Текст книги "Знаменитые и великие скрипачи-виртуозы XX века"

«В “Чаконе” Баха Борис Гольдштейн ясно показал гениальную архитектуру этого монументального произведения, тематическую наполненность вариаций и их ритмические, мелодические и гармонические преобразования – это было настоящее новое их сотворение» («Новая газета», Антверпен, май 1984 года).

«В репертуаре его были все шесть Сонат Баха для скрипки соло, оба Концерта для скрипки и камерного оркестра, Бранденбургские Концерты, Сонаты для скрипки и чембало и другие сочинения. Достойно упоминания, что замечательный певец Иван Семёнович Козловский избрал Гольдштейна в качестве своего партнёра для исполнения партии скрипки в Кантате Баха №143– “Хвали Господа, душа моя”. Это был не единственный случай сотрудничества – они нередко выступали в совместных концертах» (Я. Сорокер).

«Соната Бетховена № 1 была исполнена с самого начала сдержанным и чистым звучанием. В интерпретации Адажио было переданы глубокие чувства, а в контрастном с ним Скерцо мы услышали народные, почти фольклорные характерные акценты, которые то и дело возникали в этой части» («Идела», Гранада, янв. 1980 г.)

Рецензий, подобных этим отрывкам, великое множество. Яков Сорокер отмечал в своей книге, что репертуар, с которым выступал Гольдштейн, как в СССР, так и за годы своей жизни в Германии, был исключительно широк и многообразен. Одним из самых любимых композиторов артиста был Эрнест Блох. Он постоянно включал в свои программы его Сонату для скрипки и ф-но, а также его Сюиту, частью которой является всемирно известная и популярная пьеса «Баал Шем». Один рецензент усмотрел в исполнении Гольдштейна и его дочери Юлии в Сонате Блоха убедительно-выявленные «стародавние еврейские мотивы», «мудрый голос древней еврейской музыки». «Это сочинение сродни рапсодии “Шеломо” Эрнста Блоха, в её музыке как бы скрыта история страданий и бедствий», – писал немецкий критик П. Экерлин.

Сочинения композиторов Пуленка, Онеггера, Шимановского, Бартока, Чайковского, Шуберта, Шумана, Виртуозная музыка Сарасате, Венявского Паганини, Крейслера, концертные обработки Хейфеца пьес Гершвина, Равеля, Дебюсси – пожалуй, трудно назвать то, чего Борис Гольдштейн бы не играл!

В 1958 году ректор Московской Консерватории А.В.Свешников дирижировал «Реквиемом» Моцарта в Большом Зале Консерватории. В этом же концерте участвовал Борис Гольдштейн, исполнявший Концерт для скрипки с оркестром Моцарта №5. Свешников, услышав это исполнение, подошёл в антракте репетиции к Гольдштейну и спросил: «А почему вы, собственно, у нас не преподаёте?». «Я бы хотел сам спросить вас об этом, Александр Васильевич», – ответил Гольдштейн. Вскоре ректор пригласил его к себе и попросил представить ему характеристики от профессоров Консерватории. Излишне говорить, что ни Ямпольского, ни Цейтлина уже не было в живых.

Ни один из профессоров не захотел дать своей рекомендации! Что это было – страх конкуренции? Страх иметь рядом скрипача такого дарования? А ведь он уже имел опыт педагогической работы в Музыкальном Училище при Консерватории. Только там ему и разрешали работать…

Помню, как весной 1958 года мой профессор Д.М. Цыганов, узнав, что Свешников думает пригласить Гольдштейна в Консерваторию, вылетел из класса, метеором промчавшись по всем скрипичным аудиториям. Через полчаса он вернулся в свой класс успокоенным. Дело было сделано… Все эти люди, преподавшие тогда в Консерватории полагали, наверное, что они навсегда «похоронили» Гольдштейна как педагога! Рано радовались… Не хочется сегодня попусту расстраивать читателей списком тех, кого зачисляли в Консерваторию в те годы в качестве преподавателей скрипки… Прошло, правда довольно много лет, но вот Гольдштейн выигрывает открытый конкурс в Высшей Музыкальной Школе Вюрцбурга в Германии. После исполнения сольной программы руководство Высшей школы немедленно зачислило Гольдштейна профессором Школы, даже без обычного в таких случаях открытого урока – «мастер-класса». Так жизнь, наконец, поставила всё на свои места, но ведь если бы Гольдштейн не эмигрировал, то никогда бы не имел возможности преподавать в высшем учебном заведении!

