Текст книги "Акамие. Любимая игрушка судьбы"

О дворце аттанских владык

Злой зимний ветер пронизывал до кости, и кольчуги не спасали, и не укрывали щиты.

Черные плиты мостовой перед высоким дворцом владык Аттана были завалены телами воинов. Последний отряд дворцовой стражи погибал под ударами прямых мечей завоевателей у входа в башню, где готовились принять смерть наследники владык.

Сам царь и бог Аттана и его жена были найдены сидящими на троне в пустом и гулком тронном зале. Гордые улыбки застыли на мертвых лицах. Повелитель Хайра приказал убрать их тела.

Теперь дворец аттанских владык был пуст и нем, только во внутреннем дворе, у подножия высокой башни, слышался затихающий шум схватки. Защитники дворца погибли, а рабы разбежались. Хайарды, кроме отряда, осаждавшего башню, покинули дворец по приказу царя: им принадлежало право брать любую добычу в городе, но не во дворце.

Перед гладкими до маслянистого блеска широкими ступенями царевичи оставили коней, передав поводья сопровождавшим их воинам, и вошли во дворец, дивясь странной, чуждой его красоте. Ни резьба, ни роспись не украшали огромные пространства стен и высоких потолков, лишь окна, узкими щелями отверзавшиеся по обе стороны, перегораживали залы пластами холодного зимнего света. В других залах окна были сделаны в потолке, и свет стоял узкими колоннами.

Обмениваясь удивленными возгласами, царевичи прошли череду гладких пустынных залов, невольно стараясь держаться вместе: своенравное эхо жило в этом дворце. Оно подхватывало каждый звук, играло и тешилось им долго и прихотливо.

Эртхиа попробовал было поиграть с ним, но Лакхаараа так дернул его за плащ, что ткань затрещала, надорвавшись у золотой пряжки на плече.

Акамие умоляюще посмотрел на брата, прижимая озябшей рукой черный шелк ко рту.

То насмешливые, то грозные отражения голосов пугали его. Таинственная сила, могущественная и недобрая, чудилась ему в огромных и безжизненно пустых помещениях дворца.

Столб яркого света впереди первым увидел Шаутара и молча указал на него рукой. Путь к свету преграждали черные решетки, заметные только на его фоне. Там, где свет не проглядывал за ними, они сливались с темнотой, и только большие золотые ромбы отчетливо светились на них. Это были ворота, и створки их были приоткрыты.

В узкую щель между ними, не колеблясь, скользнул Акамие, угадывая за воротам разрешение тревоги и напряжения, копившихся по дороге сюда.

Вошел, вздохнул глубоко и замер. Сзади слышал только дыхание вошедших следом царевичей и благоговейную тишину.

Ветер крадучись колыхал вдоль стен завесы, и бросался через весь зал, и заводил широкие круги, задевая лица и шевеля полы плащей незваных пришельцев. Ветер теперь хозяйничал здесь, пока новый владыка не займет опустевший трон.

Трон был необыкновенный, как бы двойной: широкая золотая скамья опиралась на ось трех колес, два поддерживали трон по бокам, и третье – посередине. Скамья предназначалась для владыки и бога Аттана, сына Солнца, и его сестры-жены.

Трон стоял на овальном возвышении у высокой и узкой дальней стены этого зала, имевшего странную форму: как будто стена за троном отрезала вершину треугольника, в основании которого находились широкие ворота с черно-золотыми решетками.

Потолок зала тоже под острым углом сходился где-то в темной вышине.

Окна, так же как и стены, завешенные тяжелой черной тканью, пропускали воздух, но не свет. Золотые орнаменты на завесах состояли из крестов, ромбов и вписанных в них колес.

Но единственным источником света, дававшего блеск золотым украшениям, было овальное окно в потолке прямо над троном. Широкий поток лучей низвергался оттуда, заливая трон золотым сиянием. Колеса горели, будто охваченные огнем.

От их жаркого блеска острее чувствовались неласковые прикосновения зимнего ветра. Акамие прерывисто вздохнул, кутаясь в длинный плащ, повернул лицо к братьям. Все стояли у черных ворот, и ни в ком не было видно желания подойти к трону. Темнота зала давила и пригибала, и никто из братьев не захотел склониться, а пройти через весь зал с прямой спиной, видно, не доставало ни в ком из них отваги.

Чуждая властная сила, незнакомая и враждебная хайардам, все еще царила в этом зале, похожем на святилище чужих богов.

