Текст книги "Аэропорт"

– Это был такой прелестный человек, такой умный, такой красавец. Судьба соединила нас, когда он был уже в летах, но в молодости он, по-моему, должно быть, походил на вас.

Питер Кокли глуповато усмехнулся – последние полчаса он только это и делал. С тех пор как он покинул Таню Ливингстон, получив распоряжение стеречь эту старушенцию, пока она не сядет в самолет, который отвезет ее обратно в Лос-Анджелес, их разговоры состояли преимущественно из монологов миссис Квонсетт, причем Питер Кокли неоднократно в весьма лестных выражениях сравнивался с покойным Гербертом Квонсеттом. Эта тема уже порядком утомила Питера. Ему было невдомек, что именно этого и добивалась хитроумная Ада Квонсетт.

Питер Кокли украдкой зевнул. Определяясь на службу в авиакомпанию «Транс-Америка» на должность агента по обслуживанию пассажиров, он представлял себе свою работу совсем иначе. Сейчас он чувствовал себя круглым идиотом, сидя здесь в новой, с иголочки, форме и выполняя роль няньки, приставленной к безобидной болтливой старой даме, которая вполне могла бы быть его прабабушкой. Скорее бы уж кончилась эта пытка. И надо же, чтобы так не повезло: вылет самолета на Лос-Анджелес, как и многие другие рейсы, задерживался из-за снегопада – не будь этого, старушка уже час назад находилась бы в пути. Питер томился и мечтал о том, чтобы поскорее объявили посадку на ее самолет. Между тем объявление о рейсе два продолжалось, внося приятное, хотя и краткое разнообразие в их беседу.

Юный Питер Кокли уже успел забыть напутственное предостережение Тани Ливингстон: «Хорошенько запомните то, что я вам сказала… У нее неиссякаемый запас уловок».

– Подумать только! – воскликнула миссис Квонсетт, когда объявление о посадке было закончено. – Самолет в Рим! Ах, аэропорт – это необычайно увлекательно, не правда ли? Особенно для такого молодого, интеллигентного человека, как вы. Ах, Рим… Мой бесценный покойный супруг всегда мечтал, что мы когда-нибудь посетим вместе этот удивительный город. – Миссис Квонсетт вздохнула, понуро сложила ручки, зажав в ладонях крошечный кружевной платочек. – Увы, нам так и не удалось там побывать.

Миссис Квонсетт продолжала болтать, а мозг ее тем временем с точностью добротных швейцарских часов отстукивал мысли. Сейчас ей требовалось только одно: как-нибудь ускользнуть от этого младенца в форме. Он уже явно томился и скучал, но, невзирая на скуку, продолжал торчать здесь. Необходимо было придумать что-то такое, чтобы скука переросла в потерю бдительности. И с этим нельзя было мешкать.

Миссис Квонсетт отнюдь не отказалась от своего первоначального намерения – пробраться в самолет, отлетавший в Нью-Йорк. Она внимательно прислушивалась ко всем объявлениям по радио, но пока не видела ни малейшей возможности попасть ни на один из пяти объявленных рейсов, ибо для этого ей прежде всего надо было освободиться от своего юного стража. Будет ли еще один рейс на Нью-Йорк, прежде чем объявят посадку в самолет на Лос-Анджелес, она не знала, а ее должны были отправить обратно на этом самолете, что ей отнюдь не улыбалось.

Нет, раздумывала миссис Квонсетт, что угодно, лишь бы не возвращаться сегодня в Лос-Анджелес. Что угодно, хотя бы даже… Неожиданная мысль осенила ее… Хотя бы даже полететь в Рим!

Секунду она колебалась. А почему бы и нет? Она нагородила сегодня кучу небылиц про своего Герберта, но одно было верно: они действительно как-то раз рассматривали вместе открытки с видами Рима… И если даже ей не удастся проникнуть дальше римского аэропорта, все равно она там побывает и ей будет что рассказать Бланш, когда она в конце концов доберется до Нью-Йорка. К тому же будет так приятно провести эту рыжую сучку – старшего агента по обслуживанию пассажиров… Однако что же ей сейчас предпринять? Через какой, кстати, выход объявили посадку? Как будто бы через сорок седьмой из Синего вестибюля «Д»? Да, миссис Квонсетт была уверена, что не ошиблась.

