Текст книги "Акамие. Любимая игрушка судьбы"

О Башне Заточения

Только в Башне Заточения Ханис снова встретился с сестрой. Царь приказал везти его тайно, в плотно закрытой повозке, чтобы у народа Аттана не оставалось сомнений: их владык больше нет, их боги мертвы. Пришел более могущественный властелин, и остается лишь покориться ему, свергнувшему богов.

В глухой час после полуночи с Ханиса сняли цепь, которой он был прикован к повозке, связали ему руки, и два стражника повели его к башне, прямоугольными зубцами вгрызавшейся в бок Великой Белой Змеи высоко в небе.

Сто девяносто девять ступеней лестницы, обвивавшей башню снаружи, подарили Ханису острую радость внезапной надежды, но стражник ловко обмотал веревкой его ноги, Ханиса подняли и понесли.

Каждая четверть витка лестницы заканчивалась небольшой каменной площадкой, над которой в стене темнела обитая железом дверь. Кое-где в стене, намного выше дверей, чернели маленькие полукруглые оконца.

В такое оконце едва можно было просунуть руку. Но Ахана вошла в него, когда наступило утро, и оставалась весь день с братом, заточенным в каменном мешке под самой крышей башни.

Принесли еду: миску вареной фасоли, две плоских лепешки, кувшин воды. Ему уже была знакома такая посуда. Сшитая из толстой, пропитанной маслом кожи, она не билась и не могла дать Ханису острых осколков. Одежду у него отняли, оставив взамен два куска толстого войлока: постелить на пол и укрыться.

Не прикоснувшись к пище и воде, он расстелил войлок так, чтобы косо спускавшийся из-под потолка луч освещал его, лег и тихим голосом начал свое утреннее обращение к Солнцу.

О дружбе

Только второй свиток открыл Акамие тайну загадочного поведения грозного стража ночной половины.

Раскачиваясь с полуразвернутым свитком на коленях, Акамие нараспев читал: “ Это подобно магниту и железу. Сила вещества магнита, связанная с силой веществ железа, не обладает достаточной самостоятельностью, чтобы устремиться к железу, хотя оно с нею однородно и принадлежит к ее стихии. Но сила железа, так как она велика, устремляется к своему подобию, ибо движение всегда исходит от более сильного, а сила железа свободна по существу и не задержана никаким препятствием, и она ищет то, что с ней сходно, и предается ему, и к нему спешит по природе и необходимости, а не добровольно и преднамеренно…»

Акамие прикрыл глаза, осмысливая прочитанное. Это было похоже на истину: ведь железо всегда движется к магниту, и никогда не бывает наоборот.

– Вот царь силен, а я слаб, но я иду к нему и спешу на его зов: против природы, не добровольно, но по необходимости… – Акамие усмехнулся. – Выходит, железо – наложница магнита, и никогда не бывает наоборот.

Акамие прокрутил сандаловые палочки, разматывая свиток, чтобы продолжить чтение. Тут-то между слоями пергамента и показался краешек шелкового лоскута. Акамие торопливо развернул свиток, и лоскут целиком оказался перед его глазами.

Строчки с уползающими вверх хвостами состояли из угловато выведенных знаков базиликового письма. Под ними не было подписи, но Акамие будто глазами увидел, как брат Эртхиа старательно выводит их, прикусив кончик языка:

«Возлюбленный мой брат!

Необъяснимая превратность Судьбы воздвигла преграды между нами. Оплакивая твою участь, ищу способа облегчить ее. Не развеют ли твою печаль эти рукописи, составленные высокоучеными мужами?»

Акамие прижал лоскут к сердцу, и его губы сложились в дрожащую, мокрую от слез улыбку. Эртхиа так старался порадовать его и угодить, что написал свое послание самым изящным шрифтом, самым утонченным слогом, на какой был способен. Акамие же расслышал слова, какие мог бы прокричать Эртхиа, поднимая на дыбы золотого своего коня:

– У тебя есть брат и друг, который тебя не оставит!

Слизывая слезы с губ, Акамие лег животом поперек подоконника, вытянул вниз руку и, зажав в кулак, оторвал от стебля сразу все алые лепестки. Рассыпав их по пергаменту, Акамие свернул свиток и вставил его в футляр. А потом позвал раба и послал его за главным евнухом.

Евнух явился, когда Акамие уже кусал губы от нетерпения.

– Забери это. Мне не надо. Отнеси туда, где взял.

Евнух не принял футляра, скептически оглядев Акамие с головы до ног.

– Ах, да! – сообразил тот. – Вот, возьми.

Наклонившись, он схватил с подноса горсть перстней. Весело глянув евнуху в глаза, отсыпал половину и протянул ему.

