Текст книги "Водяра"

V

30 октября 1992 года в 22 часа 30 минут на автодороге в районе поселка Карца была обстреляна патрульная машина осетинской ГАИ. Один милиционер погиб, второй был тяжело ранен. Нападавшие скрылись на автомобиле с ингушскими номерами. Сразу же после этого оперативному дежурному МВД во Владикавказе стали поступать доклады о стрельбе из автоматического оружия в селах Пригородного района со смешанным осетино-ингушским населением.

В 2 часа 23 минуты 31 октября группа вооруженных ингушей напала на лечебно-трудовой профилакторий в селе Дачное, пять сотрудников-осетин взяты в заложники.

В 2 часа 34 минуты в селения Джейрах и Камбилеевское со стороны Ингушетии вторглись отряды вооруженных людей в камуфляже численностью от 50 до 200 человек. Идут погромы, осетинские семьи выгоняют из их домов, дома поджигают, попытки сопротивления подавляются автоматным огнем.

В 2 часа 38 минут из отделения милиции поселка Чермен на административной границе с Ингушетией доложили, что на них напали ингушские боевики. В 2 часа 40 минут связь с отделением прервалась.

Вся осетинская милиция и внутренние войска МВД были подняты по тревоге. Сразу обратили внимание, что к месту службы не явился ни один из милиционеров-ингушей, рядовых и офицеров, состоявших в штате МВД. Их телефоны не отвечали, посыльные вернулись с сообщениями, что никого в городе нет, все исчезли, прихватив табельное оружие и не сданные после дежурства автоматы Калашникова. Дальнейшие события подтвердили самые худшие опасения.

В 6 часов 25 минут группа ингушских боевиков численностью до 400 человек, вооруженных автоматами, гранатометами и крупнокалиберными пулеметами, окружила в районе Чермена контрольно-пропускной пункт 58-й армии, выведенной из ГДР и дислоцированной в Осетии после объединения Германии и разрушения берлинской стены. Завязалась перестрелка. Через сорок минут сообщили: КПП захвачен, личный состав разоружен, восемь военнослужащих-осетин взяты в заложники и увезены в Назрань.

В 7 часов 16 минут по приказу командующего армией в Чермен на шести бронетранспортерах была выслана оперативно-войсковая группа. На подходе к КПП группа попала в засаду. Кроме стрелкового оружия и гранатометов, на вооружении боевиков были артиллерийские орудия и три средних танка. Чтобы предотвратить неизбежное уничтожение, командир группы принял ультимативное требование нападавших прекратить сопротивление. Солдат и офицеров высадили из БТРов, обезоружили, осетин погрузили в армейские «Камазы» и увезли в сторону Ингушетии. По оценке командира группы общая численность бандформирований в районе Чермена составляла порядка полутора тысяч человек.

Одновременно в штаб 58-й армии стали поступать сообщения из других воинских подразделений, размещенных вдоль административной границы с Ингушетией: наблюдается скопление вооруженных боевиков в непосредственной близости от воинских частей.

Командующий армией связался с Москвой. Оттуда поступил приказ: в боевые действия не вмешиваться, соблюдать нейтралитет. В 9 часов 30 минут всем оперативно-войсковым группам была передана команда сняться с охраняемых ими участков границы. Дороги на Осетию для ингушских бандформирований, усиленных захваченными у российских войск бронетехникой и вооружением, были открыты.

Неправильно говорить, что такой оборот событий оказался для руководства республики полной неожиданностью. Антиосетинская истерия, разжигаемая средствами массовой информации Ингушетии и щедро оплаченными московскими журналистами и телевизионщиками, заставила правительство Осетии принять ответные меры. Был создан республиканский комитет самообороны во главе с Председателем Верховного Совета Галазовым, из прошедших службу в армии молодых мужчин сформированы отряды ополчения и национальная гвардия. Эти действия были призваны предупредить ингушскую сторону о готовности Северной Осетии защитить свои границы, но практического значения они не имели. На вооружении отрядов самообороны были лишь охотничьи ружья да некоторое количество стрелкового оружия, вывезенного из Южной Осетии участниками боев с грузинской национальной гвардией.