Самолет, разумеется, может быть полон, может не оказаться ни единого свободного места, и тогда уже не проедешь «зайцем». Но на такой риск всегда приходится идти. Притом, чтобы сесть в самолет, отлетающий в Италию, вероятно, требуется паспорт, но все это надо еще проверить. А если тем временем объявят рейс на Нью-Йорк…

Главное – не сидеть тут сложа руки, а предпринять хоть что-нибудь.

Миссис Квонсетт внезапно прижала к груди свои хрупкие, морщинистые ручки.

– О Боже мой! – воскликнула она. – О Боже мой! – Ухватившись дрожащими пальцами за высокий ворот старомодной блузки, она пыталась его расстегнуть; из груди ее вырывались негромкие протяжные стоны.

Молодой агент поглядел на нее с тревогой:

– Что с вами, миссис Квонсетт? Что случилось?

Ада Квонсетт закрыла глаза, затем широко раскрыла их и с трудом перевела дыхание несколько раз подряд.

– Извините. Мне что-то нехорошо. Дурнота какая-то.

Питер Кокли спросил озабоченно:

– Могу я вам чем-нибудь помочь? Может быть, позвать доктора?

– Я не хочу вас затруднять…

– Ну, это пустяки…

– Нет. – Миссис Квонсетт с усилием покачала головой. – Лучше я просто отдохну немножко в дамской комнате. И все, мне кажется, пройдет.

Молодой агент поглядел на нее с сомнением. Ему вовсе не хотелось, чтобы эта старушенция скончалась у него на руках, а она, по-видимому, могла в любую минуту окочуриться. Повернувшись к ней, он спросил с беспокойством:

– Вы так думаете?

– Да, да, конечно. – Миссис Квонсетт решила, что она не должна привлекать к себе внимание здесь, в главном зале. Слишком много тут посторонних глаз… – Пожалуйста, помогите мне подняться… Большое спасибо… Теперь, если разрешите, я возьму вас под руку. Мне кажется, дамская комната где-то тут рядом. – Направляясь туда, она издала еще несколько негромких стонов, что заставило Питера Кокли испуганно на нее воззриться. Но она тут же постаралась успокоить его: – У меня уже бывали подобные приступы. Я знаю, что это скоро пройдет.

Возле дверей дамской комнаты она выпустила руку Питера Кокли.

– Вы такой милый, заботитесь о старушке… В наши дни молодежь… Ах, Боже мой! – Пересаливать не следует, сказала она себе, сейчас все в самую меру. – Вы подождете меня здесь? Не уйдете никуда?

– Нет, нет. Не уйду.

– Спасибо вам. – Она отворила дверь и скрылась за ней.

В дамской комнате находилось десятка два женщин. Сегодня здесь везде толчея, всюду переполнено, даже в туалетах, подумала миссис Квонсетт. Теперь ей требовалась чья-то помощь. Она внимательно оглядела поле действия и остановила свой выбор на моложавой женщине в бежевом костюме – по виду мелкой служащей, – эта женщина явно никуда не спешила. Миссис Квонсетт обратилась к ней:

– Простите меня, пожалуйста, но мне что-то нехорошо. Не могу ли я попросить вас об одолжении? – Миссис Квонсетт прижала дрожащие ручки к груди, потом закрыла и широко раскрыла глаза, словом, повторила все то, что проделывала для Питера Кокли.

Незнакомка мгновенно прониклась участием.

– Разумеется, охотно. Может быть, проводить вас…

– Нет… Ничего. – Миссис Квонсетт оперлась о раковину, она, видимо, с трудом держалась на ногах. – Единственное, о чем я вас попрошу, это передать кое-что. Тут за дверью стоит молодой человек в форме «Транс-Америки». Его зовут мистер Кокли. Пожалуйста, попросите его… да, пусть он все же позовет доктора.

– Хорошо, я скажу ему. Но мне придется вас на минуточку оставить, ничего?

