Текст книги "Акамие. Любимая игрушка судьбы"

О превратностях судьбы

Судьба была немилостива к главному евнуху в ту ночь.

В покоях Акамие евнух его не нашел. Только черный раб, приставленный к Акамие для услуг, бормотал что-то, высунувшись в окно. Вытянув плетью вдоль спины, евнух отпихнул его и сам наклонился из окна. Там не было ни шевеления, ни звука.

Обернувшись к рабу, хныкавшему, скорчившись на полу, евнух чередовал удары плетью с одним-единственным вопросом, пока не добился внятного ответа:

– Он ушел с младшим царевичем…

– В Башню Заточения! – взвыл евнух, хватаясь за голову. И ринулся прочь из комнаты.

За окном, удаляясь, прошелестел ветерок.

Дождавшись, когда и он стихнет, и не замеченный черным рабом, скулившим на полу, из комнаты скользнул некто, окутанный как бы сгустком тени, струившимся в такт стремительному и плавному движению.

Из троих, торопившихся к Башне Заточения, евнух успел первым. Из троих он единственный спасал свою жизнь. И несказанно обрадовался, заметив закутанную в покрывало фигуру, спускавшуюся по лестнице. Фонарь стражника слабо светился на верхней площадке.

Со всех ног кинувшись к черному покрывалу, евнух ловко ухватил того, кто скрывался под ним, за руку и потащил за собой.

Раздался удивленный и гневный возглас, руку попытались освободить, но евнух, не обращая внимания, свирепо отчитывал своего пленника:

– Змеиное отродье! Ума ты лишился, шакалий сын, что среди ночи бегаешь к любовнику! Ну ничего, если сегодня тебя не прирежут, то уж завтра точно снимут шкуру!

Царевна Атхафанама под покрывалом прикусила язык. Если ее с кем-то перепутали, то не в ее интересах устранять недоразумение… до поры до времени. Кожу с нее не снимут, но накажут примерно. Атхафанама решила молчать и ждать удобного момента, чтобы избавиться от евнуха и потихоньку вернуться к себе. Евнух же продолжал изливать свой гнев, больно дергая ее за локоть.

Царевна, непривычная к такому обхождению, быстро теряла терпение. Она уже подумывала, не укусить ли евнуха, как вдруг пальцы его разжались и выпустили ее руку, а сам он грузно повалился на землю лицом вперед.

Атхафанама не успела ни оглядеться, ни толком испугаться: огромная ладонь накрыла половину ее лица, прижав к губам шершавую ткань покрывала. Сильные руки стиснули ее тело и подняли в воздух. Оказавшись на твердом, будто каменном, плече, Атхафанама изо всех сил замолотила коленями в грудь похитителя. Шарф, завязанный поверх покрывала, не давал ей кричать, руки были прижаты к телу железной рукой неизвестного. Она рвалась и извивалась, как могла, но силы быстро оставляли ее: ей не хватало воздуха, а противник был так могуч, что, казалось, не замечал ее попыток освободиться.

Обессилев, она повисла на его плече, глотая злые слезы. Она не испугалась, но горше горького было думать о том, что похищение разлучит ее не только с матушкой и отцом, родным домом и счастливой судьбой, но с любимым, с мужем, с Ханисом. А он, узник, не сможет прийти ей на помощь и едва ли даже узнает о постигшей ее участи…

Атхафанама зарычала и с новой силой забилась в железных руках похитителя. И полетела вниз, ударилась бедром о землю и едва не задохнулась – край туго завязанного шарфа врезался в шею, не давая ей выпасть из покрывала.

Дэнеш поспешил на помощь: его длинный нож, пригвоздив похитителя к деревянным воротам конюшни, зацепил и покрывало. Сильно дернув, Дэнеш разорвал его до края и подхватил бесчувственное тело на руки. На неслышный зов серебряного свистка ответил глухой топот копыт. Закинув добычу на спину коня, Дэнеш прыгнул в седло и умчался в темноту.

– Что это за шум? – встревожился Акамие.

Прислушавшись к возне за воротами конюшни, Эртхиа оглянулся на Веселого. Умница золотистый конь повел ушами и переступил маленькими копытами. И без тревоги ткнулся мягкими бархатными губами в руку Эртхиа, не выпрашивая лакомство, но как бы подразумевая, что хозяин еще не все дал, что собирался.

Пожав плечами, Эртхиа успокоил брата:

– Это не сюда, – усмехнулся и зачерпнул из мешочка пригоршню финиковой муки.