Евнух поджал губы, но взял.

Когда он ушел, унося перстни и свиток, Акамие с хохотом упал на ложе.

О трудностях посещения мест недозволенных

Целого золотого браслета с бирюзой, приносящей здоровье, стоило царевичу Эртхиа согласие главного евнуха провести его к Акамие.

Решили, что царевич придет проведать свою матушку, это дозволялось. Когда же настанет время покинуть ночную половину, евнух встретит его и укажет путь в тайное тайных – в ту часть сада, обнесенную забором, которая принадлежала любимцу повелителя.

Первая часть плана удалась вполне благополучно. Эртхиа с важным видом восседал на лучших подушках, набитых чистым лебяжьим пухом, выслушивая охи-ахи и восторженные восклицания матушкиных служанок, скупо отвечая на расспросы о тяготах, которые ему пришлось перенести в походе, и о подвигах, которые, несомненно, довелось совершить.

Ради соблюдения приличий ему пришлось набивать рот халвой, как посыпанной корицей, так и политой медом, огромными пышками, начиненными тремя видами повидла и украшенными сверху горкой сбитых сливок. Подавали ему и хрустящие печенье, и мед с сушеным инжиром, рассыпчатые «газельи рожки» из розовой воды и миндаля.

Матушка, с той поры, как он вырос и покинул ночную половину, ежедневно посылавшая ему лакомства, радовалась редкой возможности своими глазами убедиться, что мальчик здоров и благополучен. Об этом явственно говорил его прекрасный аппетит, блестящие глаза и румяные смуглые щеки, напоминавшие спелые абрикосы в тонком пуху. Впрочем, над верхней губой младшего сыночка уже зачернело…

Мудро улыбаясь, царица Хатнам-Дерие завела речь о том, что, став воином, пора Эртхиа стать и мужем. Служанки и рабыни захихикали, перемигиваясь. В старшие жены царевичу они не метили, но любая не отказалась бы быть подаренной в наложницы красивому и легкому характером Эртхиа. Все ведомые им признаки говорили о том, что он будет господином нестрогим, щедрым на ласку и поощряющим веселье и забавы.

Эртхиа зарделся, будто сам был невестой, отговорился поздним часом и пообещал матушке на днях же зайти обсудить этот вопрос. Если, конечно, матушка и повелитель придут к согласию относительно своевременности такого шага, и выбора невесты, и сроков…

Едва выпутавшись из беспомощно затянутого обещания, Эртхиа наконец покинул матушкины покои, сопровождаемый игривыми взглядами и перешептыванием матушкиных служанок, которых царица не сочла нужным приструнить.

Евнух, увидев Эртхиа, задул фонарь, который держал в руке. В темноте, держась за конец шарфа, царевич крался следом за евнухом по ночной половине отцовского дворца, чувствуя себя вором и осквернителем.

Но выбора не было. Акамие, брат, которого он сам учил держаться в седле и стрелять из лука, почти совсем настоящий воин, рядом с Эртхиа сидевший у походного костра и на пиру в честь победы, теперь, словно раб, был заключен на ночной половине.

Восторженная любовь к отцу боролась с возмущением, похожим порой на ненависть.

Эртхиа не знал покоя с того утра во дворце поверженных владык Аттана, когда Акамие убежал от него, закутанный в покрывало, убежал, чтобы Эртхиа отчаянным поступком не погубил себя.

Как мускус не спрячешь в платке, так покрывалом не скроешь ни красоты, ни позора.

Тогда Акамие спас его – и Эртхиа, опомнившись, сам испугался того, что могло последовать за его выходкой. Он дорого заплатил бы за свой порыв, но Акамие – еще дороже.

Теперь Эртхиа шел к брату, не зная, чем может помочь, не надеясь утешить, но желая хотя бы разделить его боль.

Ночная половина представляла собой настоящий лабиринт, и Эртхиа знал, почему так высока цена сговорчивости главного евнуха: без его помощи постороннему ни за что не достичь цели, плутая на ощупь в кромешной тьме, нарушаемой лишь полосами света, пробивавшегося из-под завес на дверях в покои царских жен и комнаты наложниц. Вместе с тусклыми лучами оттуда просачивались ароматы амбры и мускуса, сандала, ладана и розового масла, и долетал то звонкий зевок, то приглушенный звук дарны, то сварливый, то нежный голосок. Эртхиа вспомнил деликатные, но настойчивые намеки матушки и оживление среди ее служанок – щекам стало жарко, и жар охватил все тело.

Но мысль о том, что где-то поблизости находится опочивальня отца, заставила его почувствовать озноб.

