Текст книги "Колеса"

– Помню. И по-моему, я уже тогда объяснил тебе, что это не так просто. Автомобильные компании не разрешают своему персоналу иметь какие-либо дела с агентами. До того как что-либо предпринять, я обязан обратиться в конфликтную комиссию.

– А это сложно? Это может поставить тебя в затруднительное положение?

Адам помедлил. Ответ был однозначный: да, это поставит его в затруднительное положение. Чтобы выполнить то, о чем просит Тереза, надо тщательно изучить дело Стефенсена, познакомиться с его бухгалтерией и методами работы. Тереза, конечно, снабдит Адама всеми полномочиями, но существует ведь еще Адамова компания – его хозяин, а там могут посмотреть на это иначе. Прежде чем вступить в какой-либо контакт с агентом по продаже автомобилей, Адам обязан сообщить, что он собирается делать и почему. Ему придется поставить в известность Элроя Брейсуэйта, да, по всей вероятности, и Хаба Хьюитсона, и обоим – можно не сомневаться – эта идея не понравится. Доводы их будут просты. Человек, занимающий положение Адама, в состоянии оказать агенту по продаже услуги, которые могут иметь финансовые последствия. Поэтому и установлены на этот счет строгие правила во всех автомобильных компаниях. Постоянная конфликтная комиссия изучает подобного рода вопросы, включая вопрос о личных капиталовложениях сотрудников компаний и их семей, и ежегодно представляет руководству отчеты по форме, напоминающей ту, которую заполняют налогоплательщики. Люди, которые рассматривают это как вмешательство в личные дела, вкладывают капиталы на имя своих жен или детей и держат все в тайне. Но в общем-то правило это разумное, и сотрудники автокомпаний соблюдают его.

Значит, раздумывал Адам, ему придется пойти в комиссию и изложить свое дело. В конце-то концов лично он ведь ничего не выигрывает, а лишь защищает интересы вдовы и маленьких детей, а это вызовет сочувствие к его просьбе. Собственно, чем больше он думал, тем меньше, казалось, можно было ждать тут неприятностей.

– Я посмотрю, что можно сделать, сестренка, – сказал Адам в трубку. – Завтра же предприму кое-какие шаги у нас в компании, а там через неделю-другую, глядишь, и получу разрешение. Ты, конечно, понимаешь, что без этого я ничего предпринять не могу?

– Да, понимаю. И отсрочка не имеет значения. Главное – знать, что ты это для нас выяснишь. – В голосе Терезы звучало облегчение. Адам представил ее себе: легкая складочка на лбу, которая появлялась, когда она сталкивалась с какими-нибудь трудностями, сейчас, по всей вероятности, разгладилась, лицо осветилось теплой улыбкой, так радовавшей глаз. Сестра Адама принадлежала к тем женщинам, которые привыкли полагаться на мужчину и предоставлять ему решение проблем, хотя за последний год ей пришлось самой принимать необычно много решений.

– А какая часть акций этого предприятия принадлежала Клайду? – спросил Адам.

– Сорок девять процентов, и все акции у меня. Клайд вложил туда около двухсот сорока тысяч. Потому-то я так и волнуюсь.

– А имя Клайда фигурирует в лицензии?

– Нет. Только имя Смоки Стефенсена.

– Пришли ко мне все бумаги, включая те, которые ты получила при перечислении дивидендов, – велел он ей. – И напиши Стефенсену. Скажи ему, что я, по всей вероятности, скоро свяжусь с ним и что ты уполномочиваешь меня проверить, как обстоит дело. О’кей?

– Я все сделаю, и спасибо тебе, Адам, милый, огромное спасибо! Пожалуйста, передай привет Эрике. Кстати, как она?

– О, отлично.

Тем временем Эрика убрала со стола и устроилась в гостиной на диване, подобрав под себя ноги.

– Я сварила еще кофе, – указала она на столик, когда в гостиную вошел Адам.

