Текст книги "Морское кладбище"

Глава 16. Нам нужен снайпер

Сверре шел по лужайке перед главным домом, когда услыхал хлопок.

Он вздрогнул. Этот звук всегда возвращал его в тот день на пыльной горной дороге, когда пули ударили по бронемашине, водитель резко затормозил и парни под прикрытием дымовой шашки бросились в канаву и ответили на огонь талибов.

Девять лет минуло с тех пор, как он впервые летел над Афганистаном. Каждый день ему недоставало того пронзительного ощущения, когда – после промежуточной посадки в Турции – он проснулся в чартерном самолете, на котором солдат переправляли дальше. Он и сейчас как наяву видел чужой ландшафт внизу, за иллюминатором – опаленные солнцем лоскутные поля, пустыни и снежные горы вдали. Гиндукуш – само название звучало чуждо и романтично, как из приключенческих книг, какие он запоем читал в детстве. Вокруг, вытянувшись на жестких деревянных сиденьях, спали солдаты-товарищи. Он по-прежнему чувствовал растроганность при одной мысли о них, о взводе, о расчете, о напарнике.

Звуку, который он только что слышал, недоставало остроты боевого патрона. Может, помповое ружье?

Сверре демобилизовался три года назад и все три года жалел. Само собой, на этом настоял отец. Армия, безусловно, хороша для закалки характера, но только на время, особенно если не «желаешь стать пропойцей-майором, завсегдатаем борделей в Южном Судане», так сказал Улав. И подчеркнул, что в Редерхёугене его ждут дела поважнее. Так Сверре стал вице-президентом САГА и занял кабинет прямо под отцовским. С тех пор он мечтал возглавить САГА.

Почти каждый вечер Сверре работал, в выходные и в отпуске тоже. На пробежках – и то слушал подкаст о руководстве. Он поставил себе цель: каждый день совершать как минимум один поступок – большой или малый, – который приблизит его к президентскому креслу. В случайности он не верил. Со временем упорный труд и систематичность себя оправдают.

Но что-то пошло не так. Отцовский «срок» постоянно продлевался, и Улав вроде как больше внимания уделял другим претендентам. Со смертью бабушки и неопределенностью вокруг наследства ситуация только обострилась.

Холодный ветер насквозь продувал тонкую белую рубашку под твидовым пиджаком. На дорожке возле бюста Большого Тура Сверре поскользнулся на замерзшей лужице, упал и некоторое время барахтался, вскрикивая от боли.

Меж стволов леска завиднелось море. На причале сидели Сашины девочки в компании мальчиков чуть постарше. Один из них размахивал над головой ружьем. На мысу далеко в заливе била крыльями чайка, явно раненая.

– Вы что тут вытворяете? – крикнул Сверре.

– Он просто показывал нам, как стреляют из помпового ружья. – Марго кивнула на долговязого мальчишку с ружьем. – А чайка улетела и теперь слишком далеко.

– Ты что, не видишь, у чайки кровь! – сердито воскликнула Камилла.

– Стрелять в чаек запрещено, – строго сказал Сверре. – Дай-ка сюда ружье.

С пристыженным видом мальчик отдал ему ружье.

– Птичке больно, – сказала Камилла.

По прямой до птицы было примерно метров семьдесят-восемьдесят. Сверре снял твидовый пиджак, вскинул ружье. Чтобы почувствовать себя свободным, больше ничего и не надо. Он прицелился. Давненько не стрелял из помпового ружья, да и вообще не стрелял. Чайка сумела взлететь и сейчас набирала высоту. Все дело в дыхании: вдох, выдох, стреляй, когда в легких пусто, на курок жми мягко. Он выстрелил. Птица упала на склон, так же стремительно, как безжизненная мишень-тарелочка.

– Блин, вот это меткость! – Мальчишки аж задохнулись. – Ты стрелок?!

Сверре спокойно положил ружье и скомандовал Сашиным девочкам:

– Вы сию минуту идете в главный дом. А ты, – он указал на мальчишку, – закопаешь птицу. Лопата в лодочном сарае. Кстати, меткий стрелок называется снайпер.

* * *

Возвращаясь в главный дом, он услышал голос в леске за спиной:

– Well done[37]37
  Здесь: отличный выстрел (англ.).