Белый Шан ревниво подтолкнул Акамие головой в плечо. Акамие почесал его пальцем под налобником и протянул руку к мешочку.

– Все бахаресай любят финиковую муку, – с удовольствием заметил Эртхиа. Он гордился тем, что Веселый и Шан – настоящие бахаресай.

Дверь в задней стене конюшни приоткрылась, и показалось узкоглазое скуластое лицо. Раб Аэши пробирался между стойлами, еще от двери громким шепотом оповещая:

– Господин! Повелитель зовет тебя, срочно!

Эртхиа сунул в руку Акамие мешочек с мукой. Быстро проверив подпруги на Веселом и Шане, поцеловав коней в узкие морды, царевич повернулся к Акамие. Они обнялись.

– Беги, брат. Здесь – верная смерть, там – все в руках Судьбы. Пусть бы она отдала тебе всю мою удачу.

Эртхиа отвернулся, толкнул раба к Акамие.

– Оставайся здесь, помогай! – и торопливо выбежал из конюшни.

– Открой ворота, – попросил Акамие, запихивая мешочек с финиковой мукой в седельную сумку. Аэши кинулся к задней двери.

– Стой! Подожди!

Акамие прикусил зубами кончики пальцев. Как он мог забыть! Записка, спрятанная на подносе с царскими подарками – она могла погубить брата Эртхиа.

Тяжело вздохнув, Акамие сказал рабу:

– Жди меня здесь.

И, накинув покрывало, побежал к себе.

– Где же ты был? – строго и печально спросил Лакхаараа, когда Эртхиа стремительно вошел в маленький зал, примыкавший к ночной половине дворца, называемый Крайним покоем. Здесь на подушках, уложенных вдоль стен, сидели царевичи, ожидая, что отец все же захочет проститься с ними как должно.

– Где ты был? За тобой посылали дважды.

Эртхиа виновато опустил глаза. И в голову ему не пришло загодя придумать оправдание своей задержке, а теперь надо сослаться на причину достаточно серьезную, чтобы и не усугубить своей вины легкомыслием, и не вызвать подозрений…

– Я, видишь ли… – начал Эртхиа, поднимая полные совершенно искренней печали глаза – и осекся, поймав ледяной, всеведущий взгляд Эртхааны. Невольно вздрогнув, он поспешил опустить ресницы.

Лакхаараа, отвернувшись, хмуро заключил:

– Если не простишься с отцом, только себя вини.

– Разве уже?.. – испугался Эртхиа.

– Еще нет. Но он не хочет никого видеть.

Назвать истинную причину их ожидания по соседству с покоем умирающего отца, упомянуть о том, что законные сыновья были изгнаны ради наложника, было слишком унизительно, и Лакхаараа обошел эту подробность.

Но у Эртхааны была своя цель, и он, не спуская глаз с младшего брата, язвительно уточнил:

– Повелитель пожелал проститься с Акамие. Может быть, потом он позовет тебя.

– Как! – распахнув глаза, Эртхиа изо всех сил пытался выдать испуг за возмущение. – Отец простится с рабом, сыном рабыни, своим наложником – раньше, чем со мной, законным сыном?!

Язык Эртхиа сам собой выстраивал длинные периоды, полные горького гнева и обиды, в то время как царевич лихорадочно соображал: значит, сейчас Акамие ищут, не застав на месте, по всей ночной половине, по всему дворцу, и, может быть, уже заподозрили его бегство. Успел ли он? Добрые кони способны унести от любой погони, но нежный брат так и не научился менять коня на скаку. Если погоня отправится немедленно – ему не уйти.

А они-то рассчитывали, что Акамие не хватятся до утра…

Облизав пересохшие губы, Эртхиа уселся на подушку подальше от светильника и понуро опустил голову, являя собой зрелище человека, убитого горем и глубоко уязвленного в своем достоинстве. Эртхаана окинул его торжествующим взглядом и почти откровенно ухмыльнулся. Эртхиа успел перехватить этот взгляд сквозь опущенные ресницы и задумался.

Что бы это значило? И отчего так неспокоен Лакхаараа? Вместо торжественной скорби в глазах наследника то и дело вспыхивает страсть и нетерпение.

Как бы ни ждал Лакхаараа часа, когда корона Хайра перейдет к нему, – не может он так жадно радоваться смерти отца! Не таков Лакхаараа. Суров, нравом тяжел, но и благороден, что отличает прирожденного властелина от суетливого ловца случая.