– Спасибо. – Он налил себе кофе и вышел в холл за чемоданчиком с бумагами. Вернувшись, сел в кресло около догоравшего камина, открыл чемоданчик и стал вынимать из него бумаги.

– Что хотела Тереза? – спросила Эрика.

Адам в нескольких словах объяснил просьбу сестры и что от него требуется. И увидел, что Эрика недоуменно смотрит на него.

– Когда же ты собираешься этим заниматься?

– Ох, не знаю! Выкрою время.

– Но когда? Я хочу знать – когда?

– Если уж решил что-то сделать, время всегда можно найти, – не без раздражения сказал Адам.

– Тебе времени не выкроить. – Голос Эрики зазвучал напряженно. – Значит, надо отнимать его от чего-то или кого-то. Тебе же придется не раз съездить к этому агенту, так? Расспросить людей. Выяснить, как идут дела. Я ведь знаю, как ты за что-то берешься – всегда одинаково тщательно. Значит, на все это потребуется уйма времени. Так ведь?

– Наверное, – согласился он.

– И ты будешь этим заниматься в служебное время? Днем, в рабочие часы?

– По всей вероятности, нет.

– Значит, по вечерам и уик-эндам. А агенты по продаже автомобилей как раз в это время работают, верно?

– Нет, они не работают по воскресеньям, – отрезал Адам.

– Ну, возблагодарим судьбу и за это! – Эрика вовсе не собиралась сегодня так себя вести. Ей хотелось быть терпеливой, понимающей, любящей, но горечь вдруг затопила ее. И она вскипела – хоть и сознавала, что лучше было бы промолчать, но сдержаться не могла. – Может, этот агент и откроет свою лавочку в воскресенье, если ты его получше попросишь, если объяснишь, что у тебя еще осталось немного времени, чтобы посидеть дома с женой, но ты хотел бы занять и его чем-то – так почему бы не работой.

– Послушай, – сказал Адам. – Это же не работа, и я бы не стал этим заниматься по своей воле. Просто Тереза попросила.

– А почему бы не сделать что-нибудь, если просит Эрика? Или это уж слишком? Стой-ка, а почему бы тебе не использовать заодно и отпуск – ведь тогда ты мог бы…

– Не глупи, – сказал Адам. Он вынул из чемоданчика оставшиеся бумаги и стал их раскладывать перед собой. «Будто хочет отделиться от непосвященных заколдованным кругом, – подумала Эрика. – А в этот круг даже звук голоса проникает искаженный, слова звучат невнятно, смысл путается…»

Прав Адам. Она действительно глупо себя ведет. А сейчас еще и глупости какие-то выдумывает.

Она подошла к нему сзади, обходя полукруги бумаг, как ребенок, который, играя в «классики», старается не наступить на черту.

Эрика легонько обняла Адама за плечи, прижалась щекой к его лицу. Он не оборачиваясь похлопал ее по руке.

– Не мог я отказать сестренке. – Голос у Адама звучал примирительно. – Ну как бы я ей отказал? Будь все наоборот, Клайд так же поступил бы в отношении тебя, а может, даже сделал бы и больше.

Эрика вдруг поняла, что они поменялись настроениями. Она подумала: «А все-таки, значит, можно вступить в заколдованный круг. Может, все дело в том, что ты этого не ожидаешь, а потом вдруг ты – там».

– Я знаю, – сказала Эрика. – И я благодарна судьбе, что все не наоборот. – У нее было такое чувство, словно она секунду назад избавилась от собственной глупости и неожиданно очутилась в атмосфере нежности и взаимопонимания. – Просто, – мягко продолжала она, – мне иной раз так хочется, чтобы у нас с тобой все было как прежде. Ведь я совсем мало вижу тебя. – Она кончиками ногтей легонько почесала у него за ушами, чего давно уже не делала. – Я ведь по-прежнему люблю тебя. – И ей так хотелось добавить: «Пожалуйста, ну пожалуйста, давай будем сегодня вместе!» Но она этого не добавила.

