Текст книги "Хроника дождя и снега. Рассказы и миниатюры"

Хроника дождя и снега
Рассказы и миниатюры
Ася Векшина

© Ася Векшина, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Хроника дождя и снега

Прошлой осенью Лиза бросила любовника.

Действие это не было импульсивным – она готовила исчезновение несколько недель, опустошая ящики шкафов, столов, комодов и перевозя вещи в заранее снятую квартиру. Все ее имущество было легким: мелочи вроде духов и косметики, плетеных корзинок, журналов, записных книжек, рамочек, постельного белья и полотенец. Вещи и обувь, которые она носила, Лиза решила забрать в последнюю очередь.

Пока любовник работал, Лиза, приходившая домой намного раньше его, собирала что-то, лежавшее не на виду, в большой пакет. Проехав до последней станции той же ветки метро, она пробегала мимо строившегося торгового центра, ныряла в подворотню стоящего за ним дома, открывала пахнущую луковой шелухой съемную квартиру и выкладывала всё из пакета на синий огромный диван, перегораживающий комнату.

В день, когда ей предстояло исчезнуть, любовник ушел из дома рано, чтобы встретить в аэропорту приехавшего в командировку московского коллегу. Накануне любовник предупредил Лизу, что вернется поздно, а может и под утро, так как в честь приезда москвича начальство забронировало столик в ресторане, в общем, пусть она спокойно ложится спать. Уходя, Лиза не оставила записки, зато привела квартиру в идеальный порядок. Единственное, что она забыла сделать – это, как показывают в кино, опустить ключи в почтовый ящик, они так и остались у нее. Лиза не стала вносить номер телефона любовника в черный список, у него осталось право беспрепятственно писать ей письма по электронке и звонить на работу. Но если он все-таки будет звонить, то она просто не будет отвечать или сбросит вызов. Свою первую ночь на новой квартире Лиза спала крепко, без снов.

Любовник не позвонил и не написал. Вот уже год и три дня он молчал. Через неделю после своего исчезновения Лиза приехала, чтобы увидеть свет в окнах квартиры, откуда она ушла. Свет был обычным, как всегда в начале двенадцатого – от верхней узорчатой лампы в кухне и от светильника в спальне, в зале было темно. Она постояла несколько минут и побежала к метро. Тогда шел то ли дождь, то ли мокрый снег, и за несколько минут волосы прилипли к щекам, пальто промокло, а в замшевых ботинках хлюпала вода. В вагоне было оживленно, пахло мокрой одеждой уставших за день людей. Она не стала сидеть, хотя были свободные места, а стояла, навалившись на дверь вопреки надписи «не прислоняться».

Степан очень удивился бы, узнав, что в разговоре с подругами Лиза называла его этим опереточным словом. Лизу он представил друзьям, как «моя подруга», а когда его спрашивали о семье, то он ограничивался фразой «живу с девушкой». Лиза переехала к Степану под предлогом ремонта квартиры, которую она тогда снимала. Он сам помог ей перевезти вещи. Они встречались шесть месяцев, и все это время Степану казалось, что ему следует сделать какой-то новый шаг в отношениях с Лизой, но медлил, и тут подоспела эта новость, что «в квартире все рушится, хозяйка созрела наконец-то сделать ремонт».

Степану исполнилось сорок. За год до встречи с Лизой он развелся, его тринадцатилетний сын жил сейчас в Праге с матерью, бывшей и единственной женой Степана. Субботним вечером, после совместного похода за продуктами, в прихожей, супруга Степана, расстегивая молнию на ботинке, обычным голосом сообщила, что любит своего одноклассника, который овдовел, у него небольшой бизнес в Чехии, и она уезжает к нему. Степан запомнил ее фразу: «Это давно и взаимно». Потом супруга добавила, что сын уже в курсе и едет в Прагу с ней. Степан был так оглушен этим известием, что не нашел, что сказать. Он машинально отнес на кухню сумки и разложил продукты в холодильнике по отведенным для них полкам.