Во Владикавказе не рискнули открыто пойти на создание незаконных вооруженных формирований, что привело бы к конфликту с Москвой. Но и бездействовать было нельзя. Постановлением Совета Министров штат МВД республики увеличили на 610 человек с соответствующим оружием, транспортом и средствами связи, придали два десятка БТР-80 и БРДМ-2 с полным вооружением и приборами ночного видения. Негласно вооружали и отряды самообороны на деньги, собранные у предпринимателей. Давали кто сколько может, кто тысячу долларов, кто десять тысяч, кто пятьдесят. Тридцать тысяч внес кооператив Тимура Русланова. Автоматы Калашникова и боеприпасы через посредников покупали в Чечне, где после вывода российских войск осталось огромное количество оружия. Собранных средств должно было хватить, чтобы превратить отряды самообороны в серьезную силу, способную противостоять вооруженной агрессии.

А к этому шло. К осени 1992 года осетино-ингушские отношения обострились до предела. 20 октября в селении Октябрьское под колесами БТР погибла двенадцатилетняя ингушская девочка Мадина Гадаборшева. В ночь с 22 на 23 октября в поселке Южный нашли убитым в сожженной машине ингуша Хаутиева. Его товарища Пугоева, тоже ингуша, обнаружили зверски убитым в Беслане. Каждое из этих трагических происшествий подавалось ингушскими политиками и СМИ как факты этнической чистки, проводимой руководством Северной Осетии при попустительстве Москвы. На центральной площади в Назрани бушевал многодневный многотысячный митинг. Требования были самые радикальные: во исполнение закона «О репрессированных народах» вернуть Ингушетии Пригородный район и правобережье Владикавказа, переданные Северной Осетии после сталинской депортации ингушей в феврале 1944 года.

30 октября в селе Дачное во время плановых учений внутренних войск МВД Осетии случайным выстрелом был убит местный житель, ингуш Яндиев. Об этом сразу стало известно в Назрани…

В Осетии допускали, что столкновение с ингушами может перерасти в вооруженный конфликт. Но никто не ждал, что нападение будет таким крупномасштабным, что на вооружении ингушских бандформирований окажется столько тяжелых вооружений вплоть до артиллерии и танков. Не было вопроса, откуда эти вооружения – ими щедро поделилась Чечня. Она же вдохновила братьев-вайнахов на захват территории соседней республики, традиционно дружественной России. Уже первые донесения из района боев свидетельствовали о том, что операция заранее спланирована и координируется из одного центра.

Позже в осетинских газетах писали, что в нападении на Осетию было задействовано до 40 тысяч ингушских боевиков. Милиция и внутренние войска МВД Осетии не смогли им противостоять. Оказались практически безоружными и отряды самообороны. Большую часть денег, собранных предпринимателями, разворовали, часть прилипла к рукам посредников.

В 10 часов 15 минут 31 октября со стороны Назрани в направлении Пригородного района Осетии началось движение ингушской бронетехники. В 10 часов 30 минут границу пересекли двадцать танков Т-72 и колонна армейских «Камазов» с вооруженными людьми. В поселках Карца, Редант, Спутник ингушские отряды вступили в бой с подразделениями осетинской милиции и внутренних войск. В селах Пригородного района обстреливаются и поджигаются дома осетин. Местные ингуши присоединяются к боевикам, получают оружие и активно участвуют в боевых действиях. Обстрелу подвергаются все транспортные средства, на которых осетины покидают села, пытаясь спасти свои семьи.

К 14 часам ингушские вооруженные формирования вплотную подошли к Владикавказу.

VI

Когда в частную жизнь людей вторгаются такие бедствия, как землетрясение или война, память выделяет эти дни из чередования будней, каждая мелочь обретает зловещую многозначительность, вспоминаются дурные предчувствия, которые то ли были на самом деле, то ли задним числом рождены отсветами беды.

