Текст книги "Морское кладбище"

Глава 14. La séduction

В сон вторгся звонок. Джонни открыл глаза и сел. Он заснул на диване. На столике среди бутылок лимонада и формочек для льда, бумажных рулонов и мягких комков гашиша стояли полупустые коробки из тайской забегаловки. Лажанулся он. Самочувствие после травки хуже, чем с перепою. Не головная боль, а тяжесть, одурь, будто проснулся после наркоза.

Новый звонок. Смутными обрывками вернулась память о загуле последних дней. Дилер в подворотне во Фреденсборге, шумный караоке-бар на Тронхеймсвей, стрип-клуб за Ратушей. Где все началось? Вот это он помнит. Началось все в Старой Ложе.

Третий звонок. Джонни подошел к домофону. Несколькими этажами ниже грохнула дверь.

– Кто там? – Джонни стоял возле двери.

– Открывай, это я.

Голос Х.К., по обыкновению узнаваемый, звучный баритон с медлительной музыкальной интонацией таксиста из восточного Осло, смешанный с чем-то утонченным,    как и сам его обладатель.

Джонни открыл. С той поры, когда Х.К. был начальником Отдела, он набрал килограммов десять, и ему это было к лицу, ухоженная седая бородка контрастировала с цветом кожи, которая от жизни на пенсии стала здоровой и румяной. Лишь глубоко посаженные, серо-голубые волчьи глаза остались те же.

Они обнялись.

– Хорошо выглядишь, – сказал Х.К.

– Держусь. А ты с каждым разом все молодеешь.

Пожилой мужчина добродушно улыбнулся.

– Живу пенсионером. Как только уходишь из Отдела, чувствуешь себя моложе. А у тех, кто на активной службе, счет жизни идет на века. Скоро станем ровесниками, Джонни.

Джонни тоже слегка усмехнулся.

Рядом с Х.К. стоял краснощекий здоровяк, которого он хорошо знал.

– Гротле! – Он крепко обнял старого напарника.

– Ну и видок у тебя, Джонни, – пробасил этот уроженец Западной Норвегии, железной хваткой держа его за плечи. Джонни заметил, что коллега постарел и осунулся, – ему уже за пятьдесят, лицо обветренное, грива на голове взъерошена, как обычно бывает у начинающих лысеть. Буйная борода, рыжая с проседью, стала короче, чем в Афганистане, где шептались, что Гротле уже только благодаря росту и широченной спине вполне мог бы стать губернатором Фарьяба[35]35
  Фарьяб – провинция на северо-западе Афганистана.


[Закрыть]. Если афганцы что и уважали, так это физическую силу, а этот норвежец был могуч, как белый медведь. По военной специальности он был водолаз по обезвреживанию мин, один из лучших в стране, и в свое время ребята из Отдела шутили, что у Гротле перепонки между пальцами.

– Господи, как же я рад тебя видеть, Джонни, – сказал Гротле. – Думал, тебе каюк.

– По-прежнему живешь в доме на воде? – спросил Джонни.

– Бываю на суше не больше, чем необходимо, – отозвался тот и подмигнул. – Но когда Х.К. рассказал, что ты вернулся и с тобой дело плохо, поехал с ним.

– Подождите за дверью, – смущенно сказал Джонни, – я малость приберу.

Они будто не слышали – взяли и вошли в квартиру. Х.К. бросил взгляд на стол, на Гротле, потом на Джонни.

– Вот оно как. Понятно.

Он смотрел на Джонни взглядом огорченного отца, который обнаружил, что после детской, так сказать, вечеринки в доме полный кавардак.

– Надо маленько навести тут порядок, Джонни. Не возражаешь?

Джонни секунду-другую помялся. Потом нехотя кивнул.

Они отмыли всю квартиру, проветрили, пропылесосили, отдраили кухню и ванную, после чего Гротле демонстративно собрался побросать гашиш в туалет.

– Погоди, – запротестовал Джонни. – Пусть будет, чем плохо?

– Куда лучше от него отделаться, – сказал Гротле и смыл гашиш в унитаз.

Закончив уборку, все трое расположились на кухне, разлили по чашкам горячий кофе.

