Текст книги "Охота на ведьму"

Глава 15

Сентябрь 1484 года

Десять дней, как и полагается родившей женщине, Эльзбет почти все время оставалась в постели. Роды очень ослабили ее, да и с кормлением грудью вначале возникли некоторые затруднения. К счастью, повитуха заходила к ней каждый день, и постепенно малышка начала есть и спать в определенное время. Я тоже старалась выстроить свой день так, чтобы хоть раз заглянуть к своей подруге, пусть и ненадолго, по пути за покупками или выполняя поручения отца. Каждый раз я приносила Эльзбет фрукты и овощи с нашего огорода. Если мать и дитя спали, я не будила их и с восторгом любовалась малышкой в колыбели. Через неделю после рождения милую темноволосую кроху окрестили прекрасным именем Доротея. Кулачки у нее были не больше грецкого ореха, и когда во сне она сучила ножками и ручками, я раздумывала над тем, видят ли младенцы сны.

Дора, как мы называли малышку, иногда просыпалась, пока я тихонько сидела в ногах у Эльзбет, и начинала плакать от голода. Тогда я осторожно вынимала эту легкую, как пушинка, девочку из колыбели и целовала ее в лоб, прежде чем отдать Эльзбет.

Во время моих визитов Рупрехт не показывался. Я знала, что он терпеть меня не может, но мне было все равно. Так нам никто не мешал. Эльзбет казалась обессиленной, и вначале я списывала ее состояние на тяжелые роды, после которых ей нужно будет долго приходить в себя. Но даже после того, как отец Оберлин с алтарником[76]76
  Алтарник – служитель церкви, мирянин, помогающий священнику. (Примеч. перев.)


[Закрыть] пришли крестить Доротею, Эльзбет не стало лучше. Она почти не прикасалась к моим гостинцам с огорода и блюдам, принесенным соседками, по традиции помогавшими свежеиспеченной матери. Когда я пересказывала подруге последние сплетни, услышанные на рынке, ее взгляд оставался пустым. А ведь раньше нам всегда удавалось рассмешить друг друга подобными историями, даже если мы были чем-то огорчены. Я начала всерьез беспокоиться за Эльзбет.

– Разве ты совсем не рада рождению малышки Доротеи? – наконец решилась спросить я.

– Конечно, рада, – слабо ответила моя подруга. – Теперь, когда она ест и много спит, все стало хорошо.

– Почему же тогда ты так грустишь?

– Ничего, все образуется. – Эльзбет отмахнулась.

– Это из-за Рупрехта? Он все еще огорчен, что ты не родила мальчика?

Она промолчала.

Так вот, значит, в чем дело! Я почувствовала, как во мне разгорается гнев. И как только этот самодовольный тип мог быть таким жестоким? Любой, кто видел малышку Доротею хоть мгновение, проникался нежностью к ней. На крестинах я заметила, что не только женщины из округи то и дело разражались умиленными возгласами, но и даже мой папа и Мартин, ставший одним из крестных, выглядели растроганными. Даже Грегор не мог сдержать улыбку, глядя на кроху.

– Давай погадаем? – Я попыталась отвлечь Эльзбет от горестных мыслей. – Я принесла кости.

Достав из корзинки кости, стакан и доску, я разложила все на кровати.

– Начинай, – приободрила ее я.

Но моя подруга только покачала головой.

– Ну же. Тебе так нравится эта игра. Помнишь, в прошлый раз за игрой мы так громко смеялись, что у соседей собака лаять начала?

– Ты начинай, – тихо ответила Эльзбет. – Мне все равно не везет.

– Ну хорошо.

Я начала трясти стакан с костями, с подвыванием произнося:

– О кости, заклинаю вас, во имя всех ангелов Божьих и светил небесных, поведайте мне правду, сбудутся ли мои желания.

Я резко опустила стакан на доску.

– Ну вот видишь, это мне не везет! – Я притворилась, что расстроена. – У меня выпала шестерка и две четверки, а значит, мое желание не сбудется!

Эльзбет молчала.

– Не хочешь узнать, что я загадала?

– Что? – безучастно спросила она.

На самом деле я так торопилась, что даже не успела придумать желание, поэтому нужно было срочно что-то измыслить.

