиться со мною вдвоем. Может быт, твоя мать согласится на это, конечно, если только ты не выйдешь замуж. Мы жили бы как настоящие сестры и делили бы все пополам с тобою.

– Жить с тобою, Дора? Разве ты уже забыла Дика?

– Кто знает, может быть, он не захочет жениться на мне.

– А я думала, что это дело решенное.

Дора ничего не ответила на это.

– Но ведь он любит тебя и ты знаешь это?

– Последние два года я почти не видела его. Думала, что он вернется домой нынешним летом и так ждала его приезда. Зима тянулась бесконечно долго. Но из колледжа он поехал со своими друзьями прямо в Италию. За все это время он прислал мне только одно письмо.

– Какая ты несносная, Дора. Вообразила себе Бог весть что. Дик любить тебя и будет всегда любить.

Дора поднялась вперед и, вся преобразившись, оживленно спросила:

– Ты, действительно, так думаешь?

– Он обожает тебя. Мне ли не знать.

– И ты уверена в этом?

– Ты для него все на свете.

– Но объясни, почему же он не пишет мне?

– Видишь ли, он еще очень молод, почти мальчик. Его молчание доказывает, что он любит тебя и не сомневается в этом.

– Какая ты умная, – сказала Дора.

Обе замолчали. Дора крепко сжимала руку Лу. По силе чувства они были взрослыми девушками, по знанию жизни – сущие дети, блуждающие в темноте и которым все лгали. Можно ли было ожидать от них иных мыслей?

Дни заметно удлинились и они просидели в парке до начала седьмого часа. Солнечные лучи ярко освещали соседние дома и золотили верхушки деревьев. На лужайку медленно надвигалась тень с запада.

Когда приятельницы подошли к калитке, Эмелина уже стояла на улице около решетки и заглядывала в парк. Она только что получила место у портнихи на Пятой авеню, за 10 долларов в неделю и зашла сюда по дороге домой.

– Посмотри, Дора, – шепнула ей Лу, – вот она опять здесь.

– Какая она красавица.

– Неужели, Дора, ты находишь ее красивой?

– У неё чудные глаза.

– Хотела бы я знать, зачем она так часто приходит сюда и кто она такая.

– Я сама часто об этом думаю.

Эмелина пристально посмотрела на них, когда они вышли из парка и захлопнули за собою калитку. Она проводила глазами Дору, видела, как та быстро взбежала по ступенькам дома и скрылась в подъезде, и затем пошла следом за Лу. Дойдя до угла, она остановилась и проводила Лу глазами до самого дома.

– Как это умудряются люди так хорошо устраиваться, – недоумевала она про себя. – И, ведь, этих счастливцев так много на свете.

Она быстро пошла домой, перешла сквер и решила, что как только у неё будет достаточное количество денег, она тотчас же переедет и поселится отдельно от своей семьи. Она наймет хорошую комнату подальше от той бедноты, которая окружает ее теперь, и заживет себе счастливо посреди тех избалованных, счастливых людей, которые до сих пор вполне игнорировали её существование.