– Я тоже не изменился к тебе, – сказал Адам. – Для этого нет никаких оснований. И я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о нынешней полосе в наших отношениях. Возможно, после того, как «Орион» запустят в производство, у меня появится больше времени. – Однако произнес он это без убежденности. Оба они уже знали, что после «Ориона» будет «Фарстар» – модель, которая, по всей вероятности, потребует еще больше времени. Взгляд Адама невольно снова обратился к бумагам.

Эрика сказала себе: «Не спеши! Не наседай!» А вслух произнесла:

– Пока ты будешь этим заниматься, я, пожалуй, пройдусь. Что-то захотелось проветриться.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Она мотнула головой.

– Лучше заканчивай поскорее. – Она знала, что если он сейчас оставит работу, то либо снова засядет за бумаги поздно ночью, либо встанет утром ни свет ни заря.

Адам вздохнул с явным облегчением.

Выйдя из дому, Эрика плотно запахнула замшевый жакет и решительно зашагала по улице. На голову она набросила шарф. Воздух был холодный, хотя ветер, весь день трепавший город автомобилей, стих. Эрика любила гулять по вечерам. Она привыкла к этому на Багамских островах и продолжала и здесь следовать привычке, хотя друзья и соседи не раз предупреждали ее, что за последние годы преступность в Детройте резко возросла и теперь даже в пригородах – Бирмингеме и Блумфилд-Хиллз, – где еще недавно преступность почти отсутствовала, участились случаи ограбления с применением насилия, а иной раз и огнестрельного оружия.

Но Эрика полагалась на удачу и продолжала гулять по вечерам.

Хотя ночь стояла темная – звезды и луну затягивали облака, – но из домов вдоль озера Куортон падало достаточно света, и Эрике видна была дорога. В окнах домов, мимо которых проходила Эрика, порой мелькали человеческие фигуры. Интересно, думала она, как живут эти семьи, что их окружает, какие у них разочарования, непонимания, конфликты, проблемы? У всех что-нибудь да не так – разница лишь в степени неприятностей. А как живут супружеские пары за этими стенами в сравнении с ней и Адамом?

Большинство соседей были автомобилестроителями, и в последнее время у них стало обычаем менять жен. Американские законы о налогах облегчали дело, и многие высокооплачиваемые чиновники обнаружили, что можно добиться свободы, заплатив большую сумму отступного, которая потом никак не отразится на бюджете. Отступное выплачивается из сверхприбылей – значит, ты просто отдашь бывшей жене то, что должен был бы отдать правительству в виде налога. Некоторые меняли жен уже дважды.

О потерпевших крах браках знали все. Но существовали еще и многолетние романы, выдерживавшие испытание временем. Эрика мысленно перебрала широко известные в Детройте имена: Риккардо, Герстенберги, Кнудсены, Якоккасы, Роши, Брамблетты, многие другие. Были и удачные вторичные браки – Генри Форд, Эд Коул, Рой Чейпин, Билл Митчел, Пити и Конни Эстес, Джон Дилорин. Все, как всегда, зависит от людей.

Эрика погуляла с полчаса. Когда она повернула назад, пошел мелкий дождь. Она подставила дождю лицо – по нему потекли струйки, но все равно было приятно.

Она тихонько вошла в дом, чтобы не потревожить Адама, который по-прежнему сидел в гостиной, углубившись в свои бумаги. Поднявшись наверх, Эрика вытерла мокрое лицо, расчесала волосы, потом сняла костюм и надела только что купленную ночную рубашку. Критически оглядев себя, она поняла, что бежевый прозрачный нейлон идет ей куда больше, чем она представляла себе в магазине. Затем она накрасила губы оранжевой помадой и щедро опрыскала себя духами «Норелл».

Подойдя к двери в гостиную, она крикнула Адаму:

– Ты еще долго?

Он поднял на нее глаза и тотчас снова уткнулся в бумаги, лежавшие в голубой папке, которую он держал в руках.

– Наверное, с полчаса.