– Чтобы папа купил мне новые сапожки на зиму. Значит, придется и дальше носить старые. Теперь твоя очередь. Загадала желание?

Эльзбет кивнула и неохотно взяла у меня стакан и кости. Она безвольно потрясла стакан и столь же безвольно пробормотала заговор. А потом бросила кости – да так, что лучше и быть не могло.

– Три шестерки! – воскликнула я и произнесла соответствующие слова: – Загаданное да сбудется. Еще до Нового года! – Я заключила ее в объятия. – Эльзбет, милая, вот это везение! Скажи скорее, что ты загадала?

Она смущенно прищурилась.

– Чтобы я… чтобы я больше не… Нет, не могу сказать.

Эльзбет вдруг разрыдалась, и я испуганно уставилась на нее.

– Если бы только мама была еще жива… – выдавила она. – Все было бы проще. И на родах она была бы рядом.

Сглотнув, я сжала ее руку. Мама Эльзбет умерла много лет назад от сухоты[77]77
  Сухота – историческое название группы болезней, «иссушающих» тело, таких как рак и туберкулез.


[Закрыть]. Как и у меня, у моей подруги остался отец и два старших брата – один работал в пекарне отца на нашей улице, а второй уехал в Кольмар. Собственно, я думала, что скорбь Эльзбет по матери давно прошла, подруга ведь так искренне утешала меня после смерти моей мамы. При одной мысли о случившемся с мамой я едва не расплакалась, но заставила себя успокоиться.

– Знаешь что? Завтра после обеда пойдем немного прогуляемся. Погода стоит чудная, так тепло. Я понесу Дору. Можем пройтись до колодца на Ваффлерхофе.

– Я еще слишком слаба для таких прогулок.

– Ну, немножко пройтись ты сумеешь, вот увидишь. А в следующий раз, может, и до нашего участка дойдем. У нас уже яблоки созрели.

– Может, ты и права. – Эльзбет слабо улыбнулась. – Попробуем.

Отпустив ее руку, я встала. Малышка заворочалась в колыбельке.

– Мне пора домой готовить ужин. Да и твоя Дора, по-моему, проголодалась.

Я протянула ей кроху и немного посмотрела, как дитя ест, причмокивая и жмурясь.

– До завтра. – Я поцеловала Эльзбет в щеку.

– До завтра, Сюзанна. Я рада, что ты у меня есть. – В глазах моей подруги вновь стояли слезы.

– Это ты из-за Рупрехта так печалишься? – тихо спросила я.

Она кивнула.

– Я загадала желание, чтобы мне больше не надо было жить с ним.

Мое сердце болезненно сжалось.

– Он опять начал тебя бить?

– Нет. Но он меня не любит. И ни капельки не уважает. Я для него точно гнилое полено, бесполезное, даже в огонь не бросишь.

– Ты не должна так говорить. Может, ему нужно время, чтобы ко всему привыкнуть. Это ведь его первый ребенок. И, к сожалению, не мальчик. – Я сама не верила в то, что говорю. – Радуйся, что у тебя есть Дора. А все остальное как-нибудь образуется.

Опечалившись, я вышла из дома Эльзбет. Из трактира неподалеку доносился пьяный смех, и мне показалось, что я расслышала голос Рупрехта. В целом на винном рынке было куда тише, чем обычно, ведь стояло воскресенье. На мгновение мне захотелось зайти в трактир и поговорить с Рупрехтом. Как он может бросать жену на целый день с маленьким ребенком, когда ей нельзя вставать? Видит ли он себя в роли хорошего отца? Но я не решилась. Во-первых, я боялась, что он разозлится, а во-вторых, не хотела вызвать насмешки других завсегдатаев трактира.

Солнце уже клонилось к закату, и я поспешила домой. Поднимаясь по лестнице, я услышала из столовой голос Мартина. В последнее время он почему-то приходил к нам каждый день, хотя монаху полагалось жить в клаузуре, блюдя уединение. Все больше мне казалось, что он приходит из-за меня. Мартин все время расспрашивал меня, что я делаю целый день, все ли у меня в порядке, хорошо ли я ем и спокойно ли сплю. Недавно он даже спросил у меня, не познакомилась ли я с кем-то. Я вообще не поняла, к чему был этот вопрос. Кроме того, он настаивал, чтобы я и дальше посещала проповеди о покаянии. Но для этого его уговоров и не требовалось, он ведь знал, что я хожу туда ради нашей мамы.