– Джонни, я за тебя боялся, – сказал Гротле, – но и зол был на тебя, как черт! Ты наплевал на все приказы, начал действовать самостоятельно и нас за собой потянул. Ты, браток, пересмотрел в ютубе видосов, где поливают помоями Штаты, и курил слишком много гашиша.

– Нечего нам было бомбить Ливию, – сказал Джонни. – И гашиш я больше не курю. Сейчас случайно облажался.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – Взгляд Гротле помягчел. – Ты принимаешь все мировые проблемы на свой счет, слишком близко к сердцу. Лично я могу согласиться, что бомбардировка Ливии не очень-то умный шаг.

– Не очень-то умный? – сказал Джонни. – Столько невинных жертв, соотношение сил на Ближнем Востоке перевернуто вверх дном людьми, которые понятия не имели, что творят, открылись врата террористического ада.

Гротле строго посмотрел на него.

– Ты исполнитель, а не министр иностранных дел. Политику определяют политики, а мы выполняем. Это лучше, чем наоборот.

Амбал встал и пошел к выходу.

– Мне надо на самолет успеть, лечу на север. А вы тут отдыхайте. Звони, если что, Джонни, я большей частью в Рамсунне. Но если опять возьмешься за эту хреновину, я сам с тобой разберусь.

* * *

В магазине деликатесов на Бюгдёй-аллее Х.К. и Джонни купили цыпленка и пряности для настоящего цыпленка в вине, потом зашли в винный, взяли пару бутылок бургундского. А когда дома из кастрюли повеяло ароматом чеснока, бекона, пряностей и красного вина, в квартире стало прямо-таки по-домашнему уютно.

– Я и забыл, что ты классно готовишь, – сказал Джонни, глядя, как старший друг подмешивает к соусу коньяк.

– Я много чего набрался в Ливане, – ответил Х.К., – французы всегда любили вкусно поесть, даже на боевых заданиях. – Он улыбнулся. – Они научили меня готовить… и собирать разведданные.

Прошлое Х.К. было окутано туманом, как и его личная жизнь. Джонни знал, что он гей, живет с неким замминистра, ныне пенсионером, а начинал карьеру как офицер разведки в норвежском батальоне ООН в Ливане начала восьмидесятых, но это и всё.

– Французы хорошо знали эту часть Ближнего Востока. Вдобавок они научили меня кой-чему еще, главному для каждого, кто работает в разведке.

– Шарму? – улыбнулся Джонни. Х.К. вдолбил ему это, когда руководил оперативным отделом.

– Ты не все забыл, – подмигнул Х.К. – Можешь что угодно говорить о крепких трёнделагских лыжниках, которых много в наших лучших отрядах. Но особо charmant их никак не назовешь.

После нескольких бокальчиков вина Х.К. охотно пересыпал свою речь французскими словечками.

– Народ воображает, что цель искусства обольщения – заполучить партнера для постели. Это само собой. Но, по сути, la séduction означает обрести власть. Навязать свою волю, хитростью, без насилия. Вот главное, чему меня научили французы.

– С Хансом Фалком ты познакомился в Ливане? – спросил Джонни.

– В Бейруте, – настороженно ответил Х.К., – летом восемьдесят второго, могу точно сказать, потому что тогда случилась атака израильтян.

Повисла недолгая пауза, Джонни молчал, пусть себе вспоминает.

– Он работал в лагере палестинских беженцев на юге города. Трудоголик, прекрасный специалист, еще более дерзкий и самоуверенный, чем теперь. По слухам, он крутил роман с кем-то из руководства одной из самых печально известных вооруженных палестинских группировок.

– Ханс рассказывал мне эту историю чуточку иначе, – заметил Джонни.

– По слухам, – с ударением повторил Х.К. – В Норвегии у Ханса была жена, но он, как только пересекал границу, всегда жил как холостяк. Во всяком случае, в ту пору он часто бывал у этих палестинцев. Что правда, а что нет, мы вряд ли узнаем, поскольку Муна Хури, так ее звали, была убита во время резни в бейрутских лагерях беженцев. В сентябре восемьдесят второго, никогда не забуду. – Взгляд его был где-то далеко-далеко. – Давай сядем?

Джонни положил себе горячей курицы и рассказал, о чем сообщил ему главврач. Х.К. слушал серьезно и внимательно.