Ни 30-го октября, в этот черный дня Осетии день, ни накануне никаких предчувствий у Тимура не было. Стояла тихая золотая осень, на солнце поблескивали плывущие в воздухе паутины, в опустевших садах райскими яблоками светились плоды айвы. Туристский сезон кончился, в «Фиагдоне» пустовали несколько номеров. Тимур уговорил родителей провести пару недель в горах, отвез их в гостиницу. Во Владикавказ вернулся уже в темноте. Возле его дома белела «Волга» Исы Мальсагова, на асфальте возле водительской двери валялись окурки. Увидев подъехавшего Тимура, Иса вывалился из машины, кинулся к нему, закричал с раздражением и обидой:

– Ты где болтаешься? Я тебя два часа жду! Я его два часа жду, а он где-то болтается!

Иса был в своем обычном белом костюме и красном галстуке, только пиджак на его грузном теле сидел наперекосяк, словно застегнутый не на те пуговицы, галстук сбился на сторону, а круглое жирное лицо блестело от пота.

– А что такое? – удивился Тимур.

– Не спрашивай ничего! Слушай, что скажу! – Иса с опаской оглянулся по сторонам и сунул голову в салон «Жигулей». – Забирай своих и увози. Прямо сейчас. Куда хочешь увози, из города увози. В горы увози, куда хочешь увози!

– Да что случилось?

– Тимур, ты мне друг, ты мне как брат. Как брату говорю: делай что сказано. А то плохо будет. Очень плохо будет, Тимур! Больше ничего не скажу. Не могу, брат! Меня убьют, если скажу.

– Успокойся и говори толком! – прикрикнул Тимур. Он хотел выйти из машины, но Иса придержал дверцу и жарко задышал в лицо:

– Нет! Сиди! Я тебя не видел, ты меня не видел! Я тебе ничего не сказал! Ни одного слова не сказал!

Он еще раз опасливо огляделся и юркнул в «Волгу». Двигатель взревел, машина взяла с места так, что с визгом прокрутились колеса. Тимур с недоумением посмотрел ей вслед. Что это с ним? Вроде не пьяный. Анаши накурился?

Утром Тимур поехал в банк с намерением снять деньги со счета кооператива. Нужно было выкупить здания и землю «Фиагдона» у профкома Минздрава, пока «деревянные» окончательно не превратились в пустые бумажки. Давно пора было это сделать, да все откладывалось из-за разных дел.

Но никаких денег в банке не оказалось, все до последнего рубля были перечислены на счет Владикавказского НТТМ – одного из центров научно-технического творчества молодежи, которые под крышей комсомола специализировались на превращении безналички в живые деньги. Платежка была подписана коммерческим директором кооператива Мальсаговым.

– Когда? – только и спросил Тимур.

– Вчера.

В центре НТТМ подтвердили: всю наличность получил Мальсагов по доверенности председателя кооператива Русланова. Такой доверенности Тимур ему не давал, его подпись была подделана, причем не слишком искусно.

Деньги были немаленькие, почти пятьдесят тысяч долларов по ценам черного рынка. Но больше всего Тимура разъярило коварство Исы. Друг! Брат! Такой друг в жопу влезет и за сердце укусит. Да на что же ты, недоумок, рассчитываешь? Что я тебя не достану? Да куда же ты, сукин сын, денешься!

На заводе Исы не оказалось, его кабинет стоял пустым, на столе не было ни одной бумажки. Тимур поехал к нему домой, мимолетно удивляясь, что на улицах необычно мало машин.

Иса жил на правом берегу Терека, на окраинной улице, застроенной основательными одноэтажными и двухэтажными частными домами ингушей, осевших здесь после возвращения из Казахстана в 1957 году. На звонок в калитку никто не ответил, на стук тоже. Тимур позвонил к соседям. Ни звука. К другим соседям. То же, даже собаки не лаяли. Только тут он обратил внимание, что улица будто вымерла. Не стояли у калиток говорливые ингушские женщины, не носились по улице дети.

В машине Тимур включил радио. И по «Маяку», и по местным станциям шли обычные передачи. А между тем в городе что-то происходило. Узнать это можно было там, где всегда все знают – на центральном рынке.

Прилавки ломились от яблок, винограда, персиков, кизила, арбузов и дынь, сизых баклажан, золотых початков кукурузы, свежей зелени, но в торговле не было обычного азарта, не стоял гул голосов, как из улья. Ходили неясные слухи: в Пригородном районе стреляют – кто-то кому-то позвонил, кто-то что-то сказал. Толком никто ничего не знал, тревога витала в воздухе, как запах солений и специй.

