Текст книги "Испепеляющий ад"

Аскольд Львович Шейкин
Испепеляющий ад

Глава 1

Из Ростова-на-Дону Леонтий Артамонович Шорохов 10 ноября 1919 года выехал в Таганрог. Одет был не без щегольства: светло-серый тонкого сукна костюм, крахмальная рубашка, красный, с россыпью желтых, зеленых и синих горошин, галстук, касторовый плащ, такая же шляпа, длинный белый шелковый шарф. Удобно сидя у вагонного окна, поглядывал на бурую траву придорожных откосов, на проносящиеся мимо поселки, на заросший камышом берег Азовского моря, вдоль которого шел поезд.

Все складывалось удачно.

Соседями по купе были военные. Компания офицерская. Из случайно услышанных фраз следовало: едут по вызову Комиссии Полевого контроля. Сойтись поближе? Слишком коротка поездка – какие-то два с половиной часа. К тому же, несмотря на всю непринужденность Шорохова, на готовность вступить в разговор, на него эти господа посматривали презрительно и даже с обидой. Было понятно. Угадали в нем принадлежность к предпринимательскому сословию, а едут держать ответ из-за неладов с казенным имуществом. Что-нибудь сбыли на сторону. Это и набрасывало тень.

В пути проверяли документы. Так было и в Таганроге при выходе с перрона. Там сказали также, что всем приезжим надлежит зарегистрироваться в городском контрразведывательном отделении. Шорохов, впрочем, еще в Ростове узнал об этом правиле.

Привокзальная площадь встретила шеренгой лихачей. Кучера зазывали, издали кланяясь.

Отказался.

Шел не торопясь. Город выглядел мирно. У ворот – дворники в белых фартуках, на перекрестках улиц городовые. Тротуары заполнены разодетыми дамами, господами, офицерством в серо-зеленых, коричневых, черных, голубых, синих мундирах. На всем пути от вокзала не встретилось ни одного солдата, рядового казака. Жались по окраинным улицам. Белая военная столица.

А осень свое взяла. С каштанов, акаций листья облетели, на дубах висели ржавыми скрученными комками. День был тихий, солнечный, для поздней осени теплый. Шорохов расстегнул плащ, снял шляпу. Беспечно помахивал ею.

Стены заборов пестрели афишами. У некоторых из них он постоял:

«Театр “Аполло”. С 6 октября демонстрируется инсценировка цыганского романса “Почему я безумно люблю”. Драма в 5 актах. Участвуют: незабвенная Вера Холодная, О.Н. Рунич и П.Н. Худолеев».

«Зал ресторана “Палас-Отель”. Большой вечер юмористических рассказов. КАБАРЕ-ИНТИМ. Устроитель – артист киевских театров А.А. Волошин. Участвуют лучшие силы…»

«Новый театр. Премьера! Оперетта в 2-х действиях “Жрица огня”. Балет “Восточная пляска” под управлением З. Нелле».

У этой афиши он задержался особенно долго. Момент выбрал удачно: филеру, который тянулся за ним, было некуда деться. Ему остановка пришлась на середину забора, притом изрядной длины. Метался из стороны в сторону. Слежку Шорохов заподозрил, едва отойдя от вокзала. Теперь убедился окончательно.

Кто?

О его предстоящем приезде знали в трех учреждениях Таганрога. В Продовольственном комитете Всероссийского земского союза (приглашение было с указанием дня и часа визита). В Американской военной миссии. (На следующий день. Тоже с указанием времени.) В Городском отделении контрразведывательной части при главнокомандующем, поскольку представитель именно этой конторы в Ростове выписывал пропуск на въезд в Таганрог. Круг широкий. Утешительней всего было считать: усердствуют местные деятели. Выборочный контроль за приезжающими.

Как удостовериться? Пожалуй, только начав с посещения контрразведывательного отделения. Сколько-нибудь опасных документов при нем сейчас нет, мотивы приезда солидны. Арестовать здесь, в белой столице, могут, если на то пошло, где и когда угодно.

Контрразведывательное отделение размещалось на Петровской – улице ресторанной, магазинной, с богатыми особняками. Офицер, который принял там Шорохова, повертел в руках выданное в Ростове разрешение, не очень таясь (признак это был неплохой) заглянул в какие-то списки. То ли что-то в них обнаружил, то ли, напротив, не обнаружил. Хлопнул штемпелем по разрешению.