[Закрыть], Сверре Фалк.

Сверре обернулся и увидал прямо перед собой худое, обветренное лицо с маленькими глазками, которое невольно наводило на мысль, что его обладатель годами жил в плащ-палатке.

– Магнус, что ты здесь делаешь?

Кто такой Мартенс Магнус, Сверре знал задолго до того, как этот офицер начал общаться с Улавом накоротке, однако ощущение, что Магнус – этакая скользкая пиявка, только усилилось. Отец и М.М., как его часто называли, в последние годы близко сдружились, отец даже обеспечил офицера, который был лет на тридцать моложе его, руководящей должностью в САГА. Раньше Магнус возглавлял команду «морских охотников», подразделение, где Сверре с детских лет мечтал служить. На похоронах бабушки Магнус был в мундире с крыльями на груди, опять-таки предмете мечтаний Сверре.

Сейчас М.М. был в штатском, в темном шерстяном пальто и до блеска надраенных сапогах.

– Я толком не выразил соболезнования на похоронах, – сказал Магнус, стиснув его руку в железном пожатии. – Но прощание прошло очень достойно.

Сверре кивнул и принялся, руки в карманы, пинать камешки на тропинке.

Что Сверре буквально каждый день после демобилизации тосковал по армии, не совсем правда. Год назад Мартенс Магнус пришел к нему и спросил, не окажет ли он Норвегии небольшую курьерскую услугу. Надо слетать на Ближний Восток, наведаться в местный банк, а затем кое с кем встретиться. Задание ради Норвегии, больше он сказать не может. Само собой, Сверре согласился. И почувствовал себя по-настоящему живым, а не лунатиком в собственной жизни.

– Найдется минутка? – спросил Магнус. – Надо кое-что обсудить.

– У меня в кабинете?

– Отлично, – кивнул М. Магнус.

Они вместе вошли в дом, по винтовой лестнице поднялись в кабинет Сверре. Шаги шефа «морских охотников» утонули в ярко-красном восточном ковре, купленном в Афганистане и застилавшем пол между тяжелым тиковым письменным столом и встроенным книжным шкафом справа на торцевой стене. В шкафу преобладали переплетенные в кожу исторические труды. Несколько армейских плакеток, значков подразделений и медалей в рамках, море, сверкающее за высокими стрельчатыми окнами, и голова антилопы на стене.

– Достойная обстановка, – кивнул Магнус. – У тебя кабинет получше отцовского.

– Ты еще вот этого не видел, – улыбнулся Сверре и открыл низкую дверцу в гардеробную, где, прикрывая широкий оружейный шкаф, висели отутюженные рубашки и пиджаки. Он набрал код, отворил дверцу. Охотничьи ружья стояли по ранжиру, и Сверре достал одно из них.

– «Пердé», для охоты на крупную африканскую дичь, с гравированным соколиным гербом.

– Недурно, – сказал Магнус. Уверенными движениями знатока он взвесил ружье в руке. – Улав как раз сейчас очень интересуется охотой на крупную африканскую дичь, а я пытаюсь объяснить ему, что подобные занятия отошли в прошлое.

Сверре улыбнулся.

– Кстати, – сказал Магнус, поглаживая пальцами приклад, – в тот день, когда умерла твоя бабушка и мы здесь обедали, ты ничего особенного не заметил? Может, кто-нибудь вел себя странно?

Странно, что Магнус задал ему этот вопрос.

– Отец велел порасспрашивать? – спросил он.

М. Магнус улыбнулся:

– Нет, вообще-то наоборот. О тебе хорошо отзываются. Твой давний начальник из снайперского отряда – мой добрый друг и коллега. По его словам, ты хорош в команде. И превосходный стрелок, само собой. Ты же знаешь, связи между снайперами и «морскими охотниками» глубокие и тесные.

Что Сверре вылетел на последнем отборочном туре в команду «морских охотников», известную среди посвященных как КМО, один из лучших в мире отрядов спецназа, было его величайшим поражением. Сейчас он ощутил на спине легкие мурашки.

– Вероятно, ты знаешь и о том, – продолжал Магнус, – что мы участвуем в кой-каких операциях в Афганистане. И сейчас формируем task force[38]38
  Опергруппа (англ.).