– В довершение всего, – сказал Джонни, – мне предложили работу.

– Что? Неужто? – Х.К. басисто захохотал.

– Ханс Фалк хочет, чтобы я написал его биографию.

Х.К. замер, не донеся бокал до рта.

– Ничего себе. – Он кашлянул. – И что ты ответил?

Джонни выложил на стол договор.

– Я согласился. Договор подписан.

– Н-да, неожиданный ход со стороны добряка Ханса Фалка.

– Ханс рассказал, что последнее мое задание фактически исходило от Улава Фалка и САГА.

– Зря я ушел со службы, – вздохнул Х.К. – Эта операция была полным безумием, мы бы нипочем не пошли на такое, когда я возглавлял Отдел.

– Еще он сказал, что эта операция – продолжение того, чем Улав занимался все послевоенные годы. И что моя история – конец чего-то, что может свалить весь его фонд. Если правда, что, когда меня сцапали в Курдистане, Норвегия не пришла мне на помощь по вине Улава Фалка, то я не против свалить и его вместе с фондом.

– Любопытно, – пробормотал Х.К. – Месть – огромная движущая сила, во все времена. – Он медленно потер пальцами подбородок. – Ты отдаешь себе отчет, во что ввязался, Джонни? Куда более опытные журналисты, чем ты, пытались разобраться в этих домыслах, но безуспешно.

– У меня больше шансов разобраться, чем у них.

Х.К. долго молчал.

– Я работал с Улавом, давно, еще до того, как он учредил САГА. Оба мы были тогда водолазами-разведчиками. Потом он служил в войсках, а я в службе безопасности. Мы вполне ладили. Думали одинаково. Нас больше занимали стратегические вопросы, а не преследование студентов-маоистов… по крайней мере меня. Под конец мы разругались. Пожалуй, это было неизбежно.

– Почему?

– Мы оба обеспечивали безопасность Норвегии, только по-разному. Моя лояльность всегда основывалась на норвежской Конституции, а Улав предпочитал защищать страну средствами, которые идут вразрез с принципами Конституции. Вот в чем разница между нами. Улав – прагматик, властолюбивый и жестокий.

Джонни отхлебнул из бокала.

– И за фондом САГА стоит такой же образ мыслей?

– Да это его основа! Ведь САГА был частью так называемой системы безопасности и боеготовности Stay Behind. Бойцы Сопротивления времен войны и столпы общества, которые не хотели сложить оружие, создали на случай советского вторжения секретную частную армию. Причем во всех западноевропейских странах, а не только в Норвегии. Все годы холодной войны Редерхёуген использовали как склад оружия.

– Но разве в семидесятые их не вывели на чистую воду? – Джонни смутно помнил эту историю.

– Многих разоблачили. Но не всех. Как хранилище оружия Редерхёуген прямо-таки идеален. В годы войны там стояли немцы, они построили туннели и бункера. Их стенам сносу нет, так сказать. После войны там разместили массу оружия и прочего оснащения, привозили самолетом старых вермахтовских генералов, чтобы те продемонстрировали действие оборонительной системы на случай советского вторжения. Никто не выдал, что семейство Фалк и САГА держат в Редерхёугене склад оружия. – Х.К. перевел дыхание. – То есть один человек все-таки пытался сказать правду. Мать Улава, писательница Вера Линн, которая недавно скончалась.

Джонни кивнул. Опять то же: САГА и Вера Линн.

– Ханс говорил, она оставила завещание, но его не нашли.

– Об этом я понятия не имею, но факт есть факт: рукопись Линн была конфискована. И это я знаю точно, потому что участвовал в расследовании.

Впервые за весь вечер у Джонни возникло ощущение, какое он в разговорах с Х.К. испытывал часто: старого начальника ничем не удивишь, он и так все знал.

– Что ты имеешь в виду? Ты читал рукопись?

– Нет, не читал, но именно разыскания Линн стали причиной моего разлада с Улавом и ухода из ПСБ[36]36
  ПСБ, Полицейская служба безопасности. Предыдущие названия: OVS, Служба слежки и наблюдения, 1952–1980; POT, Полиция слежки и наблюдения, ПСН, 1980–2002.