Слежка была и потом, когда он снова шел по Петровской. Филер держался на предельном расстоянии, но какие-то приметы удалось различить. Невысок, узкоплеч, в сером пиджаке, в галифе, в сапогах, бритый.

Скрывать Шорохову сейчас было нечего. Кроме того, конечно, что он слежку заметил. В этом смысле остановка у театральных афиш была ошибкой. Действовал слишком в лоб.

На той же Петровской он зашел в знакомый по прежним приездам в Таганрог ресторан «Франсуа». В общем зале в дневные часы кормили по ценам общедоступной столовой, и потому было людно. Скользнул за тяжелый занавес из зеленого бархата, за которым начинался коридор с отдельными кабинетами. Путь преградил швейцар:

– Господин приглашен к кому-то в компанию-с?.. Не приглашены-с?.. Тогда пожалуйте в залу-с…

До визита в Земский союз оставалось полтора часа. Шорохову было безразлично, в какой обстановке он проведет это время.

* * *

В Земский союз Шорохов пришел неудачно. Чиновники выглядели озабоченными, повторяли:

– Да-да… Содействовать господам поставщикам наш первейший долг… Да-да… Ничего иного… Да-да…

У дверей кабинетов стояли часовые. Молоденькие офицеры штабной службы выносили оттуда связки конторских книг. Ревизия. Притом строжайшая. Вручить конверт с заявлением для участия в предстоящих торгах было решительно некому. Ответить, когда начнут заявления принимать, будут ли принимать вообще, тоже никто не мог. Ожидание гибели владело чиновниками.

* * *

Привычное требует меньших усилий. Ужинал Шорохов тоже во «Франсуа». Люстры горели ярко. Ненавязчиво звучал оркестрик: скрипка, гитара, труба. По своему обыкновению Шорохов занял место за столиком в углу зала и так, чтобы сидеть лицом к входу. Неудача его не расстроила. Главное произойдет завтра. Но об этом не думалось. Слишком много раз он вертел в голове, что скажут ему, что скажет он… Если все пройдет подобру-поздорову, он станет еще и тайным сотрудником иностранной военной миссии.

Но сами ведь предложили! Для первого хода – удача. Как пренебречь? И опасно, очень опасно. Агент-двойник всегда под ударом не только чужих, но и своих. Неизбежность.

– Вы позволите?

Говоря это, метрдотель подставлял стулья пришедшим с ним господам. Одного из них – в клетчатом пиджаке, в очках с золотой оправой, круглолицего, лет сорока, – Шорохов узнал: Чиликин – издатель-редактор газеты с довольно странным названием: «Черноземная мысль», причем встречались они всего два с половиной месяца тому назад в Козлове, когда этот город в красном тылу внезапно захватил конный корпус генерала Мамонтова. «Черноземная мысль» служила штабу корпуса верой и правдой.

Второму из подошедших явно перевалило за пятьдесят, но выглядел он превосходно. Можно даже сказать, очаровывающе: затянутый в черный глухой сюртук, прямой как стрела, седой. Его бородка, тоже седая, очень плотная, казалась сделанной из фарфора. Сжав тонкие бескровные губы, он смотрел надменно, с прищуром.

Этого человека Шорохов прежде никогда не встречал. Значит что же? Чиликин будет их тут сводить? С какой целью?

Вечная мука агентской работы: любая мелочь – и сразу бесконечные вопросы себе самому.

– Добрый вечер, – Чиликин говорил с ненатуральной оживленностью. – Только в залу вошли, я сказал: «Это он!..»

– Добрый вечер, – Шорохов сдержанно наклонил голову. – Я вас тоже узнал.

– Узнали! Боже мой! – Чиликин указал на своего спутника. – Ликашин. Трофим Тимофеевич. Долгом считаю сообщить: человек выдающийся.

Тот, подтверждая, кивнул. Что подтверждая? Что он выдающийся человек?

– Вы сегодня в Земском союзе его не встречали? А ведь были там, были! – Чиликин залился судорожным смехом. – И Трофим Тимофеевич был!