Адам и внимания не обратил на прозрачную ночную рубашку – где уж ей конкурировать с папкой, на которой большими буквами было написано: «Статистический прогноз учета легковых и грузовых автомобилей в отдельных штатах». Надеясь, что духи окажутся более эффективными, Эрика подошла к нему сзади, но он лишь чмокнул ее, пробормотав при этом: «Спокойной ночи. Меня не жди». Ей подумалось, что она вполне могла надушиться камфарным маслом.

Она легла в постель, но простыней и одеялом не накрылась – она ждала, чувствуя, как нарастает желание. Стоило ей закрыть глаза, и она видела рядом Адама…

Наконец Эрика открыла глаза. Будильник у кровати показывал, что с тех пор, как она легла, прошло не полчаса, а целых два. Был уже час ночи.

Вскоре на лестнице раздались шаги Адама. Он вошел, зевая, буркнул: «Господи, до чего я устал!» – сонно разделся, залез в постель и почти тотчас уснул.

Эрика молча лежала рядом – сон был далек от нее. Потом она попыталась представить себе, что вот она снова идет по улице и мелкий дождь падает ей на лицо.

9

На другой день, после того как Адаму и Эрике Трентон не удалось преодолеть все углублявшуюся между ними пропасть; после того как Бретт Дилозанто снова уверовал в «Орион», однако стал колебаться, стоит ли ему, как художнику, посвятить себя автомобилям; после того как Барбара Залески утопила свою досаду в мартини, а ее отец, Мэтт Залески, прожил еще один напряженнейший рабочий день, в Детройте произошло одно весьма незначительное событие, которое никак не было связано с этими пятью людьми, но которое через месяцы повлияет на их жизнь и на их поступки.

Время: 20 час. 30 мин. Место: Третья авеню в центре города близ Брейнарда. У тротуара стоит пустая полицейская машина.

– Ну-ка поворачивай свою черную задницу к стене! – скомандовал белый полисмен. Держа фонарик в одной руке и пистолет в другой, он провел лучом фонарика по Ролли Найту, осветив его с ног до головы. Тот замигал и замер. – А теперь поворачивайся. Руки на голову! Да быстрее, проклятый ворюга!

Пока Ролли Найт выполнял приказание, белый полисмен сказал своему черному коллеге:

– Ну-ка обыщи эту свинью!

Молодой негр в истрепанной одежде бесцельно слонялся по Третьей авеню, когда к тротуару подкатила полицейская патрульная машина, из которой с пистолетами наготове выскочили два блюстителя порядка. Негр попробовал было воспротивиться:

– Что я сделал? – И захихикал, когда второй полицейский быстро провел руками по его ногам и телу. – Эй, слушай, щекотно же!

– Заткнись! – сказал белый полисмен. Это был старый служака с жестким взглядом и большим животом, образовавшимся за годы, которые он провел в патрульной машине. Он уже давно надзирал за этим районом и в часы дежурства не давал себе передышки.

Черный полисмен, который был помоложе и, соответственно, не имел такого стажа, опустил руки.

– С ним полный о’кей. – И шагнув к своему белому напарнику, тихо спросил: – А какая разница, черная у него задница или белая?

Белый полисмен испуганно посмотрел на него. Они так стремительно выскочили из патрульной машины, что он совсем забыл – ведь сегодня с ним был не обычный белый напарник, а черный.

– А черт! – сказал он. – Не надо выдумывать. Хоть ты и такого же цвета, нечего ставить себя на одну доску с этой падалью.

– Спасибо и за это, – сухо сказал черный полисмен. Хотел было что-то добавить, но удержался. Вместо этого он сказал человеку, стоявшему у стены: – Можешь опустить руки и повернуться.

Ролли Найт выполнил приказание.

– Ты где был последние полчаса, Найт? – хрипло спросил его белый полисмен. Он знал Найта по имени не только потому, что часто видел его в этом районе города, но и по полицейским досье, где значилось, что Найта дважды сажали в тюрьму, причем один раз он сам арестовал его.