Размышляя так и не находя объяснения странному поведению братьев, Эртхиа сидел, как все, оцепенев в торжественной неподвижности – скорбная фигура среди скорбных фигур.

Тонкие язычки огня над светильниками робко лизали грузную тушу темноты, заполнившую зал.

Комната была пуста. Облегченно вздохнув, Акамие сбросил покрывало и кинулся к подносу. Раскидав драгоценности, он безнадежно опустился на колени. Записки не было. Акамие оглядел комнату, тщетно пытаясь вспомнить, не перепрятывал ли он шелковый лоскут, грозивший гибелью брату Эртхиа. Перевернул поднос, заглянул и под него. Сжав руками виски, замер, не находя объяснения пропаже.

– Ах, вот ты где, порождение ящерицы и гиены!

Акамие вскочил в испуге. Главный евнух, потрясая кулаками, навис над ним.

– Живо беги к царю, бесстыдный, лукавый раб! Наконец-то я от тебя избавлюсь…

Наклонившись за покрывалом, евнух обиженно застонал, поглаживая затылок. Осторожно выпрямился и пнул покрывало.

– Что это за одежда на тебе? – евнух дернул Акамие за рукав кафтана. – Закройся – и бегом.

Акамие ничего не оставалось, как подчиниться. Пытаться бежать не имело смысла. Ведь с евнухом не справиться, и он поднимет шум. А на конюшне стоят оседланные кони, принадлежащие Эртхиа…

Акамие натянул на голову покрывало и, глотая слезы, пошел за евнухом.

Об ошибке лазутчика

Лишь на ночной половине дворца наследника обнаружил Дэнеш свою ошибку. Передавая добычу евнухам, в ярком свете факелов разглядел лазутчик свисавший из-под разорванного покрывала конец толстой, тяжелой косы.

Черной как смоль.

Прошипев проклятие, он торопливо развязал шарф и отбросил покрывало. Евнух протестующе заверещал. Дэнеш досадливо качнул головой.

– Заткнись. Это не тот, кого желает твой хозяин, – и внимательно вгляделся в черты красавицы, без чувств обвисшей на руках евнуха.

– Положи ее, – велел лазутчик. – Принесите воды.

Вырез верхней губы, напоминающий две крутые волны, столкнувшиеся в разбеге, и выдающийся подбородок, и разлетающиеся к вискам брови напомнили Дэнешу черты его господина и брата и, кстати, черты самого повелителя.

Что ж, на ночной половине оставалась только последняя не выданная замуж царевна – а наряд девушки не оставлял сомнений в том, что она именно царевна и еще не покинула отцовского дома ради брачных покоев.

– Проклятие Ашанана! – обескураженно воскликнул Дэнеш. И побрызгал в лицо девушке водой. – Очнись, госпожа.

И госпожа очнулась. Растерянно оглядевшись, Атхафанама обнаружила, что находится среди незнакомых людей, в незнакомом месте. Взгляд ее остановился на том, кто был ближе всех.

– Лазутчик… Где я?

– Ты в доме моего господина, достойная госпожа. Тебя похитили, но…

Договорить Дэнеш не успел.

– Ты ответишь за это! – кричала разгневанная госпожа. – Мой отец велит посадить тебя на кол! Сварить в масле! Четвертовать! Содрать с тебя кожу! С живого!

Дэнеш понимал, что проделать с ним все это не удастся и всесильному повелителю Хайра. Но мысль даже об одной из этих казней заставила невольно содрогнуться молодое сильное тело лазутчика.

– Госпожа, дай же мне сказать… – попытался он умерить гнев девушки.

Но та, окончательно придя в себя, вспомнила все и, обливаясь слезами, упала на ложе.

– Скажи своему господину, что царевна Атхафанама скорее умрет, чем примет ласки своего похитителя! – и безутешно зарыдала, закрыв руками лицо.

– Выслушай меня, достойная госпожа… – умолял ее Дэнеш. – Мой господин – твой брат, царевич Лакхаараа.

Атхафанама отвела пальцы от лица, забыв о слезах.

– Что ты сказал?

Дэнеш уже придумал историю, способную оправдать его в глазах царевны и не наносившую урона чести и безопасности его господина.

– Тебя похитили неизвестные. Разве ты не помнишь?

– Да, я помню, – нахмурив брови, осторожно подтвердила царевна. – Я в самом деле не знаю, кто это сделал.

