Текст книги "История Испании"

32. Солнце заходит во Фландрии

И вот так, капля за каплей, приближался тот день, когда Австрийская империя Габсбургов или, точнее, испанская гегемония во всем мире с ее железной поступью и победами в финале всех лиг стекли в сточную канаву. Века за полтора примерно. Если пораскинуть мозгами, то процесс длился даже слишком долго, имея в виду такой уровень некомпетентности, такое бездарное управление, такое количество народу – священнослужителей, монашек, монахов, дворян, идальго, – которые не работали, столько гнусностей и столько промашек. Принцип многих королевств при единстве закона на том этапе оказался совершенно неудобоваримым для региональных властей, более чем за столетие накрепко привыкших к сохранности и неприкасаемости своих фуэрос и привилегий. Так что столь ожидаемое преобразование этой затянувшейся несуразицы, этого вечного дня сурка, в единую и спаянную нацию окончательно пошло к черту. Стало понятно, что с той Испанией уже ничего не поделать, а будущее ее, если все так и пойдет, совершенно невозможно. Филипп IV сказал графу-герцогу Оливаресу, что тому пора на пенсию и шел бы он лучше выращивать капусту, так что из нашей попытки трансформироваться в современное с точки зрения экономики, политики и военной сферы государство, сильное и централизованное (то есть ровно то, что делал Ришелье во Франции, выводя ее в новые арбитры Европы), вышел пшик. Над Испанией, находившейся в состоянии войны с половиной Европы (и под опасливо-ревнивым взглядом другой ее половины), обескровленной в результате Тридцатилетней войны, войны с Голландией и войны в Каталонии, крыша потекла сразу повсюду, как решето: восстание в Неаполе, сепаратистские поползновения герцога Медины-Сидонии в Андалусии, герцога де Ихар в Арагоне и Мигеля Итурбиде в Наварре. А финальным ударом стала война и отделение Португалии. Война эта, поддержанная Францией, Англией и Голландией (ни одной из трех стран совсем не было интересно, чтобы Полуостров снова стал единым), пробила нам в тылу еще одну брешь. Буквально по самую макушку наевшись испанской катастрофы, сидя на обочине, задушенные налогами, с попранными правами и так же страдавшие от пиратов, противников Испании, в своих заморских владениях, имея собственную колониальную империю, ресурсов которой теоретически им бы еще на какое-то время хватило, португальцы в 1640 году решили вернуть себе независимость – после шести десятилетий жизни под испанской короной. «А идите-ка вы куда подальше», – сказали они. И провозгласили королем Жуана IV, до того момента – герцога Брагансского, с чего и началась долгая, не меньше двадцати восьми лет, война, которая закончилась тем, чем и ожидалось. А началось все с того, что они устроили неслабый всеобщий гон испанцам и испанофилам – государственного секретаря Васконселоса, например, просто-напросто вышвырнули из окна. Однако сама война представляла собой длинную череду локальных зачисток, засад и набегов, и все это – пользуясь тем, что Испания, занятая на других фронтах, не имела возможности послать в Португалию достаточного количества войск. Война была локальная, но жестокая и полная ненависти, как любая склока между соседями, – с рейдами, грабежами и повсеместными убийствами; война, основной урон в ходе которой, как это часто и бывает, понесли крестьяне, особенно те, что жили вдоль границы и в Эстремадуре. И война эта, которую испанская сторона вела в высшей степени некомпетентно, подошла к завершению после целой серии поражений – битвах при Монтихо, Эльвасе, Эворе, Сальгаделе и Монтеш-Кларуше – с разгромным для испанского оружия счетом. Это если коротко. В результате чего в 1668 году после подписания Лиссабонского мира Португалия вновь стала независимой, завоевав свой суверенитет с оружием в руках. От всей ее империи нам осталась только Сеута, которая и до сих пор при нас. А тем временем на европейской войне дела у испанцев продолжали идти из рук вон плохо. В конце концов (мировые соглашения, компромиссы и потери оставляем в стороне) Испания осталась в непримиримом противостоянии один на один с рвущейся вперед Францией, во главе которой стоял юный Людовик XIV. Военные поставки шли по знаменитой Испанской дороге, позволявшей перебрасывать во Фландрию войска через Геную, Милан и Швейцарию, и дорога эта удерживалась ценой неимоверных усилий, так что испанские терции при поддержке итальянских и фламандских солдат-католиков продолжали отчаянно сражаться на нескольких фронтах, куда утекали и все деньги, и испанская кровь. Наконец было дано сражение. Победа в нем досталась Франции, и, хотя сражение это и не обладало трансцендентальной значимостью, как говорится, – после него были еще и другие победы и поражения, – оно навсегда останется символом испанского заката. Это битва при Рокруа, в ходе которой наши овеянные легендами старые терции, полтора столетия вгонявшие в трепет всю Европу, молча и бестрепетно дали разбить себя на поле брани, верные своей репутации и своей легендарной славе. Вот так оно и вышло, что после нашего господства над доброй половиной мира (в течение последующих двух веков с хвостиком у нас еще оставался неплохой кусок, но игра была уже сыграна) во Фландрии для нас закатилось солнце.