– Где я был? – Молодой негр несколько пришел в себя от первоначального шока. Хотя щеки у него ввалились и вид был тощий, изголодавшийся, глаза глядели смело – не скажешь, что слабак: в них светилась ненависть. – Ублажал одну белую красотку. Имени ее я не знаю, только она говорит, что ее старик уже ничего не может. Вот она и приходит сюда, когда ей приспичит.

Белый полисмен шагнул к нему. Вены на его лице вздулись. Ему так хотелось изо всей силы съездить рукояткой пистолета по этой исполненной презрения, наглой физиономии. Потом он сможет сказать, что Найт первым ударил его, а он только защищался. Напарник подтвердит, что так оно и было, – в этом они всегда друг друга поддерживали. Только вот, вдруг вспомнил он, сегодня-то его напарник сам из этих, так что потом неприятностей, пожалуй, не оберешься. И полисмен сдержался, зная, что найдет время и место, чтобы разделаться с этим наглецом.

– Не испытывай судьбу, – буркнул черный полисмен Ролли Найту. – Лучше скажи, где ты был.

Молодой негр сплюнул на тротуар. Полицейский – это враг, какой бы ни был у него цвет кожи, а черный – тем более, потому что он прислужник белых. И все же он ответил:

– Вон там, – указав на бар в подвале на противоположной стороне улицы.

– И сколько же ты там был?

– Час. А может, два или три. – Ролли Найт пожал плечами. – Не будешь ведь следить по часам.

– Проверить? – спросил черный полисмен напарника.

– Да нет, только время зря терять. Они, конечно, скажут, что он там был. Все они врут как черти.

– В любом случае, чтобы за это время добраться с Западной стороны сюда, на Третью авеню, ему понадобились бы крылья, – заметил черный полисмен.

Оперативное сообщение поступило всего несколько минут назад по рации, которая находилась у них в полицейской машине. В восемнадцати кварталах отсюда, близ Дома Фишера, только что произошло ограбление. Двое вооруженных бандитов скрылись, укатив в седане последней марки.

А несколько секунд спустя патруль увидел Ролли Найта, шагавшего по Третьей авеню. Хотя едва ли человек, шедший здесь, мог совершить ограбление в центре города, тем не менее белый полисмен, узнав Найта, велел остановить машину и выскочил из нее, и его напарнику ничего не оставалось, как выйти тоже. Черный полисмен знал, почему они так себя повели. Сообщение об ограблении давало право «останавливать и обыскивать», а его напарник любил останавливать людей и грозить им, когда знал, что может выйти сухим из воды, – и, конечно, чисто случайно останавливал только черных.

Черный полисмен был уверен, что существует взаимосвязь между жестокостью и грубостью его напарника, о чем было хорошо известно в полиции, и страхом, наваливавшимся на него, когда он патрулировал в черном гетто. У страха есть свой запах, и черный полисмен уловил этот запах, когда сидевший рядом с ним белый услышал по телефону об ограблении и когда они выскочили из машины, да и сейчас. От страха подлый человек может стать – да и становится – еще подлее. А если к тому же у него есть власть, он может превратиться в дикаря.

Нельзя сказать, чтобы страх в этих местах был диковинкой. Более того, лишь тот детройтский полисмен не был знаком со страхом, который вообще ничего не знал и у которого отсутствовало воображение. В этом гетто, где был самый высокий по стране процент преступности, на полицейских выливалась вся ненависть, в них часто летели кирпичи, ножи, пули. Когда от быстроты реакции зависит жизнь, естественно испытывать страх, а также быть подозрительным, осторожным, стремительным в движениях при появлении опасности или ее видимости. Ведь это все равно как на войне, причем полиция в этой войне находится на передовой. И как в любой войне, приятные стороны человеческого характера – вежливость, умение проникнуть в чужую душу, терпимость, доброта – перестают существовать, тогда как неприязнь, часто с обеих сторон обоснованная, разжигается и возрастает.

