Текст книги "Одноклассники бывшими не бывают"

Наташка бросила на меня быстрый взгляд, а я смутилась.

Но ничего себе подарочек, надо сказать…

Наши уже потянулись к лестнице, ведущей в клуб, задержались только мы втроем и почему-то Першин.

Он, похоже, упорно желал вывести Илью на чистую воду:

– А чего не весь клуб снял? Скромно как-то. Зарплаты охранника не хватило? – ехидно спросил он.

– Весь нам был бы великоват, бродили бы там по пустым залам как зомби, – хмыкнул Илья. – Но на моей зарплате не отразилось, не волнуйся, приватные залы обычно закрыты, если их никто не снимает. Этот сегодня был свободен.

– Как-то у тебя ловко все получается… – не сдавался Слава. – Тут друг помог, там зал простаивает, розы тоже на халяву?

– Нет! Но по оптовой цене, – оскалился Соболев уже без признаков дружелюбия. – Сам знаешь, среди управленцев многое делается по бартеру да по знакомству. Выдыхай, Першин, ни единой капли трудового народного пота тут зря не потрачено.

Першин нахмурился, подбирая новые аргументы.

Назревала серьезная идеологическая баталия, но тут Наташка уцепилась за меня и потащила в сторону:

– Рит, Рит, надо серьезно поговорить! Пошли в туалет, там не помешают.

У меня захолонуло сердце.

Прям как снова в школе: подружка тебя отводит за руку в девчачий туалет или за забор, а там уже собрались остальные. Стоят, руки на груди сложили, и начинается: «До нас тут дошли слухи, что ты кое на кого бочку катишь…»

Вечные эти товарищеские суды и коллективные разборки, от которых не сбежать, даже если совсем ни с кем не дружить. Обязательно перейдешь дорогу обидчивой запевале и на долгие месяцы обеспечишь себе как минимум тихий саботаж: то ручку украдут, то булочку в столовой в чай кинут, то сменку спрячут.

Травли посерьезнее со мной не случалось, но я видела, как это бывает с другими. Демонстративно жалуются учительнице, что от жертвы воняет, крадут вещи посерьезнее и у других людей, а подбрасывают тебе или вовсе незатейливо бьют за школой.

Приходилось подыгрывать и улыбаться, признавая самые несправедливые обвинения, чтобы не успел разгореться азарт и дело от девчачьих разборок не перешло к настоящим неприятностям.

И вот опять это чувство: что придется оправдываться и юлить. Холод в груди, уже даже не похожий на страх – скорее смирение.

Мне пришлось по инерции сделать несколько шагов за бывшей подругой, прежде чем я вспомнила, что мне уже не тринадцать. Мне тридцать с лишним, я взрослая женщина и подчиняюсь только законодательству Российской Федерации.

У моих школьных кошмаров больше нет власти надо мной.

К счастью, ныкаться в кабинках не пришлось, перед женским туалетом была отдельная комната для желающих «попудрить носик» в более прямом смысле. С диванчиками и креслами, куда Наташка и приземлилась. Мне захотелось примоститься на краешке, но я усилием воли заставила себя сесть, небрежно закинув ногу на ногу.

И тут Наташка меня удивила:

– Ты такая обалденная стала, Рит! Такая успешная и уверенная в себе… Ты всегда была талантливая, но, знаешь, иногда таланты взрослеют и становятся невротиками. Или теряют эту искру. А ты прямо… взлетела.

Она была искренней.

Я нисколько не сомневалась, что за спиной она сплетничала обо мне так же, как обо всех остальных. Мы все это знали. Но и в глаза, и за глаза она всегда была до нетактичности прямолинейной.

Конечно, мне было приятно это услышать.

Но еще и подозрительно.

– Наташ, давай к делу, – я улыбнулась.

* * *

Наташка нервно постучала пальцами по столику, покосилась на картинку с перечеркнутой сигаретой, резко выдохнула.

И я поняла: волнуется.

Она – волнуется!

Боится начинать этот разговор!

Опасается – меня.

Неужели я и вправду наконец-то вырвалась из липких лапок имиджа неудачницы?

Стоило мне притвориться другим человеком, продвинутой версией себя, – и все начали вести себя так, будто и вправду в это поверили.