Эхо загремело и захохотало за спиной царевичей. Все обернулись, едва не подпрыгнув, только Лакхаараа не отрывал взгляда от золотой колесницы.

Совершенно невозможно было определить, как далеко находится источник звуков, вызвавших эхо, и шум рос, разбиваясь о стены и падая вниз, чтобы снова взлететь во тьму, скрывавшую потолок.

Наконец фигуры идущих замелькали в ближнем зале, вспыхивая в полосах света.

Это был Ахми ан-Эриди из приближенных царя и сопровождавшие его воины, пригнавшие дюжину черных рабов, с золотыми кольцами, продетыми в широкие плоские носы, в золотых ошейниках и закутанных в пестрейшие плащи на меху.

Поклонившись царевичам, Ахми ан-Эриди сообщил, что царь пожелал пировать нынче вечером в тронном зале поверженных владык со своими сыновьями и военачальниками. Для устройства этого празднества и присланы пойманные воинами ан-Эриди рабы, пытавшиеся покинуть дворец.

Ему же, ан-Эриди, царь поручил проводить царевичей в сокровищницу, чтобы они смогли выбрать по своему вкусу наряды и украшения.

Акамие рад был покинуть тронный зал. Как сможет вернуться сюда для празднества, он не представлял.

О пленении Ханиса

Ханис, один, все еще удерживал нападающих перед узкой дверью в башню Небесной Ладьи. Чтобы попасть в нее, надо было пройти коридор длиной всего в три шага, но этих трех шагов хватало, чтобы Ханис мог встречать врагов по одному.

Там, за его спиной, узкая винтовая лестница начинала головокружительный взлет в высоту. А наверху, на открытой площадке, Ахана, сестра-невеста, возносила последнюю молитву Солнцу. За себя и за брата своего, сына царя и бога, наследника владык Аттана, который готов был защищать каждую ступень, лишь бы Ахана закончила свое последнее земное обращение к Солнцу без спешки, в подобающем случаю божественном спокойствии духа.

Выдернув меч из тела очередного противника, Ханис тяжело втянул воздух в измученные легкие. Пот заливал лицо, пересохшее горло горело. Скоро ли Ахана закончит молитву? Ведь Ханису еще должно хватить сил, чтобы вонзить меч себе в живот.

Новый противник был выше Ханиса и по меньшей мере в два раза шире в плечах. Ханис твердо встретил его атаку, но помимо воли прислушивался к звукам снаружи. Сквозь лязг металла о металл и звук чужих гортанных голосов до него долетел наконец звонкий девичий голос, посылавший приветствие Солнцу.

Радостно и гордо воззвала Ахана к божеству, предупреждая, что уже идет к нему.

Крики во дворе разом стихли.

Ханис знал, что сестра его и невеста, став на самом краю площадки, протянула руки к Солнцу и с улыбкой сделала шаг вперед.

Он замер на миг, ожидая звука удара нежного тела сестры о каменные плиты.

Меч противника плашмя обрушился на его голову.

О купании

Узнав у распорядителя, какие покои отведены ему, Акамие направился туда. Вымыться, переодеться в чистое и немного отдохнуть, собраться с мыслями – вот все, чего он хотел, но ему не суждено было насладиться покоем.

Тот, о чьем существовании Акамие и думать забыл, поджидал его на пороге, равнодушно следя за его приближением. Акамие постарался скрыть удивление, евнух же отступил, давая ему войти. Все они, сопровождавшие его в первые дни похода, были здесь. Акамие не выказал удивления.

Еще неизвестно, твердил он себе, еще не… Не дожидаясь того, чтобы евнухи распоряжались им, он спросил, где купальня. Его проводили в круглую комнату с бассейном, всю выложенную плитами белого мрамора, не тронутого резьбой.

Ему зажгли свечи в кованых фонарях, похожих на редко сплетенные корзины, принесли большие мягкие полотнища, ароматы и масла в прозрачных сосудах, разложили и расставили все на каменных лавках вокруг бассейна. Старший евнух позволил насмешливой улыбке на мгновение коснуться губ.

Акамие сбросил одежду. Воздух был ненамного теплее, чем в продуваемом насквозь тронном зале, и не давал надежды согреться. Акамие поспешил к бассейну.

Бассейн был намного глубже, чем казался, и Акамие сразу же по горло погрузился в чистейшую ключевую воду. Ледяную.

У него перехватило дыхание, и он выбрался из бассейна как мог быстро.