Однако были такие полицейские – и черный полисмен знал таких, – которые хоть и испытывали страх, но продолжали вести себя пристойно. Они понимали, что времена изменились, понимали настроение черных, их разочарования, знали, скольким несправедливостям они на протяжении истории подвергались. Такого рода полицейские, белые или черные, старались притушить войну, однако в какой мере это им удавалось, трудно сказать, поскольку их было немного.

Недавно назначенный шеф полиции Детройта был за то, чтобы полицейские вели себя умеренно, и вообще стремился поднять уровень своих подчиненных. Однако дело-то он имел с довольно большим контингентом полицейских, которые из страха и укоренившихся предрассудков были самыми настоящими расистами, как, например, вот этот белый полисмен.

– Где ты работаешь, жалкая твоя душа? – спросил он Ролли Найта.

– Да вроде как вы. Не работаю – просто время убиваю.

Лицо полицейского снова побагровело от гнева. Его черный коллега сразу почувствовал, что, не будь он здесь, тот с удовольствием расквасил бы физиономию этому молодому худосочному негру, скалившему сейчас зубы.

– А ну проваливай! – сказал ему черный полисмен. – Слишком ты что-то широко рот разеваешь.

Уже сев в патрульную машину, его напарник все не мог успокоиться.

– Я еще прихвачу этого негодяя, дай только срок.

И черный полисмен подумал: «Так оно и будет – может, завтра или послезавтра, когда выйдет на работу твой напарник, и уж он-то на все закроет глаза, если ты изобьешь этого малого, или арестуешь, или пришьешь ему дело». А сколько было таких случаев сведения счетов!

– Одну минуточку! – повинуясь внезапному импульсу, сказал черный полисмен, сидевший за рулем. – Я сейчас вернусь.

А Ролли Найт тем временем уже отошел ярдов на пятьдесят.

– Эй ты!

Черный парень обернулся; полицейский поманил его и сам пошел ему навстречу.

Нагнав Ролли Найта, черный полисмен с угрожающим видом пригнулся к нему. Однако голос его звучал мирно:

– Мой напарник решил тебя прижать – и прижмет. Ты дурак – зачем тебе понадобилось рот разевать. И я, собственно, вовсе не обязан защищать тебя. Но я тебя предупреждаю: побудь в тени, а еще лучше – мотай из города, пока старик не остынет.

– Ах ты, негритянский Иуда! Да с какой стати я должен тебя слушать?

– Ни с какой. – Полисмен передернул плечами. – Что ж, пусть будет, как будет. Моей шкуры это не коснется.

– Как я отсюда уберусь-то? Где мне взять колеса? Чем кормиться? – Хотя Найт и произнес это с издевкой, но уже менее враждебным тоном.

– Тогда не уезжай. Просто держись в тени, как я сказал.

– Ведь тут это нелегко, малый.

Да, это, как отлично знал черный полисмен, было нелегко. Нелегко остаться незамеченным в течение целого долгого дня и долгой ночи, когда кто-то ищет тебя, а другие знают, где ты. Информацию получить нетрудно, если знать ходы и выходы: достаточно кого-то задержать, кому-то что-то пообещать или пригрозить. Преданность здесь не процветала. А вот если хоть на время убраться куда-то, это уже легче. И полисмен спросил:

– А почему ты не работаешь?

Ролли Найт осклабился.

– Ты же слышал, что я сказал этой жирной свинье, твоему дружку…

– Прекрати болтать. Работать хочешь?

– Может быть. – Но за этими словами скрывалась убежденность в том, что возможность трудоустройства для таких людей, как Ролли Найт, крайне ограничена.

– Автомобильные компании набирают людей, – сказал черный полисмен.

– Бордель.

– Там работает много черных.

Ролли Найт угрюмо пробурчал:

– Я раз попробовал. Какой-то белый гад ответил мне «нет».

– Попробуй еще раз. Вот. – И черный полисмен достал из кармана куртки карточку, которую накануне вручил ему знакомый из бюро по найму. На карточке были указаны адрес бюро, фамилия сотрудника и часы приема.

Ролли Найт смял карточку и сунул ее в карман.

– Ежели душа захочет, детка, спущу в сортир.