[Закрыть]. Со снайперами дело у нас обстоит не лучшим образом. Прямо напасть какая-то – болезни, ранения и прочие неблагоприятные обстоятельства.

В груди у Сверре аж закипело.

– Сочувствую.

– Короче говоря, – сказал М. Магнус, – нам нужен снайпер. Ты не «морской охотник», но у тебя есть навыки и опыт. И ты перспективный, что опять же нам по душе. Как тебе такое?

– Хм, почетное предложение. – Кончиками пальцев Сверре нежно погладил приклад «Перде». – Надо подумать.

– Ясное дело, – сказал Магнус, взял пальто и на прощание крепко пожал Сверре руку. – Только думай не очень долго. Времени на комплектование у нас в обрез. – На пороге он обернулся: – Кстати, раз уж мы тут одни, Сверре. В последнее время ты ничего не слыхал от приятелей-ветеранов про Джонни Берга?

– Про Джонни Берга? – Разумеется, он знал это имя, во всех оперативных подразделениях армии о Берге ходили легенды. – Я думал, он лажанулся и пропал на Ближнем Востоке?

– Он вернулся, – сказал М. Магнус. – Сообщи, если ваши с ним пути пересекутся. И побыстрее дай ответ, интересует ли тебя наше предложение.

Сверре стоял на узбекском ковре, разукрашенном всадниками и сказочными животными. Хватит ему торчать здесь на вторых ролях. В армии он будет самим собой.

Но одновременно в памяти всплыло кое-что еще – обрывочные картины, не только афганские… провода на обочине, вспышка за секунду до того, как «Ивеко» впереди взлетел на воздух, вкус земли и песка во рту, дым, 12.7[39]39
  Имеется в виду станковый крупнокалиберный пулемет Браунинга M2HB, состоящий на вооружении в армиях США и ряда стран Западной Европы.


[Закрыть], бьющий трассирующими пулями по скалам, запах пороха, бензина и горелой плоти.

Да, он боялся, но и тосковал по такому страху. Штатским никогда этого не понять. А теперь вот Мартенс Магнус выписал лекарство от этой тоски, единственное, которое обязательно поможет, знал Сверре.

Глава 17. Их надо уничтожить

Линия фронта, Курдистан

Больница располагалась с курдской стороны линии фронта, но так близко, что артиллерия Исламского государства могла раздолбать ее в любую минуту. Ханс Фалк приказал остановиться у главного входа и вылез из машины. Больница представляла собой запущенное, желтое, как подсолнух, кирпичное здание в два этажа, окруженное кипарисами, вялыми пальмами и серовато-бурым садиком по фасаду.

В приемном отделении царил хаос. Днем раньше террористы устроили налет на полицейскую академию в другом конце городка. Независимые источники сообщали о многочисленных убитых и раненых. Старухи в платках и традиционных платьях причитали, сидя на лавке вдоль одной стены, меж тем как солдаты из охраны, в большинстве женщины в темно-зеленом камуфляже, пытались навести порядок. Ханс обвел взглядом помещение. Вокруг ковылял народ на старых костылях, с грязными, окровавленными бинтами на обрубках рук и ног, молодые матери успокаивали ревущих младенцев.

Встретила его красивая норвежская медсестра из Драммена, которой поручили показать ему больницу; девушка тотчас сообщила, что ее родители – езиды[40]40
  Езиды – этноконфессиональная группа курдов, проживающая в основном на севере Ирака.


[Закрыть], маленькое меньшинство, проживавшее в этих краях тысячи лет, пока джихадисты не начали свою этническую чистку, истребляя «дьяволопоклонников», как они называли езидов.

Вдали слышался глухой грохот.

– Это коалиция бомбит позиции террористов за линией фронта, – сказала медсестра, пожав плечами. – Не пугайтесь…

Они спускались по лестнице в подвал, она объясняла, что ввиду угрозы нападения самые уязвимые отделения переведены сюда: рентгеновское, интенсивная терапия и акушерское. Туда-то он, должно быть, и попал, потому что к запаху дезинфекции примешивался сладковатый дух младенческих фекалий.

Девушка с черными как смоль пышными волосами кормила младенца, полусидя на койке.