– Ну что вы, право, – жеманно проворковал в ответ на это Ликашин. – Был. Так и что?.. И дальше буду бывать… Но вообще, мой друг, куда мы попали? Убогий кабак, странные люди, грубость манер… И что-то вы очень бледны, господин донской купец – мне ведь так о вас говорили, – Ликашин требовательно оглядел Шорохова. – Силушка в вас не играет. Болели? Не душевно, надеюсь?

– Болел, – в тон ему ответил Шорохов. – И душевно. У кого сейчас душа не болит?

– Самокритично, – согласился Ликашин. – Но если заказать, то мы – пас.

Шорохов остановил официанта:

– Для этих господ. Попорядочней.

– В один момент, – ответил офицант. – Они-с у нас постоянно-с… Вкусы знаем-с…

«Они у нас постоянно», – Шорохов это отметил.

Когда официант отошел, Чиликин проговорил:

– А знаете, господин Шорохов, о чем мы с Трофимом Тимофеевичем по дороге сюда беседовали?

Ликашин поддержал:

– Да-да! Разумеется.

– Вам это будет небезынтересно.

– Вот именно. Да-да!

Была в этой перекличке нарочитость. Значит, встретили они его тут неслучайно. Пришли сюда ради этого.

– Как известно, генерал Мамонтов вывез из похода по красному тылу трофеи.

– Может, и вывез, – безразлично отозвался Шорохов.

Он понял, как ему следует себя с этими господами держать.

– Весь Дон ликует.

– Так и что?

– Но вы при штабе корпуса ехали?

– Ехал. В компании с другими купцами. Желаете, назову: Христофор Нечипоренко, Николай Мануков, Варенцов Фотий.

– Судьба, – Чиликин живо повернулся к Ликашину. – Этого Фотия Варенцова Господь тогда не сберег. Случай ужасный. А жаль. Купец был с размахом.

Подошли официанты с подносами. Чиликин и Ликашин склонились над тарелками, судками, тянулись к рюмкам, бокалам:

– Ваше здоровье, Трофим Тимофеевич!

– И ваше… М-м… Очень недурно… Знаете, нашего визави вполне можно понять: к недоступному не тянись. Всякий нормальный россиянин так полагает.

– Невежество, Трофим Тимофеевич.

– Не скажите!

– Все же, бога ради, ответьте. Корпус Мамонтова прошел по красному тылу почти восемьсот верст, законно добыл трофеи. Героем возвратился на Дон. И – приказ Донского атамана: сдать трофеи в Государственный банк с тем, чтобы после освобождения от большевиков местностей, откуда трофеи вывезены, возвратить их прежним собственникам. Но позвольте! Трофеи – награда воину. Это от века!

– Так ведь казус, мой друг. В банках у красных генералом захвачено имущество, юридически лишь на время изъятое у представителей богатых сословий. Что получается? Красные изъяли на время, казаки – насовсем. По нынешним временам не очень хорошо, мой милый.

– Да… Но…

– Вот именно. Мы с полуслова понимаем друг друга… К счастью, есть «но», которого атаманский приказ не затрагивает, – Ликашин сопровождал слова плавными жестами. – В этом, позвольте заметить, надежда. Вы знаете, о чем я говорю. Знаете, знаете! По глазам вижу.

– Еще раз ваше здоровье, Трофим Тимофеевич!

– Нет уж, мой друг, теперь ваше…

Удивительная история! На него, Шорохова, эти господа не обращали даже малейшего внимания. Поужинать за чужой счет, поговорить при этом о каких-то своих делах было их единственной целью?

От входа в зал послышались крики, звон посуды. Между столиками бежал военный с нагайкой в руке. Швейцары, официанты гнались за ним.

Чиликин вместе со стулом пододвинулся к Шорохову:

– Хотите узнать, что было там после вашего отъезда?

– Где – там?

– В Козлове. Когда вы оттуда уехали. Но прежде вопрос. Вы Николая Николаевича Манукова упомянули. Вы давно его последний раз видели?

– Вчера, – Шорохов произнес это слово тоном самым обыденным, как говорят о чем-то совсем привычном.

Чиликин и Ликашин переглянулись. Шорохов тем же тоном добавил:

– Он только что из Парижа. Гостил чуть ни месяц.

– Париж! Боже мой! – обхватив голову руками, Чиликин раскачивался на стуле.

– Вы обещали про Козлов, – напомнил Шорохов.

– Обещал. Но что рассказывать? На третий день казаки дальше пошли, возвратились красные. Я был в Лебедяни.