[Закрыть]. Не мог я душить свободу слова, не мог разрушать жизнь человека, прикрываясь затертыми фразами про «безопасность королевства». Для Улава миссия рода Фалк заключена в охране официальной версии норвежской истории. Все, кто идет против нее, а тем самым против САГА, дорого за это платят. Так случилось в семидесятом с Верой Линн… И похоже, – тихо добавил Х.К., – может случиться с тобой, Джонни.

Джонни сглотнул комок в горле, ладони вспотели, сердце стучало молотом.

– Незадолго до моего выхода на пенсию, – продолжал Х.К., – важные шишки в разведке и спецслужбах начали обсуждать, насколько то, что Норвегия держала в «ящике с инструментами», эффективно для борьбы с террористической угрозой. Меня к обсуждению не привлекали, но я знаю, что начальник спецслужбы министерства обороны Мартенс Магнус всячески продвигал проект SB 2.0. А это Stay Вehind наших дней.

Джонни кивнул.

– Меня наняли на задание люди Магнуса.

– И ты был настолько наивен и измучен, что согласился, – подытожил Х.К. и продолжил: – К примеру, Франция, США, Англия и Израиль без зазрения совести казнят врагов государства. И даже не делают из этого секрета. В Норвегии такое политически невозможно. Мы так не поступаем. Но что же тогда делать с крайне опасным психопатом вроде Абу Феллаха, который засел в пустыне и хвастает, что кровь рекой потечет по норвежским улицам, ведь ИГ обеспечивает ему достаточно ресурсов и логистики, чтобы это осуществить?

Джонни закрыл лицо руками. Так оно и было.

– Что ж, – терпеливо продолжал Х.К., – тогда обращаются к американцам, нет ли у них лишнего дрона «Предейтор». А если они заняты или цель избегает появляться на виду, призывают на помощь сухопутные войска. Не официально, нет, просто обращаются к единственному в стране человеку, способному это осуществить; внешность позволяет ему проникнуть прямиком на Ближний Восток, вдобавок он погряз в неприятностях и нет у него другого выхода, кроме как согласиться на нелегальное задание. Этот человек – оружие, на подготовку которого армия потратила тридцать миллионов крон. Оружие по имени Джон Омар Берг. – Он пристально смотрел на Джонни. – Тогда идут к тебе.

Джонни закурил, глубоко затянулся.

– Я был лоялен, – помолчав, сказал он. – И молчал до тех пор, пока не выяснил, что они действительно бросили меня в тюрьме. М. Магнус – это одно. Но тебе точно известно, что фактически за всем этим, как утверждает Ханс, стоит Улав?

– Улав хитер, – серьезно отозвался Х.К. – Он никогда не пачкает руки. С матерью он разделался не насилием и не угрозами. Нет, Улав стал ей заботливым опекуном! Или вот когда пришла весть, что ты сидишь в Курдистане и я поставил всех на ноги, чтобы тебя вызволить, Улав мне позвонил. – Тут Х.К. заговорил басом, видимо подражая голосу Улава: – «Берг – лучший, наш национальный герой, позор, что после стольких испытаний мы как нация не смогли всерьез поддержать его, предложить ему что-то достойное, и все явно пошло кувырком. Но ты же знаешь, Х.К., наше правительство, увы, занимает жесткую позицию в вопросе возвращения на родину наемников». Именно так он и сказал. Посылать людей к чертовой матери, Джонни, не мой стиль, но тут я был очень к этому близок. Улав давно смекнул, что власти в Норвегии добиваются не жестокостью, – ее прибирают к рукам морализмом и осмотрительностью. Но суть одна: и ты, и Вера Линн знали вещи, которые ставили под сомнение сам образ Норвегии как нации и, выйди они на свет, могли и могут потопить семейство Фалк и САГА.

Х.К. поднял бокал, долгим взглядом посмотрел на Джонни.

– Твое здоровье, Джонни. Это хороший шанс. Если ты все сделаешь правильно, Улав и САГА рухнут раз и навсегда.

Их взгляды встретились, старый начальник загадочно улыбнулся, Джонни тоже.