– Поступай как знаешь, – сказал черный полисмен. И направился назад, в машину.

Белый напарник подозрительно посмотрел на него:

– Ты чего там с ним валандался?

– Остудил его немного, – коротко ответил тот, но распространяться не стал.

Черный полисмен вовсе не хотел, чтобы ему начали читать мораль, не хотел он и препираться – во всяком случае, сейчас. Хотя население Детройта было на сорок процентов черное, полиция до недавнего прошлого продолжала оставаться на сто процентов белой, да и теперь в полицейском управлении продолжали господствовать старые традиции. После бунтов 1967 года под влиянием общественности в Детройте стало больше черных полисменов, но все равно не так много, как белых, они не занимали высоких постов и не обладали достаточным влиянием, чтобы противостоять могучей Ассоциации полицейских офицеров Детройта, в которой господствовали белые, а также не могли быть уверенными, что, если возникнет спор между черным и белым, он будет решен по справедливости.

Словом, патруль поехал дальше в атмосфере враждебности и неуверенности, отражавшей расовые настроения, господствовавшие в Детройте.

Бравада у людей, как черных, так и белых, часто бывает лишь внешней, и Ролли Найт в глубине души был очень напуган.

Он боялся белого полицейского, которого неразумно вздумал поддразнить, и только теперь осознал, что слепая, неистребимая ненависть возобладала в нем над элементарной осторожностью. Но еще больше боялся он снова попасть в тюрьму, ибо, если его потянут в суд, не миновать ему долгой отсидки. У Ролли ведь уже было три привода и два тюремных заключения, так что теперь, если с ним что-нибудь случится, никакой пощады не жди.

Только черный в Америке знает всю беспредельность поистине животного отчаяния и унижения, до какого может довести тюрьма. Да, конечно, это правда – с белыми заключенными часто плохо обращаются, и они тоже страдают, но их не терзают так последовательно и бесконечно, как черных. Правда и то, что одни тюрьмы лучше, другие хуже, но это все равно что сказать: в одних частях ада на десять градусов жарче или холоднее, чем в других. В какую бы тюрьму ни попал черный человек, он знает, что ему не избежать оскорблений и унижений и что жестокость, нередко приводящая к серьезным увечьям, является такой же нормой, как отправление естественной надобности. Если к тому же узник, как Ролли Найт, слаб здоровьем – частично от рождения, а частично от многолетнего недоедания, – его мучения непомерно возрастают.

Страх у молодого негра усиливался еще и оттого, что он знал: если полиция произведет обыск в его комнате, она обнаружит немного марихуаны. Он и сам покуривал, но в основном перепродавал, и хотя доходы были незначительны, их все же хватало на еду, а он, с тех пор как несколько месяцев назад вышел из тюрьмы, пока не нашел себе другого источника пропитания. Но полиции достаточно обнаружить марихуану, чтобы завести дело и потом засадить его за решетку.

Поэтому поздно ночью Ролли Найт, волнуясь и нервничая – а вдруг за ним уже следят, – выбросил марихуану на пустыре. Так что теперь и те жалкие средства к существованию, которые у него были, исчезли.

Потому-то на следующий день он и разгладил карточку, полученную от черного полицейского, и отправился в центр города, где находилось бюро по найму автомобильной компании. Отправился он туда без всякой надежды на удачу, потому что (и в этом состоит невидимая пропасть, отделяющая «неимущих и никогда не имевших», вроде Ролли Найта, от «имущих», в том числе и от тех, кто тщетно пытается понять своих менее удачливых собратьев)… потому что он давно уже во всем разуверился и даже понятие «надежда» перестало для него существовать.

Пошел он в бюро по найму еще и потому, что делать ему больше было нечего.

Дом близ Двенадцатой улицы, как и большинство других в этом мрачном «черном дне» города, был грязной развалюхой с выбитыми окнами – лишь некоторые из них были заделаны изнутри досками, чтобы защитить обитателей от непогоды. До недавнего времени дом этот стоял пустой и быстро разрушался. Хоть его и подлатали и кое-как подкрасили, тем не менее он продолжал разрушаться, и люди, работавшие там, выходя из него вечером, не знали, найдут ли его в целости утром.