33. Империя идет с молотка

На сцену явился Карл II. Говоря коротко: Испания – в положении лежа на гребаном полу. Никогда еще, до его прапрадеда Карла V, ни одна из империй – возможно, за исключением Римской – не поднималась столь высоко и никогда же, до жалкого Карлитоса[46]46
  Карлитос – уменьшительный вариант имени Карлос.


[Закрыть], не падала столь низко. Монархия обоих полушарий оказалась не гармоничным, процветающим и хорошо управляемым сообществом испанских королевств, а полным крахом, о чем Эспронседа сказал так: истощенная Кастилия, периферия, где спасались, кто как может и кто во что горазд, и заокеанские владения, на которые всем было плевать, за исключением заботы о регулярных поступлениях золота и серебра, коими при этом разбрасывались все, кто только мог. А экономический кризис на дворе вел к тому, что кораблей строилось все меньше, господство на море существенно сократилось и пути сообщения с Америкой оказались сильно подпорчены английскими, французскими и голландскими пиратами. Сама Испания теперь уже войн не объявляла, это ей их объявляли. Нашим на суше, не считая заокеанских владений, оставались: Иберийский полуостров – уже, ясное дело, без Португалии – плюс земли в Италии, нынешняя Бельгия и еще кое-что по мелочи. Мы лишились практически всего. Конечно, не скажешь, что Испания полностью выпала из международного сообщества, но в ряду европейских держав, достигших высшей точки развития или близких к тому, имеющих централизованные и сильные правительства, старая и потрепанная Испанская империя стала государством второй и даже третьей категории. С другой стороны, не то чтобы без всякой причины: три эпидемии за одно столетие, а также войны и голод сократили население до полутора миллиона душ; ущерб от изгнания трехсот тысяч морисков был более чем значителен, а вдобавок ко всему половина Испании устремилась в мужские и женские монастыри, где можно палец о палец не ударять, но при этом сладко кушать. Потому как католическая церковь была той единственной силой, которая и не думала ужиматься, скорее наоборот. Ее влияние на каждодневную жизнь было огромно: еретиков время от времени еще поджаривали на кострах, король Карлитос не ложился спать без присутствия в опочивальне одного духовника и двоих священников, которые призваны были защитить его от дьявола, а первые ростки интеллектуального расцвета, что худо-бедно стали проклевываться к 1680 году, были загублены теми же руками, которые каждую ночь орошали святой водой и заговаривали латынью монаршее ложе, дабы поспособствовать появлению наследника. Дело в том, что кардинальным вопросом, занимавшим умы испанцев конца XVII века, было вовсе не то, что скоро все к чертям развалится (к чему дело и шло), а совсем другое: родит или не родит королева – или королевы, поскольку супруг у Карла II было две. Вообще-то, король был хилый, болезненный и наполовину чокнутый. Удивляться здесь нечему, учитывая, что его отец и мать приходились друг другу дядей и племянницей и что пятеро из его восьми прадедов и прабабок были прямыми потомками Хуаны Безумной. Так что можете себе представить клиническую картину. Кроме того, он был так страшен собой, что только держись. Но, несмотря на это все, раз уж он был король и вообще для нас свет в окошке, ему подыскали благоверную. Первой была француженка Мария Луиза Орлеанская, но она, так и не родив, умерла молодой – от отвращения и скуки, наверное. Второй стала немка Мария Анна Нейбургская, взятая из семьи, где женщины рожали обильно, как кролики. Эту королеву мой добрый друг Хуан Эслава Галан, с обычной для него психологической тонкостью и глубиной, мастерски определил как женщину «честолюбивую, расчетливую, высокомерную, наглую и сексуально неудовлетворенную, которая в наше время идеально подошла бы на роль руководительницы клуба садомазо». К этой безукоризненной характеристике добавить совершенно нечего, разве лишь то, что немка эта, несмотря на все свои усилия – страх берет, как только о них подумаешь, – тоже не понесла, хотя и имела при себе некоего иезуита в качестве фаворита и советника, так что Карл II так без потомков и помер. Испания, как мы уже говорили, стала к тому времени державой второразрядной, но неким весом все-таки еще обладала, а ее американские владения, попади они в хорошие руки, обещали блестящее будущее. Как это и было продемонстрировано миру англичанами на примере их северных колоний, где они действовали ровно так, как это свойственно англосаксам: не оставив в живых ни одного индейца, но обеспечив весьма успешный плавильный котел. Так что последние годы жизни доходяги Карлоса были скрашены самыми разнообразными интригами и заговорами, которые затевались королевой с ее приближенными, церковью – всегда готовой снять сливки с любого дела, – французским и австрийским послами, мечтавшими посадить на этот трон нового монарха, а также испанским, насквозь коррумпированным правящим классом, который проживал царствование Карла II, напиваясь под самую завязку и беря взятки, очень довольный жизнью и в том и в другом случае. И вот в ноябре 1700 года, в последний год того самого века, который мы, испанцы, встречали хозяевами всего мира, последний из Габсбургов, словно в стансах Хорхе Манрике, сходит в хладную могилу, трон пустеет и Испания в очередной раз, чтобы навык не терять, стоит на пороге еще одной чудной гражданской войны. Похоже, наши мышцы уже застоялись и просились размяться.