Пару раз ему показалось, что он слышал голос Акамие, и он останавливался, весь обращаясь в слух. Но евнух торопил его:

– Это другие – здесь их немало. Но тот, что тебе нужен, почтенный, он не здесь. Идем же, если ты не передумал.

– Долго еще?

Но евнух все тянул и тянул за свой конец шарфа, и Эртхиа ничего не оставалось, как следовать за ним, если он не хотел до конца ночи плутать по запретным закоулкам. Да, он рос здесь, но всей ночной половины он не знал и в темноте не нашел бы дороги туда, где никогда не бывал.

Наконец перед ними, не скрипнув, приоткрылась решетчатая дверца, и евнух подтолкнул Эртхиа в квадратный дворик, над которым обильными гроздьями сверкали звезды.

При их свете легко можно было разглядеть скорчившиеся под стеной кусты роз и беседку, деревья с плоскими кронами и белые дорожки.

– Прямо и направо не ходи, почтенный, – шептал в ухо евнух. – Слева стена – ничто для воина, как ты. За стеной его сад, дверь между окон. Рабов я отослал, повелитель его не позовет. Но если вдруг… – то ты, почтенный, не выходи из его покоев, иначе погубишь и меня и себя. Я приду за тобой.

Эртхиа решительно выдохнул и выпустил из пальцев шелковый шарф.

– Слева?

– Да-да, поторопись…

– За такую плату мог бы показать дорогу и поудобнее, – ворчливо заметил Эртхиа, оценивающе глядя на розовые кусты под стеной. Он-то с малолетства запомнил их коварный и злокозненный характер. Они не выпускали пленника без дани. Ведь не только украшением служили они в саду ночной половины, но и стражами.

– Только мимо опочивальни самого повелителя, – с готовностью пояснил евнух. – А там стража, почтенный, с фонарями и секирами…

– Смотри, – пригрозил Эртхиа, – браслет у меня с собой. Если меня поймают…

– Если тебя поймают, – вздохнул евнух, почесывая пальцем макушку под узлом волос, – если тебя поймают, почтенный, мне будет не до браслета.

Шипя от злости, Эртхиа продрался сквозь колючие кусты и тогда, прикинув высоту стены, оглянулся. Евнух все еще стоял у незакрытой двери.

– Ну и?.. – спросил Эртхиа.

– Ну и раз ты, почтенный, не можешь справиться с этой жалкой оградой, придется предложить тебе веревку с крюком.

– Так давай же ее! И почему не дал мне ее сразу? – посетовал Эртхиа, догадываясь, что евнух не полезет в кусты, чтобы подать ему веревку.

– Видишь ли, почтенный, за веревку надо платить отдельно… и сразу! – твердо закончил евнух.

Эртхиа сорвал с пальца перстень.

– Давай веревку!

Евнух на минуту скрылся за дверью и появился, уже неся в руках моток веревки с трехлапым крюком.

– Возьми же ее, почтенный…

Эртхиа взвыл и с треском ринулся через кусты. Евнух испуганно зашипел, Эртхиа вырвал у него из рук веревку и пару мгновений спустя был уже на стене.

– А перстень, почтенный, ты же обещал?

– На, – протянул Эртхиа перстень на ладони и как бы невзначай наклонил ее чуть сильнее, чем следовало. Перстень сорвался, тускло блеснул в полете и упал в самую гущу розовых кустов.

О том, как наложник и царевич играли в гости

По другую сторону стены Эртхиа ждали точно такие же заросли, но слыша шорох веток и сдавленное оханье за стеной, он чувствовал себя отмщенным.

Одно из окон было слабо освещено изнутри, Эртхиа подкрался к нему.

Заглянув, испугался, не обманул ли его евнух.

Перед двумя большими аттанскими фонарями на подушках вполоборота к окну сидел мальчик, из тех, что под покрывалом. Его волосы были заплетены в тонкие косички и искусно уложены на спине в узор, скрепленный не одним десятком заколок с головками из драгоценных камней. В ушах висели тяжелые гроздья рубинов. На обнаженных плечах и груди драгоценные камни в ожерельях и бусах теснились гуще, чем в оплечье царского наряда. Руки были унизаны браслетами от запястья до плеча. Алый шелковый шнурок, несколько раз обвитый вокруг талии, поддерживал белые шальвары из ткани тонкой, как паутинка.

Между фонарями на подставке стояло большое свеженачищенное серебряное зеркало, бросая свет на лицо невольника. Мальчик сидел, закрыв обведенные черным и золотым глаза. Губы его были искривлены сдерживаемым плачем – он боялся повредить искусно наложенную краску.