Стиснув пляшущие зубы, кутаясь в полотенце, он исподлобья взглянул на старшего евнуха.

– Ты спрашивал купальню, – снизошел тот до ответа. – Эта – царская, лучшая во дворце. А для тебя приготовили горячую воду во дворцовой кухне.

И по его знаку Акамие немедленно растерли, с ног до головы закутали в тонкую шерстяную ткань, а сверху накинули меховой плащ.

Отгоняя тревогу, Акамие пытался заснуть, но трудно было согреться даже под ворохом одеял в этом покое, где на окнах не было ставен, а двери укрывали от посторонних взглядов, но не от сквозняков.

О выборе одежд

Сон все же дождался, когда уймется крупная дрожь, сотрясавшая тело Акамие, подкрался незаметно и одержал бы победу, но пришло время поспешить в сокровищницу Аттана, чтобы выбрать одеяния праздника взамен изношенной и немало пострадавшей в походе одежды.

Эртхиа был еще там. Он задержался в оружейной палате и теперь принялся расхваливать Акамие особенно приглянувшийся ему лук, уверяя, что именно этот как нельзя лучше придется брату по руке: и легок он, и упруг на удивление, и костяные наконечники надежны и изящны, и футляр с запасными тетивами закрывается плотно и украшен тончайшей резьбой.

– Вот увидишь, – обещал Эртхиа, – когда будет повелитель распределять добычу между нами, этот лук отдаст мне. А не отдаст – так выпрошу. И тебе подарю.

Акамие улыбался, кивал. Лук нравился ему, и он не спешил отговаривать Эртхиа и делиться с ним своими сомнениями.

Выбирали наряды.

Эртхиа – небрежно, и только привычка к красоте направляла его руку, когда он наугад выдергивал из ворохов одежды то одно, то другое – мгновенно прельстившись чистым цветом, текучестью бликов, какой-то особенной складкой, мелькнувшей, вспыхнув, по шелковому рукаву, густотой бархата, необыкновенным отливом подкладки, незнакомым узором вышивки ли, тиснения или неожиданным сочетанием камней в украшениях. И все получалось ладно и шло одно к другому, что он кидал на руки бродившему следом за ним Аэши. И бросал-то Эртхиа, не разбирая, одним ворохом, – и для себя, и для слуги.

Акамие выбирал одежду с неохотой: душа не лежала наряжаться в это, словно бы ворованное, добро. Но нарядиться следовало со всей тщательностью, ибо такова воля царя, а от его расположения сегодня, как всегда, зависят жизнь и смерть, воля и неволя Акамие. Поэтому он взял для праздничного наряда широкое одеяние, голубого бархата, украшенное золотым шитьем и жемчугами, подобное придворным облачениям Хайра, и дюжину локтей белой тафты, и принял от Эртхиа выбранный им платок золотистого шелка, замечательный вытканным узором и длинной, бисером низанной бахромой.

Что, в самом деле, мог понимать Эртхиа? А платок, и правда, был хорош.

О празднестве

В тронном зале теперь горело множество светильников, сплетенных из железных прутьев, где черных, а где блестящих позолотой. Собранные, видно, по всему дворцу, они стояли теперь прямо на коврах, которыми укрыли каменный пол. В середине зала расстелили яркие ткани, и рабы уставляли их блюдами. Царь распорядился, чтобы угощения к празднику готовили и здешние повара, и те, что сопровождали повелителя в походе.

Гости – военачальники и те из воинов, кто особенно отличился в битвах, – уже сидели на коврах, блистая нарядами и украшениями из своей добычи, негромко переговариваясь, и не приступали к еде, ожидая появления царя.

Акамие, радуясь, что не опоздал, сел возле Эртхиа.

На золотую колесницу он старался не смотреть, отделенный от нее всеми братьями, сидевшими в обычном порядке: Лакхаараа – ближе всех к царскому месту, за ним Эртхаана и Шаутара. Место после Эртхиа оставалось свободным, пока Акамие его не занял. Сидевший следующим пышнобородый Ахми ан-Эриди неодобрительно покосился на него и поджал губы: не место, мол, тем, что под покрывалом, за одним столом с воинами, но так ничего и не сказал. Эртхиа, перехватив его взгляд, совсем по-отцовски дрогнул побелевшими ноздрями и дождался, пока ан-Эриди опустит глаза.