Поверили, что я успешный дизайнер украшений, и скупили их за бешеные деньги.

Поверили, что я горячая красотка, которой мало одного мужа, и под дверью стоят очереди из поклонников. И загадочно-притягательный Соболев сам затащил меня в постель и теперь не дает проходу.

Поверили, что я изменилась и не боюсь быть не похожей на других. И оторва Наташка мнется и не решается начать какой-то важный для нее разговор.

Почему мне раньше никто не сказал, что это так легко?

Ну ладно, не совсем легко. Но мне нравится эта новая Рита и все, что пришло вместе с ней. Особенно заказы.

Я вспомнила про раскупленную коллекцию, и настроение снова взлетело вверх. Можно было и выслушать, что там у Наташки за важное дело.

– Слушай, я вижу, что Соболев на тебя нацелился. Ну и вообще все наши слюни пускают… – начала она.

– Да? – Я очень удивилась. Не заметила за остальными.

– Ну ты что, не видела, как он тебе проникновенно пел? Просто отодвинул меня в сторону, как будто так и надо, и разливался соловьем.

– Да я не про Илью… – засмеялась я. – Хотя ладно, проехали.

Она покачала головой, привычно и устало, поправила волосы, проверила, как смотрится декольте. Вздохнула:

– Ну ты же видишь, у меня с ним ничего не получается. Ты сидишь, загадочная, глазами мерцаешь, пальцы свои красивые перебираешь, ноги длинные демонстрируешь – и ему как медом намазано. Я даже думала, вы не вернетесь, когда за стенгазетой ушли. Но ты крута, устояла…

Я неопределенно пожала плечами, стараясь держать лицо. Что бы у меня там сейчас отобразилось – боюсь представить.

– Ну допустим. А чего ты от меня хочешь?

– Отдай мне его! – попросила Наташка. – Я понимаю, он стал красавчик, не то что в школе. Давай вместо него подгоню отличного жеребца? Выглядит как Аполлон, глазищи голубые, восемь кубиков на прессе, в постели – двадцать баллов из десяти. Только разговаривать с ним не о чем, но тебе и некогда будет.

– Э-э-э… – я затруднилась с реакцией. – А зачем?

– Зачем мне Соболев или зачем тебе жеребец? – уточнила Наташка.

– Про жеребца поняла, но воздержусь. Я про Соболева. Ты же замужем вроде? Решила сменить обстановку?

– Нет, ты что! – она даже рассмеялась. – Стас у меня отличный, лучше не найти. А Соболев мне для дела.

– Господи, какого?!

Представлялось страшное. Черные алтари, фигуры в алых плащах, пентаграмма и голый Соболев, привязанный посередине. Вдруг в нем кровь какого-нибудь древнего рода и он единственный годится для ритуала по вызову демона?

А еще зачем?

– Ну он же администратор концертного зала, – пояснила моя заклятая подруга. – И теперь понятно, что этого концертного зала. Самого крутого в городе… – Наташка посмотрела по сторонам так, словно это был как минимум Альберт-холл. – Вот бы мне тут выступить…

– Погоди, но это же не от него зависит?

– Если как обычно идти, то не от него. А если так, как он нам лимузин подогнал и клуб? Ну то есть он бы мне отдал свободное время под концерт, я бы тут спела. Представляешь, какой сразу скачок карьеры?

– А толку, что ты споешь перед пустым залом? Нельзя же будет афиши и все такое… – Я не врубалась в ее хитрый план.

– Я сделаю закрытый концерт! Для важных людей. Приглашу владельцев ресторанов и баров, журналистов и блогеров по дружбе, а остальные места раздам знакомым, чтобы массовку создавали. Никто не заметит, что афиш не было! Мне такой раскрутки знаешь насколько хватит?

У Наташки горели глаза.

– И что, иного способа, кроме как соблазнить Соболева, тебе в голову не пришло?

– Это не миллион белых роз подарить… тут усилия посерьезнее. Бывшей однокласснице он такое устраивать не будет. – Наташка откинулась на диван, расправила плечи и поддернула платье повыше, открывая бедра. Голос ее стал мягче и глуше, словно она уже вошла в режим «Соблазнение»: – А вот любовнице… Поверь, мне есть чем его удивить!

