Текст книги "Вставай, страна огромная. Война и российские немцы"

Глава 15.
Конечный пункт Ленинское

Переселенцы не знали, что после выгрузки из вагонов в Усть-Каменогорске и погрузке на автомашины больше никакого распределения по конечным пунктам проживания не будет. Рейнгольд забеспокоился уже тогда, когда увидел, что обе семьи, Розы и его, на одну машину не попали. Но он выяснил у водителей, что все автомашины, в которые загружали людей из его вагона, были из одного районного центра. Это в какой-то степени успокаивало, хотя не исключался такой вариант, что обе эти машины могут по воле начальства разъехаться в разные стороны и разделить родственников, привыкших на прежнем месте жить вместе и помогать друг другу. Так оно и получилось.

СНОВА ДВЕ РОДСТВЕННЫЕ СЕМЬИ

РАЗДЕЛЕНЫ

Как позднее выяснил отец, нас везли по так называемому Восточному кольцу. Это двести двадцать километров автодороги через отроги Алтайских гор, насыпной дороги, построенной заключенными поздних 30-х годов. В районном центре, городе Зыряновске, была лишь краткая остановка без разрешения выгрузки из автомашин. Военный комендант раздал путевки водителям, скомандовал по машинам и дал отмашку на отправление. В черте города обоз, состоявший из более чем двадцати полуторок с людьми и скарбом, шел единой дорогой, но при выезде из города автомашины стали разъезжаться по разным направлениям.

Сопровождавшие каждую машину сотрудники НКВД строго следили за соблюдением маршрута каждой автомашиной. Все были предупреждены, что переход из одной машины в другую запрещен. Люди должны были быть доставлены в конечные пункты строго по спискам. Попытка покинуть кузов машины рассматривалась как побег. Казалось, что судьба дальнейшего проживания теперь пришлась на хаос выгрузки из вагонов и погрузки на грузовые автомашины еще в Усть-Каменогорске. И вследствие этого получилось, что семьи, жившие рядом и имевшие родственные связи, попали в разные населенные пункты.

Семья Рейнгольда попала в Ленинское – небольшое село в тридцати километрах к северу от райцентра, которое было одним из отделений большого совхоза имени Максима Горького с центральной усадьбой в другом селе Бородино, в двадцати километрах от Ленинского. Там, в Бородино, располагались и сельский совет, и почтовое отделение. Небольшое село Ленинское выросло из стоявшего здесь с незапамятных времен хутора. Коренные жители были репрессированы и выселены в 30-х годах, на их место присылались ссыльные из России и Украины. Немало было поселено и местных, то есть насильственно приведенных к оседлому образу жизни казахов. Так возник этот поселок на сорок пять дворов, в котором была организована бригада совхоза. После очередной компании на ниве сельского хозяйства власти объединили мелкие колхозы и совхозы в огромные хозяйства, названные впоследствии колхозами-гигантами и совхозами-гигантами со многими отделениями.

УСТРОЙСТВО НА НОВОМ МЕСТЕ

Семье выделили один из домов, стоявших с крест-накрест заколоченными дверью и окнами. Как пояснили соседи, дом стоял пустой уже не менее пяти лет, с тех пор как посадили врага народа тракториста Илюхина, а семью выселили куда-то на север. Таких домов в селе было восемь, вот в них и вселили восемь вновь прибывших семей. Из этого надо полагать, что распределение новоприбывших не было хаотичным. Власти знали, сколько пустых домов осталось в каждом населенном пункте после жестоких репрессивных мер 1937—1938 годов. В эти дома, сохранявшиеся для следующего массового переселения народов, и происходило заселение.

Дом представлял собой типичную деревенскую избу, так называемый четырехстенник, состоящий из одной большой комнаты. Слева от входа стояла русская печь, два окна в передней стене выходили на улицу, одно – во двор, хотя двора как такового не было. По-видимому, раньше был какой-то забор вокруг дома, но к приезду переселенцев его не было, как и разных надворных построек, ни загона для скота, ни сараюшки для птицы. Внутри избы около печи была клеть, загородка с земляным полом, как пояснили местные жители, для теленка, если отел коровы произойдет ранней весной. Стены были не оштукатурены и не белены, пакля была плотно забита между бревнами. Из мебели были лишь стол, три табуретки да нары из досок между печкой и стеной. Местные жители позднее объяснили, что спать можно и на печи, особенно это можно будет оценить зимой.

А теперь прежде всего разожгли огонь в печи, старшие ребята натаскали воды и, пока мама готовила еду, вымыли пол, стол, табуретки, нары за печкой и окна. Перед тем как сесть за стол, Гарри с Гельмутом из двух чурок и двух досок соорудили подобие скамьи, которую поставили к передней стене между окнами, так что теперь за стол могла сесть вся семья.