– А ваша газета?

– Вышло шесть номеров.

– Немало.

– Иронизируете? Напрасно. Особенно был хорош второй номер!

– Где сообщалось: Петроград пал, в Москве рабочие и солдаты свергли советскую власть?

– Вы читали?

– В Ельце. Через несколько дней после нашей встречи.

– И полагаете, я не имел права такое публиковать? Это была мечта. Мечтать надо.

– Ну, я-то… А Николай Николаевич очень тогда удивился. Посчитал, что для одного номера слишком густо. Нечего будет сообщать во всех следующих.

Долго молчали. Ликашин закрыл глаза, откинулся на спинку стула. Чиликин беззвучно шевелил губами.

– Этот ваш Николай Николаевич человек зарубежный, – потом проговорил он. – Сердце его не в России.

Подошел официант, наклонившись к Чиликину, что-то сказал. Тот встал:

– Прошу прощения. Я ненадолго.

– Кокаинист, – Ликашин с отвращением смотрел вслед Чиликину. – За этим товаром и побежал… Экая прорва! Другой, если нюхает, так не пьет, а этот… Пошлейшая личность. Едва терплю. Но совсем из другой оперы. У вас нет желания сегодня побывать еще в одном месте? Заглянуть на минуту. Для кое-кого это важно… Насколько понимаю, человек вы достойный. Иначе я бы не стал с вами откровенничать.

– А ваш приятель?

– И что? С официантом вы рассчитаетесь. Допьет, дожрет. Рад будет, что больше достанется… Идеализировать никого нельзя, мой друг. Плел: «Мечта… мечтать надо…» Кисель. Пузыри на воде!.. Власть – это не только пряники раздавать.

– В моем положении есть одна сложность. – Шорохов вопросительно смотрел на Ликашина. – В Таганроге комендантский час. Я приезжий. Поздно будет, и до гостиницы не дойдешь. Патрульные остановят.

– Остановят, – удовлетворенно согласился Ликашин. – Но, идя со мной, никому ничего объяснять не придется. Мои полномочия тоже значительны, – помолчав, он добавил: – Хотя и не распространяются до Парижа.

«А Мануков и тебе не безразличен, – подумал Шорохов. – Настолько, что предо мной ты корежишься. Давай, давай… Но почему?»

* * *

Это был зал с рядами кресел, занятыми весьма изысканно одетой публикой. В глубине зала, на эстраде, стоял высокий и стройный офицер в черном мундире с ярким, как капля свежей крови, крестиком ордена Святого Владимира на груди.

Пройдя по проходу между рядами почти до середины зала, Ликашин остановился. Впереди были свободные кресла, но дальше он не пошел. Жестом подозвал Шорохова.

От эстрады доносился ломающийся в страстном напряжении голос:

– …Поймите, что это не революция! То, что происходит в России, началось в Германии, и оттуда идет дальше. Это хаос и тьма, вызванные войной из своих черных подполий. Обманщики и лжецы выдают злейшую тиранию за порыв к свободе русского народа. Это безбрежный хаос. Бесформенный, всепроникающий бунт…

– Златоуст, – Ликашин горячо дышал в ухо Шорохову. – Не жалеете, что я вас сюда привел?

– Нет, конечно.

– …Каждый отдельный француз, англичанин, американец, итальянец, швед, индус и кто бы то ни было! – доносилось от эстрады. – Пусть ваши правительства дадут оружия и деньги. Вы, люди, дайте самих себя…

– А вы мне нравитесь, – обняв Шорохова за талию и все так же горячо дыша ему в ухо, продолжал Ликашин. – Есть в вас, знаете, устойчивость. Это сейчас не у всех. Да-да, вы не спорьте.

– …Вы, кто силен и не устал, идите на помощь людям, гибнущим в России…

Снова послышался шепот Ликашина:

– Я, конечно, мог бы вам поспособствовать в Земском союзе. Но – мелочь, пустяк. Забудьте. Давайте еще послушаем.