Я сидела в шоке. И не знала, что ответить. Мне бы такое никогда в голову не пришло. Но я – дурочка, которая верит, что все должно быть по любви. У других-то получается как-то вытрясать шубы и бриллианты. По крайней мере, ходят такие слухи.

А Наташка меня добила:

– Ты же сама рассказывала, что тебе мужики только для секса и на время. Не хочешь моего жеребца, просто так отдай. По дружбе. Мне правда очень нужно, а тебе так, поиграть.

Возразить мне было нечего.

Именно такой образ я усиленно создавала. И теперь попалась в ловушку.

Если доигрывать роль до конца, то самое время вспомнить шутку про то, что мама учила меня отдавать старые игрушки тем, кому повезло меньше.

Я ведь уже убедилась, что в этой роли стервозной звезды мне везет гораздо больше, чем старой Рите с романтическими вздохами.

Но все-таки что-то смущало.

Наташка приняла мое молчание за почти свершившееся согласие и решила додавить:

– Давай ты к нему подойдешь и скажешь что-нибудь такое, остренькое, как ты умеешь? Знаешь, про то, что в нашем возрасте гораздо интереснее смотрятся мужчины помоложе, или что-нибудь в этом духе. Чтобы его задело. А потом добавишь, что я его зачем-то искала и жду на лестнице. Он захочет отомстить, пойдет ко мне – и попадется! А? Рит?

* * *

На обратном пути мы наткнулись на Рикиту с Ковалем. Он нас не заметил, затаскивая Таньку в какой-то узкий коридорчик, не переставая исступленно целовать ее в шею. Она обернулась, увидела нас и прижала палец к губам.

Что Рикита творит, я не понимала, но у меня были свои проблемы. Все взрослые люди, сами разберутся.

Нас с Наташкой, растерявшихся в общем зале, тут же поймали официанты и направили куда нужно.

Пока мы выясняли отношения, дорогие бывшие одноклассники обустроились с редким комфортом. В приватном зале стоял один длинный стол, вокруг которого все и расположились на уютных диванчиках. Накрыт он был побогаче школьного банкета: приличный алкоголь, разнообразные закуски, включая всякую санкционную запрещенку, и даже что-то горячее.

Страшно проголодавшиеся за время утомительного катания в лимузине парни уже наворачивали запеченное мясо и морепродукты с гриля, девочки пока ограничивались сырами.

Я задумалась о том, что очень уж у Ильи все гладко на словах, но как бы он объяснил все это французское шампанское и лангустинов? Объедки с других банкетов принесли?

Кстати, Соболева нигде видно не было.

Наташка тоже оглядывалась в его поисках, но – увы.

Я пока села на свободное место, положила себе на тарелку разных тарталеток и не успела задуматься о том, чего бы выпить, как устроившийся неподалеку Протасов приподнялся и галантно, хотя и покряхтывая, наполнил мой бокал шампанским.

– Спасибо, – я вяло улыбнулась.

– Давай еще разок за встречу! – предложил он, пытаясь дотянуться своим коньячным бокалом.

– Да неделю назад уже за это выпили раз десять, – проворчала я, все-таки чокаясь и отпивая. Пузырьки в искрящейся жидкости взвихрились рождественскими огоньками.

Почему шампанское веселое, а я нет?

Потому что у меня внезапно морально-этическая проблема на пустом месте.

– Эх, Рита-Рита, Маргарита, Маргаритка… – Протасов устроился на диванчике, не обращая никакого внимания на то, что пузо переваливается через ремень брюк, и посмотрел на меня масленым взглядом. – Почему я, почему я не ковбой? А, Маргаритка? Не хочешь на брудершафт?

– Тебя что, заморозили в девяностом и только сейчас выпустили? – скривилась я. – Тоже мне, Капитан Америка!

– Ну что ты такая колючая, Ритка? Тебе же уже не тринадцать, хорош юношеский максимализм гнать.

Он пересел на мой диванчик и тут же занял две трети от него. Ну блин. Если это то, о чем говорил Ангел: оценили и повлюблялись, – то я, пожалуй, обойдусь, спасибочки.

– Ну что, отбила у тебя Наташка твоего Соболева? – вдруг взял он быка за рога.