Миссис Квонсетт кивнула:

– Ничего, благодарю вас. Вы ведь сейчас же вернетесь… и скажете мне, нашли ли его.

– Разумеется.

Через минуту посланная возвратилась.

– Он тут же пошел за доктором. А теперь, по-моему, вам бы следовало прилечь. Вам уже лучше?

Миссис Квонсетт перестала опираться о раковину.

– Вы говорите, он ушел?

– Да, он сразу же пошел за доктором.

Ну теперь остается только отделаться от этой особы, подумала миссис Квонсетт. Она снова судорожно открыла и закрыла глаза.

– Я понимаю, что слишком обременяю вас… вы были так добры… но моя дочка ждет меня у главного входа…

– Вы хотите, чтобы я позвала ее? Привести ее сюда?

Миссис Квонсетт прижала кружевной платочек к губам.

– Я была бы бесконечно вам признательна, но так злоупотреблять вашей любезностью…

– Я уверена, что вы сделали бы то же самое для меня. Как я узнаю вашу дочь?

– На ней длинное светло-сиреневое пальто и маленькая белая шляпка с желтыми цветочками. И собачка на поводке – французский пудель.

Женщина улыбнулась:

– По таким приметам найти ее будет нетрудно. Я скоро вернусь.

– Вы удивительно добры.

Когда женщина ушла, Ада Квонсетт выждала минуты две-три. «Будем надеяться, – с искренним сочувствием подумала она, – что эта бедняжка не потратит слишком много времени на розыски воображаемой дамы в светло-сиреневом пальто с французским пуделем на поводке».

Удовлетворенно улыбаясь, маленькая старушка из Сан-Диего вышла из дамской комнаты и проворно зашагала прочь. Никто не задержал ее, и она тут же растворилась в шумной беспокойной толпе пассажиров, заполнявшей аэровокзал.

Теперь нужно было найти Синий вестибюль «Д» и выход сорок семь.

Объявление о посадке в самолет, вылетающий рейсом два, прозвучало для Тани Ливингстон, как для игрока в гандбол сообщение о смене ворот. Уже четыре самолета «Транс-Америки» готовились подняться в воздух, и ей надлежало следить за тем, чтобы при посадке на все рейсы соблюдался порядок. Мало того: у нее только что произошло довольно неприятное столкновение с одним пассажиром, прилетевшим из Канзас-Сити.

Весьма агрессивно настроенный пассажир возбужденно сыпал словами и утверждал, что кожаный чемодан его жены, который появился на круглом конвейере для ручного багажа с большой дырой на боку, был поврежден в результате небрежности обслуживающего персонала. Таня не верила ни единому его слову – дыра по всем признакам явно была старой, но она предложила удовлетворить претензии пассажира тут же на месте, уплатив ему наличными, как делали представители всех авиакомпаний, в том числе и «Транс-Америки». Трудности возникли из-за невозможности договориться о приемлемой для обеих сторон сумме. Таня считала возможным уплатить тридцать пять долларов, что, по ее мнению, превышало истинную стоимость чемодана; пассажир настаивал на выплате ему сорока пяти долларов. В конце концов сговорились на сорока, поскольку жалобщик не подозревал, что агентам по обслуживанию пассажиров дается право при особенной назойливости пассажиров удовлетворять их претензии в размерах шестидесяти долларов. Даже в тех случаях, когда можно было заподозрить мошенничество, авиакомпании считали, что быстрая расплата на месте обходится дешевле, чем отнимающие много времени пререкания. По правилам агенты-контролеры должны были брать на заметку поврежденный багаж при регистрации, на деле же это выполнялось редко. В результате некоторые пассажиры, искушенные в этих вопросах, пользовались своей осведомленностью, чтобы заменить изношенный чемодан на новый.

Таня всегда с неохотой выплачивала деньги – пусть не свои, а авиакомпании – в тех случаях, когда предполагала жульничество.

