Текст книги "Хроника дождя и снега. Рассказы и миниатюры"

Я все еще мечтаю найти тот старый почтовый ящик.

В городе, где я давно не живу.

2008

Янкины мечты

***

Когда Янке было три, она мечтала, чтобы у нее был папа. А мама говорила, что папа сейчас далеко, в экспедиции (Янку эту слово завораживало, и она раскрывала свои и без того огромные зеленые глаза c белесыми ресницами), но когда-нибудь он обязательно приедет. Янка видела папу на картинке: он смеялся и обнимал за шею большую собаку. И еще Янка гладила картинку пальцами, она подсмотрела, как мама однажды так делала. Но папу мама уносила к себе в комнату и куда-то прятала. А Янка ждала.

В четыре Янка мечтала, чтобы бабушка Вера никогда не уезжала. А она гостила у них только летом, и они с Янкой ходили в парк на карусели, ездили на дачу к бабушкиным подругам, тоже бабушкам. А еще бабушка разрешала Янке долго не ложиться спать и пела ей песни, такие, какие мама не пела: «Два цветочка лепестками зацепились у плетня» или «Я ехала домой». Бабушка пахла бабушкой и печеньем, и Янка любила гладить ее длинные белые волосы и закручивать в пучок. И еще бабушка всегда говорила маме: «Аля, ты не будь так строга с девочкой, а у нас такая умница, такая добрая и проворная». А мама отвечала: «Проворная! Ой, мам, ты ее разбалуешь за лето, а она потом на ушах ходит – не собрать». Однажды Янка после этого разговора сказала: «Мама, а я на ушах пробовала ходить – ничего не получилось. И я сама собираюсь, вот, посмотри», натягивая колготки. Мама с бабушкой переглянулись и засмеялись, а бабушка притянула ее к себе и поцеловала мокро в нос.

В пять Янка мечтала, чтобы мама забирала ее из детского сада не позже всех.

В шесть Янка мечтала пойти в школу, как ее подружка по двору Катя. Кате купили зеленый портфель, а пряжки у портфеля были серебристыми и так красиво клацали! И много всего еще: и учебники, и пенал, и цветные карандаши с ластиками-резинками, и – форму. Форма была темно-коричневой, с маленьким белым воротничком, а белый фартук Кате сшила ее бабушка из кружев. Янка мерила – он был ей очень большой, но катина бабушка сказала, что она и Янке тоже такой сошьет, еще лучше. Янка очень просила маму, чтобы они проводили Катю в школу первого сентября, но у мамы был отгул на работе, и она сказала, что они поедут отдыхать за город к какому-то дяде Алеше с маминой работы. Тогда Янка легла под кровать в своей комнате и долго плакала, потому что не хотела ехать, а мама ее не искала. Янке надоел плакать и лежать, и она вылезла с криками: «Мама, а под кроватью пыль! Я тряпкой пойду помою». Мама на кухне собирала в сумку с продуктами и крикнула: «Что, успокоилась? Ну и хорошо. Потом помоешь. Собирайся, дочь. На электричку опоздаем».

Янке было семь с половиной, и она мечтала, чтобы из-за морозов школу закрыли. Тогда она могла бы сидеть дома и вырезать бумажных кукол, приклеивать их на картон, и рисовать на них одежки. Но школа не работала всего два дня, дома было очень холодно и пусто без мамы. Янка сидела в квартире одна все утро, а потом приходила катина бабушка и засыпала с вязанием в кресле. Розовый клубок закатился под шкаф, и Янка никак не могла его достать, потому что он был в самом углу, и руки не хватало.