Пока еще ни один из них ни словом не обмолвился о том, где ее похитили. Что ж, это было на руку обоим.

– Я ехал во дворец по приказанию моего господина, царевича Лакхаараа…

– Моего брата, – вставила Атхафанама, кивая головой.

– Да, и на темной улице недалеко от дворца встретил троих верхом. Лица их были скрыты платками, а один из них удерживал на спине своего коня закутанную в покрывало девушку. Она вырывалась и кричала.

– Да? – искренне удивилась Атхафанама. – Я этого не помню.

– Конечно, госпожа, ведь ты была вне себя и очень напугана. Но подумай, если бы ты не кричала и не вырывалась, как бы я догадался прийти к тебе на помощь?

Хорошенько подумав, Атхафанама согласилась и с этим.

– Значит, ты отбил меня у похитителей? Сколько же их пало в этом бою?

– О нет, госпожа, они оказались трусами и позорно удрали, а ты упала на землю и, должно быть, сильно ударилась?

– О да… – признала Атхафанама, потирая бедро.

– Я подобрал тебя и доставил в дом моего господина, не зная, кто ты такая. А теперь я поспешу сообщить ему, как велика милость Судьбы к дому его отца.

– Да, – с облегчением одобрила царевна. – Поспеши, потому что нигде я не чувствую себя так спокойно, как в доме моего отца.

О нежном сердце

Занавешенные темной тканью окна, слабый огонек масляного светильника в углу, душный запах болезни. Трудное дыхание измученного тела, бессильно утопающего в подушках огромного ложа.

Акамие оставил покрывало у порога. В комнате были только они вдвоем: царь и его наложник, как многие и многие ночи прежде.

Акамие не видел повелителя с тех пор, как во дворце Аттана царь заново преподал забывшемуся рабу науку знать свое место.

Медленно подходя к ложу, Акамие пристально вглядывался в лежащего.

Это не мог быть царь.

Не было ни грозной красоты, ни великой силы в распростертом теле, ни суровости, ни жестокости в застывшем лице. Только мука.

И ожидание.

Просунув пальцы под холодную ладонь, Акамие понял, кого ждал повелитель. Слабые, исхудалые пальцы царя неловко шевельнулись в попытке нежности.

– Это ты, мой мальчик?

Акамие угадал эти слова в судороге, искривившей рот царя. И накрыл его ладонь второй рукой.

– Это я.

– Как жаль, что я не вижу тебя…

Акамие читал слова царя по губам, по неприметной дрожи ресниц, по слабым движениям пальцев. Он один мог так понимать повелителя, потому что дважды был с ним одной плотью.

– Распахни завесы, пусть будет светло. Может быть, хоть тень твою смогу увидеть…

– Ночь, – прошептал Акамие, прижимаясь губами к виску царя.

– Ночь… уже ничего не успеть. Я так много должен тебе, мой мальчик.

Акамие свел брови: к чему теперь об этом? Судьба исполнится уже сейчас. Им обоим не дожить до утра. Он снова поцеловал висок, а потом – холодные пальцы повелителя.

Где-то, наверное в сердце, еще сохранились остатки силы. Пальцы царя стиснули руку Акамие. И сразу разжались. Акамие испуганно вгляделся: нет, еще нет, грудь еще поднималась, и едва шевелились губы.

– Я любил тебя, мой мальчик.

Высвободив руку, Акамие впился в нее зубами.

Сердце рвалось – в груди жгло огнем.

Медленно отступая, Акамие не сводил глаз с царя: только бы еще один вдох, только бы не опоздать…

Не глядя, он подобрал покрывало. И – кинулся прочь.

– Стой! Куда? – взвизгнул евнух, когда Акамие змеей скользнул под его вытянутыми – схватить! – руками. Тяжело топая, он ринулся в погоню. Акамие, обернувшись, набросил ему на голову покрывало.

– Ловите! Хватайте! – вопил евнух, наступая на конец покрывала, попавший как раз ему под ноги. Судорожно выбросив вперед руки, он не нашел опоры и обрушился на скользкие мозаичные плитки, проехал вбок и, ударившись головой о стену, затих.

Сзади в коридор плеснул свет: откинули плотную завесу, отделяющую ночную половину от других помещений дворца. Чей-то силуэт зачернел в проеме – и устремился внутрь.

– Где ты, брат? – раздался отчаянный крик.

– Эртхиа!

А он уже был рядом.

– Куда?