В последние два раза приора не было в церкви, и мне даже стало легче на душе от этого – брат Генрих так мрачно смотрел на меня, говоря о первородном грехе. Может, я дерзко ответила ему? Но мне казалось несправедливым, что вся вина за изгнание из рая возлагается на нашу прародительницу Еву. После проповеди я подошла к келарю за индульгенцией, однако тот отдал мне документ с большой неохотой.

– Будь моя воля, никто из вас не получил бы это свидетельство за одни только молитвы… – проворчал он в пятницу, и я была рада, что наступили выходные дни, а значит, в субботу и воскресенье я пойду на мессу к отцу Оберлину с Грегором и папой.

Когда я вошла в столовую, мои братья сидели с папой за кувшином красного вина и о чем-то тихо разговаривали.

– Ну что, вернулась наконец-то? – Грегор повернулся в мою сторону. – Мы уже заждались ужина.

– Я быстро все приготовлю, – невозмутимо ответила я.

– Ну и что? Приходишь и уходишь, когда тебе вздумается…

– Оставь ее в покое, – осадил его папа. – Она справляется с работой и делает все на совесть, а значит, ей можно и подругу проведать время от времени.

Бросив на него благодарный взгляд, я поспешно отправилась в кухню. Мартин последовал за мной.

– Я тебе помогу. Что будем готовить? – спросил он.

– Овсянку с маслом и яблоками. Можешь почистить и нарезать яблоки.

Я протянула ему нож, и Мартин уселся за стол. Еще ребенком ему нравилось помогать маме в кухне, а все насмешки Грегора по этому поводу он пропускал мимо ушей. Как я и ожидала, едва взяв в руки яблоко, Мартин опять принялся донимать меня расспросами.

– Ты себя плохо чувствуешь? Ты какая-то бледная.

– Ничего подобного. Я просто разозлилась из-за Рупрехта, но ты и сам знаешь, какой он. А почему ты все время меня расспрашиваешь?

Брат смущенно покосился на меня.

– Потому что… потому что я ведь вижу, как тяжело ты переживаешь мамину смерть. А потом еще и эта история с Аберлином, ко всему твоя бедная подруга Эльзбет…

Хотя в последнее время меня раздражали его расспросы, я была растрогана.

– Ох, Мартин, если ты думаешь, что и я впаду в уныние, не волнуйся. Меня не так-то просто вогнать в отчаяние.

Мне показалось, что на его лице промелькнуло облегчение.

– Кстати, сегодня наш приор вернулся. Придешь завтра на проповедь о покаянии?

– Непременно.

Глава 16

На следующий день

Рупрехт, широко расставив ноги, преградил мне вход в дом.

– Если она разгуливать по городу может, то и хозяйством в силах заниматься, – прошипел он.

– Ты в своем уме? – Я сверкнула глазами. – После родов женщина должна отдыхать шесть недель. Это тебе любая повитуха скажет.

– Плевать я хотел на эту болтовню. Эльзбет не больна, она просто ленивая. Даже обед сегодня вовремя мне не подала. А я тут целый день горбатился!

С верхнего этажа донесся детский плач.

– Пропусти меня к ней немедленно!

Я попыталась протиснуться мимо Рупрехта, но он был не только выше меня на две головы, но еще и в два раза шире в плечах. Тогда я обратилась к последнему доводу:

– Раз так, я Грегора позову.

– Ха! И что мне этот слюнтяй сделает?

Но он зря кипятился. Как-то давно Рупрехт и Грегор сильно повздорили на празднике сбора урожая, завязалась кровавая драка, и мой брат вышел из нее победителем.

И правда, после моих слов Рупрехт меня пропустил.

– Но имей в виду, чтобы из дому ни ногой! – рявкнул он мне вслед.

Подругу я застала в кухне. Она сидела на табурете и кормила Доротею грудью. На столе громоздились капуста и свекла, на сковороде томился кусок мяса.

Перевернув мясо на огне, я села за стол.

– Значит, ты снова готовишь еду для Рупрехта и подмастерьев?