В восемь Янка мечтала, чтобы толстый дядя Леша перестал приходить к ним в гости, или уехал в экспедицию, а папа – вернулся. И однажды дядя Леша перестал к ним приходить. Мама заболела, куталась в белую пуховую шаль, она сидела «на бюллютне», и глаза у мамы были красные. И она почти всегда спала. Это была самая лучшая неделя за последнее время, потому что мама не ругалась, а дядя Леша не вонял сигаретами и не запирался с мамой в ее комнате. Правда, папа так и не вернулся, но Янка начала понимать, что папа очень далеко и приедет совсем не скоро. А может быть и не приедет, потому что однажды Янка слышала, как бабушка говорила маме: «Аля, перестань забивать Яночке голову сказками об отце. Она уже большая». Янка не поняла, при чем тут папа и сказки, но ей стало очень грустно, и она долго плакала перед сном, водя пальцем по узору на ковре.

В девять Янка мечтала, чтобы у неe за год не было в табеле ни одной четверки, тогда мама обещала купить ей немецкую куклу-невесту. Но все-таки вышла четверка по математике, и мама купила ей другую куклу – тоже немецкую, но не невесту. Кукла была как взрослая, а пищала как младенец. Эту куклу Янка подарила Катиной младшей сестре, которая пеленала ее и везде возила за собой в очень маленькой колясочке, из которой торчали куклины ноги.

***

Потом несколько лет Янка мечтала о разном. Мечтала, чтобы бабушка, совсем переставшая к ним приезжать из-за болезни, поправилась и приехала. И о том, чтобы ее сосед по парте Мишка Петров перестал у нее списывать и подкладывать ей кнопки на стул, и вообще – чтоб его отсадили, а ее посадили с самой красивой девочкой класса с рыжими волосами, новенькой Ксенией. Чтобы мама купила ей собаку, большую, водолаза, как у их соседа снизу, но мама так и не купила. Чтобы учительница по геометрии Софья Петровна перестала коверкать ее фамилию и на всех кричать. Да много всего, сейчас уже и не вспомнишь.

В двенадцать Янка мечтала, чтобы мама прекратила запирать в свой стол самые любимые ее книжки – «Милый друг» и «Мадам Бовари», но мама строго говорила, что эти книжки она будет читать позже, через год. «Так я их уже прочитала!» – ответила, фыркнув, Янка и, пожав плечами, гордо удалилась на кухню с учебником литературы. Тогда мама достала книжки и поставила их на свои места в шкаф и больше не прятала.

В четырнадцать Янка мечтала умереть, потому что Ксения сказала всем в классе, что Янка – некрасивая, что у неe кривые ноги, одевается она немодно, и у неe до сих пор нет месячных (что было правдой). Когда мама была на ночном дежурстве, Янка залезла к ней в ящик и вытащила пачку таблеток «теофедрин», надорвала пару упаковок и начала пить их со сладким чаем. Потом пошла в комнату. Лежала и плакала, представляя, как мама придет и застанет ее уже холодной, как бабушку, и представляла, как будет плакать Ксения и все в классе, и как Ксению все потом будут презирать. Но время шло, ничего не происходило, и вдруг резко полетели мушки перед глазами и закололо в животе. Янка так испугалась, что побежала в туалет, ее долго рвало, до какой-то серой пены, а потом она легла и уснула, и проспала в школу. А мама так никогда и не узнала об этом и ничего не поняла (обертки от лекарств Янка вынесла с собой на улицу и выбросила). Этих таблеток почему-то было так много, что три упаковки роли не сыграли.

В пятнадцать Янка мечтала, чтобы красавец-баскетболист Саша Воронин из параллельного класса обратил на нее внимание, проводил до дома и предложил стать его девчонкой. Но Сашка Воронин вообще ни с кем из девочек не дружил – он только и делал, что тренировался и ездил на сборы, а потом вообще переехал жить в Москву, где стал выступать за столичную команду. Его стали часто показывать по телику, но мама не любила баскетбол и всегда переключала, ехидно добавляя при этом: «Я твою каланчу Воронина уже видеть не могу!» В этот момент Янка жалела о том, что часто пробалтывалась маме о своих тайнах, и мечтала лучше держать язык за зубами.