Акамие счел за лучшее сделать вид, будто ничего не заметил. Он сел так, чтобы складки одежды слегка завернулись вокруг него, точными прикосновениями придав им нужную глубину, пробежал пальцами по бисерной бахроме платка, затянутого на талии вместо пояса. Голова его и длинная коса были укутаны, упрятаны под белой тафтой, оставлявшей открытыми только глаза.

Вдруг потрясенный вздох вырвался у всех. Лица гостей все разом повернулись в сторону трона. Акамие подался вперед, чтобы увидеть, – и, ослепленный, зажмурил глаза.

Неслышно появившись неведомо откуда, царь сидел на золотой скамье по правую сторону от срединного колеса. Его красное одеяние полыхало сотнями драгоценных камней, на голове, пронзенные лучами, расплескивали алый свет крупные лалы короны Хайра.

Это было неправильно и страшно.

Под сердцем шевельнулась холодная змея. Акамие стиснул руки и уставился в скатерть перед собой.

Мановением руки царь начал пир.

Акамие не ел и не пил на людях, ибо не мог открыть лицо, и сейчас это его ничуть не огорчало. Он не смог бы проглотить ни куска. Только, осторожно приподняв платок, пригубил вино.

Эртхиа толкнул его локтем.

– Ты жив после купания? Что за радость быть царем и купаться в ледяной воде?

Акамие посмотрел на него рассеянно и кивнул головой.

– И здесь нет ниш для отопления, а ведь зима холоднее нашей. Что ты скажешь об этом?

– Погоди, – прервал его Шаутара. – Будет говорить царь.

Обычай не велит хозяину заводить речь, пока гости не насытятся. Но если хозяин царь, а гости его подданные, только беспечный не поторопится утолить голод.

Акамие в изумлении обвел глазами зал. Мужественные воины и искусные полководцы, славно послужившие царю в походе и тяжких трудах войны, родичи и сыновья – неужели никто не чувствовал опасности, нависшей над повелителем? Ни у кого не дрогнула рука, поднося ко рту ломти дичи, нашпигованной чесноком и фисташками, ни у кого не застрял в горле кусок пухлой, как щечки младенца, лепешки, никто не поперхнулся темным вином из высокой чаши.

Его била дрожь. Он спрятал руки под плащ, чтобы никто не заметил этого. Но и укрытые мехом, пальцы оставались ледяными.

В ушах шумело. Акамие казалось, что это продолжает свои игры злобное эхо, обитающее во дворце.

А может быть, царская купальня не прошла ему даром. Может быть, он заболевает – и от этого неукротимый озноб, от этого так перепуганно бьется сердце, то дрожит, то мечется, глухо ударяясь о ребра.

Акамие был рад, что лицо его укрыто от чужих глаз. Он сидел оцепенев, прикусив губу, мучительно борясь с головокружением и охватившим его ужасом. Но плащ и лицевой платок не выдали его, а что закрыл глаза, так ведь слушает повелителя… а он ни слова не мог разобрать.

Вдруг громкие крики огласили зал, все вскочили с мест, опрокидывая чаши, разливая кровавое вино.

Акамие вскочил тоже, в ужасе огляделся…

Царь закончил речь, и приближенные бурно приветствовали его. Повелитель милостиво взирал на изъявления восторга и преданности, величаво восседая на чужом троне.

Акамие почувствовал, что и последние силы оставляют его.

Ведь ночь?

Уже давно ночь…

Откуда же этот столб света, это пламя, объявшее колесницу?

А раньше – разве и тогда не было оно слишком ярким для ненастного зимнего дня?

Блеск колесницы подобно клинку полоснул по неосторожным глазам. Акамие изо всех сил зажмурился.

– О царь, да сопутствует тебе удача, пусть взойдет высоко на небосклоне твоя звезда и не закатится вовеки, пусть будут долгими дни твоей жизни и власти… – нараспев декламировал придворный восхвалитель.

Акамие приоткрыл глаза. Гости слушали, покачиваясь и согласно кивая, и каждый камень в их украшениях вспыхивал яркой искрой, окруженной радужным сиянием. Но их блеск был тусклым по сравнению с пламенеющими одеждами повелителя.

Неужели никто не замечает?

Погрузившись в оцепенение, Акамие пропустил тот момент, когда все изменилось. Неугомонный Эртхиа несколько раз окликнул его – тогда Акамие увидел.

Как будто мягкое сияние разлилось между ним и нестерпимым блеском царских одежд.

Перед царем стоял юноша.