Он не нашел нужных слов и в воскресенье, а в понедельник лавина рабочих дней накрыла его. Последующие несколько недель Степан провел в состоянии сна наяву. В этом сне жена, не скрываясь, обсуждала с одноклассником по телефону детали переезда, а Максим, сын, как казалось Степану, избегал смотреть ему в глаза, всё свободное время проводя в наушниках за компьютером. Жена подала на развод, их развели очень быстро. Степан не препятствовал и выезду сына в Чехию. Они уехали в теплый октябрьский день. Таких дней в середине октября выпадает так мало, что их нужно ловить. Раньше всей семьей в это время они выбирались в Павловск, побродить по желтому от листвы парку, продлить иллюзию затянувшегося лета.

Начиная с исповеди жены и заканчивая прощальным взмахом руки в зоне досмотра в аэропорту, супруги общались, как два разумных и чужих друг другу человека. Но это было не так. Степан считал жену единственной женщиной своей жизни, и весь абсурд, последовавший за ее словами в прихожей, так и не смог принять как что-то взорвавшее и навсегда уничтожившее привычный ход жизни. Ему словно нежно надели маску и тихо, но твердо попросили вдохнуть. Под действием этого наркоза Степан провел год.

Когда Лиза впервые увидела Степана, ей исполнилось двадцать семь. Она чувствовала себя необычной, красивой, хотя и немного вымотавшейся. Кроме того, месяц назад она перенесла небольшую операцию по удалению родимого пятна на скуле. Теперь ей казалось, что розовый шрам притягивает любопытные взгляды, и она нервничала.

Они летели одним рейсом из Москвы: Лиза сидела у иллюминатора, Степан занимал место с краю, между ними пустовало кресло. В полете Лиза пыталась читать рекламный журнал, Степан какое-то время сидел с закрытыми глазами, что позволяло Лизе беспрепятственно разглядывать его. Ей понравились его бледные большие руки, лежащие на подлокотниках кресла, она отметила, что на правой руке нет кольца. Он был в сером добротном пуловере поверх темной клетчатой рубашки с помявшимся воротником, темных джинсах и дорогих коричневых ботинках мягкой кожи, разводами темнеющей на носках – в Москве весь день шел дождь. Лицо мужчины показалось ей усталым, но красивым, несмотря на продольные морщины на лбу. В темных густых волосах не было седины, но в щетине на подбородке она проблескивала.

Лиза решила, что незнакомцу около сорока. Когда разносили напитки, он открыл глаза, ответив на вопрос стюардессы «простую воду», и передал Лизе стаканчик с апельсиновым соком. Вежливое, вопросительное выражение его глаз ей понравилось. Неизвестно, заговорил бы он с ней, если бы Лиза не попросила его достать пальто, которое с его галантной помощью надела перед тем, как самолет пошел на посадку. На выходе сосед по креслу прошел вперед, а она замешкалась. В автобусе они опять оказались вместе. На повороте качнуло, и Лиза почувствовала, что он придержал ее за локоть. Тогда она смело подняла на него глаза, улыбнулась и сказала: «Спасибо». Ответная улыбка преобразила его лицо – оно стало моложе и мягче. Лиза никому не призналась, что именно в тот момент она «запала», слово, которое она не терпела, но именно оно лучше всего выражало то, что случилось с ней. Мужчина спросил, в гости она едет или домой, и она ответила, что домой. Вместе они вышли из автобуса, потом из аэропорта. На стоянке его ждала машина, и он предложил подвезти. Согласившись слишком радостно и поспешно, чем того требовала ситуация, Лиза оказалась в стылом салоне машины, и, мельком глянув в зеркальце, увидела румянец пятнами на щеках и блестящие глаза. Нового знакомого Лизы звали Степан. Он довез ее до подъезда и спросил ее номер. Она продиктовала, глядя, как он неловко набивает в телефон цифры.