– Что значит – моего? – почти спокойно спросила я и с почти невозмутимым видом откусила от тарталетки. Когда мы с Соболевым туда-сюда шлялись, он с Рикитой дурью маялся, заметить искры между нами не мог.

– Ты же по нему сохла в старших классах, все знали! – ухмыльнулся он.

Я быстро отпила шампанского, чтобы проглотить внезапно застрявший в горле кусок тарталетки. Почему их всегда делают такими сухими?

– Что значит – все? – спросила осипшим голосом и сделала еще глоток. Соболев тоже знал?

– Не волнуйся, все, кроме него, – заржал догадавшийся о моих мыслях Протасов. – Он же блаженный, такую ерунду не замечал. Зато как мы прикалывались над тобой на той тусовке у Дашки! У тебя такой забавный вид был, когда он свинтил.

И он заржал как конь, прикладываясь к своему коньяку.

– Приходи на встречу выпускников, говорили они, все давно повзрослели, говорили они, все изменилось, говорили они… – мрачно пробормотала я, гипнотизируя взглядом тарталетку с икрой. – Спасибо, что напомнил, почему я пятнадцать лет с вами не виделась.

– А помнишь, как у тебя ботинки сперли из раздевалки, как раз когда Илюха с Морозовым дежурили? Это мы были! – довольный собой Протасов продолжил вечер позорных воспоминаний.

– О господи… – я уже и тарталетку отложила. – Но зачем?!

История для меня была чудовищной. Мы как раз изучали «Евгения Онегина», и мне пришла в голову гениальная идея написать Соболеву письмо с признанием в любви. У Татьяны вышло не очень, но вдруг мне больше повезет?

Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Я как раз наматывала вокруг Ильи все сильнее сужающиеся круги, решаясь и не решаясь и мысленно на уроках и в свободное время полируя свое главное послание.

И тут у меня украли эти ботинки. Мы жили бедно, я понимаю, почему мама не могла просто махнуть рукой на них и купить новые, а потребовала, чтобы я пожаловалась нашей классной.

Как я ни вертелась, как ни пыталась ее отговорить – тщетно.

В итоге дежурным, среди которых был и Соболев, велели компенсировать мне стоимость этих чертовых ботинок, хотя я готова была в резиновых сапогах ходить, лишь бы не переживать тот момент, когда парни подходили ко мне и совали в руки свернутые купюры.

У Соболева были сухие и холодные пальцы. Вот что я запомнила. И в глаза он мне не смотрел, хотя это был единственный раз, когда я подняла на него взгляд в какой-то глупой надежде, что он прочитает в нем, насколько мне ужасно стыдно все это делать.

– Интересно было посмотреть, как ты будешь с ним ругаться! – Протасов причмокнул губами и потянулся к своей тарелке, оставленной на соседнем месте.

– Идиоты… – прошипела я, выскакивая из-за стола.

Никто не заметил нашей сцены.

Коваль уже вернулся – почему-то один. Не стал садиться, налил себе вина и стоял с видом победителя. Третьим будешь, чувак. Хотя, может, уже и не третьим.

За столом кипели обычные для таких сборищ разговоры и перебранки.

Першин допытывался у Морозова:

– Ну что тебе в том Израиле: реки молоком и медом текут?

– У меня там работа! – отбивался тот.

– Ты же наш, русский! Возвращайся, и мы тебе тут работу найдем! – щедро предлагал Першин.

Судя по Васиному лицу, этот диалог прокручивался раз в десятый. Но Першин всегда был такой… доставучий. Просто с возрастом это из прикольной особенности превратилось в крайне неприятную привычку.

Синаева тоже не отставала. Спрашивала у Денисова:

– Почему ты с нами пьешь, ты же священник?

– Православным батюшкам пить не грешно, поста нет. Ты путаешь с мусульманами.

– Ничего я не путаю! Я в церковь хожу каждое воскресенье! Если б я узнала, что наш батюшка такой же, как ты: пьет и изменяет жене, – я бы ушла в другой приход!

– Все мы грешны… – пытался отмазаться он, но на мой вкус слабовато.

– Ты должен показывать пример! Если бы я пришла к тебе и сказала, что на встрече выпускников переспала… – Она оглянулась по сторонам и ткнула в сторону двери: – Да вот хотя бы с Соболевым! Что бы ты сказал?!