34. Крах – военный и дипломатический

Итак, Карл II, как мы уже упомянули, умер в 1700 году, и все завертелось по новой. Прежде чем отойти в мир иной – бездетным, в обстановке, когда каждый, кто имел доступ к королевскому уху, с жаром нашептывал в него советы относительно того, кому именно следует оставить трон – французским Бурбонам или же, наоборот, австрийским правителям, – король подписал документ: «оставляю Бурбонам» – и отдал концы. Везунчиком, который выиграл в лотерею испанский престол – хотя это всего лишь оборот речи, потому как дитя-то получило тот еще подарочек, – оказался паренек по имени Филипп V, внук Людовика XIV, приехавший сюда через не хочу, поскольку чуял, что добром это не кончится. С другой стороны, отвергнутый претендент, эрцгерцог Карл, воспринял решение о престолонаследии с огромной обидой; а еще хуже была реакция его семейства – императорского дома Австрии. Англия в розыгрыше призов не участвовала; однако, верная своей неизменной политике не подыгрывать ни одной могущественной державе и ни одному сильному правительству в Европе (именно по этой причине англичане, уже значительно позже, сначала влезут в Европейский союз, а потом постараются разрушить его изнутри), заключила союз с Австрией с целью воспрепятствовать чрезмерному усилению Франции путем присоединения, на правах родства и союзничества, Испании и испанской части Америки. Так было положено начало Войне за испанское наследство, которая продлится двенадцать лет и станет европейской войной высшей пробы, поскольку публика-то играла и за наших и за ваших. И хотя в это корыто совал свое рыло каждый, в конце концов по счетам, как всегда, заплатили все мы: австрияки, англичане и голландцы слетелись, как стервятники, жаждая отхватить кусок, заграбастали наши владения в Италии, разграбили андалузские побережья, атаковали наш флот – средство связи с Америкой – и высадились в Лиссабоне, чтобы завоевать Полуостров и посадить на трон австрийского чувака. Борьба была долгой, дорогой и жестокой, потому как большей частью велась на испанских землях, а ко всему прочему еще и местное население разделилось – кто за кого, как это чаще всего и бывает, в прямой зависимости от того, к какому боку ближе лежал – или казалось, что лежал, – собственный бумажник. Кастилия, Наварра и Страна Басков записались во французскую партию Филиппа V, а Валенсия и королевство Арагон вместе с Каталонией высказались за австрийского эрцгерцога. Австрийским войскам удалось оккупировать Барселону и Мадрид, чему предшествовало несколько сражений, среди которых битва при Альмансе, Бриуэге и Вильявисиосе. Как бы то ни было, Испания Бурбонов и союзная ей Франция войну эту выиграли; но к тому времени мы были уже настолько жалки в военном и дипломатическом отношении, что побежденные получили от этой войны больше, чем мы, и победа