– Приходится. – Под глазами у Эльзбет залегли темные круги. – Рупрехт велел соседкам больше не приносить мне еду. И в трактире есть он больше не хочет.

– Но как ты справляешься со стряпней, когда тебе целыми днями приходится кормить малышку?

Эльзбет пожала плечами.

– Как-то справляюсь. Правда, на все уходит столько времени… И я непрерывно чувствую такую усталость…

Я заставила себя улыбнуться.

– Ничего удивительного, все твои силы уходят на то, чтобы Дора росла и хорошо себя чувствовала. – Я задумчиво погладила кроху по розовой щечке. Чем пухлее становилась малышка, тем истощеннее казалась Эльзбет. – Посиди-ка, а я пока еду приготовлю. Знаешь, что доводит меня до белого каления? Что Рупрехт обещал нанять служанку, когда родится ребенок. А на самом деле тебе приходится все делать самой. И у тебя даже нет родственниц, которые могли бы помочь.

– Он говорит, на служанку нет денег.

– Зато на выпивку у него деньги находятся!

Я быстро порезала овощи и бросила их тушиться, пока Эльзбет закончила кормление и перепеленала ребенка.

Укладывая Дору в колыбельку, она наклонила голову, и я заметила огромный синяк у нее на шее.

– Он опять тебя бил! – Я вздрогнула от ужаса.

– Что… ты о чем?

– У тебя синяк на шее. Покажи руки!

Не обращая внимания на ее возражения, я закатала ее длинные рукава. Запястья и локти покрывали кровоподтеки.

– Только не надо мне говорить, что ты опять упала. – Я возмущенно уставилась на нее. – Надо с этим что-то делать, Эльзбет! Ты понимаешь?

Вечером я отправилась к доминиканцам, еще в большем огорчении, чем вчера. А ведь прежде так радовалась возможности вывести подругу на прогулку в эту чудесную погоду, когда светит солнышко, дни же скоро станут короче, да и погода испортится. Кроме тревог о подруге еще одна мысль крутилась в моей голове: увиденное в доме Эльзбет еще сильнее укрепило меня в решении не выходить замуж. Уж лучше я всю жизнь буду вести хозяйство у Грегора, там я хотя бы знаю, чего ожидать.

На прощание я пообещала Эльзбет, что попрошу своего отца о помощи. Его самого еще ни разу не выбирали в городской совет, но он был близко знаком с несколькими влиятельными советниками. То, что Рупрехт бьет жену, плохо уже само по себе, но учитывая то, что она недавно родила, обвинений было достаточно, чтобы он предстал перед судом. Правда, я не была уверена, что Эльзбет вообще этого хочет. Может быть, сначала мне стоит поговорить с ее старшим братом Конрадом. Он казался достаточно здравомыслящим человеком, способным урезонить Рупрехта, прежде чем привлекать его к ответственности перед магистратом[78]78
  Магистрат – городской совет в средневековье, все городские чиновники.


[Закрыть] за недостойное обращение с женой. Но в глубине души я подозревала, что моей подруге вообще ничего не поможет. Брак священен и нерушим, как говорил брат Генрих, а Эльзбет угодила в ловушку, как зверь в клетку.

Я настолько погрузилась в раздумья, что неподалеку от монастыря едва не попала под колеса телеги.

– Эй! Внимательнее, что ты как сонная муха! – возмутился возчик.

Я отпрыгнула в сторону и с подгибающимися от испуга коленями вошла в церковь, где монахи как раз заканчивали служить вечерню. Перед алтарем у клироса сегодня собралось совсем немного людей. Я вспомнила, что забыла расспросить у Мартина, что это за слухи ходили в субботу на рынке – словно бы страсбургский епископ отозвал папскую привилегию на выдачу индульгенций в Селесте.

Приор вышел за леттнер и поднялся на церковную трибуну. Вид у него был решительный.

– Это правда, что индульгенции больше выдаваться не будут? – выкрикнул какой-то толстяк, стоявший рядом со мной.

Обычно столь серьезное лицо брата Генриха расплылось в улыбке.