На стоянке возле рынка Тимура окликнул знакомый – пожилой степенный чеченец Хамзат, хозяин садоводческого кооператива под Урус-Мартаном. На «рафике» и грузовике с тентом он привозил во Владикавказ свежие овощи и фрукты, поставлял в гостиницу «Фиагдон» клубнику и черешню весной, виноград и персики осенью. Помогали ему два сына, взрослый и подросток. Сейчас они стояли возле машин с настороженным и испуганным видом. Уважительно поздоровавшись с Тимуром, Хамзат пожаловался:

– Говорили мне: не надо ехать. А как не ехать? Персик лежать не будет. Персик сгниет, как людям платить, как семью кормить?

– Кто говорил? – спросил Тимур.

– А! Там! Наши… Зачем люди воюют? Почему не торгуют? Не понимаю. Когда торгуют, всем хорошо. Когда воюют, всем плохо.

– Продал персики?

– А! Все отдал, оптом. Какая торговля? Все плохо смотрят, думают – ингуши. А какие мы ингуши? Вот, номера на машинах чеченские, разве мы ингуши? Домой надо. А как ехать? Убьют, на кого старики и дети останутся? На кого женщины останутся? Ты нас знаешь, Тимур, знаешь, что мы не ингуши?

– Знаю.

– Другие не знают. Ты скажешь, тебе поверят. Проводи до Беслана, сынок. А там мы сами. Сегодня ты мне поможешь, завтра я тебе помогу. А как по-другому жить? По-другому нельзя.

– Поехали, – решился Тимур. – Ближний свет включите, держитесь ближе, чтобы было видно – колонна.

Номера на его «Жигулях» были правительственные, блатные, на лобовом стекле пропуск «Проезд везде». Полдороги проехали без остановки, потом патрули стали чаще, машины обыскивали, проверяли документы. Милиция была в бронежилетах, с автоматами наизготовку, на перекрестках наряды были усилены бойцами ОМОНа. Чувствовалось возрастающая напряженность, но что происходит, никто не знал, на расспросы хмуро отмалчивались. Попутных машин было мало, навстречу все чаще проходили легковушки с багажниками, доверху нагруженными узлами, грузовики с людьми в кузовах, трактора с прицепными тележками, тоже с людьми и домашним скарбом. Все явственнее пахло гарью.

При выезде из Беслана дорогу преграждал бронетранспортер с солдатами внутренних войск. Еще два БТРа стояли на обочинах, направив пушки и пулеметы в сторону границы с Ингушетией, до которой от Беслана было около восьми километров. Здесь уже слышалась перестрелка, время от времени ухали орудийные выстрелы. Высокая глухая стена ликероводочного завода, перепрофилированного во время антиалкогольной кампании на разлив соков и газировки «Буратино», а потом и вовсе заброшенного, была выщерблена снарядами и пулями крупнокалиберных пулеметов. Солдатами командовал молодой майор МВД, знакомый Тимуру не близко, а так, как знакомы люди в небольших городах вроде Владикавказа – где-то сталкивались, где-то пересекались.

– Дальше проезда нет. Оттуда беженцев пропускаем, туда никого, дорога простреливается, – хмуро сказал он. – Тебе зачем туда?

– Не мне – им, – кивнул Тимур на Хамзата и его сыновей.

Майор помрачнел:

– Ингуши?

– Нет, чеченцы. Из Урус-Мартана. Персики привозили на базар, едут домой.

– В рай они приедут, а не домой. Или в ад, – предрек майор, но настаивать на своем не стал. По его приказу водитель БТРа освободил дорогу, пропустил машины и вернулся на место.

– Про рай у мусульман знаю, у них там гурии, – проговорил майор, провожая взглядом «рафик» и грузовик чеченцев. – А ад у них есть?

– Должен быть, – предположил Тимур. – А как же? Грешники есть? Есть. Значит, есть и ад.

– У нас в аду грешников сажают голым задом и жарят на сковородке. А у них?