Его ответ меня уже интересовал мало. Да, Соболев наконец объявился. И вслед за ним в двери впорхнула Рикита.

Я напряглась.

Она тут же поймала его локоть, повисла на нем и прижалась всем телом, что-то жарко говоря практически ему в губы. Длинный белый хвост покачивался как маятник, а я испытывала нехорошее и несправедливое чувство по отношению ко всем блондинкам в мире, ко всем загорелым девушкам, вставившим сиськи, накачавшим губы, ко всем Таням и всем эмигранткам, живущим в Германии. Разом.

Она решила никого не пропустить?

Но Соболев покачал головой и аккуратно ее отстранил. Что-то сказал на ухо. Рикита пожала плечами и обвела глазами зал. Ее взгляд остановился на Морозове. Я буквально услышала, как щелчком перенастраивается система прицеливания. На губах появилась улыбка – и походкой от бедра она направилась спасать Васю от Першина. Уверена, он предпочтет поскорее ей сдаться.

Меня сзади дернули за подол. Проходящая мимо Наташка оглянулась и сделала страшные глаза, кивая на Илью. Ну же, мол, давай!

Он уже нашел меня взглядом и улыбнулся.

Я вдохнула, выдохнула.

Что же мне делать?

* * *

Я обогнула стол по широкой дуге, уворачиваясь от рук: меня пытались втянуть в очередной спор о политике, в разглядывание фотографий чужих младенцев, в сопливые воспоминания о чудесных школьных годах.

Спасибо, я наелась.

Все было очень вкусно, но мне пора.

Осталось только одно маленькое дело, которое требует закончить совесть. Наташка действительно была моей практически единственной подругой в школьные годы и много мне помогала. Брала с собой на смешные тусовки, делилась сигаретами, покупала пиво на двоих, одалживала симпатичные шмотки на дискотеки – делилась всем тем, что я не могла себе позволить.

Пора бы мне выйти из образа бедной подружки и уже самой с барского плеча чем-нибудь поделиться.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – я поймала Илью буквально в дверях, когда он разворачивался, чтобы снова уйти.

Тоже стремительно надоело ностальгировать, видимо.

– Да, хорошо, только давай по дороге, у меня тут пара дел есть, – согласился он, направляясь к двери с надписью «Только для персонала».

Я вынужденно последовала за ним, хотя внутренняя хорошая девочка неуютно поежилась: мне нельзя, я же не персонал!

Я постаралась начать издалека:

– Ты столько всего сделал для Наташки на день рождения…

– Ерунда, – отмахнулся он, открывая какой-то шкафчик в коридоре, внутри которого среди спутанных проводов моргали разноцветные огоньки. Посмотрел, нахмурившись, и закрыл обратно. – Просто народу не хотелось расходиться, она всех позвала продолжить, а я только все устроил.

– То есть ты делал это не ради Наташки? – зачем-то уточнила я.

Да, это усложняет задачу…

– Нет, конечно, что мне до нее?

Мы прошли дальше ко входу в общий зал, возле которого дежурил охранник.

– Сегодня двойная смена, Серег, помнишь, да? – Соболев хлопнул того по плечу.

– Да, Илья Дмитриевич.

– Хорошо.

Я подождала, пока мы отойдем от охранника подальше и попыталась еще раз:

– Но ты ведь достаточно хорошо к ней относишься, чтобы устроить и лимузин, и этот зал…

– Угу… – рассеянно ответил Илья, набирая на панели рядом с железной дверью код и открывая ее.

Я покосилась назад. Обратно-то он меня выпустит?

За дверью тянулись унылые, крашенные в мутно-зеленый цвет коридоры, как в каком-нибудь бюджетном учреждении. Так и не скажешь, что буквально в пяти метрах сияющие гламурные интерьеры клуба, а не ЖЭК или дежурная часть МВД.

И двери по обеим сторонам коридора тоже были унылые – с белыми табличками: «Юридический отдел», «Заместитель исполнительного директора», «Бухгалтерия».

– Понимаешь, для Наташки очень важна ее карьера певицы, но ей сложно пробиваться без поддержки. Она же хорошо поет, ты слышал, – я говорила ему в спину, едва поспевая за широкими шагами.