– Я вижу, наш город уже полнится пересудами. Но, дорогие мои жители Селесты, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Вчера я вернулся из Страсбурга, и мне не составило труда убедить нашего епископа в том, насколько спасение ваших душ важно для нас, монахов. Теперь же давайте помолимся.

Сегодня мне трудно было слушать проповедь, мыслями я все время возвращалась к Эльзбет и ее ребенку. Полчаса спустя, вручив мне индульгенцию у алтаря Богородицы, настоятель сжал мою руку.

– Что-то тревожит тебя, Сюзанна?

Я невольно вздохнула.

– Дело в моей бедной подруге Эльзбет… – начала я.

– Погоди. Давай пройдем в мою гостевую комнату. Там нас никто не побеспокоит.

Он отпустил мою ладонь, и я последовала за ним через боковой выход из церкви к широкому трехэтажному дому, возвышавшемуся в углу квадратного монастырского двора.

– Здесь останавливаются приехавшие к нам миряне, – объяснил брат Генрих. – А мое жилище приора как раз рядом.

Помедлив, я вошла внутрь. На самом деле я сейчас не была готова к долгому разговору с настоятелем, но, быть может, мне станет легче, если я поделюсь своими тревогами с человеком церкви.

Большое и светлое помещение для гостей находилось на первом этаже. Вдоль стен тянулись обитые лавки, в углу виднелась большая темно-зеленая изразцовая печь, зимой наверняка распространявшая здесь приятное тепло. Не считая этого, в комнате было пусто, только на белой стене висело большое распятие, под которым стоял простой алтарь. К нему-то и повел меня приор.

– Я хочу, чтобы перед разговором ты облегчила свою совесть и исповедалась мне. После твоей последней исповеди у отца Оберлина, несомненно, прошло уже много времени.

– Здесь? Вам? – опешила я.

– Здесь и сейчас. Как настоятель монастыря я могу принять у тебя исповедь где угодно, даже в кухне твоего дома.

Я послушно перекрестилась, произнося знакомые слова:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Господь в сердце нашем да поможет тебе осознать твои грехи и милосердие Его.

– Аминь.

Мы преклонили колени перед алтарем.

– Поведай же мне о грехах Твоих, дочь моя.

Мне действительно было в чем исповедаться.

– По пути сюда у меня возникли злые помыслы.

– О ком и в чем они злы?

– О Рупрехте, супруге моей подруги Эльзбет. В гневе своем я пожелала ему смерти.

– Гнев – плохой советчик. Раскаиваешься ли ты в этих помыслах?

– Да. – Этот ответ не вполне соответствовал истине.

– Ты желала зла кому-нибудь еще?

Я обдумала этот вопрос. Мне вспоминался только Грегор, но такими уж злыми мои мысли о нем не были.

– Нет.

– Давай проверим, чиста ли твоя совесть в другом. Слушалась ли ты своего отца?

– Во всех важных вопросах – да.

– Молишься ли ты каждый день утром, перед трапезой и вечером?

– Утром я иногда забываю произнести молитву.

– Поминала ли ты имя Господа Бога твоего и святых всуе?

– Я один раз выругалась, когда разозлилась на Рупрехта.

– Приняла ли ты ложную веру, поклонялась ли падшим ангелам, на словах или в мыслях своих?

– Нет.

– Занималась ли ты предсказаниями или гаданием?

Я была уверена, что брат Генрих не имеет в виду детскую игру в кости, потому на этот вопрос я тоже ответила «нет».

– Занималась ли ты ворожбой или обращалась к ворожее?

– Ни в коем случае! – испуганно воскликнула я.

– Возникают ли у тебя иногда неблагопристойные мысли, желала ли ты предаться блуду, услышать, увидеть или совершить что-то распутное?

Такой вопрос мне иногда задавал отец Оберлин, хотя и другими словами, не так подробно.

– Нет.

– Предавалась ли ты разврату на словах или на деле? Прикасалась ли ты к себе или кому иному с похотью?

Хотя я и опустила глаза, я чувствовала, как брат Генрих смотрит на меня.

– Никогда!

– Прочти покаянную молитву.

Я произнесла слова, которым когда-то научила меня мама:

– Люблю Тебя, Господи, всем сердцем своим, и сокрушаюсь я, что прогневала я Тебя во всеблагости Твоей. Господи Иисусе, очисти меня от греха кровию Своею.