– …Перед организованной и твердой силой они падут бесшумно, без выстрела. Их просто не станет. Они исчезнут, растают, как тает тьма перед светом…

– Златоуст, – повторяет Ликашин. – Я вам о Леониде Андрееве говорю, знаменитом литераторе. Эти слова он написал. Обращение к цивилизованным странам. А все остальное тут – мишура. Для убогих и сирых. Духом, конечно. Да, мой друг, да… Но пойдемте. С утра на ногах. А годы не мальчишеские. Не железный. И достаточно. Засвидетельствовал почтение. Точней – за-сви-де-тель-ство-вался. Даже скажу: покрасовался. Дуб, мол, крепок еще. Не свалился. Я ведь к себе всегда с иронией… Многие считают – признак ума… Пойдемте. Так будет солидней…

«Пойдемте, так пойдемте, – думал Шорохов, послушно следуя за Ликашиным. – Главное – завтрашний день. Народ там будет не такой, как эти два болтуна. Рюмкой водки никого там не купишь…»

* * *

– Наше предложение не на день, не на два и не на месяцы. Позволим себе сказать – на годы.

– Прочное дело. Куда как лучше.

– Рад, что вы так считаете…

Комната в особняке Американской военной миссии, где происходит разговор, невелика. Всей мебели – обтянутая красным шелком кушетка, белый круглый столик на гнутых ножках, два белых стула. Собеседник Шорохова: розовощекий лысый мужчина, коренастый, мускулистый, в офицерском мундире без погон. Говорит неторопливо, с долгими перерывами и так, словно вслушивается в звук произносимых им слов. Своей должности, фамилии не называет. Представляется: «Федор Иванович». Выговаривает это с некоторой старательностью. «Липа», – решает Шорохов.

– На чем основано наше доверие? Рекомендация господина Манукова. Ее совершенно достаточно, но ради лучшего взаимопонимания, все же разрешите кое-что уточнить. Вы – совладелец торговой фирмы «Богачев и Компания» из города Александровск-Грушевский?

– Да.

– Фирма давнишняя?

– Дед нынешнего Богачева чумаковал – соль на быках из Крыма в Москву возил. Барыш получал большой. К концу жизни быков имел златорогих. Слава о них гремела по всему Югу России. Когда построили железные дороги, чумаковать стало невыгодно. Перешел на торговлю. Сын продолжил. Теперь внук – Евграф – дело ведет.

– И с какого времени вы совладелец фирмы?

– С осени прошлого года. На ту пору в разных товарах, в деньгах, в партиях скота было у Евграфа Богачева около двух миллионов. Еще с полмиллиона было в строениях в Александровске-Грушевском, в станице Урюпинской, в Миллерово, в Новочеркасске… Фирма приличная. Ну а я? Заводской рабочий. В город возвратился после восьми лет отсутствия.

– Вы возвращаетесь, встречаете солидного купца, тут же становитесь совладельцем?

– Я в ту пору искал, каким делом заняться. Евграф – как отцовское добро уберечь. Пил он. В светлые минуты понимал, что кому-то должен довериться. Не счетоводу же. В два счета опутает. Мы на одной улице росли, с детства – друзья. Притом, я совладелец только на пятую часть. Конечно, пожаловаться не могу. Верней, не мог, если честно. Три месяца назад господин Мануков предложил мне составить компанию: с корпусом генерала Мамонтова по красному тылу поехать. Посоветовал там ценными бумагами дореволюционных годов интересоваться. Мол, у большевиков эти бумаги ничего не стоят, а в Ростове на фондовой бирже идут хорошо. Поехал. Все бы ладно, но – тиф… В поездке я был всего месяц, там заболел, два месяца лежал в лазаретах Воронежа, Ростова. За это время Евграф Богачев все, что мог, распродал, из России уехал. Недели три назад его в Стамбуле, в кабаках, видели. Моя доля осталась, но без целого что она! Только на прожитье. Господин Мануков это знает, желая помочь, посоветовал к вам обратиться.

– Спасибо за откровенность. Но вот что позвольте еще уяснить. В недавнем прошлом вы заводской рабочий. А из ваших слов получается, что вам не в новинку счетоводство, котировки на бирже. Вас этому кто-нибудь обучал?

– Господь с вами! Для хозяина главное в торговле – здравый смысл, привычка с людьми по-доброму ладить. Правда и то, что я перед тем в Бердянске казначеем заводской кассы взаимопомощи был, потом – казначеем профсоюза металлистов. Поднаторел. Не захвати германцы Бердянск, я бы там и остался. Под пушечным огнем уходил. Двухпудовый мешок с деньгами на себе нес.