Акамие схватил его за руку и пустился бежать к выходу в закрытую часть сада, принадлежащую к ночной половине. Он, в отличие от Эртхиа, прекрасно ориентировался в лабиринтах этой части дворца.

Сзади доносились растерянные и гневные крики: братья не смели нарушить священную границу.

За поворотом беглецов встретили стражники с обнаженными мечами. Их было трое. Один высоко поднял в руке витой аттанский фонарь.

Эртхиа, выбросив вперед руку, свирепо гаркнул:

– С дороги! Именем царя!

Узнав царевича, опешившая стража расступилась, опуская мечи. Эртхиа бросился между ними, увлекая за собой Акамие. Дальше Эртхиа бежал впереди, следуя указаниям брата. Не встретив больше препятствий, они добрались до решетчатой двери. Эртхиа отпустил руку брата и замешкался в темноте.

Акамие толкнул решетку – она не поддалась.

– Заперта… – упавшим голосом сообщил он и, не в силах поверить в неудачу, налег на дверь плечом.

– На себя! – подсказал Эртхиа, шаря ладонями за ковром, завешивавшим стену справа от двери.

– Никак! – в отчаянии простонал Акамие, опускаясь на колени перед решеткой.

– Уже ничего не успеть… Судьба моя, я сам отрекся от тебя!

Эртхиа, схватив его за плечи, оттащил от решетки.

– Не время причитать, а? – нетерпеливо заметил он. – Держи!

Сунув в руки Акамие тяжелый крюк с мотком веревки, Эртхиа отодвинул засов и распахнул дверь.

– Быстрее!

Выскочив в сад, Эртхиа быстро нашел калитку, ведущую в проход между стенами. Она была заперта. Закинув крюк, Эртхиа помог Акамие перебраться через стену и спрыгнул вниз по ту сторону ее, прихватив крюк с собой: впереди ждала еще одна калитка, наверняка запертая, а ключ от нее остался у евнуха…

На ходу сматывая веревку, Эртхиа бежал следом за Акамие. Они были уже на стене, когда у первой калитки послышались крики и топот многолюдной погони. Дымно-рыжий свет факелов метался над стенами.

Об удаче лазутчика

«О нет, – думал Дэнеш, мягко погоняя Ут-Шами, Сына Тени, – царевна рада подтвердить мою ложь, и это выгодно мне. Но это выгодно и ей. Евнух сразу решил, что если наложник ушел с царевичем Эртхиа, то ушел в Башню Заточения. Вместо наложника там, однако, оказалась царевна. Но уличить ее открыто я не могу. И признать перед господином мою ошибку… Значит, придется нам покрывать проступки друг друга. Но хотел бы я знать, – и я узнаю! – что делала царевна в Башне Заточения. И куда ушел наложник по имени Акамие с царевичем Эртхиа. И зачем».

Подъезжая к задним воротам дворца, Дэнеш увидел, что они распахнуты настежь. Из-за ворот раздавался, быстро приближаясь, шум погони. Дэнеш осадил коня и направил его в тень. Мышастый жеребец остановился без звука: не всхрапнет, не ударит копытом. Не шелохнется и всадник, наблюдая, как два коня, белый и золотой, испуганными птицами вырвались из ворот, а следом с гиканьем и топотом неслась погоня.

Дэнеш послал коня наперерез. Могучим прыжком Ут-Шами прянул из тени, почти врезавшись в грудь белого коня. Белый шарахнулся вбок, едва не скинув седока. И золотистый, повинуясь опытной руке, вклинился между ними, оттесняя Сына Тени. Дэнеш ловко перегнулся и, ухватившись за стремя, с силой дернул вверх. Золотистый пронесся вперед – уже без всадника.

Юноша в алом кафтане не успел подняться – Дэнеш прыгнул из седла прямо ему на спину, прижал к плитам мостовой. Подоспевшая погоня окружила их.

Заглянув под белый платок, Дэнеш нахмурился: знакомый разлет бровей, знакомый надменный рот. Младший из царевичей, Эртхиа, стал на этот раз его добычей.

Подняв голову, Дэнеш увидел, что он и его пленник окружены дворцовой стражей, а еще двое – Дэнеш признал в них лазутчиков своего клана – уже погоняли коней следом за белым иноходцем. Его всадник не слишком ловко держался в седле. Но иноходец летел во весь опор, и Дэнеш запоздало сообразил, что коса, бившая коня по боку, была слишком длинной для воина – и белой!