Надо отметить, что в одной из самых первых рецензий на концерт Гольдштейна, почти сразу по прибытии в Германию, уже цитируемая влиятельная газета «Франкфуртер Альгемайне» писала (17 февраля 1975 года):

«Скрипичная игра такого уровня и вправду нечто экстраординарное. …Выдающийся масштаб его скрипичного мастерства стал очевидным. Его звук обладает невероятной способностью к изменениям тембра, динамических оттенков… В серьёзно-сосредоточенном обаятельном исполнителе можно иногда заметить педагога. Так воздействует его игра, которая никогда не звучит академично, без внутренней напряженности, продумана до мельчайших деталей. Субъективное и даже эксцентричное отступают назад перед полным доверием к его певучему скрипичному звуку и логике интерпретации».

«Для концертной жизни нашей страны скрипичные качества Бориса Гольдштейна могли бы стать большим выигрышем и Hochschule (Консерватории – А.Ш.) могли бы также выиграть, имея такого педагога… Его педагогические качества подтвердили его многочисленные ученики, одним из которых был Захар Брон – Лауреат Брюссельского Конкурса 1971 года».

В то время Захар Брон ещё жил в Новосибирске, где преподавал в местной Консерватории, а в середине 80-х и сам выехал из СССР со всем своим классом, среди которого были тогда два ещё совсем молодых ученика – Вадим Репин и Максим Венгеров, ставшие сегодня одними из сильнейших скрипачей мира своего поколения. Они – своего рода музыкальные «внуки» Бориса Гольдштейна. А слова рецензии из «Франкфуртер Альгемайне» оказались провидческими – именно так и произошло – деятельность выдающегося артиста была исключительно плодотворной на протяжении всей его жизни на Западе. Увы, только слишком короткой – всего лишь около полутора десятилетий…

Класс профессора Гольдштейна сразу привлёк к себе многих талантливых молодых скрипачей, среди которых, кроме немецких, были студенты из разных стран мира – США, Швеции, Голландии, Люксембурга, Бельгии, Болгарии, Венгрии. Были, конечно, и дети наших эмигрантов, осевших в Америке, Германии и других странах.

Борис Гольдштейн, по мнению некоторых его учеников, не был педагогом-теоретиком, но скорее педагогом-артистом. Так его ученик Александр Межибовский, преподаватель ряда американских университетов, писал:

«На уроке Б. Гольдштейн всегда с инструментом. Он умеет увлечь ученика… Вместе с тем, он ни в какой мере не “педагог-диктатор”. Напротив, он побуждает ученика проявить инициативу, выдумку, воображение… Вот почему одни и те же произведения ученики интерпретируют по-разному, ибо они разные художественные личности!

Нельзя не сказать о чисто человеческих качествах Бориса Эммануиловича. По отношению к нам, его ученикам, он проявляет трогательную заботу, интересуется бытом, трудностями, старается помочь, дать добрый совет. Стоит ли говорить насколько мы благодарны ему за всё, что он нам дал» (Я. Сорокер. «Борис Гольдштейн»).

Ученица Гольдштейна – Ирина, его жена и мужественный помощник в течение почти трёх десятилетий их совместной жизни, сама превосходный педагог, рассказала автору этих строк, что, по её мнению, Гольдштейна нельзя назвать только «педагогом-артистом». «Он был в курсе всего комплекса сложных методических проблем скрипичной игры, читал специальную литературу в России, и в Германии, был в курсе новых идей, как в методике, так и в области репертуара, стиля, ощущения студента на эстраде и его психологического состояния». Если это не было заметно некоторым его ученикам, то лишь свидетельствовало о несомненно высоком мастерстве Гольдштейна-педагога.

Уже во втором сезоне отчётный концерт класса Гольдштейна не мог вместить всех желающих принять в нём участие. Пришлось организовать два вечера – концерта питомцев его класса. Местная газета «Майн пост» в Вюрцбурге писала, что уровень игры его студентов был «замечательным, а некоторые достижения заслуживают определения – “высшее качество”. Первая часть Концерта Брамса, исполненная Эдуардом Вульфсоном так зрело во всех отношениях, что публика затаила дыхание… К этому он исполнил и 3 Каприса Паганини. Выдающимся было и выступление Дагмар Ферле, сыгравшей весь Концерт Мендельсона, а также Александра Скворцова, представившего два сочинения высшей трудности – фантазию “Кармен” и знаменитый парафраз Г. Эрнста на темы пьесы Шуберта “Лесной царь”. С лучшей стороны показали себя Аннетта Леммер с её грациозным исполнением 1-й части «Весенней Сонаты» Бетховена и Фолькер Буркхард, сыгравший в благородном стиле 1-ю часть Концерта Бруха. Многообещающий талант показали также Кацусимо Гамо, Иштван Сентеи, Бригитта Шрайнер, Фриц Менцель и Матиас Фишер. Публика много аплодировала всем участникам…» («Main Post» Wurzburg, 2/5, 1978). Читая эти отзывы критики, отчётливо видятся труд и душа, вложенные в своих студентов их учителем, его собственный артистизм, мастерство и любовь музыке. Большинство из них уже учились, конечно, у других педагогов, иногда даже и знаменитых в Европе.