С болью, какой не помнил за всю свою жизнь, Эртхиа поверил в то, что уже увидели его глаза: волосы золотисто-белы, пальцы намного смуглее, чем все тело, – это мог быть только брат Акамие.

Нет, нельзя было приходить сюда, понял Эртхиа. Разве обрадуется Акамие тому, что брат увидел его – таким?

И Эртхиа решил, что не станет звать брата, а неслышно уйдет и вернется обратно на свой страх и риск. И все стоял, прижавшись ртом к резной раме, и все не мог уйти.

Акамие встрепенулся, обвел комнату тревожным взглядом. Эртхиа присел, отодвигаясь от окна – и как раз угодил в розовый куст. Резко выпрямившись, он услышал треск рвущейся ткани и понял, что кафтан стал добычей хищных шипов. Затаив дыхание, он поднял глаза.

Надежда его не оправдалась: Акамие, высунувшись из окна, вглядывался в нарушителя ночного покоя. Испуг на его лице сменился удивлением, а удивление – еще большим испугом.

– Брат Эртхиа…

– Прости меня, брат, – Эртхиа смущенно отвел взгляд. Провалиться бы на этом месте – так стыдно было ему.

Лучше бы стража поймала его по дороге сюда, чем видеть, как дрожат губы Акамие и как он прижимает к груди руки, будто хочет спрятать покрывающие ее украшения.

– Хочешь, я уйду?

– Ты не найдешь дороги.

– Хочешь, я буду сидеть в беседке, пока евнух не придет за мной?

Акамие покачал головой.

– Войди.

Акамие надел поверх украшений парчовый халат с большими кистями.

– До рассвета я не должен снимать это, – объяснил он, проведя пальцами по ожерельям и подвесками.

Эртхиа дергал и мял бахрому из шелковых шнурков, которой была обшита подушка, предложенная ему в качестве сиденья.

Акамие сел напротив.

– Я рад тебя видеть, – сказал он, глядя в сторону.

Эртхиа удрученно вздохнул. Все не так, совсем не так, как он придумывал, складывая в бархатный мешочек алые лепестки. Хотел принести брату радость, а принес стыд. Эртхиа нащупал под кафтаном бархатный уголок. Выдернул наружу за витой шнур.

– Здесь твоя роза.

– Это с того куста, который поймал тебя, – вдруг улыбнулся Акамие.

– Я расплатился с ним лоскутами моего кафтана! – воскликнул Эртхиа, и оба рассмеялись.

– Послушай, – несмело начал Акамие, – ты пришел… Будь моим гостем? Ко мне никто не приходил в гости, никогда!

Эртхиа закивал, улыбаясь.

Акамие поманил его за круглый серебряный столик, уставленный плоскими тарелочками с ломтиками вяленой дыни, сушеным виноградом, синим и белым, колотым миндалем и фисташками, арахисом, сладким и соленым, засахаренными фруктами, кувшинчиками с разведенным лимонным соком с мятой и подслащенной розовой водой. Тихой тенью мелькнув туда и обратно, принес из второй комнаты кувшин и таз для омовения рук. Поклонился гостю.

Эртхиа отвечал на его поклоны, с важностью кивая головой.

– Извини, дорогой гость, ты пришел неожиданно. Мне больше нечем угостить тебя. Я не могу позвать рабов…

После пиршества у матушки Эртхиа потребовалось все его мужество и преданность другу, чтобы принять еще одно приглашение в гости.

– Что ты, что ты! – замахал он руками и уверил Акамие, что этого угощения вполне достаточно, ибо вечерняя еда не должна быть обильной и тяжелой для желудка.

Омыв руки и обменявшись пожеланиями удовольствия и насыщения, они приступили к трапезе. Акамие с улыбкой и поклоном предлагал своему гостю попробовать того и этого. Эртхиа с поклоном принимал угощение и ел неторопливо, наслаждаясь ароматом и вкусом. Он хотел быть настоящим гостем.

Вслед за угощением настал его черед развлечь хозяина занимательным рассказом.

– Ходил ли ты сегодня к учителю, брат? И о чем он рассказывал тебе? – спросил Акамие.

Эртхиа замялся. Посидев немного с наморщенным лбом, он признался честно:

– Видишь ли, я больше думал о том, как передать тебе свитки, которые он заставляет меня читать. Но если хочешь, я буду слушать очень внимательно и запоминать, а когда приду в следующий раз…

– Ты придешь… – просиял Акамие.

Эртхиа звонко хлопнул себя ладонью по лбу.

– Я ведь принес тебе подарок!