Разделавшись со скандалистом, надо было уже срочно заниматься пассажирами рейса два, которые все еще продолжали подъезжать к аэровокзалу. По счастью, пассажирский автобус успел прибыть из города за несколько минут до окончания посадки, и пассажиров направили в вестибюль «Д» к выходу сорок семь. Через две-три минуты Таня сама должна была пойти туда же на случай, если в последнюю минуту появится какой-нибудь запоздавший пассажир и возникнут затруднения с посадкой его в самолет.

Д. О. Герреро все еще продолжал стоять в очереди за страховым полисом, а по радио уже объявили посадку на рейс два.

Торопливый запоздавший пассажир, бросившийся в глаза капитану Вернону Димиресту, был не кто иной, как Герреро с маленьким, плоским, похожим на портфель чемоданчиком, в котором он нес бомбу.

Соскочив с автобуса, Герреро бросился прямо к стойке страховой компании и оказался в очереди пятым. Две девушки обслуживали пассажиров с такой медлительностью, что от этого можно было рехнуться. Одна девушка – пышногрудая блондинка в блузке с очень глубоким вырезом – уже бог знает сколько времени вела переговоры со своей клиенткой, пожилой дамой. Девушка, как видно, уговаривала клиентку застраховаться на более крупную сумму; клиентка колебалась. Судя по всему, очередь Герреро подойдет минут через двадцать, не раньше, а к тому времени посадка на рейс два может уже закончиться. Но Герреро понимал одно: он должен застраховать свою жизнь и должен попасть в самолет.

В объявлении о посадке говорилось, что она будет производиться через выход сорок семь. Герреро уже сейчас следовало бы находиться там. Он почувствовал, что его начинает трясти озноб, а рука, сжимавшая чемоданчик, стала липкой от пота. В двадцатый раз он поглядел на часы в вестибюле. Прошло уже шесть минут с тех пор, как по радио объявили посадку на рейс два. Еще немного, и прозвучит последнее предупреждение… дверь самолета захлопнется… Необходимо было что-то предпринять – и срочно.

Герреро бесцеремонно протиснулся вперед. Он уже не думал о том, что его невежливое поведение может привлечь к себе внимание: ему было не до того. Один из стоявших в очереди запротестовал:

– Эй, дружище, мы ведь тоже спешим. Разве вы не видите – здесь очередь.

Но Герреро, пропустив эти слова мимо ушей, обратился к пышногрудой блондинке:

– Будьте добры… На мой самолет уже объявлена посадка. На тот, что отлетает в Рим. Мне нужна страховка. Я не могу ждать.

Протестовавший пассажир из очереди вмешался:

– Так лети не страхуясь. В следующий раз будешь приезжать загодя.

У Герреро чуть не сорвалось с языка: «Следующего раза уже не будет!» Но вместо этого он снова взмолился:

– Прошу вас!

Он ждал резкого отпора, но, к его удивлению, блондинка сочувственно улыбнулась:

– Вы летите в Рим?

– Да-да. Посадка уже объявлена.

– Я знаю. – Она снова улыбнулась. – Самолет «Транс-Америки», рейс два «Золотой Аргос».

Невзирая на владевшее Герреро беспокойство, от его внимания не укрылось, что девушка говорила с венгерским акцентом и в голосе ее звучали волнующие нотки.

Он постарался взять себя в руки и сказал спокойно:

– Да, именно на этот самолет.

Девушка обратилась к стоявшим в очереди – теперь ее улыбка уже предназначалась им:

– У этого пассажира в самом деле очень мало времени. Я думаю, вы не станете возражать, если я сначала обслужу его.

Все в этот вечер складывалось так неудачно, что Герреро едва поверил своим ушам: неужели на этот раз ему повезло? Один из стоявших в очереди негромко буркнул что-то, но протестовавший ранее пассажир промолчал.

Девушка достала чистый бланк и улыбнулась клиентке, с которой только что вела разговор:

– Это займет всего минуту.

Теперь Герреро увидел, что ее улыбка снова предназначена ему, и вдруг почувствовал магическую силу этой улыбки и понял, почему никто из стоявших в очереди не стал особенно протестовать. Когда девушка, улыбаясь, посмотрела ему в глаза, Герреро, вообще не слишком падкий до женщин, почувствовал, что обезоружен, что тает как воск. К тому же у нее был такой пышный бюст, какого он, кажется, отродясь не видел.