– И оттуда сразу прибыли в Александровск-Грушевский?..

Купеческая жизнь научила Шорохова: если разговор позволяет, не на всякий вопрос отвечай. И еще одно. Старайся отвечать не на тот вопрос, какой тебе задали, а на тот, который непременно последовал бы после твоего ответа на первый вопрос. Опережай. Тогда в собеседнике возникнет к тебе уважение.

– …И оттуда сразу прибыли в Александровск-Грушевский?

Промолчал. Что дальше. Момент решающий. Следующий шаг не за ним. Ждал.

– …Разведка… Шпионаж, – «Федор Иванович» теперь заговорил оживленно, даже с подъемом. И повторил: – Разведка… Шпионаж… Ужасные слова. К ним наша миссия отношения не имеет. Поверьте! Нас интересует только одно: успешно ли доходит союзная помощь до фронта? В чем тут шпионаж? Но – доходит ли?

– Так ведь подряды на перевозку сколько раз брали.

За этим было: «Союзная помощь до фронта доходит. Доказательство: подряды их фирмы». Речь вел исключительно о своем собственном интересе. И, опять же – «опережал»!

– Вы не поняли. До штаба дивизии доходит. А до нижнего чина? В каких сапогах он там, в окопе? В какой шинелишке? С какой винтовкой?.. Вопрос решающий. Когда на фронте под Петроградом у большевиков появились танки, европейские газеты писали, что они проданы офицерами Юденича из-под полы.

– Ну!

– Восхищаетесь?

– Так ведь подумалось: «А как и вправду такую махину туда-сюда перегнать? Капитал! И все довольны останутся».

– Вы серьезно?

– Сказали: «До нижнего чина». Господина Манукова упоминали. Когда мы с казаками Мамонтова ехали, Николай Николаевич, чтобы самолично увидеть то, о чем вы сейчас говорите, в окопы лез. Жив остался истинным чудом. Под расстрелом стоял!

– Это хорошо.

– Да чем?

– Вы трудности дела понимаете. Многие ваши соотечественники полагают, что за одно свое стремление сотрудничать с нами, их должно вознаграждать.

«Федор Иванович» поднялся со своего места. Шорохов тоже поднялся. Встреча, судя по всему, завершалась. Но чем?

– Ну что? – «Федор Иванович» смотрел насмешливо и даже презрительно. – Если получите послание, подписанное фамилией «Сислей»… Запомнили?.. Значит, оно будет от нас и адресовано вам, поскольку «Сислей» означает сразу обращение и подпись… Как и ваша к нам «Дорофеев». Потребуется срочная помощь? В сообщении, письме, телеграмме употребите два раза слово «всегда». Не забывайте: доверие, что золотая монета. От слишком частого употребления теряет вес… Сами в следующий раз не приходите. Сообщение пришлите с доверенным лицом. Обратится к любому сотруднику, скажет: «От Дорофеева», – эту фамилию «Федор Иванович» произносит не очень свободно.

Шорохов вскинул руки:

– Сколько на меня навалилось!.. А с главным вашим?.. Я мог бы сегодня его повидать?

– Он занят. Вообще в ту дверь входят не сразу.

– А господину Манукову что я могу говорить?

– Только то, что вы у нас были.

– Ну а…

– Потом. Все остальное потом, – увлекая за собой Шopoхова, «Федор Иванович» отступал к выходу. – Потом. Все остальное потом…

* * *

Таганрог всегда нравился Шорохову. Распростершись на высоком мысу, этот город открыт солнцу, свежему ветру. Он словно бы парит над бескрайним морским простором.

Такое ощущение возникло у Шорохова и теперь, когда, покинув Американскую миссию, он с высоты Воронцовского бульвара, протянувшегося у южной окраины города, смотрел на море. Береговая полоса оставалась где-то внизу. Казалось, что от подножия поросшего деревьями и кустами склона сразу начинается перламутровая водная гладь, беспредельная, потому что вдали она сливалась с осенним перламутровым небом, и где кончается небо, где начинается море, различить было нельзя.

«Дорофеев», «Сислей» – пустяки. Вообще может быть чепухой. Но как поступать дальше? Настаивать: «Человек серьезный. Прежде твердо договоримся»?.. Или какое-то сообщение сделать, прислать с нарочным? Станут еще раз выведывать, кто да что этот Шорохов. Осторожны. Вчерашняя слежка их дело. Будет она и сегодня.