Он снова полез за пазуху и вынул оттуда увесистый сверток. Это были три глиняные таблицы, каждая – в две ладони величиной, покрытые забавными значками, похожими на птичьи следы.

– Когда грузили на повозки свитки и сшитые книги из аттанского дворца, это оставили на ступенях – я подобрал, чтобы не растоптали. И сохранил… для тебя.

Акамие благодарно улыбнулся. Эртхиа привык и уже не замечал краски на его лице, только искренние глаза под высокими, будто удивленными бровями.

Акамие взвесил таблицы на ладони, потрогал пальцами испещренную значками поверхность.

– Это древние письмена. Мне их не прочесть. Но – спасибо тебе. Это очень ценная вещь.

– Так ты доволен? Я рад, ведь я обещал тебе подарок из моей добычи, но…

Эртхиа смутился и загрустил.

– Твои подарки всегда радуют меня, брат. Как поживает Шан?

– Его стойло рядом со стойлом Веселого, они дружат, честное слово, как мы, – серьезно сказал Эртхиа. – Я сам каждый день осматриваю и чищу его. Он готов пуститься в путь в любую минуту…

Акамие вздохнул.

– Куда мне бежать? И разве где-нибудь я буду в безопасности?

Они согласно помолчали. Бежать Акамие было некуда: земли, подвластные повелителю Хайра, были столь обширны, а лазутчики его столь бдительны и ловки, что не оставалось надежды скрыться незамеченным.

– Смотри, – сказал Акамие, вертя в руках первую попавшуюся безделушку. – Говорят, аттанские владыки пользовались этим, чтобы не пачкать рук во время еды.

– Да, – с облегчением подхватил Эртхиа, – у меня тоже есть такие. Я пробовал, но мне это показалось неудобным. Еще мясо – куда ни шло, но фул ею не зачерпнешь, и лепешку с нее откусывать неловко.

– Все удивительно в Аттане… – вздохнул Акамие. – Как жаль, что мне удалось узнать так мало. Этот поток света, обливающий золотую колесницу – среди ночи!

– Наверно, повелитель узнал этот секрет, если смог воспользоваться им.

Акамие нахмурился, пытаясь уловить мысль, но она не далась, укрылась за другую:

– А помнишь того юношу по имени Ханис, наследника аттанских владык?

– Того бесстрашного, который говорил с повелителем не как пленник, а как царь?

– Да, Эртхиа. Я не могу забыть. Он словно рожден для того сильного, ровного света и сам кажется созданным из него.

– Вот уж кто наверняка знает все секреты дворца! – усмехнулся Эртхиа.

– Но его уже нет в живых…

– Как? Почему? – Эртхиа вскочил с подушки. – Я ничего не знаю об этом.

– Думаю, он нашел возможность умереть. У них плен, видимо, считается большим позором, чем самоубийство.

Недоверие и отвращение отразились на лице Эртхиа.

– Как такое может быть?

– Повелитель говорил мне, что из рода владык Аттана один только Ханис живым попал в плен.

– Да, я слышал об этом, но… Умереть, чтобы не попасть в плен! Так поступают только лазутчики, но у них свои счеты с Судьбой. И правда ведь: нет других пленников царского рода. В таком ужасном дворце в самом деле могли жить люди, способные уклониться от исполнения Судьбы!

– Как я хотел бы поговорить с кем-нибудь из них… Жаль, что это невозможно.

– Почему невозможно? Дворцовая стража и тюремщики не ходили в поход – и они не откажутся от пары перстней с изумрудами и рубинами. Чужое богатство сделало их алчными.

– Что ты говоришь? Так он жив?

– Живехонек! Он в Башне Заточения – я сам видел, как его закрыли в верхней темнице. Мой отряд лучников охранял его всю дорогу до Аз-Захры.

– Сколько радости ты принес мне, брат!

Эртхиа потупился.

Расстались они на рассвете, сговорившись о новой встрече и о том, что Эртхиа попытается подкупить стражу в Башне Заточения. Ему самому не меньше, чем Акамие, хотелось познакомиться с Ханисом. Знакомство с бесстрашным и гордым помогает человеку обрести эти качества в своей душе.

Евнух получил свой браслет, когда вывел Эртхиа с ночной половины. Низко кланяясь, он сказал:

– Если удовольствие, которое получил почтенный, велико, а иначе и быть не может, ибо Акамие – истинная и несравненная услада..

– Ты-то откуда знаешь? – зарычал Эртхиа, хватая его за пучок на голове.

Евнух часто заморгал.

– Я только хотел сказать… Не добавит ли почтенный еще немного в уплату за то, что не имеет цены?

– В следующий раз, – отрезал Эртхиа, краснея от злости и стыда.