Вот ещё одно свидетельство успеха одной из его студенток:

«Триумфальный успех Ингрид Хаус»

16-летняя скрипачка Ингрид Хаус заслужила у публики огромный успех своим исполнением соль-минорного Концерта Бруха. Молодой артистке, которая училась раньше у Э. Гертлера (известный бельгийский скрипач и педагог – А. Ш.), а теперь у Б. Гольдштейна в Вюрцбургской Хох Шуле, хорошо подходят патетически-эффектная выразительность этого Концерта, который она исполнила виртуозно и с большим подъёмом с оркестром Баден-Бадена. Она никогда не переходила при этом рамки хорошего вкуса… Её звук поёт даже в самых высоких позициях. …Страстные, рапсодические сольные вступления демонстрировали силу, которая была удивительной для 16-летней. Молодая скрипачка своей свежестью сумела смягчить сентиментальный привкус этого Концерта, не отяжеляла элегические места излишней меланхолией. Очень темпераментная артистка, и можно надеяться, что она со своим воодушевлением и блеском игры будет подниматься по ступеням успеха». («Neue Nachrichten», Juli 31 1979, Baden-Baden.)

Ученики Бориса Гольдштейна очень скоро стали завоёвывать премии на международных Конкурсах скрипачей. Впоследствии они заняли престижные места в симфонических оркестрах Европы и Америки, на концертной эстраде, в университетах и консерваториях. Здесь следует назвать его ученика Константина Стоянова, родившегося в Болгарии, бывшего впоследствии одним из концертмейстеров Метрополитен Оперы в Нью-Йорке, одного из ведущих скрипачей того же оркестра Владимира Баранова, Ольгу Нодель – победительницу нескольких Конкурсов скрипачей, ныне концертмейстера оркестра Гейдельберга, Ференца Бабари – концертмейстера Оперного оркестра Нюрнберга, Владимира Зизкинда (Манхэттенская Школа Музыки), Ольгу Янович (Левинскул, Вашингтон, США) Михаель Зикульский (ныне преподаёт в своей Альма матер – Вюрцбургской Хох Шуле).

Этот краткий список даёт представление о мастерстве Гольдштейна-педагога. Успех педагогической работы музыканта лучше всего отражает диапазон профессиональных возможностей его студентов – от камерных исполнителей в квартетах и трио, концертмейстеров оркестров, до преподавателей и солистов. Борис Гольдштейн плодотворно трудился в качестве профессора Высшей Музыкальной Школы Вюрцбурга, его работа была по достоинству оценена специалистами. Он часто приглашался в жюри Международных Конкурсов, а также для проведения открытых уроков в различных Консерваториях Европы. Всё это было бы немыслимо, если бы в 1974 он с семьёй не покинул СССР. Выбор свободы в 54-летнем возрасте был мужественным актом.

В 1984 году Борис Гольдштейн посетил Нью-Йорк с частным визитом. К сожалению, я не смог с ним увидеться, но мы говорили с ним по телефону более полутора часов. Он остался тем же добрым и простодушным человеком. Он не хотел смотреть в прошлое и, кажется, не задавался целью объяснить себе и окружающим главного – кто систематически и целеустремлённо ломал его карьеру на протяжении десятилетий. Некоторые фрагменты разговора, которые я записал по памяти, поскольку они представляют интерес и яснее характеризуют атмосферу вокруг его имени до и после его отъезда из СССР.

«Я очень часто вижу своих друзей-соседей по дому на Бережковской набережной. Когда ансамбль Моисеева или “Берёзка” приезжают в Германию, им дают разрешение на наши встречи – у меня дома, естественно. Но когда в 1981 году умер мой отец, и я попросил в Советском посольстве разрешения приехать на похороны, то несмотря на все мои усилия и объяснения, что я уехал вполне легально, мне было сказано, что разрешения я не получу. Если бы вы слышали – в каком тоне и как это было сказано…».