– Меня зовут Банни, – сказала девушка с иностранным акцентом. – А вас? – Она уже взяла шариковую ручку, приготовившись писать.

Банни зарекомендовала себя в аэропорту как чрезвычайно ловкий страховой агент.

Она обожала всевозможные конкурсы, особенно те, в которых победа приносила материально ощутимые результаты. Именно поэтому работа страхового агента нравилась ей, ведь страховая компания время от времени устраивала для своих сотрудников конкурсы с выдачей премий. Один из таких конкурсов был уже объявлен и заканчивался сегодня вечером.

Памятуя об этом конкурсе, Банни и отнеслась столь отзывчиво к Герреро, когда он объявил, что летит в Рим. Объяснялось это тем, что Банни не хватало сорока очков, чтобы получить на конкурсе вожделенную премию – электрическую зубную щетку. Она уже пришла было в отчаяние – казалось, до конца смены ей не удастся набрать недостающую сумму очков: все выписанные сегодня страховые полисы были на внутриконтинентальные рейсы, которые не приносили много очков и, следовательно, давали маленькие премии. Вот если бы ей удалось застраховать этого отлетавшего за границу пассажира на максимальную сумму, она сразу получила бы двадцать пять очков и тогда набрать остальные очки не составило бы труда. Теперь вопрос был в том, на какую сумму намерен застраховаться этот пассажир и удастся ли ей, Банни, уговорить его на максимальную.

Обычно ей это удавалось. В таких случаях Банни действовала без затей: она просто пускала в ход свою самую обольстительную улыбку, придвигалась поближе к клиенту, давая ему возможность вдоволь налюбоваться на ее пышный бюст, и разъясняла, какую выгоду извлечет он из этой страховки, если повысит ее на сравнительно небольшую сумму. В большинстве случаев эта тактика достигала желанной цели и завоевала Банни репутацию весьма удачливого страхового агента.

Как только Герреро продиктовал Банни по буквам свою фамилию, она спросила:

– Какого рода страхование имеете вы в виду, сэр?

Герреро судорожно глотнул слюну.

– Я хочу застраховать свою жизнь… на семьдесят пять тысяч долларов.

Едва он произнес эти слова, как во рту у него пересохло. Его внезапно охватил страх: ему показалось, что он привлек к себе внимание всех стоявших в очереди и все глаза теперь прикованы к нему. Он чувствовал, как его пробирает дрожь, и был уверен, что это не может остаться незамеченным. Чтобы скрыть свой испуг, он попытался закурить, но руки у него так тряслись, что и это удалось ему с трудом. К счастью, девушка-агент, уже державшая шариковую ручку над графой «сумма страховки», по-видимому, ничего не заметила.

Она сказала:

– Это будет стоить два доллара пятьдесят центов.

– Что?.. Ax да, понимаю. – Герреро справился наконец со спичками и сигаретой и полез в карман за последними оставшимися у него деньгами.

– Но это же слишком незначительная сумма. – Банни медлила проставить цифру. Она еще больше наклонилась вперед, бюст ее еще ближе придвинулся к клиенту. Она заметила, что он опустил глаза и обалдело смотрит в одну точку. Все мужчины одинаковы. Некоторых – она это просто чувствовала – так и тянет пустить в ход руки. Этот клиент, однако, не такого сорта.

– Незначительная? – с сомнением переспросил Герреро. – Я полагал… Мне казалось, что это максимальная сумма.

Клиент явно нервничал – теперь даже Банни это бросилось в глаза. Должно быть, трусит перед полетом, рассудила она и одарила его своей ослепительной улыбкой.

– Что вы, сэр! Вы можете застраховаться на триста тысяч долларов. Большинство пассажиров так и страхуются, а стоить это будет десять долларов. Право же, это совсем небольшие деньги за такую страховку. – Ее улыбка продолжала сверкать: ответ клиента мог принести ей лишних двадцать очков; от его ответа зависело, станет она обладательницей электрической зубной щетки или нет.

– Как вы сказали?.. Десять долларов?..

– Да, всего только. За страховку в триста тысяч долларов.