Постепенно наступил вечер, пора было спать. Мама отделила закуток с нарами от остальной комнаты занавеской – для себя, мужа и маленького Эрнстика. Этот по праву своего малолетства, ему было всего два с половиной года, еще имел право засыпать на руках у мамы или лежа рядом с ней. Старшим, Гарри и Гельмуту, постелила в противоположном углу на полу, а младших опять же вместе устроила в левом переднем углу: Леву и Артура.

По первому времени быт на новом месте был устроен. Хозяйственная мама привезла из дома (это выражение «из дома» будет часто фигурировать в семье, символизируя то хорошее и обжитое, что осталось на далекой кубанской земле) не только постельные принадлежности, но и почти весь запас посуды. Сюда входили не только кастрюли, сковородки, ножи, чашки, вилки и ложки, но и два ведра, оцинкованный двухведерный бак, еще в дороге почти освобожденный от находившегося в нем зажаренного мяса, но зато еще на треть заполненный топленым жиром, а также большой и малый тазики и детское корыто для купания малышей.

Особой гордостью мамы было то, что удалось привезти с собой две керосиновые лампы со стеклами, семилинейную и десятилинейную, как тогда говорили. Уж как она упаковала эти хрупкие и такие дорогие стекла, одному богу известно. Зато когда достали в поселке керосина, и зажгли большую лампу, и теплым светом осветилась прибранная изба, радости у вынужденных новоселов не было конца.

ПРИЕХАЛИ НЕ ПЕРЕЖДАТЬ ВОЙНУ,

А РАБОТАТЬ

На устройство быта вновь прибывшим был отпущен один день. Доставивший переселенцев офицер передал всех по списку бригадиру, который был здесь главным представителем власти, и советской, и совхозной. Дело в том, что с началом войны всех мужчин села забрали в армию, на хозяйстве остался лишь старик Михеич, потерявший правую ногу ниже колена еще во время Первой мировой войны.

Он был еще бодрый и подвижный старик, ковылявший по селу со своей деревяшкой так, что за ним было трудно порой угнаться и двуногому, а на коне он за день успевал объехать все свои угодья и везде навести порядок. Ему было поручено и слежение за прибывшими немцами. Он сразу сказал, что переселенные прибыли не для того, чтобы пересидеть время войны, все должны работать, тем более что уже наступила пора уборки урожая. Он сразу по списку прикинул, на какую работу поставить каждого из прибывших, и мужчин, и женщин.

Когда очередь дошла до нашего отца и тот заявил, что он учитель и к сельскому труду не приучен, Михеич вначале задумался, но быстро вышел из положения и сказал:

– Школы у нас нет, это верно, дети учатся в Бородино, живут в интернате, а вот грамотный человек нам все равно нужен, это точно.

Затем он испытующе посмотрел на отца, видимо сомневаясь, имеет ли он право такое ответственное дело поручить немцу-переселенцу, ведь такой важный вопрос нужно было бы утрясти с руководством.

Но, боднув воздух головой, что он делал всегда, когда приходил к какому-то важному решению, заговорил вновь, как-то сразу перейдя на более уважительный тон:

– Определяю вас учетчиком – дело не хитрое: берешь аршин и пошел по полям. Сколько наскирдовано сена, мы уже знаем, а вот сколько соберем пшеницы да сметаем в скирды соломы, нужно будет подсчитать. Тут нам грамотный человек хорошо может помочь. Кроме того, нужен учет дневной выработки. Трудодни насчитываются каждому работнику по выработке, так что работы хватит.

Затем добавил:

– После уборки решим, как с вами быть, может быть, найдется работа и по специальности. Зимой для учетчика мало работы. Сколько навоза на поля вывезут, я и сам подсчитаю. А ребятишек грамоте учить – дело хорошее.

Глава 16.
Вся семья на уборке урожая

Трудовая жизнь началась буквально через день после приезда. В шесть часов утра Михеич на коне постучал кнутовищем в окно избы и через открытую форточку отдал распоряжение: Рейнгольд – в контору для получения задания, Амильда – на ток, а Гарри и Гельмут – на жнивье, там местные жители подскажут, что делать.