***

В шестнадцать Янка мечтала поступить в университет на филологический, и, обложившись книгами, усиленно готовилась. Но после выпускного, когда они всем классом поехали к Ксеньке на шикарную дачу, Янка накупалась в холодной речке, простыла и попала в больницу с воспалением легких, а потом еще и с осложнением провалялась две недели в другой больнице, и пропустила экзамены. Она решила поступать на следующий год, но и этой ее мечте не суждено было сбыться, потому что…

В семнадцать с хвостиком она встретила темноволосого балагура Пашку из железнодорожного техникума на дне рождении у одной школьной подруги. Той же ночью, когда он провожал ее домой, они долго целовались на скамейке в сквере напротив ее дома, и Янка ужасно мечтала, чтобы он проводил ее до двери и ушел, и так же страстно мечтала, чтобы он остался – мама была на дежурстве. Эта ее мечта сбылась, все случилось с ней в первый раз, и она втрескалась в него, как ненормальная. Они стали теперь часто ночевать у нее. Потом месяц она мечтала, чтобы все обошлось, но обнаружилось, что не обошлось – и она, по словам Пашки, «залетела».

О чем она только не мечтала тогда! Но мама спокойно сказала, чтобы Янка рожала, а Пашку заставила жениться, выложив все его испуганным родителям-интеллигентам. Да он и не думал отказываться почему-то. И их свадьба была просто такой, о какой она даже и не мечтала! Только платье не очень красиво сидело из-за живота, и Пашка сильно напился, заснул, и почти ничего потом не помнил.

В восемнадцать она мечтала, чтобы Пашку не забрали в армию, но его забрали, да еще в морфлот, на три года. И еще она мечтала, чтобы у них родился здоровый и красивый мальчик, похожий на Пашку, и назвать его хотела – Николай. Пашка, который ни о чем таком не мечтал, говорил, что стопроцентно – будет девочка, и придумал для нее ужасное имя – Инесса.

Они ругались, Янка часто плакала, но Пашка всегда первым отходил, и вообще, в прямом смысле слова носил ее на руках. А девочка Инесса родилась уже, когда Пашку забрали. Она весила всего два восемьсот, но была такой красивой: с темными волосиками и ямочкой на подбородке, как у Пашки. И Янка мечтала, чтобы Павлик скорей отслужил и вернулся, и писала постоянно письма к нему на Камчатку, и высылала фотографии черноглазой Инулечки. А Катя, подруга по двору, частенько прибегала и помогала с малышкой сидеть, за что Янка всегда будет ей благодарна, хоть она и стала потом настоящей «девочкой по вызову», а пока она студентка в медицинском.

В девятнадцать, в свой день рождения, Янка мечтала, чтобы Пашка приехал в отпуск, но его не отпустили, потому что «они с другом слегка проштрафились и загремели на губу». Янка написала мужу строгое письмо о том, что «он ведет себя не как муж и отец семейства, а как безответственный мальчишка». Пашка этого письма почему-то не получил, и продолжал кормить ее свежими анекдотами от их прапора, а также выслал такой забавный рисунок ручкой, где она была изображена с голой грудью в виде Мадонны, кормящая младенца-Инульку. И в этот день Янка выпила вина и мечтала, чтобы Пашка оказался сейчас с ней в постели.

В двадцать она мечтала, чтобы Инуля перестала постоянно чем-нибудь болеть и хоть немного давала ей выспаться, а также о том, чтобы мама брала побольше отгулов и разгружала ее с ребенком. Но мама наоборот все отгулы проводила непонятно где, и часто возвращалась с сильным запахом спиртного, закрывалась в комнате и разговаривала сама с собой, или рыдала в голос. И тогда Янка зло и тихо мечтала о размене, чтобы поменьше видеть и слышать мать.

В двадцать один с половиной она мечтала, чтобы Пашка, который отслужил и уже третью неделю мотался по гостям в красивом кителе и тельняшке, вообще никогда бы не встретился с ней и даже не помыслил провожать ее в ту злополучную ночь. И особенно часто она мечтала оказаться в Москве и прийти на игру, где Сашка Воронин закидывает лихо трехметровый, не зная о том, что Сашка получил травму позвоночника и ушел из спорта. Просто пьяная мама зацепила телевизор и кинескоп разбился, а отнести в починку было не на что, да и некому.