– Да, слышал, – он открыл дверь в бухгалтерию и улыбнулся: – Марья Семеновна, вы еще тут? Я так и думал. Не сидите допоздна, скажите Сереге, пусть такси вам вызовет. И передайте Войцеху, если позвонит, что сделку я закрыл.

Я не стала соваться в кабинет, подождала снаружи. Илья кивнул на прощание, вернулся ко мне, ожидающей в коридоре, и потер лоб:

– Прости, я отвлекся. Так что там с Наташкой?

– После большого концерта все бы увидели ее настоящий уровень, – я перескакивала с одного на другое, пытаясь сосредоточиться, но от постоянных пауз теряла нить и бормотала что-то бессвязное. – Помнишь, как в «Маленьком принце» – взрослые люди скажут: «Какая красота!» – только если услышат, что дом стоил сто тысяч? Так и с концертом.

– Каким концертом? – Илья прошел вперед, отпер еще одну дверь, открывшуюся в большой гулкий зал.

– Наташкиным. У вас в зале.

Я устала за ним бегать и пытаться объяснить, что хочу.

Мне показалось, я придумала отличный выход: просто попросить. Вдруг ему несложно? Или вдруг моего статуса одноразовой любовницы хватит для такой просьбы?

Ну просто попробовать. Почему нет?

Но вместо того, чтобы рассказать о том, как для Наташки это важно, какие перспективы ей откроет одна маленькая услуга, между делом заметить, что это важно и мне, и тихонько узнать у Соболева, действительно ли ему это так просто сделать, как кажется, я пытаюсь куцыми обрывками фраз донести одну-единственную мысль. И в таком формате, не обвешанная кружевами лести и флирта, она кажется какой-то чересчур уж наглой.

«Тебе жалко, что ли? Дай, а то нам надо!»

Осознав это, я остановилась. Все, хватит. Пусть Соболев идет по своим делам, сама выберусь.

Но и он остановился. Повернулся ко мне.

Посмотрел пристально и прямо.

Слишком проницательно для момента, когда я крайне вовремя вспомнила, что он не выносит манипуляций.

Где-то в затылке наливалось холодком неприятное предчувствие.

– Как тебя Наташка уговорила сегодня приехать? – вдруг спросил Илья. – Она ко всем нашла подход. Чем зацепила тебя?

Я стояла и не знала, что ему ответить. Как-то стыдно признаться, что и не уговаривала толком. Только поманила обещанием показать влюбленного в нее Соболева – я и побежала.

Теперь вот он, передо мной, совсем не влюбленный в нее.

Но и во мне, кажется, разочаровавшийся.

– Добрая ты, Рит, – печально вздохнул он.

– Почему? – растерялась я.

Илья сделал шаг ко мне, я почему-то отступила, но уперлась спиной в стену.

Он провел пальцами по моему плечу, качнул висящую в ухе гроздь белой сирени, но ответил жестко, в противовес нежным касаниям:

– Дрянь твоя Наташка. Дрянь и тварь. Но если тебе это так важно, дам я ей зал.

Жесткая линия губ, прищуренные глаза, сжатые челюсти. И только пальцы ведут по моей коже от мочки вниз, к ключице, едва касаясь, легко, щекотно, трепетно.

– Не надо так… – попросила я.

То ли за Наташку, то ли за саму себя, стремительно падающую сейчас в бездну, откуда будет слишком тяжело выкарабкиваться.

– Что не надо? – спросил он жестко. – Это правда. Я не собираюсь притворяться светлым человечком и прощать за давностью лет старые обиды. Люди не меняются. Кто был нормальным человеком в школе, тот и остался. А кто уродом, то сколько он ни будет лить елей и говорить, что прошлое надо оставлять в прошлом, суть не изменишь. При случае все равно подставит и плюнет ядом. Я уже могу себе позволить не прогибаться и тщательно выбирать людей, с которыми общаюсь.

– Она была нормальной!

– Нет. Ты была. Морозов был. Большинство тех, кто не пришел. Потому и не пришли, что тоже выбрали других людей для общения.