Филиппа V обошлась нам слишком дорого. Утрехтский мирный договор оказался выгодным для всех, кроме заинтересованной стороны. Франция упрочила статус ведущей мировой державы, а вот Испания потеряла все европейские владения, которые у нее еще оставались: Бельгию, Люксембург, Сардинию, Неаполь и Милан; а на закуску – Гибралтар и Менорку, удержанные англичанами в качестве морской базы для своей средиземноморской эскадры. Кроме того, у нас оставались и внутренние проблемы – каталонский вопрос. Дело в том, что в ходе войны каталонцы выступили за эрцгерцога Карла, а одной из причин этого решения была память о французском нашествии полувековой давности, когда война на территории Каталонии при Филиппе IV научила каталонцев ненавидеть французских освободителей: они теперь слишком хорошо знали, куда засунул каталонские фуэрос и прочие их привилегии Людовик XIV. А тут как раз, ко всему прочему, Филипп V, вознамерившись превратить этот многовековой дом терпимости в современную централизованную монархию, издал декрет, в котором заявил: «Считаю целесообразным (в соответствии со стремлением привести все мои испанские владения к единству законов и практике их применения в каждодневном использовании и в судах, руководствуясь равным образом и повсеместно законами Кастилии) упразднить и считать полностью утратившими силу все фуэрос». Так что то, что поначалу казалось всего лишь особой позицией Каталонии при выборе между королем из дома Бурбонов и королем австрийским, со ставкой – тут уж просто не повезло – на проигравшего, стало локальной гражданской войной, еще одной страницей в нашем пухлом архиве домашних безумств. И когда Арагон, вернувшись к национальной покорности, смирился и вся Испания признала королем Филиппа V, Каталония и Балеарские острова с этим не согласились. Поначалу Барселона рассчитывала на помощь англичан, однако помощь эта так и не пришла (прежние союзники, напротив, теперь помогали блокировать город с моря), и покинутая всеми, осыпаемая бомбами Барселона в своей героической и трогательной обороне упорствовала одна. Проиграла, конечно. Сегодня трехсотлетний юбилей тех событий. А когда проигрываешь, приходится платить по счетам. Филипп V в виде наказания отобрал у каталонцев все их фуэрос и привилегии – оставив их, за лояльность Бурбонам, баскам и наваррцам. И все это добро каталонцам не удастся вернуть себе вплоть до Второй республики. Тем не менее, хоть и побежденные, но дьявольски верные самим себе, они на следующий же день после поражения засучили рукава и вновь взялись за дело, дав старт тем самым (благодаря декрету, который аннулировал фуэрос, но давал другие преимущества, как, например, возможность торговли с Америкой) трем столетиям мощного экономического роста, в котором и утвердилась та трудолюбивая и процветающая Каталония, какую мы сегодня знаем. Или знали.