– Красивый ребенок, – улыбнулся Ханс и осторожно погладил малыша по щечке.

Младенец напомнил ему новорожденную дочку Марту, он присутствовал при ее появлении на свет. Медсестра остановилась поболтать с одной из женщин.

– Все женщины здесь – езидки, как и мои родители, – пояснила она, – а все новорожденные – результат массовых изнасилований. Девушку, которая кормила, похитили и продали на невольничьем рынке в Мосуле, она сумела сбежать, но уже была беременна. Доктор Фалк, у вас есть связи с международной прессой и к вам прислушиваются, вы ведь человек известный. Мир должен знать, что здесь творится.

Ханс Фалк схватил ее за руки и пристально посмотрел в глаза.

– Мир узнает. И называйте меня Хансом.

Жестокости Ханс Фалк насмотрелся сверх меры: христиане-боевики, убивавшие гражданских в ливанских лагерях, Советы в Афганистане, турки в Курдистане, израильтяне в Газе, Асад в Алеппо. Список бесконечен, но террор всегда был средством достичь чего-то иного.

С возникновением ИГ все перевернулось с ног на голову. Эти даже не пытались скрывать, чем занимаются. Наоборот, швыряли это в лицо всему миру. Целью была жестокость как таковая. А прокламируемые цели – захват Рима или там всего мира – явно служили только средством заставить людей примкнуть к ним.

Грохот нарастал, бомбардировщики определенно приближались.

– Вам надо осмотреть раны Майка, – сказала медсестра.

– Майка?

– Он норвежец, наш добрый друг, ранен на прошлой неделе. Вы есть в «Инстаграме»[41]41
  * Социальная сеть Instagram с 21 марта 2022 г. официально запрещена на терриитории России.


[Закрыть]?

– Нет, – ответил Ханс.

– Там Майка все знают. У NorwegianSNIPER сто пятьдесят тысяч подписчиков по всему миру. Через краудфандинг и частные пожертвования он финансирует целый отряд Пешмерга.

* * *

Майк лежал на железной койке, пристроив перебинтованную ногу поверх одеяла.

– Осколочное ранение голени, – сказал он; в глазах читалась скромная сдержанность. – Уже заживает, скоро вернусь на фронт.

Ханс, однако, заметил, что раны темные. Входное отверстие воспалено, с черным струпом.

– Все-таки придется немножко подрезать. Нужна анестезия?

Майк покачал головой.

– Режьте.

Скальпелем Ханс сделал сбоку на голени глубокий надрез, Майк не проронил ни звука.

– Я слыхал, вы много лет отдали делу курдов, – сказал Майк. – Уважаю.

В противоположность другим врачам-коммунистам из движения солидарности медиков, которых Ханс Фалк знал и с которыми был в довольно сложных отношениях – тут можно назвать Мадса Гильберта, Ханса Хусума, Эрика Фоссе, Марианну Мьоланн… – сам он специализировался на Курдистане. Еще с конца восьмидесятых, с первых же походов в горы с партизанами Курдской рабочей партии, он очень сочувствовал курдам.

– Как вы здесь оказались?

– Как и все остальные. – Майк помолчал. – Не мог сидеть сложа руки и смотреть, как террористы убивают мой народ. Сказал в армии, что мне надо ухаживать здесь за больным отцом, купил на всё выходное пособие полевых аптечек и поехал.

– А что сказала армия?

– Хотите правду?

– Я отказник от армейской службы, – сказал Ханс. – Не питаю насчет вооруженных сил ни малейших иллюзий.

– Они устроили сущий ад. Мне сделать ничего не могли и взялись за мое окружение. Парней из моего взвода в Рене засыпали взысканиями, если они лайкали мои посты в «Инстаграме». Моей девчонке, она тоже в армии служит, велели выбирать: или со мной распрощаться, или со службой.

Ханс бинтовал ногу Майка.

– Я патриот Норвегии, вот чего они не понимают. Черт побери, ДАИШ не победить, послав в Ирак несколько транспортных самолетов и санитарный отряд. Норвежский народ ни хрена в этой войне не понимает.

– Это не наша война, – сказал Ханс.

Майк решительно посмотрел на него.