– Ты прав, я зря приехала… – выдохнула, стараясь не обращать внимания на то, как он смотрит на меня, как поглаживают его пальцы кожу, следуя краю декольте. – Покажи, где здесь выход, пожалуйста.

– Хорошо, – легко согласился Илья. И убрал пальцы. Зато крепко взял меня за руку. – Дай мне минутку, заберу кое-что в кабинете гендира и пойдем обратно.

Он сделал буквально пару шагов и дернул ручку обитой шоколадной кожей двери с золотистой табличкой «Генеральный директор». Та бесшумно открылась, и Соболев потянул меня внутрь.

Только вместо того чтобы забирать свое кое-что, он прижал меня к себе и поцеловал.

* * *

Дверь захлопнулась позади нас с щелчком, и я вздрогнула. Но Соболев снова отвлек меня поцелуем.

Ему удивительно шла эта уверенность в себе на грани наглости. Заикающийся, тонкий, аристократически красивый мальчик, который неожиданно твердо знает, чего хочет.

И берет это.

Отрывается от моих губ на несколько секунд, насмешливо смотрит, как я выныриваю из глубины с затуманенным взглядом, и снова погружает меня в мир разноцветных бликов, тихого звона колокольчиков и нежных касаний.

Только его руки крепко держат меня за талию, чтобы я знала: он рядом. Он не даст утонуть. Или утонет вместе со мной.

Ладонь скользнула по моей спине, вторая легла на шею – Илья прижал меня к себе настолько близко и сильно, что я почувствовала его желание. Его губы коснулись мочки уха – качнулась кисть сирени, – провели дорожку горячих поцелуев вниз по шее, язык очертил ямочку над ключицей. Он собрал мои волосы и поднял их, чтобы продолжить цепочку обжигающих касаний дальше, замкнуть ожерельем.

Обошел сзади, прижался к моей спине, нащупал ловкими пальцами длинную молнию платья и потянул ее вниз, обнажая плечи, а потом вновь укрывая их, только на этот раз – поцелуями.

Платье порхнуло на пол и расплескалось белым у моих ног.

Я ахнула и очнулась:

– Кто-нибудь войдет! Директор!

– Угу… – Илья развернул меня к себе, уже практически обнаженную, и положил мои руки на верхние пуговицы своей рубашки. – Войдет. И увидит тебя такую голую…

– Илья!

Он поймал мое возмущение губами и выпил его.

– Ага. И знаешь, что скажет?

– Что тут нельзя заниматься развратом и ты уволен?

Соболев кивнул мне на рубашку, и я повелась, расстегнула верхнюю пуговицу. Он опустил горячие ладони на мои бедра и качнул меня к себе.

– Он скажет… – выдохнул он мне в шею. – Он скажет… что это полная ерунда, все так делают… и он бы отпустил тебя… – Горячее дыхание вновь переместилось вниз, к груди. – Но ты слишком красивая, за это с тебя придется взять штраф…

Он встал передо мной на колени, подхватывая ладонями под ягодицы, развел бедра и скользнул между ними горячим языком. Я ахнула и вцепилась ногтями в плечи, оставляя глубокие царапины.

– …натурой, – закончил он, когда мое рваное дыхание перешло в судорожные всхлипы.

До меня наконец дошло.

– Соболев! Ты всем врал, что ли? Это ты гендиректор? – возмутилась я, обвивая руками его шею, пока он нес меня к подозрительно удобному дивану в углу кабинета. Рубашка потерялась по пути, со штанами ему пришлось справляться самостоятельно, потому что я требовательно смотрела в эти прекрасные наглые глаза и ждала ответа.

– Почему врал? – удивился он.

– Администратор он! Охранник! Ага-ага. Сейчас выяснится, что ты еще и владелец этой хреновины!

Возмущаться было очень сложно, потому что Соболев уже справился с остатками своей одежды и теперь переходил к очень приятным, хотя и совершенно недопустимым в кабинете гендиректора вещам. Но кто ж его остановит, если он тут самый главный?

– Нисколько не врал. Директор и есть администратор. Начальник гаража – мой старый друг. Зал сегодня никто не арендовал, поэтому я его забрал – все чистая правда!