– Проклятие Ашанана… – ахнул Дэнеш и, отпустив царевича – им займется стража, – прыгнул в седло. Сын Тени понесся по улице, медленно, но неотвратимо настигая ашананшеди. Часть стражников пустилась за ним. Остальные торопливо вязали руки царевичу и пытались поймать метавшегося вокруг золотистого жеребца.

О встрече обещанной

Иноходец взвился – Акамие чудом удержался в седле. Старик отступил в сторону, поцокал языком. Белый Шан перебирал копытами, прижимал уши, но не двигался с места. Старик потрепал коня по влажной шее, неодобрительно покосился на Акамие.

– Поводи его! И кто тебе такого коня доверил?

Акамие оглянулся: погоня приближалась. Старик, перехватив его взгляд, пренебрежительно махнул рукой.

– Не обращай внимания.

Акамие послушно спрыгнул с коня и взял его под уздцы. Старик пошел вперед.

– Нашел все-таки, – через плечо бросил старик. – Я было решил, что Судьба в тебе ошиблась.

– Разве такое бывает? – изумился Акамие.

– Почему бы нет?

– И часто?

– На каждом шагу, – ворчливо ответил старик. – Садись.

Акамие увидел у самых ног расстеленный на траве коврик, такой же ветхий, как плащ старика.

– А конь?

– Что он, маленький? Сам знает, что ему делать.

Акамие, пожав плечами, отпустил Шана. Иноходец, фыркая и потряхивая головой, принялся ходить по большому кругу, в центре которого находился коврик.

Старик уселся, поджав ноги, и долго возился, расправляя плащ. Опасливо покосившись на Шана, Акамие собрался устроиться рядом со стариком, но, вспомнив, обернулся.

Ему была видна пена на морде передней вороной лошади. Она скакала, вытягивая длинную шею, напрягая широкую грудь, сильно ударяя копытами в землю. Акамие слышал частый топот ее копыт.

Но она не приближалась.

Акамие, поежившись, отвернулся.

– Значит, ты передумал? – уточнил старик.

– Да, – ответил Акамие. – Если возможно его спасти, я сделаю это.

– Это ты правильно решил, – улыбнулся старик. – Я рад.

Порывшись в складках плаща, он выудил нефритовую коробочку с золотым знаком. Но, подняв глаза, обнаружил, что Акамие снова смотрит назад. Недовольно кряхтя, старик сунул коробочку обратно.

– Так дело не пойдет. Они тебя отвлекают. Ты пропустишь самое главное из того, что я собираюсь сказать тебе.

Старик махнул рукой – и всадники наскакали, окружили их. Они вертели головами и спорили друг с другом:

– Туда!

– Нет, туда!

А копыта коней топтались вокруг, едва не наступая на коврик. Акамие, подобрал ноги и съежился.

Кто-то первым закричал: «Вот он!» – и, подхватив его крик, всадники послали коней бешеным галопом – в разные стороны.

– Стало тише, – одобрил старик, снова извлекая коробочку.

– Что означает этот золотой знак? – спросил Акамие, облизнув пересохшие губы.

– Не помню точно. Вроде бы «жизнь», а может быть, «любовь».

– Разве это не одно и то же?

– Отнюдь не всегда, – заверил старик. – Впрочем, ты убедишься в этом на собственном опыте.

Акамие удивленно посмотрел на него.

– Нет-нет, не в этот раз. Бери порошок и отправляйся назад. Сколько можно тянуть?

– А что мне делать с порошком? – спросил Акамие, пряча коробочку за широкий пояс.

– Разведешь половину в чаше густого вина. Аттанского. Вообще это неважно, но Судьба любит соответствия.

– Значит, царь заболел из-за трона аттанских владык? – Акамие подивился безошибочности своего предчувствия.

– Разве в Аттане царь не сделал больше ничего такого, за что ему следовало заболеть? – возразил старик.

Акамие смутился. Поймав Шана, он забрался в седло. Повернув коня в сторону Аз-Захры, оглянулся на старика.

– А я успею?

Старик рассмеялся.

– Теперь поздно об этом спрашивать. Поспеши и ни о чем не беспокойся. Судьба терпелива.

Акамие наклонился с седла, пораженный внезапной догадкой.

– Скажи, а ты не знал ли царевича Кунрайо?

– Помню, – кивнул старик. – Ох и упрямец был! Не хуже тебя, – и шлепнул Шана по крупу.

Иноходец, будто отдыхал всю ночь, резво пустился в обратный путь.