Звонок от него раздался через два дня, Степан предложил забрать ее с работы и поужинать где-нибудь. Она, все эти дни нервничающая в ожидании, на этот раз отвечала прохладно, что лучше завтра, так как сегодняшний вечер у нее уже занят (что было неправдой: ничего, кроме готовых суши перед телевизором с бутылкой яблочного сидра она не планировала). Пауза, которая последовала за этим, ее испугала, и она готова была выпалить, что все можно переиграть, как он спросил: «Тогда завтра? Во сколько ты заканчиваешь?» Она послала ко всем чертям свою напускную прохладу и уже в обычной, оживленной манере общалась с ним дальше. Ей показалось, что и он держался просто и расслабленно. В ту ночь она уснула влюбленной, приготовив на завтра новое платье, купленное в этой поездке в Москве. Когда они стали встречаться почти ежедневно, Лиза поняла, что не сможет делать вид, как во всех предыдущих своих романах, что мужчина не способен ничего изменить в ее образе жизни.

Она называла Степана безликим словом «любовник» в письмах и разговорах с двумя близкими подругами, так как стеснялась его старомодного имени, и, чтобы они не догадались, что с ней происходит на самом деле. Но подруги, обсудив новое увлечение Лизы, пришли к выводу, что она «попала», и он «не женится, а если это и случится, то ждать придется очень долго».

Появление Лизы в жизни Степана изменило многое, кроме главного: неизвестный врач оставил старый наркоз, добавив новый, с приятными галлюцинациями. Степан по-прежнему удивлял друзей и знакомых тем, что очень мало говорил о бывшей семье. Он действительно знал об их жизни в Праге немногое. С женой Степан не общался, лишь изредка звонил сыну, разговор бы малоинформативный: «пап, да нормально, хожу в русскую школу, мама в порядке, она тут нашла работу в турфирме, встречает русские группы». Жена не подала на алименты, но они договорились, что Степан будет перечислять ежемесячно деньги на счет, открытый когда-то для сына. Он не знал пражского телефона жены, но даже если бы и знал, все равно не стал бы звонить. Так он говорил себе, глядя на фотографию, которую так и не вытащил из бумажника.

Лиза ни единой чертой не была похожа на Римму, жену Степана, его ровесницу, энергичную спортивную блондинку. Несмотря на то, что возраст Лизы приближался к тридцати и она до встречи с ним жила вполне самостоятельно, почему-то она казалось Степану двадцатилетней девушкой. Лиза была невысокой, хрупкой, с длинными вьющимися волосами, детской привычкой краснеть и темными, очень блестящими глазами, выражение которых, несмотря на румянец, трудно было прочитать верно, сердилась ли она, радовалась или была спокойна. Этот невозмутимый, прямой взгляд давал Степану понять, что он плохо знает ее и что нужно приложить немало усилий, чтобы прочесть взгляд верно. Степану же совершенно не хотелось знать о подруге больше, чем она о себе рассказывала. Достаточно было каждый день видеть Лизу, слушать о ее скучной работе в директорате бизнес-центра или об отношениях с донимающей нотациями матерью, ходить в «Мираж-синема», держать ее нежную руку в темноте зала, ужинать, обедать и засыпать вместе по выходным, чаще в ее квартире, чем в его.

Так продолжалось, пока хозяйка квартиры не затеяла этот ремонт и не поставила девушку перед фактом срочно подыскивать другое жилье. Словно со стороны, Степан слышал, как предложил Лизе переехать к нему. Он не уточнил «лишь на время ремонта», хотя подумал именно это, – прямой вопрошающий Лизин взгляд подсказал ему слова, которые обычно говорят в таких ситуациях.

Почти сразу же он осознал, что совершил ошибку. Жить с Лизой было просто, радостно и мучительно. Как будто она одним своим присутствием, прикосновением прохладных пальцев и всегда горячих губ сняла действие спасительного наркоза. Вдруг стало больно всё: видеть, как она грациозно движется по кухне, готовя, что-то напевая, как выдвигает ящики комода, который Римма придирчиво выбирала в «Икее», как она смотрится в зеркало в витой кованой раме (его Римме подарили коллеги, отмахнувшись от дурной приметы, что дарить зеркала – к беде). У Степана опять стал болеть желудок, как до женитьбы, но каждый день он находил повод отменить поход к врачу. Зато с новым рвением Степан погрузился в работу, и неожиданно получил предложение возглавить отдел закупок (хлопотная, в два раза выше оплачиваемая должность), которое он поспешно принял.