«Этого я не знал», – пронеслось в голове у Герреро. Он все время считал, что семьдесят пять тысяч долларов – самая крупная сумма, на какую можно застраховать свою жизнь в аэропорту с билетом на заокеанский рейс. Он почерпнул эти сведения из страхового бланка, взятого им месяца два назад в другом аэропорту. Сейчас он припомнил, что тот бланк был из страхового автомата. А ему и в голову не пришло, что агенты страхуют на значительно более крупные суммы. Триста тысяч долларов!..

– Да, конечно, – взволнованно сказал он. – Да, пожалуйста… Банни сияла.

– На максимальную сумму, мистер Герреро?

Он уже готов был кивком выразить согласие, как вдруг сообразил, что судьба вновь сыграла с ним злую шутку. А наберется ли у него десять долларов?

– Обождите минутку… мисс! – воскликнул он и принялся шарить по карманам, извлекая из них всю мелочь.

В очереди начали проявлять нетерпение. Уже выражавший прежде недовольство пассажир обратился к Банни:

– Вы же говорили, что это займет всего минуту!

Герреро удалось наскрести четыре доллара семьдесят центов.

Два дня назад, когда Герреро и Инес сложили вместе все оставшиеся у них деньги, Герреро взял себе восемь долларов и немного мелочи. После этого он заложил кольцо Инес и приобрел билет на самолет, в результате чего у него осталось еще несколько долларов, сколько именно – он не помнил, к тому же из этих денег ему пришлось платить потом и за еду, и в метро, и в автобусе, который вез его сюда… Он твердо знал одно: нужно будет заплатить за страховку два с половиной доллара, и эти деньги он тщательно берег, спрятав их в отдельный карман. О прочих деньгах ему не приходило в голову беспокоиться: он считал, что как только сядет в самолет, они станут ему не нужны.

– Если у вас не хватает наличных, – сказала Банни, – можете выписать чек.

– Я оставил свою чековую книжку дома. – Он лгал: чековая книжка лежала у него в кармане. Но он не мог выписать чек – банк опротестует его, и страховка погорела.

А Банни не отступалась:

– Вы можете заплатить в итальянской валюте, мистер Герреро. Я пересчитаю ваши лиры на доллары по паритетной таблице.

Герреро растерянно пробормотал:

– У меня нет итальянских денег… – И тут же проклял себя. В городе, регистрируя билет, он заявил, что летит в Рим без багажа. Теперь, как круглый идиот, во всеуслышание признался, что у него вообще нет денег – ни американских, ни итальянских. Кто же отправляется в путешествие за океан без единого цента, без валюты и без всякого багажа? Конечно, только тот, кто знает заранее, что самолету не суждено долететь до места назначения.

Но Герреро тут же приободрился, сообразив, что эти два обстоятельства – регистрация багажа и страховка – никак не связаны одно с другим, связь между ними существует только в его мозгу. Даже если когда-нибудь и свяжут их воедино, это уже не будет иметь значения, будет слишком поздно.

Он сказал себе – уже в который раз с тех пор, как покинул дом: никакие подозрения ничего не изменят. Все решает одно – бесследное исчезновение самолета, а стало быть, полное отсутствие каких-либо улик. И как ни удивительно, невзирая на свой последний промах, он вдруг почувствовал себя увереннее.

Он прибавил еще несколько мелких монет к лежавшей перед ним кучке денег, и вдруг произошло чудо: в одном из внутренних карманов нашлась пятидолларовая бумажка.

Уже не пытаясь больше скрыть волнение, Герреро воскликнул: – Вот, пожалуйста! Теперь должно хватить!

Оказалось даже, что остается еще почти на доллар мелочи сверх требуемой суммы.

Однако теперь и Банни начали одолевать сомнения. Клиент ждал, надо было проставить на страховом бланке сумму в триста тысяч долларов, а Банни колебалась.

Пока Герреро лихорадочно шарил по карманам, она внимательно наблюдала за ним и видела его лицо.