НЕВИДАННЫЙ УРОЖАЙ

Пшеница дала в этом первом военном году на Алтае и Восточном Казахстане на удивление хороший урожай. Уборку производили комбайнеры МТС, которые выделялись каждому хозяйству на ограниченное время. Работа шла днем без перерывов и при свете фар до глубокой ночи. Огромные комбайны шли по этой колышущейся поистине золотой ниве, золотой не только потому, что хлеб всегда был если не дороже, то лучше и полезнее золота, а потому что колосья, отражавшиеся в косых лучах утреннего солнца, блестели сплошным массивом расплавленного золота.

В работе были задействованы все: неразлучные Гельмут и Гарри были разделены и поставлены на разные работы, Гельмут помощником комбайнера, а Гарри на копновозку. При этом Леву посадили на лошадку, а Гарри шел за ним следом с длинной веревкой, закрепленной одним концом у хомута лошади. Окружив копну этой веревкой и закрепив второй конец у хомута, он вставал на веревку, втыкал вилы в копну и, держась за вилы и удерживая своим телом всю копну, ехал до скирды, где трудились мужчины Иван Иванович Юнкер и Федя Майснер. Первый вилами подавал солому на скирду, а второй утрамбовывал и вершил скирду таким образом, чтобы она не промокла от дождя и ее не унесло ветром.

Солома в хозяйстве важна не менее сена, она и подстилка, и утеплитель для скота, и для топки годится, а весной, когда кончается сено, то коровы рады и соломе, за счет чего и выживают эти славные животные, дотягивают до первой зеленой травки. Таких бригад, состоящих из копновоза и стогователей, было несколько. Так что работа спорилась.

ДЕТИ ТОЖЕ ЗАДЕЙСТВОВАНЫ

Детей женщины брали с собой на ток и устраивали их где-нибудь в спокойном углу, куда меньше всего задувало полову, так что Артур и Эрнст постоянно были под присмотром мамы, работавшей здесь же на перелопачивании зерна. Однажды отец взял Артура с собой в поле. Поле представилось сыну необозримым простором. Малыш был в восторге, видя, как отец, большой и сильный, в сапогах, рубашке-косоворотке навыпуск, подпоясанной цветным шнуром с кисточками, в легкой парусиновой фуражке под палящими лучами солнца шагал по полям с аршином на плече.

При значительных переходах от одного поля к другому отец брал сына на руки. Когда отец уставал, он опускал его на землю и брал за руку. Тогда Малышу казалось, что он тоже скоро будет таким же большим и так же будет ходить по полям, осматривать эти богатства, измерять скошенное поле, делать записи в блокноте, вычислять, сколько намолочено, сколько убрано, сколько еще предстоит убрать. Малыша впечатляли просторы убранного поля, как и, казалось бы, необозримое, до самого горизонта, поле, которое еще предстояло убрать, а еще великаны-комбайны, захватывавшие сразу широкую полосу пшеницы, быстро перемолачивавшие колосья, отделявшие зерно в бункер и выбрасывавшие солому за собой ровным валом.

На другом участке поля прямо по этим валам соломы едет копнитель, тоже удивлявшее Малыша сооружение. Лошадь запряжена в своеобразную двуколку с огромными железными колесами. Между колесами только сиденье для ездока и огромные дугообразные крючья – грабли, которые по мере продвижения повозки скребут по земле и захватывают солому. Вот эти грабли заполнились до отказа, копнильщик, левой рукой управляющий лошадкой, правой рукой захватывает рычаг и, наклонившись вперед, давит его вниз до отказа. Все зубья одновременно поднимаются вверх и оставляют за граблями кучу соломы, вот она и есть копна. Теперь за ней приедут Гарри с Левой, и она, как и другие, переместится к скирде.

ЛИХОЙ ПАРЕНЬ

Но особенно Малышу нравилось наблюдать, как к комбайну подъезжает и подстраивается к скорости его хода полуторка, такая же как те, в которых привезли переселенцев в село, но в этот раз с обитым брезентом изнутри кузовом. Водитель, лихой парень из местных, встает левой ногой на крыло и, не отпуская руль и не снимая правой ноги с педали газа, едет рядом с комбайном, о чем-то весело переговаривается с комбайнером и следит за тем, чтобы кузов равномерно заполнялся зерном.

По его знаку помощник комбайнера открывает специальный люк, и по рукаву в кузов струится пшеница – сплошной золотой поток, а ветерок относит в сторону от этого потока легкое облачко половы. Иногда Артуру удавалось увидеть на одном из комбайнов и Гельмута, который стоял на специальном мостике наверху, в правом заднем углу комбайна, в больших очках, весь чумазый и запыленный, но радостно улыбавшийся ему полным ртом белых зубов.