Лиза знала, что мужчина, с которым она живет, разведен, и что это произошло за год до их знакомства. Когда Степан рассчитывался в ресторанах или магазинах, в недрах его потертого бумажника она видела фото улыбающейся блондинки с мальчиком. В небольшой двухкомнатной квартире, обставленной просто, с трогательным, незнакомым ей уютом, до сих пор жил дух других людей, несмотря на то, что их вещей в доме не было. Скорее всего, Степан убрал или отвез куда-то всё, напоминавшее о семье, не видно было и альбомов с фотографиями.

Но присутствие другой женщины было растворено в воздухе, Лиза дышала им и задыхалась. Ей и в самом деле бывало трудно дышать, ночами она закашливалась, вставала, шла на кухню, грела молоко или пила чай, обзавелась коллекцией леденцов от кашля. Она объясняла это слишком сухим воздухом квартиры и своей склонностью к аллергии, Степан же думал, что она простывает, потому что никто, даже он, не мог заставить ее носить шапку в холодные дни. Степан вообще был почти идеален – щедр, предупредителен, мягок, хорош в постели именно так, как нравилось Лизе, и меланхолично молчалив тогда, когда это ей было необходимо. Но она чувствовала, что все больше привязываясь к нему, становится слабее и грустнее, тогда как он оставался тем же.

Он представил ее друзьям: добродушному здоровяку, отцу большого семейства, и сослуживцу ее возраста, заносчивому типу, слывшему убежденным холостяком. Ей казалось, что они невольно сравнивают ее с бывшей женой Степана, и Лиза держалась неестественно, неловко шутила, а потом резко замолчала и почти не слушала их, путаясь в нахлынувших мыслях о том, что «это ни к чему не приведет, надо быстрей с этим завязывать». Ее вдруг ужаснуло то, что до встречи со Степаном она ни разу не задумалась, к чему «это всё» может и должно привести: все ее романы были либо с мужчинами властными, несвободными, либо с инфантильными и странноватыми молодыми людьми. Ее три раза бросали, и она переняла у тех, кто ее оставил, манеру бросать первой, без последствий и сожалений. Степан был не похож ни на кого, с кем ей приходилось иметь дело раньше.

У Лизы всегда были проблемы с тем, чтобы быстро провалиться в сон, поэтому она читала часов до двух, Степан же засыпал быстро и крепко. Она разглядывала его спящего, точно так же, как в первую их встречу разглядывала в самолете, и каждый раз ей хотелось притянуть его голову к себе, вдыхать запах волос, кожи и лежать с ним так всегда. Но его ровное дыхание и беспомощное лицо всегда останавливали ее, она могла лишь очень осторожно поправить одеяло.

Как-то они смотрели телевизор, ужиная. Перед этим Лиза долго возилась с приготовлением паэльи с креветками, но пересолила, хотя Степан сказал, что паэлья удалась, ну просто как в ресторане. Ей было приятно смотреть, как он с аппетитом поедает рис, запивая красным вином, которое она попросила захватить его по дороге с работы.

Шел документальный фильм о последних днях принцессы Дианы. Улыбка англичанки вдруг напомнила Лизе какую-то другую женщину, и теперь она всматривалась в голубоглазое, загорелое лицо белокурой Дианы с непонятно откуда взявшейся тревогой, пока догадка не озарила ее.

– Знаешь, кого мне напоминает Диана?

Степан, наклонившись над тарелкой, неопределенно махнул головой и выпрямился. Лиза продолжила, глядя прямо ему в глаза и улыбаясь (эта улыбка была нетипичной, неуверенной, быстрой, как тень, скользнувшая по лицу):

– Твою жену. Правда, похожа? – она отвернулась, чтобы не видеть его лица, и услышала ответ:

– Похожа. Ей часто говорили это.

Тогда Лиза снова посмотрела на него уже без улыбки, серьезно, и задала вопросы, которые всегда мучили ее, и которые она никак не решалась ему задать:

– Ты общаешься с ними? Как они там живут?