35. Иностранщина и тлетворные взгляды

Филипп V, первый из Бурбонов, для нас тоже оказался еще тем подарочком. Под конец у него съехала крыша, и он отрекся от престола в пользу своего сына Луиса I, который вышел у нас оторвой и бабником, но, к счастью, рано, восемнадцати лет от роду, умер, и Филипп V снова взялся царствовать, но чисто номинально, поскольку управление всей нашей братией взяла на себя королева, Изабелла Фарнезе. Правила она, ясное дело, по собственному разумению, но с опорой на поддержку двух своих фаворитов, одного за другим: кардинала Альберони и барона де Рипперда. Все могло с чрезвычайной легкостью полететь в тартарары, но на этот раз повезло, потому что времена уже изменились: Европа медленно разворачивалась к благоразумию и будущему, и через дверь во Францию, которую распахнула перед нами новая династия, стало приходить кое-что интересное. Как выражался мой уже неоднократно упомянутый учебник по истории для второго класса средней школы (еще раз: nihil obstat от цензора, каноника дона Висенте Тена), «на нашу родину проникли иностранщина и тлетворные взгляды». Однако верно другое: они проникли не в той степени, в которой требовалось, – вот если бы их проникло побольше! Но кое-что появилось, и не так уж мало. Сопротивление самых твердолобых церковников и испанских аристократов не могло навечно перекрыть ход Истории. По всей Европе галопом скакали новые идеи, появлялись просвещенные, прозорливые и умные люди, которым было гораздо интереснее изучать «Математические начала» Ньютона, чем обсуждать вопрос, является ли чистилище твердым, жидким или газообразным; люди, которые собирались использовать достижения науки и прогресса, чтобы в конце-то концов модернизировать этот темный воровской притон, расположенный к югу от Пиренеев. Мало-помалу вызревали благоприятные условия для некоторого прогресса, и по мере того, как век двигался вперед, это становилось заметно. В течение двух царствований Филиппа V, связанного с Францией семейными обязательствами, Испания оказалась вовлеченной в несколько европейских конфликтов, из которых, совершенно ожидаемо, не вынесла ничего, кроме головной боли. Однако внутри страны дела в первой половине XVIII века существенно улучшились или хотя бы начали двигаться в этом направлении: в Испании – впервые – были разделены религия и правосудие и проведено разграничение между грехом и преступлением. Или по крайней мере, такая попытка была предпринята. Во власть пришла интереснейшая плеяда просвещенных чиновников, министров и даже военных, которые читали книги, получали знания, прислушивались в первую очередь к ученым и философам, а не к духовникам и больше беспокоились о спасении человека в этом мире, чем в ином. И вот эта страна, в которой население не превышало шести миллионов, с пятой частью нищих и еще одной пятой монахов и монашек, идальго, рантье и разных праздношатающихся, с растраченной казной и лежащим в придорожной грязи международным престижем, – начала поднимать голову. Дела пошли еще лучше после 1746 года, с приходом нового короля, Фердинанда VI, сына Филиппа, который сказал решительное «нет» войнам и продолжил практиковать полезную привычку назначать компетентных министров: людей со способностями, людей просвещенных, с желанием работать и видением будущего – тех, кто, несмотря на противоречия и колебания во власти и в политике, сделал наш XVIII век, по-видимому, самым исполненным надежд и ожиданий за всю мучительную историю Испании. В первой половине того столетия оказывалось покровительство наукам и искусствам, был создан новый, современный и компетентный, морской флот и при поддержке со стороны короля и государства были основаны Академии – языка, истории и медицины, а также Национальная библиотека. И вот стали появляться эффективные менеджеры и блестящие министры, такие как Патиньо или маркиз де ла Энсенада. Последний, кстати, вообще из ряда вон: образованный, компетентный, энергичный – эталон просвещенного министра, он общался с самыми выдающимися учеными и философами Европы, способствовал развитию сельского хозяйства в масштабах всей страны, при нем были прорыты оросительные каналы, он улучшил транспортную систему и коммуникации, восстановил Королевскую армаду и покровительствовал всему, что имело отношение к искусствам и наукам. Короче говоря, это был один из тех великих людей, перед кем Испания и испанцы в неоплатном долгу и имя которого, понятное дело – нельзя же отступить от обычаев, – неизвестно сегодня испанским школьникам. Однако ни один из этих прорывов, ни одно из усовершенствований не проводились в жизнь без того или иного противодействия. Ожесточенное сопротивление тому, чтобы устремленная к прогрессу и будущему Испания расправила крылья, оказывали две силы. Одна из них, внешняя, – Англия: худший и подлейший наш враг в XVIII веке. Другая была внутренней, но не менее изобретательной по части низости используемых методов, – это было наиболее экстремистское и реакционное крыло католической церкви, которая узрела в Просвещении вотчину сатаны. Но об этом мы поговорим в следующей главе.