Он был тяжелый и горячий – очень, очень горячий, и он вошел в меня уверенно и сильно, сразу заставляя выгнуться навстречу, чтобы принять его до конца, до упора. Все, что он делал, последовательно взводило во мне сладко дрожащую пружину, так что даже совершенно не романтичные его объяснения казались мне самыми возбуждающими словами на свете.

О да, скажи еще раз «начальник гаража», мой неутомимый жеребец!

– Зачем?.. – простонала я ему в губы и была наказана самым жестоким способом – он развернул меня спиной к себе, не разрешая больше любоваться тем, как он сжимает челюсти, как темнеют его глаза, когда он проникает в самую глубину, как они вспыхивают с каждым моим стоном. Пальцы скребли по кожаной обивке дивана, я отклонялась назад, насаживаясь на него все сильнее, ловя его губы и задыхаясь от подступающей волны тугих сладких спазмов. И потом еще некоторое время я была не в состоянии не то что говорить, но даже воспринимать человеческую речь.

Поэтому Илья выждал немного, пока разум вернется ко мне, и только тогда ответил:

– Не люблю то, во что люди превращаются, когда узнают, что я могу быть им полезен.

– Ты злой… – грустно сказала я.

Злой и красивый. Злой и умный. Злой и невероятно горячий.

– Очень! – сказал Илья, припечатывая меня поцелуем и откидываясь на спину, все еще крепко сжимая меня в руках. – И тебе того же советую. Лучше быть злым с чужими и с теми, кто этого заслуживает, чем глотать и терпеть их подлости, а потом сорваться на близких, которые обнимали и согревали тебя в тяжелые времена.

Я уткнулась ему в грудь, вдыхая запах кожи – знакомый и незнакомый одновременно, чужой и будоражащий проблесками узнавания. Не только с прошлого раза. Оказывается, я помнила его запах еще со школы. И за пятнадцать лет, что он хранился где-то в дальних архивах моего мозга, он совершенно не выветрился и не забылся.

Хуже.

Он связывал этот день и много-много одиноких ночей в прошлом, когда я шептала в темное небо: «Я на рождающуюся Луну – загадаю…»

– Ты больше не будешь называть меня «кем попало»? Или подождем третий раз, волшебный, чтобы ты убедилась, что нам стоит дать друг другу шанс? – Он пропустил пряди моих волос сквозь пальцы и снова потянулся, чтобы поцеловать. Нежно. Надежно.

Сладко, боже, как же сладко…

Долго же исполнялось загаданное.

* * *

Валяться с ним просто так, гладить пальцами его грудь, тянуться за поцелуем и снова расслабляться, наслаждаясь тем, что теперь не надо тащить никакую стенгазету в школу, было не менее сладко.

И обсуждать оставшихся в банкетном зале одноклассников, вспоминая какие-то дурацкие случаи из школьных лет.

– Помнишь, мы все решили прогулять алгебру и пойти в кино? Кто предложил на Дзеффирелли?

– Морозов твой, кажется. Я до этого про «Иллюзион» не знала, ходила потом туда часто, смотрела классику.

– А ты знаешь, что они потом написали письмо в нашу школу с предложением объявить благодарность классному руководителю одиннадцатого «А» за отменную дисциплину во время сеанса?

И болтать обо всех. Что у Зарипова первого родился ребенок меньше чем через полгода после выпуска, что наши почему-то массово пошли поступать на психфак, что Миронова и Козельский поженились через месяц после окончания школы и женаты до сих пор. Вот это любовь! С пятого класса, да? Нет, они уже в первом сели за одну парту. С ума сойти!

Только двоих бывших одноклассников мы аккуратно огибали.

Варю и Наташку.

С прямолинейностью Ильи это выглядело странно.

Поэтому я решила спросить сама:

– Правда, что ты Наташку после выпуска звал на свидание?

Казалось бы – не все ли мне равно, что там было пятнадцать лет назад?

Но это так на него не похоже… На него и тогдашнего, и сегодняшнего.

– И не только ее… – Соболев тихонько засмеялся, обвел пальцами по кругу сосок, и по всему телу разбежалась толпа мурашек. – Почти всех девчонок наших звал. Обзванивал по списку и получал отказ за отказом.

Видимо, до меня очередь не дошла.

Я представила себе, что бы почувствовала… Умерла, наверное, прямо рядом с телефоном.