Мягкий свет, казалось, излучали надетая на нем длинная рубаха из тонкой светлой ткани с разрезами от бедер, стянутая широким жестким поясом, прикрепленные к нему простые гладкие ножны из белого металла и само его невиданно светлое, жемчужной белизны лицо. А особенно волосы, крупными кольцами вольно падающие на плечи.

«Как светлое пламя», – подумалось Акамие, и вздох Эртхиа вторил его мыслям: «Как грива Веселого…»

Когда же Акамие встретился с юношей глазами, лед его взгляда обжег. Смутившись, Акамие отвел глаза, а когда снова поднял их, увидел, что одежда юноши в засохшей крови, ножны пусты, а руки туго связаны в локтях за спиной.

– Я – Ханис, сын царя и бога, сто первый царь, носящий имя вечного Солнца. Кто ты, севший на трон моих предков и мой? – так говорил юноша, глядя в глаза царю.

Мертвая тишина застыла в зале. Даже эхо, ловившее малейший шорох, и то затаило дыхание.

Это продолжалось мгновение, не больше. Но мгновение полновесное, как капля в водяных часах.

А потом…

– Скормить гаденыша шакалам!

– О царь, позволь мне самому задушить его!

– Вырвать дерзкий язык…

Одним движением руки царь унял злобный гул. Эхо, поворчав, тоже послушалось.

– Ты смеешь говорить это мне, раб? – тяжелый голос царя заполнил весь зал.

– Сегодня я твой пленник, – спокойно ответил юноша. – Но рабом я не буду никогда.

Лицо царя потемнело.

– Сколько тебе лет?

Пленник ответил, и тихие возгласы удивления прошелестели по залу. Он был ровесником Эртхиа, но ростом и шириной плеч походил на двадцатилетнего, а до сих пор не замечали, чтобы жители Аттана превосходили ростом хайардов.

– Ты раб, мальчик, – со всей мягкостью, позволительной в разговоре старшего с младшим, объяснил царь. – Ты мой раб.

– Нет, я – не раб. Я сын бога и бог.

– Ты! – теряя терпение, вскричал царь. – Ты – презренный раб, последний из моих рабов, сын шакала и змеи. Твой отец – трус! Разве мужчина умирает, не вступив в бой? Даже ты, мальчишка, на чьем лице лишь детский пушок, оказался храбрее его… Но теперь, запомни, ты мой пленник и раб. В моей власти послать тебя в каменоломни, или сделать моим наложником, или – евнухом. Для каменоломни ты слишком красив, и слишком строптив для ложа. Но евнух из тебя выйдет отличный. Что ты скажешь на это?

Ханис ничего не сказал.

Он смотрел вверх, на овальное окно в потолке, и яркий свет не слепил его.

– Увести его! – приказал царь. – Содержать отдельно. Глаз не спускать! В Аз-Захре я хочу видеть его живым.

Уходя, Ханис оглянулся на Акамие. Его взгляд был Акамие непонятен.

Вскоре царь покинул тронный зал, знаком повелев продолжать пир без него. Акамие хотел, но не осмеливался уйти, пока оставались за столом старшие царевичи.

Музыканты, настроив кто дарну, а кто ут, принялись наперебой расхваливать отвагу воинов Хайра, и красоту пленниц, и богатую добычу, которой нет ни цены, ни счета, и мудрость военачальников, ведущих воинов, и величие царя, могучего повелителя вселенной, сотрясающего мир шагами, под чьей пятой корчатся покоренные народы…

Легкое прикосновение к плечу вернуло Акамие из глубокой задумчивости. Кто-то осторожно подергивал его за складку плаща. Акамие обернулся: один из евнухов пытался незаметно для окружающих привлечь его внимание.

Акамие тут же поднялся, не потревожив увлеченного музыкой и вином Эртхиа, и поспешил за посланником.

Лакхаараа, против воли, обернулся ему вслед, стиснул зубы.

Эртхаана оборачиваться не стал. Он искоса глянул на старшего брата и поднес ко рту чашу, полную темно-красного густого аттанского вина.

О доле в военной добыче

Витые-плетеные фонари бросали черный узор теней на голые каменные стены просторного покоя. Расставленные широким кругом на полу, они освещали наваленные грудой драгоценности, высотой до колена Акамие. Он устало прикрыл глаза. Столько сокровищ, как сегодня, он не видел никогда. И уже не хотел видеть.

– Что, Акамие, глаза слепит?