«Вы, наверное, не знаете историю, как я попал на концерт Иегуди Менухина в 1971 году? (Я действительно, не знал, т. к. в это время был в Вене с оркестром Большого Театра.) Так вот, в билетах мне было категорически отказано в Филармонии, где я проработал солистом столько лет. Тогда я взял своих двух детей и пошёл с ними к Большому залу Консерватории. Мы встали у милицейского оцепления. Дальше не пускали. Когда появился Менухин, с которым мы встречались неоднократно, я объяснил ему, что билетов у меня нет и купить их нельзя, что мои дети музыканты и… Менухин всё понял с полуслова. Когда милиционер потребовал билеты, Менухин по-русски сказал, что ведь и у него нет билета, и что придётся пустить всех– иначе концерт не состоится! Надо было видеть потом лица филармонического начальства, когда я с детьми появился в “директорской ложе”…»

Я рассказал ему историю со зловещим предсказанием Н.Л.Дорлиак. Мне показалось, что он об этом знал. «Ну что вы хотите? Они ведь подневольные люди», – ответил он спокойно.

«А знаете, всё же самое главное – сколько оказалось прекрасных людей! В первое время в Германии нам помогали совершенно незнакомые люди – русские, немцы… Все помогали, как могли, – помогали найти учеников, организовывали концерты в частных домах, помогали занимать деньги – ведь тогда мы не могли ожидать никакой официальной помощи. Потом я выдержал настоящий конкурс на место профессора. Всё стало на свои места…», – вспоминал он.

К сожалению, всё пережитое артистом стало давать себя знать – его здоровье было подорвано, и ему пришлось ограничить количество студентов и концертных выступлений. В июне 1987 года я получил письмо от Бориса Эммануиловича, где он писал: «У меня подписан контракт на два концерта с оркестром Солт-Лейк Сити (дирижёр – Джозеф Сильверстайн), но, к сожалению, мне придётся отказаться из-за серьёзной болезни ног. Сидя, играть не могу. Я уже ездил лечиться, пока ничего не помогло…»

Никто не мог предположить, что именно теперь, когда не было никаких препятствий для его творчества на концертной эстраде и в педагогике, всё случится так быстро… Через пять месяцев его не стало.

«Провидению было угодно, чтобы Борис Гольдштейн завершил свой путь артиста на Святой Земле», — писал Я. Сорокер в заключение своей книги. 17 марта 1987 года в зале театра «Жерар Бехар» в Иерусалиме состоялось последнее выступление Бориса Гольдштейна. На Земле Израиля он играл с особым волнением. Играл свои любимые произведения Моцарта, Франка, Блоха, Бетховена и много «бисов» – в основном Крейслера.

…Это он – наш Буся! Все, кто наслаждался его игрой много лет назад, узнали неподражаемый «почерк» скрипача: его безупречный вкус, блеск и законченность техники, своеобразие фразировки и артикуляции, гибкость послушного ему смычка, неповторимое обаяние звука.

И лишь одного мы тогда не знали, что к Бусе подкрадывается страшная болезнь, несущая смерть. Трудно, до боли грустно, рассказывать о последних днях Артиста. 5 мая в Вюрцбурге состоялся последний концерт его питомцев.

«Тяжелая болезнь – атрофия мышц – поразила меня. Передвигаюсь с большим трудом.

С 6 мая прекратил работу с учениками, меня заменяет Ирина» (из письма Я. Сорокеру от 14 июня 1987 года).

8 ноября 1987 года в Ганновере, после тяжёлой болезни, скончался наш дорогой и любимый муж, папа, дедушка Борис Эммануилович Гольдштейн, профессор Высшей музыкальной Школы города Вюрцбурга.

Горе наше не выразить словами! Бесконечно скорбим об утрате!

Семья Гольдштейн и Манц.

«Мы, друзья и почитатели Бориса Гольдштейна – выдающегося еврейского скрипача-виртуоза, извещаем всех любивших этого прекрасного человека и музыканта, что он скончался 8 ноября 1987 года, – писали в некрологе его израильские друзья, соученики и почитатели. – Мы благодарны судьбе за то, что именно нам, израильтянам, довелось слушать последний его концерт, последние звуки его волшебной скрипки, обречённой умолкнуть навеки. Да будет благословенна его память!»