ЖЕНЩИНЫ РАБОТАЮТ НА ТОКУ

А что творилось на току? Под огромным тесовым навесом и прямо под открытым небом на плотно утрамбованной земле лежали огромные кучи зерна, а мама и другие женщины стояли около этих куч и большими деревянными лопатами перекидывали зерно из одной кучи в другую. Это для просушки зерна, поясняла мама, перед отправкой его для хранения на элеватор оно должно быть сухим. И не дай бог, чтобы зерно загорелось. И хотя Малыш не мог понять, как это так, что зерно может загореться, но своим детским умишком понимал, что раз мама так говорит, то в этом что-то такое есть.

И снова к этим кучам подъезжали полуторки с уплотненными брезентом и кошмой кузовами. Женщины переключались на загрузку, сноровисто и быстро заполняли кузов зерном, и машина оправлялась на весовую. Тут Малышу тоже не было конца для удивления. Ведь на весы заезжала вся машина – вот так весы. Сидевшая за конторкой местная девушка Аня что-то записывала и затем кричала водителю, что он может ехать на элеватор. Малыш общался с родителями по-немецки, но повсюду слышал и русскую речь, мгновенно схватывал новые слова, догадывался об их значении и запоминал их.

Пору уборки урожая на новом месте все члены семьи, пережившие страшное время депортации, будут потом вспоминать как самое светлое, наполненное трудом, но радостное время после их выезда «из дома». Поздно вечером вся семья собиралась дома, и хотя и жили в тесноте, но было сытно, тепло и уютно. Общая беда и неизвестность будущего сплотили семью. Никто не слышал грубого слова от отца, ранее не терпевшего каких-либо возражений. Его словно подменили. Этому были рады мама Амильда и Гарри, которому, как старшему из детей, больше всех перепадало от отца.

ПОСЕЩЕНИЕ ОТЦОМ ГЕРБЕРСГАГЕНОВ

По окончании уборки, когда работы стало меньше, отец вновь обратился к бригадиру Михеичу с просьбой разрешить ему съездить в райцентр, в отдел народного образования, в надежде найти работу по специальности. Михеич, проникшись уважением к исполнительному и грамотному учетчику и понимая, что человек мечтает все-таки работать по специальности, разрешил отлучку.

Рейнгольд представился в районо, но места не получил, нет, мол, насчет переселенцев никаких распоряжений. Посоветовали обратиться в военкомат, который распоряжается переселенцами. Там, по-видимому, судьба переселенцев была уже известна, потому что до особых распоряжений посоветовали сидеть на месте, еще раз подчеркнули, что самовольное изменение места жительства грозит тюрьмой и т. д.

Несмотря на то что Рейнгольд не добился результата в смысле получения работы по специальности, поездкой он был доволен, потому что выяснил в военкомате, куда попала семья сестры Розы. Роза и Отто с детьми попали в Андреевку – село, расположенное в тридцати двух километрах в другую сторону от райцентра. Переселенцам в принципе было все равно, где пережить войну, но события могли развернуться так, что в дальнейшем, может быть, совсем увидеться не придется, недаром сразу предупредили, что любые отлучки с места поселения строго запрещены и будут рассматриваться как побег.

Серьезности этого предостережения нужно было верить. Так, уже очень скоро переселенцы узнали, что многие местные сельские жители, а колхозники абсолютно все, тоже были без права передвижения по стране, просто им не выдавались паспорта, и попытка переехать куда-нибудь без разрешения кончалась поимкой и осуждением на лагерные работы.

Понимая, что за один день не обернуться, и рискуя быть наказанным, отец все же сразу отправился в эту самую Андреевку. Желание увидеться с семьей сестры, узнать, где и как они устроились, перевесило возможную опасность. Узнал дорогу и на окраине города поймал грузовую машину, шедшую в том направлении. Дал шоферу рубль и забрался в кузов, где находилось уже несколько таких же попутчиков, и вскоре был высажен на развилке, ведущей в село. Нашел Розу и Отто с детьми.

Андреевка – большое русское село, каких немало в этой местности Восточного Казахстана и где после обычных для послереволюционной России раскулачиваний был организован колхоз. Семья Розы была размещена тоже в доме ранее репрессированной семьи, но дом был большой, с огородом и множеством хозяйственных построек. Семью включили в колхоз, где Роза стала работать дояркой, а Отто нашел себе привычную работу на конном дворе. Взамен справок об оставленных дома животных и за хорошую работу колхоз выделил семье корову, кроме того, они сразу завели кур, гусей и поросенка.