– Вот именно что наша. Если не остановить врага здесь, будет пожар по всей Европе. Джихадизм – рак с метастазами. Чума. Джихадистов надо истребить, всех до одного. Это и есть расширенная защита Норвегии, неужели непонятно?

– Вы правда так считаете?

Майк кивнул.

– Пока был дома, меня вызвали в Акерсхюс, к ребятам из внешней разведки. Я им так прямо и сказал: «Я возвращаюсь, но, если вам нужны разведданные, только свяжитесь со мной. Я норвежец, так что денег за это не возьму». Но со мной никто не связался. Лишь спустя много месяцев со мной законтачил один малый из норвежской армии, который хотел экономически поддержать мое подразделение.

– Вы ведь существуете на народные деньги?

– Совершенно верно. Я встретился с ним здесь, в городе, и он сказал, что деньги будут при одном условии. Я должен организовать пистолет и положить его в банковскую ячейку в Эрбиле. «Ладно, – сказал я, – сделаю».

– Кто это был?

Майк заложил руки за голову и долго смотрел на Ханса.

– Не скажу. Но я знал его по армии. Закавыка в том, что парня, забравшего пистолет, немногим позже задержал соседний курдский отряд, на ничейной полосе у фронта. Они потолковали с контактами в норвежской разведке, и те сказали, что он известный джихадист, бывший «морской охотник», переметнувшийся к террористам. Но это полная чушь. Норвегия послала оперативника убивать джихадистов, а потом бросила его на произвол судьбы.

– Откуда вам это известно? – спросил Ханс, которого не оставляло ощущение, что разговор вот-вот примет совершенно новый оборот. На Ближнем Востоке так бывает часто: здесь земляки открыто говорят о том, о чем на родине и заикнуться нельзя.

– Курдский отряд, задержавший его, сразу конфисковал оружие, которое было при нем, – сказал Майк. – Оно имело тот же серийный номер, что и пистолет, который организовал я. Я проверил и попытался вызволить парня, но его уже забрали американцы. Они всегда так действуют. Используют тебя, когда им выгодно, а потом бросают в беде.

Ханс задумчиво обвел взглядом голое обшарпанное помещение.

– Кто «они»?

– Вы же знаете, – спокойно ответил Майк, – если работаешь на Пешмерга, часто пересекаешься с западными спецназовцами и людьми из разведки. Англичанами, французами, американцами и прочими. Им нужна информация о террористах ДАИШ из их собственных стран, и обычно они не скрывают, что планируют их обезвредить, то есть убить. Мы, норвежцы, таких вещей не говорим. Мы-де только бурим колодцы и строим школы для девочек. Но вообще-то действуем в точности, как другие, – убиваем террористов, просто политически это у нас неприемлемо. Думаю, брошенный оперативник работал для Норвегии на свой страх и риск. Чтобы нельзя было отследить его связь со властными структурами. Но доказательств у меня нет.

– Я знаю этого парня, – сказал Ханс. – Он вернулся в Норвегию. Но мне надо знать, кто тот человек из армии, с которым вы встречались.

– Так дело не пойдет. – Майк покачал головой. – Пусть парень приедет сюда, ко мне. Я все расскажу.

* * *

В этот миг послышался резкий, пронзительный свист, а секундой позже стены содрогнулись от грохота неподалеку, посыпалась штукатурка, ножницы и скальпели заплясали на передвижном столике возле койки.

– Артиллерия! – крикнул Майк, вскочил и заковылял прочь от палаты по коридору.

Ханс поспешил следом, а норвежский курд крикнул:

– Надо переправить младенцев в бомбоубежище!

Свист и громовые раскаты подступали все ближе, будто недоумок-великан растаптывал дома наверху. Стены дрожали от жуткого грохота.

– Сюда! – крикнула норвежская медсестра, одной рукой она прижимала к себе плачущего младенца, а другой катила больничную койку.

Бетонированное убежище вмещало примерно десяток коек. В углу стоял агрегат аварийного электропитания. Пахло дизельным топливом. Майк сел у стены и застыл неподвижно.

Крик матерей смешивался с тонким, пронзительным плачем младенцев. Ханс руками показывал дорогу, в воздухе висела туча пыли, обмазка стен дождем сыпалась на пол, свет под потолком замигал, потом совсем погас, и стало темно.