Странно, конечно, что человек улетает в Европу без гроша в кармане, но, в конце концов, это его личное дело – мало ли какие могут быть тому причины. Значительно больше насторожили Банни его глаза. Она уловила в них что-то, граничащее с отчаянием или безумием, а когда с человеком творится такое, Банни вполне могла это распознать. Она видела, как это бывает с людьми. Да и сама не раз находилась на грани отчаяния, хотя теперь ей и казалось, что годы бедствий отодвинулись куда-то в необозримую даль.

В компании, где работала Банни, существовали строгие правила, обязательные для всех сотрудников: если пассажир, страхующий свою жизнь перед полетом, казался неуравновешенным, был неестественно возбужден или пьян, страховой агент должен был сообщить об этом администрации соответствующей авиакомпании. Теперь перед Банни стоял вопрос: принадлежит данный случай к тем, о которых говорится в правилах, или нет?

Она не была в этом уверена.

Постоянно действующая инструкция страховых компаний не раз подвергалась обсуждению среди страховых агентов. Многих из них она возмущала, а иные просто игнорировали ее, считая, что их обязанность – страховать пассажиров, а заниматься психоанализом они не обучены и не нанимались. Некоторые пассажиры всегда нервничают перед полетом, как же можно, не имея специальной подготовки, распознать, где обычный страх, а где неуравновешенность, граничащая с ненормальностью? Сама Банни никогда не докладывала о пассажирах, находившихся во взвинченном состоянии; ей памятен был случай, когда одна служащая задержала в подобных обстоятельствах выдачу полиса клиенту, а тот оказался вице-президентом авиакомпании и был взволнован тем, что у его жены начались роды. И потом из-за этого возникла куча неприятностей.

И все же Банни продолжала колебаться. Чтобы скрыть свою нерешительность, она начала пересчитывать деньги, полученные от пассажира. Ей хотелось спросить Мардж, девушку, работавшую за соседней стойкой, не показалось ли ей, что с этим пассажиром что-то неладно. Но, по-видимому, Мардж ничего не заметила. Она энергично заполняла свой бланк – тоже спеша набрать побольше очков.

Наконец Банни приняла решение, подсказанное ей жизненным опытом. Да, жизненный опыт научил ее приспосабливаться к обстоятельствам, обуздывать праздное любопытство и не задавать ненужных вопросов. Задавая вопросы, невольно встреваешь в чужие дела, а именно этого и следует избегать, когда у человека своих проблем по горло.

И Банни не стала задавать лишних вопросов, тем самым разрешив одну из своих проблем – как выйти на первое место в конкурсе и получить электрическую щетку. Она застраховала жизнь Д. О. Герреро на время его полета в Рим на сумму в триста тысяч долларов.

Герреро отправил страховой полис по почте своей жене Инес и поспешил к выходу сорок семь, чтобы сесть в самолет, отлетавший в Рим.

13

Таможенный инспектор Гарри Стэндиш не слышал объявления о посадке в самолет, вылетающий рейсом два, но ему было известно, что такое объявление сделано. В таможенный зал эти объявления не транслировались, поскольку здесь находились лишь пассажиры, прибывшие из-за границы, а не наоборот, и поэтому Стэндиш получил свою информацию по телефону от «Транс-Америки». Он знал, что посадка на рейс два началась, что производится она через выход сорок семь и лайнер поднимется в воздух ровно в двадцать три ноль-ноль.

Стэндиш все время поглядывал на часы: он собирался подойти к выходу сорок семь, но не по служебной обязанности, а чтобы попрощаться с племянницей. Джуди, дочка его сестры, улетала на год в Европу для завершения образования, и Стэндиш обещал сестре, жившей в Денвере, проводить племянницу. Он уже посидел немного в главном зале ожидания с этой славной, уравновешенной восемнадцатилетней девушкой и сказал, что непременно найдет ее, чтобы попрощаться перед самым отлетом.

А пока что инспектор Стэндиш пытался довести до конца одно чрезвычайно нудное дело – на редкость беспокойный выдался у него сегодня денек.

– Вы совершенно уверены, мадам, что вам не следует внести кое-какие поправки в ваше заявление? – сдержанно спросил он костлявую даму весьма надменного вида, многочисленные чемоданы которой лежали раскрытыми на таможенном столе.