Он, положив вилку, смотрел в экран, где Диана смеялась в объятьях Додди Аль-Файеда на корме яхты.

– Вроде бы всё хорошо.

Лиза переспросила, нажимая на каждое слово:

– Вроде бы? Или – всё хорошо?

Степан встал, и, держа в руке бокал с недопитым вином и тарелкой, пошел в кухню. Оттуда она услышала короткое:

– Не знаю.

Лиза почувствовала, как кровь прилила к щекам и ушам. Она щелкнула пультом, выключив телевизор, и сидела, слушая, как на кухне шумит вода – Степан мыл тарелку и бокал. Обычно он просто ставил всё в мойку и уходил, предоставив это Лизе, которая шутливо убеждала его, что мытье посуды – ее любимое детское занятие.

В ту ночь они избегали прикасаться друг к другу, натянуто пожелав друг другу «спокойной ночи». Лиза не могла читать и просто лежала, глядя на танцующие хлопья мокрого снега в свете фонаря, бившего в глаза. Степан спал, повернувшись лицом к стене. Она проспала на работу, так как забыла завести будильник на телефоне. Войдя в кухню, она увидела, что Степан ушел, не позавтракав. За ночь выпал первый снег, под ногами моментально превратившийся в кашу. Пока она ждала маршрутку, к ней пришло решение: надо найти квартиру, незаметно собраться и исчезнуть из его жизни. Она ощутила какую-то пьянящую легкость, к вечеру постепенно выветрившуюся.

Степан не удивился, когда Лиза спросила о семье. Он давно ждал чего-то подобного, самообладание Лизы, ее нежелание (как сейчас стало ясно, притворное) копаться в его прошлом настораживало. Но то, что она сумела разглядеть в маленькой фотографии из портмоне сходство жены с Дианой, расстроило его.

Тон Лизы, ее прямой взгляд и оцепенение, в котором она сидела перед выключенным телевизором, ударили его с силой, не меньшей, чем события того дня, когда жена объявила ему о своем решении развестись и уехать. Лиза, сама того не зная, своим вопросом вскрыла нарыв, и оттуда хлынуло чувство вины: Степан действительно не знал, как они живут там, – он не хотел знать. И это впервые показалось ему мерзким, подлым. Он написал письмо сыну и попросил срочно ответить. Прошло несколько дней, сын молчал. Лиза казалась Степану прежней, нежной, немного рассеянной. Ночью он старался побыстрее уснуть, она же увлеченно читала книгу в темной обложке, витиеватое название которой ему не удавалось прочитать.

Как-то после работы он протискивался к машине во дворе их офиса, как зазвонил телефон. Номер был незнакомый, длинный. Степан ответил, и отчетливо, близко вдруг услышал голос Риммы. Ему показалось, что она простужена.

– Алло, это я. Узнал? – короткий смешок, который он хорошо помнил.

– Конечно, – он хотел сразу сказать, что написал сыну письмо и чтобы она прочитала, но не смог и молчал.

– Алло, алло… Ты слышишь? Тебе неудобно говорить?

– Нет, я уже отработал. Как вы? Ты работаешь? – то, с какой легкостью вырвались эти слова, его удивило. Он чувствовал, как жалко, наверное, звучит его голос.

Римма ответила сухо:

– Я не работаю.

Они опять замолчали, Степан слышал ее дыхание – она всегда сновала по комнате, как челнок, разговаривая по телефону, так и сейчас, наверное. Потом жена сказала:

– Знаешь, мне нужно, чтобы ты продал квартиру. Купи себе что-то, а оставшиеся деньги вышли нам. Тут у Филиппа проблемы с новым делом, и он…

Степан услышал звук хлопнувшей двери и чьи-то шаги, и Римма резко и громко произнесла:

– Я перезвоню, извините.

То, как она сменила тон на фальшиво-официальный, словно опасаясь не сказать при ком-то, вошедшем в комнату, лишнего, удивило его. Он вспомнил, как не стесняясь и не щадя его, Римма часами обсуждала с Филиппом детали переезда, и вообще всегда была открытой, прямой, не выбирающей выражений, говорящей всё, как есть. То, что он услышал сегодня, было не похоже на его жену.