И понятно, зачем Мануков затеял это приглашение в миссию. Человека, который о тебе знает слишком уж много, приблизь, обрати в подчиненные, займи мелочовкой: «Какая шинель? Какие сапоги?..» Сам-то Мануков во время казачьего рейда к нижним чинам не очень тянулся. На равных говорил с генералами. В Москве побывал, чтобы с большевистской стороны оценить подвиги Мамонтова…

* * *

Тронули за плечо. Обернулся: Чиликин.

Шорохов глянул вдоль аллеи в одну, в другую сторону. Поблизости никого больше не было.

– Простор! – Чиликин тоже оглянулся. – Жить бы да радоваться.

– Вполне, – согласился Шорохов.

Что дальше говорить этому человеку, он не знал.

– Удивлены? – спросил тот. – Но город-то крохотный. Каждый на виду. И смею спросить: в Земском союзе больше не появлялись?

– Зачем?

– Огорчены?

– Нет. Сало, мясо – мой обычный товар. Дешевле никто не поставит. Будут торги, определится.

Чиликин взял его под руку:

– Не надо стоять.

Аллею, по которой они шли, рассекала площадка с памятником Петру Первому. Отлитый в бронзе молодой царь с подзорной трубой в руках высился на цоколе из полированного коричневого камня.

Дама, не молодая, в темном пальто, в серой шляпке с вуалью привлекла к себе внимание Шорохова. По мере того как они с Чиликиным обходили памятник, она тоже обходила его, но так, чтобы все время им заслоняться. Филер?

– Я бы не прочь чего-нибудь съесть, – сказал Шорохов.

* * *

Заведение, в которое они затем зашли, было не очень высокого пошиба. Пальто здесь если снимали, то вешали на спинку собственного стула, публика выглядела неказисто.

Официант наконец подошел, принял заказ, удалился.

– Вы, – сказал Чиликин, – как понимаю, не позже чем завтра утром возвратитесь в Ростов. Скажите вашему Манукову: я могу передать ему полную опись всего, что генерал Мамонтов вывез из красного тыла. Разумеется, не бесплатно. Такая роскошь не для меня. В николаевских деньгах пятьдесят тысяч. Не очень и много.

Шорохов рассмеялся:

– Помилуйте! Ваш приятель вчера говорил, что трофеи переданы в Центральный банк. Николай Николаевич там опись получит. И притом: опись! Сама по себе, что она даст?

Чиликин качнул головой в сторону входа:

– За нами следят. Тот оцепеневший субъект.

Выждав с минуту, Шорохов взглянул в ту же сторону. За столиком почти у двери, спиной к ним, сидел человек, который вчера шел за ним от вокзала.

– Но зачем ему себя нам показывать? – спросил Шорохов. – Мог стоять за портьерой, ждать на улице.

– Мог, но не стал. Мало ли?.. Так вот, повторю: полную опись. Вы меня слушаете?.. Так и скажите: «Полную». Он поймет. И заметьте: господин Ликашин вчера на это намекал. Такие люди, как он, на ветер слов не бросают.

Манукову, высокому заокеанскому эмиссару, предлагалось спешно прибыть в Таганрог! Наглость. Или козловский издатель-редактор действительно владел документом достаточно важным? Купить самому? Если ничего стоящего не окажется, предложить Манукову, «Федору Ивановичу», наконец. Мол, представился случай, рискнул. Не очень и обманет, в общем. Правда, отдаст почти всю нынешнюю наличность. Сложность немалая.

Опасливо косясь на филера, Чиликин продолжал:

– Телеграфируйте, телефонируйте. До Ростова семьдесят верст. Поезда ходят. Может, наконец выехать на авто.

– А если я его не застану в Ростове?

– Ваши заботы. Послезавтра я уезжаю. Вообще из России, – он еще раз качнул головой в сторону филера. – И, знаете, я ухожу. Завтра под вечер зайдите. Торжковская восемь. На подоконнике будет гореть лампа. Дверь окажется не на запоре.

– Нам еще не подали.

– Пойдемте. Все гораздо серьезней, чем полагаете.

Они вышли на улицу.

– Разойдемся на перекрестке, – сказал Чиликин.