– Насколько я понимаю, вы предлагаете мне изобрести какие-то небылицы взамен чистой правды, которую я вам сказала, – раздраженно ответствовала дама. – Боже мой, вы все здесь так недоверчивы, так подозрительны. Право, можно подумать, что мы живем в полицейском государстве.

Гарри Стэндиш пропустил этот выпад мимо ушей, как полагалось видавшему виды таможенному чиновнику, и вежливо ответил:

– Я вам ничего не предлагаю, мадам. Я просто спросил, не желаете ли вы внести кое-какие поправки в заявление, сделанное вами по поводу этих вещей, платьев, свитеров и мехового жакета.

Дама – в паспорте она значилась как миссис Гарриет дю Барри-Моссмен, проживающая в Эванстоне и возвращавшаяся домой после месячного пребывания в Англии, Франции и Дании, – ответила ледяным тоном:

– Нет, и не подумаю. Более того, когда я расскажу адвокату моего мужа об учиненном мне допросе…

– Прекрасно, мадам, – сказал Гарри Стэндиш. – В таком случае не будете ли вы так любезны подписать этот бланк. Если желаете, я могу объяснить вам, для чего это необходимо.

Платья, свитеры и меховой жакет были разложены на открытых чемоданах. Меховой жакет – соболий – еще недавно красовался на плечах миссис Моссмен. Когда инспектор Стэндиш появился в таможенном зале у стола номер одиннадцать, он попросил миссис Моссмен снять жакет, чтобы можно было получше его рассмотреть. Несколько минут назад красная лампочка, вспыхнувшая на стенной панели возле входа в главный таможенный зал, послужила для Стэндиша сигналом. Каждому из таможенных столов соответствовала своя лампочка; когда она загоралась, это означало, что у того или иного дежурного таможни возникли затруднения и он нуждается в помощи старшего инспектора.

Сейчас молодой дежурный, первым имевший дело с миссис Моссмен, стоял рядом с инспектором Стэндишем. Большинство пассажиров, прибывших из Копенгагена на самолете ДС-8 Скандинавской авиакомпании, уже прошли таможенный досмотр и покинули зал, и только эта хорошо одетая американка всех задерживала, утверждая, что не приобрела в Европе ничего, кроме духов, кое-какой бижутерии и туфель. Всего на девяносто долларов, иными словами – на десять долларов меньше суммы, не облагаемой таможенным сбором. Однако молодой таможенник усомнился в ее правдивости, и он вызвал Стэндиша.

– С какой стати я должна что-то подписывать? – спросила миссис Гарриет дю Барри-Моссмен.

Стэндиш посмотрел на часы под потолком. Было без пятнадцати одиннадцать. Он еще мог успеть, покончив с делами этой дамы, попрощаться с племянницей, пока самолет не улетел. Он терпеливо разъяснил:

– Просто чтобы облегчить дело, мадам. Мы ведь просим вас только письменно подтвердить то, что вы уже сообщили нам на словах. Вы сказали, что эти платья были вами приобретены…

– Сколько же раз должна я повторять одно и то же? Я покупала их в Чикаго и в Нью-Йорке перед отъездом в Европу. Так же как и свитеры. А этот жакет – подарок и куплен в Соединенных Штатах. Мне подарили его полгода назад.

«И зачем только люди так поступают?» – недоумевал Гарри Стэндиш. Он ни секунды не сомневался, что утверждения этой дамы сплошная ложь.

Начать с того, что со всех платьев – а их было шесть, и все дорогие – были спороты ярлыки. Никто не сделает такой вещи без особой нужды. Женщины обычно гордятся марками фешенебельных фирм. К тому же покрой платьев был, несомненно, французский, так же как и мехового жакета, хотя к его подкладке и была довольно неумело пришита марка магазина «Сакс» с Пятой авеню. Однако пассажиры вроде миссис Моссмен не понимали, что квалифицированный таможенник и без фабричной марки может определить, где изготовлен тот или иной предмет. Покрой, швы, даже то, как вшита молния, – для наметанного глаза все равно что знакомый почерк и столь же явно выдают автора.