– Сделай, как посоветовал Ханс, навести дочку Улава. Тогда, в семидесятом, помнится, ходили слухи о неком информанте ПСБ. Вдруг можно поднажать на него, я погляжу, что найдется в архивах.

Х.К. раскурил трубку-носогрейку. Уютный табачный дымок навевал воспоминания – о том далеком-далеком дне, когда Х.К. приехал в Рамсунн, чтобы забрать Джонни к себе в Отдел, о задании во время подготовки, когда Х.К. вручил им десятку и велел добраться до Тронхейма, о тех многих случаях, когда они патрулировали глухие афганские улочки… такие вот картины всплывали в трубочном дыму.

– О чем ты думаешь, Джонни? Вид у тебя отсутствующий.

– Чуднó, когда ты закуриваешь трубку, я вдруг думаю…

– …о прошлом, – докончил Х.К. – Ни одна часть мозга так не связана с памятью, как обонятельный центр.

Джонни кивнул, ему вдруг стало как никогда грустно.

– Именно поэтому парфюмы бывших возлюбленных надо бы запретить законом. – Х.К. отечески улыбнулся. – Как дела у Ребекки?

– Наверняка все хорошо. Ее новый ухажер работает в ПСБ, в отделе личной охраны, у него четверо по лавкам от прежнего брака, черная майка в триатлоне и черный пояс в воспитании детей.

От выпитого вина взгляд Х.К. уже затуманился. Он поставил диск Жака Бреля, обнял Джонни за плечи.

– С этим мы разберемся, когда придет время. Отличный ты парень, Джонни, отличный.

Х.К. переключился на крепкое и поднял рюмку с коньяком.

– Давай выпьем за Ханса, за идею поручить тебе написать его биографию. В литературе и в шпионаже главное – обольстить. Придумать реальность, куда мы заманим врага – или читателя, и он даже не догадается, что его обвели вокруг пальца. Вот это, Джонни, и есть la séduction.

Глава 15. Между нами, девочками

В подвале главного дома, за раздевалками, располагался бассейн с шезлонгами и примыкающими сбоку саунами. Все это заливал бирюзовый свет.

Саша прошла в дамскую раздевалку, а оттуда к бассейну. Чуточку пахло хлором, волны, поднятые пловцом, слегка выплескивались на плитки пола.

Когда-то Сири Греве входила в молодежную сборную по плаванию, поэтому никогда не упускала случая поплавать, и в здешнем бассейне тоже. Сашу она пока не заметила, и та наблюдала за ее размеренными движениями, за ритмичными вдохами-выдохами то влево, то вправо после каждого третьего гребка; очки и плотно обхватившая голову черная шапочка придавали ей какой-то нереальный вид. Саша села у торца бассейна, стала ждать.

– Саша? – Сири переплыла бассейн уже несколько раз и, запыхавшись, остановилась, сдвинула очки на лоб. – Что ты здесь делаешь?

– В последнее время я несколько раз оставляла тебе сообщения.

– Извини. – Опершись на сильные руки, адвокат в черном спортивном купальнике выбралась на край бассейна. – Не принимай на свой счет, просто ужас сколько суматохи в одном из правлений, где я заседаю. Сама знаешь, белые мужчины средних лет.

Что Сири Греве не ответила на Сашины сообщения, в общем-то удивления не вызывало. Когда Сири не плавала и не работала на САГА, она постоянно металась по совещаниям разных правлений. Рост числа женщин в правлениях предприятий был не только шагом вперед к равноправию, но и шагом вперед для Сири Жаклин Греве. Она вполне может служить олицетворением крупного современного руководителя и модной феминистки. Впрочем, пошли ей эсэмэску сам патриарх, Сашин отец, она бы не затянула с ответом.

– Нам надо поговорить о Вере, – сказала Саша.

– Давай сейчас в сауне?

Это был не вопрос, и хотя греться в сауне Саше совсем не хотелось, она пошла следом за Греве. Именно здесь, в женской сауне под Редерхёугеном Сири обычно собирала свою обширную корпорацию – женщин, успешных в политике, культуре и экономике. В последние годы приглашали порой и Сашу. Ей, по мнению Сири, весьма нелишне иметь такой женский кружок в качестве противовеса «эгоцентричным и одержимым манией величия» редерхёугенским мужчинам. В бане Саша внимательно слушала рассуждения о том, как ляжет пасьянс при назначении министров в новом правительстве, истории про импотентов-хвастунов и про «открытые» браки, разъеденные ревностью, все это были излюбленные темы Сириной «корпорации». Глаза у женщин так и горели злорадством.