Взрыв грянул прямо над головой, все вокруг затряслось, как самолет в сильной турбулентности, местные медсестры, воздев руки, молились Аллаху.

Затем – полная тишина.

Только затихающий вдали рокот бомбардировщиков.

– Думаю, на сегодня ДАИШ отбомбилась, – сказал Майк.

Ханс кивнул:

– Похоже на то.

– Теперь понимаете, о чем я? – задумчиво обронил Майк. – Их надо уничтожить, всех до одного.

Глава 18. Папа стоял у руля слишком долго

Из своего домика Саша видела, что девочки играют под кухонным окном. Она выложила на стол файл с документами и через родственный чат послала сообщение:

«Встретимся сейчас? Надо поговорить о бабушке».

Она рано стала матерью, сначала родилась Камилла, а через два года – Марго. Возможно, оттого, что говорила о детях меньше своих подружек, Саша всегда считала себя компетентной матерью. Хотя она любила дочек больше всего на свете и не раздумывая отдала бы за них жизнь, но думала она о материнстве всегда как об обязанности, о долге, о способе продолжения рода. Конечно, несколько лет полностью прошли в тумане грудного вскармливания и недосыпа – ведь Саша была категорически против нянек, услугами которых здесь пользовались все, – но те времена уже миновали. Страх за детей мало-помалу отпускал. У девочек выпали молочные зубы, они начали задавать вопросы о смерти и вселенной, о своем месте в мире.

Первой откликнулась Андреа: «У меня как раз перерыв меж работами, ха-ха, так что могу и сейчас».

Дочери все больше жили собственной жизнью, Камилла со своими нарядами и принцессами, Марго – с книгами. Не в пример многим подругам, Саша не грустила, что дети обретают свободу. Может, такой уродилась, а может, дело в том, что мама умерла рано и ее и Сверре воспитывал Улав, – отец, которого она любила и которым бесконечно восхищалась, хотя его воспитательные методы, авторитарность и отстраненность шли вразрез с идеалами ее поколения.

«У меня в кабинете, через 20 минут?» – написал Сверре.

Словом, девочки подросли, и у нее стало больше времени, чтобы заниматься своими делами. Значит, можно копнуть историю Веры поглубже. И она копнула. После Блакстада и шока, вызванного информацией об опеке, Саша тщательно изучила ежегодные отчеты фонда САГА до и после 1970-го. То, что она там обнаружила, убедило ее: надо обязательно рассказать все брату и сестре.

Вошел Мадс в тренировочном костюме, быстро поцеловал ее.

– В последние дни я тебя толком не видел.

– Знаю, – кивнула Саша. – Я работала.

– Неважно выглядишь. Что нашла?

Настороженно глядя в окно, Саша рассказала про блакстадскую историю болезни и про то, что Веру лишали дееспособности. Мадс молча слушал.

– Если я понимаю правильно, – наконец сказал он, – ты утверждаешь, что в семидесятые Улав несколько лет держал мать под опекой.

– Я не утверждаю, – сказала Саша. Нарочито скептические формулировки мужа раздражали ее. – Это факт.

– Я не знаю другого человека, настолько же привязанного к своему отцу, как ты, – сказал Мадс. – Вдобавок он твой начальник. И Вериным опекуном тоже был он.

– Да.

– Наверняка у него были веские причины, – задумчиво сказал Мадс. – Представляешь, какую ответственность он взвалил на себя. Сначала, когда мать впала в психоз, поневоле становится ее опекуном, потом от рака умирает жена и он в одиночку воспитывает тебя и Сверре, да и Андреа тоже, продолжая все это время руководить концерном. Твой отец поистине природная стихия.

Саша такой подход в голову не приходил, но, хотя в логике его рассуждениям не откажешь, им недоставало решающего компонента: они не объясняли, почему отец объявил родную мать недееспособной и как все это связано с рукописью «Морского кладбища».

Мадс строго посмотрел на нее:

– Улав просил тебя больше не копаться в Вериной истории.

– Это обещание я уже нарушила.