Брат Генрих пробормотал что-то на латыни, а затем произнес:

– Отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Аминь.

Поднявшись, он взял меня за руку и провел к лавке у печи.

– Так что же тревожит тебя? Откройся мне, как открылась бы отцу и доброму другу.

Я рассказала ему об Эльзбет и ее горестях с Рупрехтом.

– Почему он бьет свою жену? Моя подруга такая кроткая!

Настоятель покачал головой.

– Такой ее знаешь ты. Но можешь ли ты судить о том, что происходит в твое отсутствие? В Послании к Ефесянам сказано: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены»[79]79
  К Ефесянам 5: 22. (Примеч. перев.)


[Закрыть]. Кто знает, быть может, Эльзбет дает супругу повод, противясь ему.

Слова брата Генриха мне очень не понравились. Я предприняла еще одну попытку переубедить его:

– Я не могу поверить в то, что она дает ему повод избивать ее. Все дело в том, что она родила ему дочь, а не сына, как он хотел. На малышку Дору он даже не смотрит, а она такое милое дитя. Вы себе не представляете, насколько же мне жаль Эльзбет.

– И правда, недостойно не признавать собственное дитя. Каждый ребенок – творение Божие, хоть мальчик, хоть девочка. Но девочка не сможет продолжить род Рупрехта, потому подруге твоей надлежит отнестись к мужу с терпением и пониманием. Она еще так молода, не раз еще родит. Поговори с ней, утешай ее, когда ты рядом. Однажды и в этом браке все наладится.

Его слова меня не убедили, но я кивнула.

– Благодарю вас, что уделили мне время, брат Генрих. Теперь же мне пора домой.

Когда я хотела встать, он обеими руками обхватил мои бедра и удержал меня на лавке.

– Погоди мгновение. – Отпустив меня, он сложил руки на коленях. – Что ты сама думаешь о браке, теперь, когда тебе не нужно выходить замуж за Аберлина?

Мне вдруг стало очень неприятно оттого, что он сидел ко мне так близко. Мне даже показалось, что его колено касается моей ноги, и я немного отодвинулась.

– Но я вообще больше не думаю о замужестве.

Брат Генрих чуть склонил голову, и я увидела капли пота на его тонзуре, хотя в комнате и царила приятная прохлада.

– Так значит, в городе нет никого, кто тебе нравился бы? – тихо спросил он. – Кого ты могла бы возжелать?

– Нет, – искренне ответила я.

– Ты должна помнить о том, что твой отец не сможет заботиться о тебе вечно, к тому же он может принять решение за тебя. Если ты не хочешь оказаться в повиновении у своего супруга, тебе остается только уйти в монастырь. Как я уже говорил, очень советую тебе здешний женский доминиканский монастырь.

Я покачала головой.

– Теперь, когда малышка Дора появилась на свет, я знаю, что и сама хочу когда-нибудь завести детей.

– Ах, Сюзанна, – рассмеялся он. – Нельзя завести детей, не обзаведясь супругом. – Он погладил меня по щеке. – Я вижу, ты встревожена и хочешь уйти. Завтра мы с тобой увидимся на проповеди. Тогда мы сможем продолжить этот разговор.

Я с облегчением встала, а когда настоятель собрался проводить меня, покачала головой.

– Я сама найду выход, спасибо.

– Позволь мне дать тебе напоследок хороший совет. – Его глаза вдруг блеснули из-под полуприкрытых век. – Ты юна и красива, Сюзанна, твое тело расцвело. Это не укроется от внимания ни одного мужчины. Если не хочешь навлечь на себя беду, тебе стоит чуть лучше скрывать свои прелести, дитя мое.

Он поправил платок на моих плечах, прикрывая вырез лифа. Я замерла, ощутив прикосновение его пальцев к обнаженной коже, и отпрянула.

– Всего доброго, брат Генрих, – пролепетала я и спешно покинула гостевую комнату.

И только уже в городе, в переулке у колодца, я наконец-то отдышалась. Приор наверняка не имел в виду ничего плохого, он по-отечески заботился обо мне, и я, как и прежде, была благодарна ему за все, что он сделал. И все же мне показалось, что наша доверительная беседа завершилась просто ужасно.