Однако старый этот дом, как и два других, выполнял важную функцию. Это был своего рода форпост компании по найму неквалифицированной рабочей силы.

Вопрос о необходимости как-то занять людей встал в повестку дня после волнений в Детройте, и созданная программа найма неквалифицированных людей была попыткой обеспечить работой коренное население, главным образом черных, которые на протяжении многих лет трагически не могли найти себе применения. Дело начали автомобильные компании. Остальные последовали их примеру. Естественно, автомобильные компании утверждали, что поступают так из альтруизма, и, лишь только программа по найму была развернута, реклама начала восхвалять больших боссов, заботящихся-де о народе. Однако циничные наблюдатели утверждали, что автомобильная промышленность до смерти боится, как бы атмосфера бунтов не сказалась на бизнесе. Когда в 1967 году дым от подожженного восставшими города достиг штаб-квартиры «Дженерал моторс» (а он ее достиг) и пламя пожаров стало подступать к центру, стало ясно, что какие-то меры приняты будут. Так оно и вышло, только первые шаги сделал «Форд».

Что бы ни послужило поводом для создания такой программы, все были согласны с тем, что это – дело хорошее. И следовало начать ее еще двадцать лет назад. Однако, не случись в 1967 году бунтов, к ней, возможно, так никогда и не приступили бы.

В общем – с ошибками и просчетами, – дело пошло. Автомобильные компании снизили свои требования и стали принимать на работу даже тех, кого раньше считали абсолютно непригодными. Естественно, некоторые тут же отсеивались, но многие удерживались на работе, доказывая тем самым, что людям надо только дать шанс. К тому времени, когда Ролли Найт явился в бюро по найму, и наниматели, и нанимаемые уже многое успели понять.

Он сидел в приемной, где, кроме него, было еще человек сорок – мужчин и женщин. Все сидели на расставленных рядами стульях разного – как и посетители – вида и размера, если не считать того, что все посетители были черные. Почти никто не разговаривал. Ролли Найт прождал целый час. И даже задремал, следуя благоприобретенной привычке, помогавшей ему прожить ничем не занятый день.

Когда наконец его впустили в кабину для собеседования – а таких было отгорожено с полдюжины вдоль одной из стен зала, – он еще не совсем проснулся и широко зевнул прямо в лицо сидевшему за столом сотруднику.

Сотрудник, немолодой круглолицый черный мужчина в очках с роговой оправой, в спортивной куртке и темной рубашке без галстука, любезно произнес:

– Ждать всегда утомительно. Мой отец, бывало, говорил: «Человек куда больше устает, когда сидит, чем когда дрова колет». Поэтому-то я в своей жизни немало наколол дров.

Ролли Найт взглянул на его руки.

– Но сейчас, видать, вы их не много колете.

– Да, вы правы, – согласился сотрудник. – Но за это время мы еще кое-чего добились. Теперь черный человек наблюдает и думает. А вот вы хотите колоть дрова или заниматься не менее тяжелой работой?

– Не знаю. – Ролли начал удивляться, зачем он вообще сюда пришел. Вот сейчас они выяснят, что он сидел в тюрьме, и на этом будет поставлена точка.

– Но ведь вы же пришли сюда, потому что хотите получить работу? – Сотрудник компании пробежал глазами желтую карточку, заполненную секретаршей. – Так, мистер Найт?

Ролли кивнул. Он был потрясен тем, что его назвали «мистер». Он просто не мог припомнить, когда в последний раз к нему так обращались.

– Тогда давайте начнем с ваших анкетных данных. – И сотрудник положил перед собой бланк. Теперь при найме человек, поступающий на работу, не должен был сам заполнять анкету. В прошлом многих, с трудом умевших читать или писать, заворачивали из-за того, что они не могли выполнить элементарного требования современного общества: заполнить анкету.