Он глубоко вздохнул:

– Я когда-нибудь рассказывал тебе, каково было войти в семейство Фалк? С того дня, как я познакомился с твоей семьей, я мечтал, чтобы вы меня приняли. И ваши богатство и власть тут ни при чем. – Он выдержал паузу. – Вы были семьей, вот что главное. Со своими скелетами в шкафу, но у кого их нет. Семьей, где выпивали и ссорились, но каждое воскресенье обедали все вместе. А у меня была только мама. Тебе не понравится то, что я сейчас скажу. – Голос Мадса звучал спокойно и решительно. – Семья и Редерхёуген – самая большая твоя ценность, Саша. Подумай об этом.

– Вот именно, и для меня невыносимо, что в семье скрывали правду о случившемся с бабушкой.

– Может быть, скрывали именно ради семьи? Ты не знаешь, что произойдет, если ты наперекор совету Улава начнешь копаться в давних годовых отчетах.

– Почему ты принимаешь сторону папы? – воскликнула Саша.

– Ты почему кричишь, мама? – спросила Марго. Девочки неожиданно возникли в дверях.

– Взрослые иногда ссорятся. – Саша погладила дочку по голове и вздохнула. Трусость мужа разозлила ее. Отчего он принял сторону Улава? Однако то, что она обнаружила, поставило ее перед выбором: действовать в одиночку или заключить альтернативный альянс. Пока что она остановилась на последнем.

Она быстро поднялась к кабинету Сверре, постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь. Андреа и Сверре уже были на месте, они непринужденно устроились в креслах возле книжных шкафов и тихонько разговаривали. Поняли, значит, что дело серьезное. Стены увешаны армейскими плакетками, значками подразделений и медалями в рамках. Будто в стариковской конторе.

– Саша, – спросил Сверре, – что происходит?

Андреа закурила, поправила непокорные темные волосы.

– Будь добра, кури в окошко. – Сверре открыл высокое окно, выходящее на лужайку и море. Пламенно-красный шар солнца висел по-над холмами на западе.

– Какой же ты старомодный, Сверре, – сказала Андреа. – В твоем мире у женщин нет права голоса, гомофилы – это педерасты, Черчилль аккурат сменил Чемберлена, а британцы уходят из Дюнкерка. Ясное дело, в кабинете у тебя курить воспрещается.

Саша пропустила мимо ушей слова младшей сестры, казавшиеся еще более неуместными и банальными, чем обычно.

– Хорошо, что нам удалось собраться вместе. Я хочу обсудить с вами кое-что важное.

Андреа затушила сигарету; Сверре молчал.

– На нас всех, конечно, подействовали смерть бабушки и пропажа завещания, – продолжила Саша, чувствуя, насколько серьезно звучат ее слова. – Как семейный архивариус я немного покопалась в ее истории. И кое-что обнаружила… Словом, это может возыметь последствия для нас троих. – Она выложила на стол старые годовые отчеты. – Это годовые отчеты САГА за шестьдесят девятый и семидесятый.

Брат и сестра вопросительно смотрели на нее.

– Погоди, – сказала младшая сестра. – Что-то я не врубаюсь.

– Я тоже, – сказал Сверре.

– Несколько дней назад я ездила в Блакстад.

– Бабушка жила там какое-то время, да? – сказала младшая сестра тоном, который раздосадовал Сашу. – Ты не настоящая творческая личность, пока не поборешься с внутренними демонами?

– Она попала в клинику весной семидесятого года, с острым психозом. – Стараясь говорить спокойно и терпеливо, Саша посмотрела на младшую сестру. – Выписали ее только после двух лет попыток суицида и «средств принуждения».

Она заметила, что серьезность в голосе произвела впечатление на сестру и брата, Андреа перестала хихикать, а Сверре замер в неподвижности, как восковая фигура.

– Дальше я обнаружила, что бабушке назначили опеку. Вы понимаете, что это значит? Ее объявили недееспособной. Лишили прав, так теперь говорят. Пожалуй, это самое мощное средство насилия, применяемое в Норвегии. Бабушка находилась под опекой, и опекуном был папа. Не только пока она находилась в лечебнице, но и еще несколько лет после выписки, в правах ее восстановили лишь в семьдесят пятом.

– Черт, – сказала Андреа.

Сверре глубоко вздохнул, откинул голову назад и уставился на потолочную лепнину.