Его многолетний друг и биограф Яков Сорокер нашёл прекрасные слова, которыми мы и заключим этот очерк: «Буся Гольдштейн покинул нас, ушёл в вечность. Но труды его и дела, его искусство, претворённое во множестве звуковых записей, в мастерстве тех, кого он учил вести смычком по струнам, будут жить всегда – пока люди будут слушать и любить Музыку».

Автор выражает свою большую благодарность Ирине Гольдштейн за огромную помощь – предоставление материалов личного архива, переводы рецензий и неоднократные телефонные интервью.

Нью-Йорк, ноябрь 2005

6. К 80-летию Игоря Ойстраха. Сыновья

 
Сын буржуа
И апостола сын —
Ваше дитя,
Ваш наследник один.
Цезарь отец
Или нищий с сумой —
Дети – твои,
И один и другой.
Те же улыбки
И вздохи у всех,
Те же тревоги
И слёзы, и смех.
Цезарь отец
Или нищий с сумой —
Дети – твои
Своей кровью самой.
 

Jacques Brel, (1929-1978). Жак Брель, бельгийский поэт, композитор, шансонье и актёр

Любители музыки, литературы, поэзии или театра в большинстве своём уверены в огромных преимуществах детей знаменитостей, дарованных им судьбой в развитии и становлении собственной карьеры певца, музыканта, или солиста балета, если они, конечно, одарены талантом. Так ли это? Если рассмотреть несколько примеров из истории семей всемирных знаменитостей, то вполне можно придти к мысли, что громкое имя родителей никак не способствовало гармоничному развитию личностей самих детей – они сталкивались, даже при самых любвеобильных родителях с трудностями, порой гораздо большими, чем их талантливые коллеги из не столь именитых семей. Так же широко распространено мнение о том, что «на детях гениев природа отдыхает».

Если мы возьмём в качестве примеров несколько имён великих артистов XX века, то скорее всего получим подтверждение этой мысли.

Эжен Изаи – один из величайших скрипачей-композиторов конца XIX начала XX века. Его сын Антуан был скрипачом и часто ездил с отцом в совместные концертные туры (в Польше их называли «Исай с сыном»). На концертной эстраде Антуан Изаи в качестве самостоятельного артиста не утвердился. В 1930-40 годы он стал одним из учредителей Международного Конкурса им. Эжена Изаи. В 1920 годы какое-то время был менеджером Филиппа Ньюмена (возможно внебрачного сына Эжена Изаи) – известного английского скрипача и педагога. О нём рассказывает в книге «Беседы с Пабло Казальсом» Хосе-Мария Корредора в главе, посвящённой времени оккупации Франции.

Фриц Крейслер – великий скрипач XX века не имел детей.

У С. В. Рахманинова было две дочери. Обе были музыкальны, но профессия музыкантов их миновала.

Яша Хейфец – «Император скрипки XX века» имел троих детей от двух браков. Ни один из них не проявил себя в исполнительской артистической деятельности.

Пианист Артур Рубинштейн: трое детей – две дочери и сын. Только сын Джон стал заметной фигурой в искусстве – актёр, дирижёр и пианист.

Иегуди Менухин: четверо детей от двух браков. Лишь сын от второго брака Иеремия стал пианистом, но, пожалуй, не достиг уровня двух сестёр отца – Хефсибы и Ялты.

Вот лишь некоторые примеры, как кажется, подтверждающие правило – дети великих и знаменитых музыкантов редко бывают наследниками одарённости своих родителей. За одним исключением: «В после-паганиниевскую эру Ойстрахи были первым примером скрипачей – отца и сына, добившихся карьер солистов международного уровня» (Henry Roth. «From Paganini to the 21-st Century». California classics books, 1997).

Вернёмся теперь к началу: даже при значительной одарённости сына или дочери знаменитого артиста – легче или труднее строить будущую собственную профессиональную карьеру?

Предположим, что после долгих лет тяжёлого и мучительного труда, обретя исполнительский уровень артиста международного класса, такой наследник имени выходит, наконец, на профессиональную эстраду. Чего от него все ждут? Воспроизводства качеств своего знаменитого родителя или его собственного «я»? И тут полезно вспомнить слова знаменитого Леопольда Ауэра: «Природа, а часто и люди стоят на пути молодого виртуоза».

Как правило, всё это сплетается в оценке молодого виртуоза большинством коллег и любителей музыки. Мало кто представляет себе трудность начала самостоятельного творческого пути таких «принцев и «принцесс» – детей знаменитостей, выходящих под той же фамилией, но под своим именем в трудное плавание по неспокойным волнам международной концертной жизни.