И пока связь не пропала, он быстро сказал:

– Римма, возвращайтесь. Я вышлю еще денег на карточку Макса. Возвращайтесь домой.

Ему показалось, что он услышал нервный выдох, и вызов был завершен.

«У Филиппа проблемы с новым делом, и он…». Что знал Степан о человеке, которого, как выяснилось, с детства любила его жена, и который тоже продолжал ее любить? Только то, что ему тоже сорок, его зовут Филипп, у него умерла жена, брак был без детей, что он обеспеченный человек, продающий в Праге недвижимость соотечественникам, и что Римма спала с ним, когда он приезжал в Петербург специально, чтобы встретиться с ней.

Степан никогда не открывал ноутбук жены, не рылся в ее вещах и записях. Жена хранила всё в верхнем ящике стола, не закрывая на ключ. Но, даже узнав о сопернике, Степан не подумал найти его фотографии, прочитать их переписку на телефоне. Сейчас он понимал, что просто сдался, затушив свою любовь к жене, как последний в своей жизни окурок (пять лет назад, поспорив с Риммой, он так же, одним движением, бросил курить). Он понял, что его отстраненное молчание, то, как он вел себя во время развода и их отъезда – не задавая лишних вопросов, не выражая никаких чувств – злобы, негодования, растерянности, которых просто не находил тогда в себе, ничего, кроме дыры, онемевшего дупла, все это могло ранить Римму. Но она выглядела беспощадно правой в своем счастье. Выдох в телефонную трубку стер все его фантазии о жизни Риммы и Макса в Праге. Сейчас ему захотелось увидеть лицо этого пражского дельца и расплющить пальцами. Вернувшись домой, он был рад пустой квартире: Лиза оставила записку, что поедет проведать родителей и останется там ночевать. Он не сразу отыскал в адресной книге электронный адрес жены и написал короткое письмо все с той же просьбой – чтобы они с Максом возвращались. Ему казалось, что его знобит. Он набрал воду в ванну и лежал, пока вода не остыла, потом принял таблетку аспирина, лег и провалился в болезненный сон.

Пока Лиза украдкой от Степана перевозила вещи в квартиру, о которой она случайно услышала в разговоре своих двух коллег (мать одной из них получила квартиру в наследство и собиралась ее сдавать), и которую в обеденный перерыв уже сбегала посмотреть и оплатить, Степан ждал известий от жены.

Его мутило то ли от ставшего привычным недомогания, то ли от дурных предчувствий. Как-то он не выдержал, набрав номер, с которого звонила Римма, но кроме длинных гудков ничего не услышал. Тем не менее, в нем крепло чувство, что Римма и Макс вернутся. Единственным препятствием их возвращению было присутствие Лизы, и он покрывался потом, не зная, что делать. Подруга деловито стирала и гладила его рубашки, готовила причудливые салаты по рецептам из интернета и привычно нежно целовала Степана, встречая и провожая. Он не знал, как сказать ей, что нужно будет собрать вещи и уехать, вернуться в ту забытую и давно отремонтированную квартиру (и был ли ремонт?), но знал, что не сможет объяснить, почему она должна это сделать. Степан искал правильные слова, повторяя их про себя, но произнести не мог.

До встречи с женой Степан долгое время жил с родителями, потом снимал вместе с институтским приятелем, тем самым здоровяком, с которым он познакомил Лизу, полупустую квартиру на Моховой. Когда его приятель женился и съехал, Степан какое-то время жил в этой квартире один. Он увидел Римму на одной из квартирных вечеринок, на которые тогда часто ходил. Собирались по разным поводам: приезжали друзья, жившие заграницей, обязательно кто-то приходил с гитарой, много пели и пили, дым стоял коромыслом, кто-то танцевал, кто-то запирался в ванной, кто-то до хрипоты спорил с кем-то на кухне, но иногда все было тихо, просто, по-домашнему, с детьми, чаем и пирогами.