Саша разделась и быстро приняла холодный душ. Сири Греве уже сидела нагишом на верхней лавке, скромно и естественно; она плеснула ковш воды на раскаленные камни, пар мгновенно устремился к потолку, и в течение нескольких секунд даже дышать было трудно.

– Ну, Саша, – сказала Сири, – что стряслось?

Саша начала пересказывать подробности из истории болезни, прочитанной в Блакстаде. Вся штука в том, что Саша понятия не имела, до каких пределов распространяется Сирина лояльность. За годы «банных» встреч они, конечно, сблизились и стали вроде как подругами, и здесь, в бане, Сири без стеснения посвящала Сашу в свои проблемы с любовниками («этот начальник в постели был на тройку, слишком развязный для того, чтобы кто-нибудь рискнул научить его, как занимаются любовью»). После развода с известным финансистом – он постоянно ее обманывал, и в конце концов терпение у Сири лопнуло – любовников у нее было много.

Одновременно она являлась оруженосцем и ближайшим соратником Улава Фалка, семейству которого Греве служили уже в третьем поколении. Улав платил ей жалованье, а Саша прекрасно понимала, что очень мало кто готов не раздумывая перерезать пуповину, связывающую его с благодетелями.

– Опекунский совет… – глядя в пространство, медленно проговорила Сири, когда Саша закончила рассказ. – Я не специалист в этой области, но, помнится, несколько лет назад был принят новый, модернизированный закон об опеке, который в большей степени учитывает интересы нуждающихся в опеке и основан на ратификации конвенции ООН о правах инвалидов. Главный момент таков: тот, кого берут под опеку, должен дать письменное согласие. Однако, разумеется, существуют исключения, и тогда можно в судебном порядке лишить человека правовой дееспособности.

– Вот именно! И я хочу выяснить, что произошло, когда бабушкино дело поступило в Опекунский совет.

– Думаешь, Вера могла находиться под опекой? – спросила Греве, прислонясь к спинке скамьи из древесины магнолии.

– Не знаю, – тихо сказала Саша. – Я знаю только одно: что-то здесь не так. Адвокатом нашей семьи был тогда твой отец, помоги мне отыскать документы, из которых видно, что именно случилось в ту пору. Может, в архиве твоего отца что-то сохранилось, как думаешь?

Сири Греве провела ладонями по гладкому лбу, потом по щекам.

– Не могу, – вздохнула она. – Начав работать с САГА, я первым делом подписала некий документ. Отец с детства внушал мне: ты можешь в корне не соглашаться с Фалками, можешь возражать им, можешь даже выругать их без свидетелей, если надо. Но не можешь ни под каким видом нарушить обязательство хранить тайну.

Саша посмотрела Сири Греве прямо в глаза.

– Я – одна из Фалков.

– Но здесь налицо определенные разногласия меж двумя Фалками. Ты знаешь, что я хочу тебе помочь, Саша. Между нами, девочками, верно? Могу встретиться с Улавом и обсудить с ним твое дело.

– Нет, – сказала Саша, чувствуя, как внутри все кипит. – Об этом ты не скажешь папе ни слова.

– А почему ты думаешь, что я соглашусь пренебречь лояльностью к Улаву?

Хитрая лисица, эта Сири Греве. Саша почувствовала, что у нее горят щеки. Если она хочет добиться своего, надо отыскать в себе толику отцовской беспощадности. И толику бабушкина чутья на тайны.

– Помнишь, Сири, что, как ты сама говорила, было в твоем разводе хуже всего? Не деньги, не ощущение неудачи, даже не дети, – сказала Саша. – А то, что ты не знала о его изменах. – Как всегда, она не упомянула имя бывшего мужа Сири, он «тот, кого    нельзя называть». – Ощущение, что тебя обманули. Вот так же сейчас чувствую себя я. Стою на трибуне, как идиотская марионетка, и произношу торжественные речи о необходимости знать историю, а сама даже историю своей семьи не знаю.