Они так и сделали, но, едва свернув за угол, Шорохов остановился. Темнота только начала сгущаться. Улица еще просматривалась на всю длину. Шли какие-то женщины, старики. Никого больше.

Так что же? Слежка была вовсе не за Чиликиным, а за ним самим, как и вчера? И теперь этот человек в сером пиджаке, в галифе за ним наблюдает?.. Но тогда то, как он, Шорохов, сейчас ведет себя, глупость вдвойне. Уходить. Ничего больше не остается. Филер проводит до гостиницы, потом кому-то где-то об этом доложит. Примут к сведению. И что из того?..

* * *

На следующий день, под вечер, Шорохов пришел по чиликинскому адресу.

Дом был кирпичный, в один этаж. Высокое крыльцо с чугунным, узорчатым козырьком вело к дубовой двери с темной от времени бронзовой ручкой в виде гусиной шеи. Еще издали заметил: на подоконнике, за шторой, тусклый огонек. Оглянулся. Улица пустынна, сумерки. Отчетливо что-либо можно различить лишь шагов на сто, не больше.

Помнил: «Дверь окажется не на запоре». Но дверь-то еще и приотворена! Об этом Чиликин не говорил. Что бы ни было, а входить надо.

Не вынимая из кармана наган, Шорохов на ощупь перевел предохранитель, снова огляделся. Безлюдье, прежняя тишина.

Перешагнул порог.

В прихожую выходило три двери. Толкнул правую. Она верней всего вела в комнату, где на подоконнике горела лампа. Сразу увидел Чиликина. Он лежал на полу лицом вверх. Глаза были открыты. У головы темным кругом растеклась кровь.

Шорохов отступил в угол комнаты, в черный прямоугольник, образованный тенью распахнутой двери. Оттуда оглядел комнату.

На полу, среди канцелярских папок, бумажек – перевернутые ящики письменного стола.

Вытащили, вывалили все, что в них было.

Дверцы книжного шкафа распахнуты, книги разбросаны по полу, многие из них раскрыты веером.

Искали какой-то листок, конверт, который мог быть в книгу заложен.

Стулья тоже перевернуты. Кожа сидений вспорота. Искали и там. Значит, в ящиках, в книгах, того, что интересовало, не нашлось.

Тишина по-прежнему была полной. Ни с улицы, ни из глубины дома не доносилось никаких звуков.

Поднявшись на цыпочки, Шорохов подошел к Чиликину, наклонился, приложил руку к его груди. Мышцы одеревенели. Пригляделся: кровь на полу – сухое пятно. Убит не меньше шести часов назад.

Но почему горит лампа на подоконнике? Притом – керосина убыло не так много. Зажгли, самое большее, час-полтора назад.

Знали, что должен прийти Мануков? Поджидали?

Шорохов еще раз склонился над трупом Чиликина.

Костюм не смят, руки спокойно вытянуты.

Не сопротивлялся.

Что же тут было?

Пуля вышла и верхней части лба, у кромки волос. Стреляли сзади, в затылок, притом снизу вверх. Объяснить можно только так: убили неожиданно, скорей всего, в приятельском разговоре, незаметно занеся руку с револьвером за спину. Предательство. Что еще и могло быть?

Шopoxoв снова отступил в темный угол.

Итак, убили. Потом приступили к обыску. Начали с письменного стола. Вывернули ящики. Перерыли книжный шкаф. Перетрясли книги. Взялись за стулья. Вспороты сиденья трех. Четвертый стул пощадили. Значит, то, что искали, нашли. Или – кто-то помешал. Не он ли своим приходом?

Шорохов услышал тяжелые вздохи. С ужасом перевел глаза на Чиликина. Жив?

Другое! Шум чьих-то шагов.

Выхватив наган, прижался спиной к стене.

Лампу смело с подоконника.

Успел удивиться: «Где же звук выстрела?»

В комнате была еще одна дверь. От удара она распахнулась. В темноте какой-то человек пробежал мимо Шорохова.

Уходить и ему? У крыльца напорешься на того, кто только что пробежал.

Или на того, кто выстрелил в лампу. Если не было слышно звука, значит, стреляли с улицы.

Кто?

Стена, к которой спиной прижимался Шорохов, содрогнулась. Из той, другой, только что раскрывшейся двери, в комнату ворвалось пламя, волной покатилось по полу.