Чаще девушек было больше, чем мужчин, и почти все девушки казались Степану слишком красивыми и недоступными. Впрочем, это не мешало другим исчезать с этими девушками куда-то или зажимать их в простенке между шкафами. Он, уже несколько лет не имевший постоянной подруги, всматривался в женские лица и с тоской понимал, что с ним что-то не то: он не способен на мимолетные, ни к чему не обязывающие отношения, а иногда ему казалось, что скоро он не будет способен вообще ни на что. Даже случайные встречи с женщинами заканчивались для него недовольством собой. Ему было двадцать шесть, и он знал, что еще несколько лет, и что-то произойдет с ним, если в жизни не появится та, ради которой он будет жить дальше. Степан работал в отделе сбыта типографии, выпускающей учебники и брошюры, денег хватало на еду, оплату квартиры и ежемесячную подкормку родителей, но друзья уже начинали свой бизнес и теребили его, предлагая уйти и работать с ними. Он колебался, всё ждал чего-то.

Именно в тот момент, в малознакомой компании, собравшейся в огромной комнате коммуналки на Марата, он увидел Римму. Сходство с принцессой Дианой, похоже, было ее основной и бросавшейся всем в глаза чертой, кто-то даже обращался к ней «леди Ди». Девушка улыбалась, щуря сильно накрашенные голубые глаза. На ней был просторный белый свитер ручной вязки и короткая джинсовая юбка. Все женщины Степана были темноволосыми и маленькими, такими же, как его мать и сестра. Римма была высокой, атлетически сложенной, с резкими движениями и хрипловатым голосом. В компании с ней обращались уважительно и иронично, и он не мог уловить, почему. Оказалось, Римма была девушкой какого-то авторитета, несколько лет как в воду канувшего. И шлейф этого романа тянулся за ней, охраняя и отпугивая. В той компании были девушки раскованнее и красивее Риммы, но все следили за каждым сказанным ей словом, ловили движение ее широкой руки, которой она поправляла длинную волнистую челку.

Одним из наблюдающих за ней был Степан. Он не знал, как подойти и заговорить с этой блондинкой, но почувствовал, что отныне она и станет той, кто запустит заново механизм его никому не нужной жизни. В тот вечер «леди Ди» ушла раньше его с подругой и двумя парнями, вызвавшими у Степана едкую ненависть. Он быстро напился, и был оставлен хозяевами на ночь в числе еще нескольких перебравших гостей. Утром, протрезвев и извинившись перед хозяйкой, согнувшейся в кухне над раковиной с мокрым полотенцем в руке, он спросил что-то о Римме, и – нет ли у нее домашнего телефона. Телефона он не получил, зато узнал, что Римма работает в Гостином дворе продавцом в отделе часов, и что она «еще та стерва». Фразы про место ее работы для него оказалось достаточно, чтобы ощутить незнакомое волнение. Он вернулся к себе, долго смывал под горячим душем пленку похмелья, через силу пообедал подгоревшей картошкой с кефиром, а вечером приехал в Гостинку и сразу же попал в часовой отдел. У Риммы был выходной, но Степан узнал, что она работает завтра. Римма, казалось, не удивилась знакомому посетителю, изучающему часы-ходики и не сразу заговорившему с ней. Через неделю он рассчитался из типографии и ушел в фирму, торгующую финскими холодильниками. Весной Степан с Риммой расписались в присутствии двух свидетелей – хозяйки той самой квартиры и ее мужа, а на следующий день утренним поездом уехали в Сочи.

Два раза в месяц Лиза проведывала родителей. Они жили на Политехнической, в двухкомнатной квартирке, забитой многолетним хламом. В прихожей пахло кошачьей мочой – любимец матери кот Тортик, белый и пышный, игнорируя нарядный пластиковый лоток, метил углы. Но в тот вечер, когда Лиза приехала к ним, в квартире пахло выпечкой, мать ждала ее. Она обняла Лизу, ласково улыбаясь, приложив руку к губам – отец спал. Мать была на десять лет младше отца, но с годами разница между ними стерлась. Лиза отметила про себя, как отмечала каждый визит к ним, что мать постарела.