Сири Греве смотрела на нее большими глазами.

– Это очень разные вещи…

– Нет, – перебила Саша, – я не закончила. Ты собираешь тут, в бане, синечулочниц-феминисток. Прекрасно. Но как насчет истории одинокой писательницы, чью рукопись могущественные мужчины конфискуют, а ее самое заставляют молчать, разве это не история утеснения? Я не знаю, что произошло с Верой, и в семидесятом, и теперь, Сири, не знаю, но выясню.

– А Улав?…

– Папа считает, что Верина история направлена против семьи. Но это ошибка. Честность всегда лучше, чем подковерные тайны.

Греве улыбнулась, в глазах ее читались удивление и симпатия.

– Ему уже недолго осталось руководить САГА. Начнется новая глава нашей истории, и совсем неплохо быть в хороших отношениях с его преемником? Верно? Если между нами, девочками?

– А то, – сказала Греве.

– Идем? – Саша спрыгнула на прохладный пол.

* * *

Помимо двух писанных маслом портретов – отца, Августа Греве-младшего, и деда, Августа Греве-старшего, – в кабинете Сири Греве не было ничего такого: ни честерфилдовских кресел, ни тяжелых дубовых письменных столов. Современные диваны, стулья и письменный стол, все кремовых и кофейных оттенков, освещение – цилиндрические лампы золотисто-желтого цвета. Саша чуяла свежий запах Сири всю дорогу до двери, которую адвокат отперла.

Пыльная комнатушка со стеллажами, которые можно было передвигать с помощью ручного маховика. Саша коротко кивнула. Быстрыми решительными движениями Греве вытянула одну полку и, скользнув тонкими пальцами по коричневым корешкам, достала нужную папку.

– Ты не первый раз ее достаешь, – заметила Саша. – Понятно, ты всегда знала эту историю.

Греве не ответила.

– Переписка обширная, но полагаю, ты знаешь, что искать. Ты уверена, что хочешь услышать все?

Саша кивнула и потянулась за папкой, но Греве начала читать сама, вслух:

– От Опекунского совета, двадцать восьмого мая тысяча девятьсот семидесятого года. «По ходатайству лечебницы Блакстад и ближайшего прямого наследника Веры М. Линн Опекунский совет принял решение о недееспособности сроком на три года. Согласно Закону от двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот девяносто восьмого года о признании недееспособности с полным лишением правовой дееспособности, дабы предотвратить, что он или она подвергнут свое состояние или иные экономические интересы риску значительного сокращения…»

– Стоп, – сказала Саша, и Греве умолкла.

Саше казалось – почва уходит из-под ног, и она подперла голову руками, как делала всегда, когда волновалась. Настолько ее поразило услышанное.

«Ближайший прямой наследник». Значит, не кто иной, как Улав ходатайствовал о признании своей матери недееспособной и взятии ее под опеку.

Вера, ее бабушка, да, иной раз сумасшедшая, но для Саши еще и великая героиня и путеводная звезда, признается недееспособной; бабушка, сидящая в вольтеровском кресле с романом на коленях; ее Вера под опекой самого близкого человека…

– Папа… – пробормотала она, чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки.

– Конечно, Улав, – сказала Греве без всяких сантиментов. – Мать психически больна и склонна к суициду – как, по-твоему, должен поступить такой человек, как Улав?

– Что еще случилось за те три года? – спросила Саша. Она бы охотно поспорила с Греве, но не сейчас.

– «Июнь тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Опека продлена на период в два года», – ровным голосом прочитала адвокат.

– Но годом раньше Веру выписали из лечебницы! – Впервые Саша не сумела сдержаться. Она дрожала от ярости. Что они творили?

– Возможно, вот это немного тебя утешит, – сказала Греве. – Согласно документам Опекунского совета в семьдесят пятом Веру восстановили в правах. И вернули ей собственность – Редерхёуген, Хорднес и охотничий домик. Но об этом мы уже говорили.

Что Улав отнял у нее? И как Саше действовать дальше в разысканиях? Она ничего не сказала, но закрыла глаза. Бежать от правды больше нельзя.

– Я тебя предупреждала, – сказала Сири Греве.