– Понятия не имею. Что происходит?

– Отдельные вылазки ингушских экстремистов, – буркнул майор и выругался. – Приказ: противостоять, на провокации не поддаваться. Но противостоять. Но на провокации не поддаваться. А по рации: в Южном бои, в Камбилеевке бои, Чермен взят. Отдельные вылазки! Если это отдельные вылазки, то что такое война?

Когда Тимур вернулся во Владикавказ, город неузнаваемо изменился. Рынок опустел, на проспекте Мира горела «Волга» с ингушскими номерами, разбитыми витринами зияли ингушские магазины. Площадь Свободы перед Домом правительства затопила толпа, требовали оружие. Тысячи людей окружили здание командования российскими войсками, осаждали Центральный артиллерийский арсенал в Михайловском. Гарнизон укрылся за глухими стальными воротами, в ворота летели камни.

В Доме правительства, куда Тимур проник, нахально соврав охране, что прибыл по вызову помощника председателя Верховного Совета Алихана Хаджаева, двери всех кабинетов были распахнуты, трезвонили телефоны, доносились надсаженные от крика голоса, по коридорам быстро проходили люди с мрачными лицами. Алихана Тимур нашел в приемной Галазова, превращенной в штаб, он кричал сразу по двум телефонам. Трещала армейская рация, работающая на прием. Из докладов Тимур понял, что бои идут в районе санатория «Осетия» на южной окраине Владикавказа, ингушские бронетранспортеры обстреливают электроподстанцию и пивзавод.

– Что происходит? Ты-то хоть знаешь? – втиснулся Тимур в паузу между звонками.

– Уже легче, – отозвался Алихан. – Из Цхинвали прибыла бригада «Ир», сразу вступила бой. Черт, связь прервалась! Вот что, бери транспорт и туда, доложишь обстановку по рации.

– У меня в «Жигулях» нет рации.

– Какие «Жигули»! Война, не понял? Возьмешь БТР, дам команду.

В приемную стремительно вошел председатель правительства Хетагуров. Все разговоры мгновенно стихли.

– Договорились, будет нейтралитет, – не останавливаясь, бросил он и скрылся в кабинете Галазова.

– А вот это совсем хорошо! – обрадовался Алихан.

«Будет нейтралитет» означало, что переговоры председателя правительства с командующим армией закончились успешно. Хетагуров требовал немедленно раздать оружие отрядам самообороны, командующий не имел на это права без разрешения из Москвы. В Москве то ли не понимали, что происходит, то ли не хотели понимать. Твердили одно: в боевые действия не вмешиваться, соблюдать нейтралитет. Как понимать нейтралитет – об этом и шли переговоры. Позже стало известно, как они проходили. В какой-то момент Хетагуров, взбешенный уклончивостью генерала, схватил его за горло и пообещал задушить, если не получит оружия. Это подействовало. Но главным для командующего было понимание, что и без его приказа арсеналы будут захвачены. Охрана, как положено по уставу, откроет огонь на поражение. Так и так нейтралитет будет нарушен, а бойни командующему не простят. В конце концов он отдал приказ всем гарнизонам соблюдать нейтралитет и не оказывать вооруженного сопротивления попыткам захватить склады с оружием.

Через час, когда Тимур на бронетранспортере выехал в расположение южноосетинской бригады, ворота Центрального арсенала были выбиты тяжелым грузовиком. Получив автоматы и боеприпасы, ополченцы на армейских «Камазах» разъезжались к местам боев.

Следующие пять суток слились для Тимура в непрерывное чередование света и тьмы, исполосованной трассерами и заревами пожаров, он стрелял, по нему стреляли, при свисте мин вжимался в сухую землю, глох от взрывов гранат, тащил раненых, напитывающих кровью его одежду, спал урывками там, где заставала короткая тишина, не выпуская из рук «калаш». Проснувшись, первым делом ощупывал себя, проверял, есть ли запасные рожки. «Узи» пришлось бросить, кончились патроны. На второй день подбили БТР. Тимур перетащил рацию в милицейский «УАЗ», докладывал в штаб обстановку, получал приказы, передавал их командирам отрядов. Потом очередь из крупнокалиберного пулемета прошила «УАЗ», бензобак взорвался. Тимур успел выскочить, водитель погиб, рация сгорела в машине. Тимур примкнул к подразделению внутренних войск, которым командовал давешний майор, дежуривший на выезде из Беслана.