– Нам никто об этом не говорил. Вчера вечером я просмотрела годовые отчеты САГА, – продолжала Саша, постукивая пальцем по выцветшим папкам на столе, – хотела выяснить, как опека сказалась на бабушкиной собственности и контроле над компаниями.

Брат и сестра подались вперед.

– История создания САГА нам хорошо известна, – сказала Саша. – Используя часть средств, вырученных от продажи нашего пая в судостроительной компании Фалков, папа и Вера в шестьдесят пятом году учредили предприятие и фонд, позднее получившие название САГА. Устав фонда четкий и ясный. – Она прочитала: – «Учредители фонда Вера Маргрете Линн и Улав Теодор Фалк могут избирать и увольнять других членов правления, а также, не в пример прочим членам правления, неограниченно продлевать срок своего руководства, пока они юридически считаются дееспособными».

– Я вообще понятия не имела, что бабушка была в правлении, – сказала Андреа, которая невольно заинтересовалась ситуацией, обрисованной Сашей.

– Разумеется, была, – сказала Саша. – Вообще-то как раз Вера дала папе чрезвычайно щедрый, скажем так, аванс в счет наследства. Таким образом они создали «общественно полезный» миллиардный фонд. В качестве ответной услуги Вера получила право управлять САГА сама, причем сколь угодно долго.

Саша открыла отчет за следующий год.

– Вот смотри, – сказала она Сверре. – Июнь семидесятого. В правлении произошли перемены. Их по-прежнему трое. Но кто же подписывает отчет на сей раз? Папа, Август Греве-мл. Однако не Вера, а ее издатель, Юхан Григ.

– Да ведь бабушка находилась в Блакстаде, – вставил Сверре. – Так что как раз в этом ничего странного, пожалуй, нет.

Саша помахала перед ним документом, пересохшие страницы едва не рассыпались.

– Дьявол, как всегда, в деталях. Смотри на устав. Теперь там написано: «Как учредитель фонда Улав Фалк вправе неограниченно продлевать срок своего руководства, что не распространяется на сроки работы остальных членов правления». Его вообще нельзя сместить. «Он» против «них», «его срок» против «их сроков». Крошечные языковые детали с огромными последствиями. Но почему Вера Линн осталась за флагом? Это коротко упомянуто в отчете, на странице тринадцать. Вот смотрите.

Брат с сестрой заглядывали ей через плечо, когда она прочитала:

– «Вера Линн вышла из состава правления ввиду разногласий с остальными его членами». И всё. Но без ее согласия менять устав было нельзя? Что ж, за одним исключением. Ведь в июне семидесятого Вера уже не обладает тем, что мы теперь называем юридической дееспособностью. А объявление недееспособной было единственным способом вышвырнуть ее из САГА.

– Но зачем? – спросил Сверре. – Зачем все это было нужно?

– Затем, – медленно ответила Саша, – что в семидесятом Вера написала книгу. Я знаю, что называлась она «Морское кладбище», но содержание ее мне неизвестно. Вера знала тайну, настолько важную, что Улав был готов абсолютно на все, лишь бы заставить ее молчать. Не забудьте пропавшее завещание. Подлинное завещание – это «Морское кладбище».

– Господи, – вырвалось у Сверре, он прислонился к подоконнику.

– Мне надо выпить чего-нибудь покрепче. – Андреа налила всем виски в хрустальные стаканы.

– Идите сюда, – сказала Саша. Двое других нехотя шагнули к ней.

– Я всегда делала то, чего от меня ожидали, – продолжала Саша. – Чего ожидал папа. С меня довольно, не могу я больше прикрывать происшедшее в этой семье. Но в одиночку я не справлюсь. Мне нужна ваша помощь.

– В чем именно? Конкретно? – спросила Андреа.

– Близится время без папы. Мы должны быть готовы. Правдой о САГА предстоит распорядиться нам. И нам необходимо выяснить, какова она. Папа стоял у руля слишком долго, – спокойно сказала Саша. – У нас есть места в правлении и своя сфера деятельности. Папе пора уйти на покой. Он нам лгал. И если не уйдет сам, мы его заставим.

В комнате царила мертвая тишина. Сверре сконфуженно смотрел в сторону, Андреа поглядела в потолок, на отцовский кабинет над ними, будто отец мог слышать сказанное. И ведь наверняка мог, он всегда все слышал.