Таких благоприятных условий не оказалось в Ленинском, маленьком отделении совхоза-гиганта, где местное начальство в лице старика Михеича ничего не решало, а до центральной усадьбы добраться еще не было возможности. Рейнгольд и другие переселенцы ставили этот вопрос перед Михеичем, но тот ничего от центральной власти добиться не мог или не хотел. По-видимому, местные власти могли трактовать всякие там бумажки и обещания по-своему. Теперь, видя, что в Андреевке этот вопрос, хотя и частично, решен положительно, Рейнгольд подумал, что надо будет как-нибудь добраться до руководства совхоза и попытаться также получить хотя бы корову для большой многодетной семьи.

Сейчас же Рейнгольд был рад тому, что Роза устроилась сравнительно благополучно. Отто был работящий мужик, хороший семьянин, души не чаявший в жене и детях. В селе была и начальная школа, так что дети могли дальше учиться. Рейнгольд был рад тому, что снова был установлен контакт с семьей сестры, с которой жили в Джигинке вместе в одном дворе практически все последние четыре года.

На следующий день после полудня Рейнгольд был уже обратно в Ленинском и сразу предстал перед бригадиром. С дорогой ему здорово повезло, почти всю дорогу ехал на попутках, спешил, боялся, как бы Михеич не сообщил начальству об отлучке сверх разрешенного срока. Но старик был умудрен жизнью и, конечно, разрешив отлучку на день, предвидел, что человек может по какой-либо причине задержаться. Да и куда же он денется от семьи без документов?

ПОДГОТОВКА К ЗИМЕ

И в течение последующей недели ничего нового в смысле улучшения материального положения семьи Рейнгольд при всей своей учености не добился. За работу на уборке урожая получили деньги, стало возможным покупать у местного населения картошку, молоко, масло, а также на трудодни получили три мешка пшеницы, которую, чтобы она не горела в мешках, стоявших в комнате у стены, сушили по частям на полу. Один мешок отец вместе с другими немцами-переселенцами, выпросив подводу у бригадира, доставил на мельницу и получил мешок муки, ценнейший запас для долгой и суровой в этих краях зимы.

По окончании уборки урожая работы в колхозе стало меньше, но бригадир старался занять всех разными работами, включая переборку овощей в овощехранилище, перелопачивание зерна в амбарах. Механических элеваторов для правильного хранения зерна в бригаде не было. Из возможных работ были еще уход за коровами, вывоз навоза на поля. Постепенно привыкали к суровой зиме. Из теплых вещей для сибирских морозов, как и у других, практически ничего не было.

Неутомимая в работе мама в предвидении зимы накупила шерсти и пряжи и вечерами не сидела без дела. Всем, в первую очередь мужчинам, вязала теплые носки, свитера, варежки. Кроме того, подбила ватой те демисезонные пальтишки, в которых ребята приехали сюда в Восточный Казахстан, где зимой ожидаются морозы под сорок градусов и где не то что в ватном пальто, в овчинных шубах и валенках люди, бывает, замерзают. Работавшим мужчинам, то есть Гельмуту и Гарри, сразу же приобрели валенки.

О школе нечего было и думать, старшие привлекались к работам, но Леве нужен был четвертый класс. Смирились с мыслью, что под руководством отца он освоит программу четвертого класса, а на следующий год, может быть, уже удастся вернуться домой. Не может же война длиться бесконечно. В начале ноября выпал первый снег, который еще раз напомнил о необходимости запасаться зимними вещами.

Мама была рада тому, что нашла контакт с местными жителями. Особенно ценное знакомство завязалось у нее с женщиной, валявшей у себя в бане валенки. Все знали, что Анна Уварова занимается этим делом, но нужно было еще достать где-нибудь шерсть и никому не говорить, откуда у тебя появились валенки.

Чтобы скрыть свою подпольную деятельность, Увариха, как называли ее жители, разнашивала валенки сама или старила их особенным образом и затем сбывала как ношеные. Как известно, в те годы любая творческая и коммерческая деятельность была под запретом, и людям приходилось решаться на разные ухищрения, чтобы скрыть свой подпольный заработок. Когда же женщины узнали, что Амильда шьет и у нее есть швейная машинка, появились первые заказы. Правда, у женщин почти не было товара для пошива одежды, поэтому приносили чаще что-либо перешить. Амильда заказам была рада, так как заказчицы платили картошкой, молоком и другими продуктами из своего хозяйства.

При этом Амильде, так же как и Уварихе, приходилось свою деятельность скрывать, так как работники райфинотдела могли в любой момент обложить огромным штрафом. Тем не менее Амильда вскоре получила мягкие, слегка разношенные валенки и заказала три пары детских на всех своих малышей. Ох, как эти прекрасные мягкие теплые валенки пригодились всем в первые же суровые зимы пребывания в холодном Восточном Казахстане!