Все эти дни Тимур действовал автоматически, не думая ни о чем, как человек при пожаре, когда некогда думать ни о причинах пожара, ни о его последствиях. Но когда ворвались в Южное на плечах поспешно отступающих ингушских банд, хладнокровие начало ему изменять. Взорванные и сожженные осетинские дома, трупы стариков, женщин и детей, рассеченных автоматными очередями, отрезанные головы мужчин. Вскипала кровь, ярость требовала выхода, всех убивать, как бешеных собак, всех до одного, пленных не брать. Беженцы-осетины, вернувшиеся в селение вслед за отрядами самообороны, громили и поджигали дома ингушей, вытаскивали из подполов оставшихся. Безумие дикой кавказской резни словно бы обратило историю вспять, в доисторические, дохристианские времена. И как много лет назад, на стихийном митинге на площади Свободы осенью 81-го года, Тимур перестал быть самим собой, стал частью своего народа, обуянного неукротимой, бешеной жаждой мести.

Только ночь прекратила кровавую вакханалию. Рассвет встретил бездонной, оглушительной тишиной, от которой звенело в ушах. Боевики ушли из села, бросив убитых, оттянулись в Ингушетию. То же произошло вдоль всей границы. В зону вооруженного противостояния, чтобы предотвратить перенос военных действий на ингушскую территорию, были введены российские войска.

Было 5 ноября 1992 года. Война кончилась так же внезапно, как началась. И как бывает всегда, когда исчезает объединяющее всех дело, люди оказались предоставленными себе и не то чтобы растерялись, но не сразу поняли, что им делать с обрушившейся на них, как тишина, свободой. Под тихим осенним солнцем золотилась стерня, шелестели кукурузные будыли, горы подступали синими миражами. В этом мире не могло быть злобы и крови. Не могло. А если есть, значит в людях что-то не так. Значит, Бог покинул их, если Он есть.

Вместе с солдатами Тимур доехал до их казармы в Беслане. Как был, в грязной, грубой от засохшей чужой крови одежде, рухнул на койку, вырубился мгновенно, будто свет в голове выключили. Проснулся от того что кто-то тряс его за плечо. Казарма была тускло освещена голой лампочкой под потолком и светом прожекторов, проникавших снаружи сквозь черные стекла. Возле койки смущенно переминался с ноги на ногу молодой солдат.

– Извините. Майор требует. Срочно.

– Зачем?

– Не могу знать.

В сопровождении посыльного Тимур вышел в просторный хоздвор, с четырех углов освещенный прожекторами. На грязном, в пятнах масла асфальте под охраной взвода автоматчиков лежали и сидели человек сто мужчин в оборванном камуфляже, почему-то без обуви, многие в темных от крови бинтах, с безучастными безжизненными лицами, черными в режущем свете прожекторов. Обогнув двор, посыльный провел Тимура по тусклому коридору и открыл обитую железом дверь:

– Заходите.

В комнате с зарешеченными окнами за столом сидели два штатских, один молодой, второй постарше, грузный, с одинаковыми, как показалось Тимуру, серыми лицами. Перед молодым лежала раскрытая папка с бумагами. Посередине комнаты, на привинченном к полу железным стуле, как-то криво, боком, примостился рослый бородатый ингуш в рваной черной футболке и камуфляжных штанах, с бритой головой, босой, с огромными грязными ступнями, стоящими на бетонном полу носками внутрь. За спинами штатских, заложив руки за спину, прохаживался майор. Увидев Тимура, кивнул в сторону другого стола, у стены, с банками говяжьей тушенки и торчавшими из них алюминиевыми вилками из солдатской столовой, с гранеными стаканами и бутылками водки:

– Подкрепись пока, с этим сейчас закончим.

– Так что, будем говорить или будем играть в молчанку? – обратился старший к ингушу. – Тебя взяли с оружием, на месте преступления, бесполезно молчать.