Они попили на кухне чай с булочками с изюмом, которые Лиза любила. Мать опять жаловалась, что после перенесенного инсульта отец стал как ребенок, с ним никакого сладу, только и делает, что смотрит целыми днями на полную громкость телевизор, едва доходит до туалета и обратно, ест мало, кинул в нее тарелкой, когда она сказала, что вызовет к нему врача, едва увернулась. Потом она переключилась на Лизу и начала один и тот же разговор о том, что им со Степаном пора уже узаконить свои отношения, неприлично так жить, да и она, пока еще есть силы, была бы рада поводиться с внуками, Лиза ведь уже не девочка, а все порхает, о чем только думает, время-то идет, пример с них с отцом брать не надо (мать родила Лизу в сорок три).

Обычно Лиза прерывала мать, но сейчас, слушая знакомую песню, вдруг поняла, что в чем-то мать права: время идет и надо что-то делать, куда-то двигаться дальше и к чему-то наконец прийти. Решение оборвать отношения со Степаном вдруг показалось ей чем-то глупым, детским. Мать, глядя на тихо жующую Лизу, встала и ушла в комнату, а потом вернулась с письмом. Лиза, взяв конверт, не хотела сразу же открывать его. Но мать с детским любопытством ждала, и Лиза осталась в кухне, изучая незнакомый почерк с сильным наклоном, пытаясь понять по марке и штемпелю, откуда пришло письмо. Догадка осенила ее, когда она увидела обратный адрес. Рванув край конверта, она достала из него открытку. На ней была изображена мозаичная скамейка в виде дракона в Парке Гуэль, сновали стайки туристов на фоне глянцевой синевы неба, и в перспективу уходили крыши коричневых домов.

На обороте открытки она прочла:

«Hola guapa! Привет, Лиз. Я знаю, ты помнишь это место. Не удержался, увидев открытку. Три года прошло. Я в Барселоне, учу каталанский. Отец внес залог за студию в Верхнем Равале, хочет, чтобы я тут остался. Когда-то я мечтал об этом, а сейчас мне здесь слишком свободно и уже начинает надоедать. Ты можешь в любое время приехать ко мне, пока по туристической визе. Целую любимую родинку на твоей бархатной щеке.

P. S. Прости меня за старое, давай забудем.

Твой D.»

В правом нижнем углу она увидела испанский номер мобильного. Мать вопросительно глянула на нее. Лиза вернула открытку конверту и спокойно сказала:

– Бывшая коллега, живет в Испании. Ты ее не знаешь.

Мать покачала головой недоверчиво:

– Надо же. И как это она туда попала?

Лиза, не ответив, начала собирать со стола посуду. Она раздумывала, взять ли конверт с собой или спрятать здесь, в шкафу, между страницами какой-нибудь книги в дальнем ряду.

Мать засуетилась, укладывая булочки в тарелку, а потом в пакет, для них со Степаном. Сонный Тортик вылез из-под стола и вышел проводить Лизу, потершись о ее ногу. Она не любила кота, никогда не гладила, и, поцеловав мать, с облегчением выбежала на улицу. Шел дождь. В поисках зонтика в сумке она задела уголок конверта.

Когда Маслов прилетал в командировку в Питер семичасовым рейсом, встречать всегда приходилось Степану. Маслов был шумным и нагловатым, его большая фигура, обтянутая тесными модными пиджаками и узкими брюками, раздражала Степана, как и его сочный голос, а также манера, наклоняясь слишком близко, говорить на ухо собеседнику самые заурядные фразы многозначительно.

Узнав, что Маслов опять прилетает и ему встречать, на это раз Степан не ощутил досады. Наоборот, это был удобный и законный повод не проводить пятничный вечер с Лизой. Он объявил ей вечером в четверг, что завтра очень рано уедет встретить московского коллегу и вернется около двенадцати ночи, если неформальное общение не затянется. Его опять удивила реакция Лизы – она блеснула глазами и быстро отвела взгляд, заговорив о чем-то несущественном. В ту ночь он ждал, когда она выйдет из ванны, с забытым нетерпением. Скользнув в постель, она смотрела на него внимательно, словно впервые видела. Ее волосы пахли абрикосовым шампунем, а пальцы были горячими. Он обнял ее порывисто.