Темная могучая фигура царя отделилась от стены. Облачко пара, рваное в пляшущем на сквозняке свете фонарей, отлетело от его рта. Акамие низко поклонился, прижимая ладони к груди.

– Открой лицо.

Подняв один из фонарей, царь подошел ближе.

– Как загорел твой лоб. А щеки и шея так же белы. Нет! Белая кожа у того щенка. Видел его? Он один убил не меньше дюжины моих воинов, если мне не солгали. Впрочем, не это важно. Его сестра бросилась с башни. Его отец принял яд, и мать тоже. Из его рода он один попал мне в руки живым. Я приказал следить за ним днем и ночью, иначе он покончит с собой, как все они. Что ты скажешь об этом, читатель свитков с древней и новой мудростью?

– Мой повелитель, спроси своих советников, более просвещенных и умудренных, нежели твой недостойный раб.

– Спрошу. Когда пожелаю. Сейчас я спрашиваю тебя.

Акамие торопливо облизнул губы.

– Их поступок мне непонятен, мой повелитель. Я читал, что в отдаленных землях люди вольны сами выбирать между жизнью и смертью, но это выше моего разумения.

Вопросительно взглянув на царя, Акамие воспользовался паузой, чтобы перевести дух. Царь кивнул: продолжай.

– Мой повелитель, конечно, уже обратил внимание на несуразности устройства этого дворца.

– Он внушает подданным трепет и повиновение…

– Но он неудобен и неуютен для самих владык. При такой суровой зиме на окнах нет ставен, камень стен ничем не укрыт, и нет отопительных ниш. В купальнях чистейшая вода, и мне показали: они наполняются бьющими здесь ключами. Но, мой повелитель, кто может купаться в такой воде среди необогретых каменных стен, где гуляет ледяной ветер? Ложа здесь тверды, а одеяла тонки, и нет подушек, и у лестниц ступени чересчур высоки…

– Этому мальчишке, когда бы он вырос, стали бы впору. Как и его отцу, и всей сотне его предков. Что ты думаешь об этом, Акамие?

– Мой повелитель, я видел сокровищницу, она просторна и состоит из многих помещений, но в ней тесно от сундуков с золотыми и серебряными монетами, с невиданной красоты и величины камнями – язык не поворачивается назвать их редкими, когда они собраны в таком множестве. Мой повелитель всегда был щедр со мной, и среди его даров недостойному рабу немало подлинных чудес… Но то, что я видел здесь… А если упомянуть о драгоценных одеждах и грудах лучшей парчи, и шелка, и этой светлой ткани, которая сияет сама в полумраке, а также о несметных количествах богато изукрашенного оружия, и брат… – Акамие замялся, не решившись при господине произнести имя царевича, вольного и воина, имя, запретное устам раба. – Мне сказали, что все оружие – превосходного качества.

Царь внимательно смотрел на него, то ли изучая, то ли ожидая продолжения. Молчание затянулось. Акамие понял, что он приговорен идти до конца.

– Мой повелитель, по моему разумению, все эти богатства либо подарены правителями других государств, посольствами и купцами, либо предназначены для награждения подданных. Ведь одежда самих владык проста, а ножны царевича не имели украшений.

– Впору назначить тебя советником. Кто бы подумал, что так много сумеет заметить юнец, выросший на ночной половине и не покидавший спальных покоев до нынешнего лета. Смотри, это всё твое. Я видел, ты не торопился забрать свою долю добычи. В моем войске ни один воин не будет обделен, а ты проделал этот путь в седле и с оружием в руках.

Акамие снова поклонился.

– Но как же ты истолкуешь все, что видел здесь? – снова спросил царь.

– Только одно истолкование я вижу по моему неразумию, но оно не может быть истиной. Ибо богов нет, и всеми равно правит Судьба.

– Богов нет. Я же – смиренный слуга Судьбы, человек, предпочитающий склепу – комнату, согретую горящими ветками сандала, и мягкие перины – каменным ложам. Я справедливо вознаградил тебя за твою службу в походе, и я слушал твои разумные речи. А теперь слушай меня ты. Эта комната слишком темна. Это ложе слишком холодно и жестко. Прекрасные пленницы… подождут до завтра.

Царь отшвырнул в сторону фонарь, и он с глухим звоном покатился по полу, заставив тени отпрянуть и смешаться.

– Ты думал, что-то изменилось?

С этими словами царь намотал на руку длинную косу и бросил Акамие на груду драгоценностей, сваленных на полу, – принадлежавшую ему долю военной добычи.