– Чистосердечное признание может облегчить вашу участь, – вставил молодой.

– Какой приказ ты получил? Когда? От кого? – продолжал старший. Прокурор или следователь прокуратуры, понял Тимур. А молодой – его помощник.

Ингуш молчал.

– Расстреляем к чертовой матери! – хмуро пообещал майор. – Будешь говорить?

– Нет.

– Думаешь, пугаю? Я сам тебя пристрелю, лично! Без всякой прокуратуры!

– На все воля Аллаха.

– Увести, – приказал майор. – Давайте того, жирного.

– В самом деле расстреляете? – поинтересовался Тимур, когда конвой увел пленного, обеими руками придерживающего спадающие штаны.

– Раньше нужно было. На месте. А сейчас поздно, – ответил прокурор. Он тяжело выбрался из-за стола, выпил водки, зажевал тушенкой. – Получит лет двадцать. Или пожизненное.

– Разрешите, товарищ майор? – всунулся в дверь конвойный.

– Давай.

В комнату втолкнули невысокого толстого человека в замызганном сером халате, в каких ходят кладовщики, в грязных кроссовках без шнурков, с разбитыми губами. Это был Иса Мальсагов. Он быстро оглядел присутствующих. При виде Тимура застыл в настороженном ожидании.

– Садитесь, – предложил помощник прокурора.

– Спасибо, постою.

– Сядь! – рявкнул майор.

– Как скажете, слушаюсь, – поспешно закивал Иса, деликатно усаживаясь на краешек стула.

– Гражданин Русланов, – обратился прокурор к Тимуру. – Я допрашиваю вас в качестве свидетеля. Вы знаете этого человека?

– Нет, – отрезал Тимур. – И знать не хочу.

Иса помертвел.

– Тимур! Это же я! Я! Иса Мальсагов, коммерческий директор твоего кооператива! Посмотри, это я!

– Немного похож, – согласился Тимур. – Но тот Мальсагов, которого я знал, был в целом порядочным человеком. А сейчас я вижу перед собой вора без чести и совести. Впрочем, какая у вора честь и совесть?

– Да, да, вор, ты прав, вор, – заторопился Иса. – Я все отдам, все до копейки. Только скажи, что ты меня знаешь!

– Что за дела? – обернулся Тимур к прокурору.

– На предыдущем допросе гражданин показал, что вечером тридцатого октября предупредил вас о предстоящем нападении ингушских бандформирований. Вы подтверждаете его показания?

В комнате установилась тяжелая тишина.

– Брат, помоги! – еле слышно прошелестел Иса.

– Где его взяли? – спросил Тимур у майора.

– В Чермене.

– С оружием?

– Нет. В машине, вез бандитам жратву.

– Вы подтверждаете показания гражданина Мальсагова? – повторил прокурор.

– Не знаю, что и сказать. Он действительно меня предупредил. Но так, что я ничего не понял.

– Да или нет?

– Да.

Иса рыхлой квашней обмяк на стуле.

– Убрать, – брезгливо приказал майор конвойным.

– Его тоже посадят? – спросил Тимур, подписывая протокол допроса.

– Всех сажать – тюрем не хватит. Обменяем на наших, – отозвался прокурор и кивнул майору: – Давайте следующего.

Через день, когда Тимур вернулся домой, мать протянула ему бумажку с номером телефона:

– Несколько раз звонила какая-то девушка. Алина. Сказала, что работает у тебя в «Фиагдоне». Очень волновалась. Просила тебя сразу позвонить.

Трубку взяла Алина.

– Ты живой?

– Вроде бы да.

– Ранен?

– Кажется, нет.

– Я за тебя молилась.

– Спасибо. Поэтому я живой.

– Тимур, я не хочу, чтобы ты исчезал. Слышишь? Я хочу, чтобы ты все время был рядом!

– Я тоже, – сказал он.

– Кто такая Алина? – подозрительно спросила мать.

– Твоя будущая невестка.

– Вот такие вы все, мужчины. Пока смерть в лицо не глянет, никогда не знаете, что вам нужно. Ну, дай-то Бог, сынок, дай-то Бог!..