Последующие три года Янка вообще ни о чем не мечтала, потому что все было так плохо, что и мечтать-то она разучилась, а только молилась (пришлось научиться у Катиной мамы). Пашка изменял ей с какой-то выдрой-бухгалтершей, старше его лет на десять, и практически не бывал дома. Янка вышла на работу в собес (на самую низкую ставку) и ей приходилось целыми днями выслушивать истории бедных стариков и решать их вопросы, в то время как дома методично спивалась мама, не желающая менять квартиру и ехать к «черту на рога». Правда, Инулька не болела, росла очень красивой и смышленой девочкой, только слишком пугливой и немножко заикалась, отчего у Янки сжималось сердце. Но логопеды говорили, что это – пройдет, если усиленно заниматься.

***

Да, в двадцать четыре наконец-то сбылась ее мечта – к ней приехал папа, из долгой экспедиции. Он был такой же, как на той единственной фотографии: также широко улыбался, только голова у него была седая. И, неожиданно, он оказался очень высоким, почти как Сашка Воронин, ее безответная школьная любовь. Папа действительно всю жизнь мотался по геологическим экспедициям, а поскольку он всегда был и до сих пор женат, жить с ними он не мог, но «очень мучился желанием увидеть дочку». Мама была в тот день на дежурстве. И они пили чай на кухне, папа плакал от счастья, глядя на спящую внучку, а Янка растерянно улыбалась – плакать уже не могла. Они с папой стали общаться, но встречались только на нейтральной территории, в столовке на углу или в парке: та семья о Янке не знала, а мама о папе и слышать не хотела. Да и не до него ей сейчас было.

В двадцать семь Янка мечтала, чтобы Пашка наконец-то оставил ее в покое, так как он не забирал свои вещи, но и дома жил через день, а она подать на развод почему-то не решалась. И еще: она мечтала снова в кого-нибудь влюбиться, так, как читала об этом в своих любимых книгах. Но самая сильная ее мечта сбылась – ей удалось устроить Инулю в престижную школу с изучением иностранных языков благодаря связям папы, и теперь дочка, чуть заикаясь, «шпрехала», чем умиляла всех родных и знакомых. Кроме пашкиных родителей —те внучку совсем не видели.

Вскоре сбылась еще одна ее мечта – она осталось без мамы, в их двухкомнатной квартире. Это была самая горькая и самая постыдная ее мечта. Мама умерла в больнице, не приходя в сознание, после того, как один из дружков-алкашей пырнул ее ножом в какой-то забегаловке, и она едва приползла домой. Но, когда хоронили маму, Янку поразило то, что еще одна детская мечта наконец-то стала явью: они втроем, вместе – папа, мама и Яна, в тишине и покое. И от осознания этого с ней случилась истерика на кладбище. Как закончился день похорон, она не помнила, потому что очнулась дома, в постели. Рядом с ней почему-то сидел Пашка, и испуганно гладил ее по руке.

Через год она мечтала, чтобы у нее наконец-то родился мальчик Николай, а Пашка смеялся, и говорил, что опять родится девчонка, и имя опять дурацкое придумал – Элина, и где только взял его? Но Янка-то и знала, что это точно Коленька. Пашка, хоть и не носил теперь ее на руках, потому что она набрала лишних семнадцать килограммов, но смотрел на нее так, как никогда в жизни не смотрел, и делал все, о чем бы она его не попросила. Даже однажды впервые жарил ночью рыбу, которую так захотелось Янке, приговаривая: «Настоящий моряк растет!» Про Элину он забыл. Пашка теперь работал машинистом в метро и хорошо получал, а бухгалтерша пнула его и сменила на еще моложе.

Коля родился богатырем, в деда, и белесый – в мать. А заикание у Инульки как-то само собой прошло.

Иногда Янка думала, какая же дура она была, что мечтала кого-то страстно полюбить. Да и бывает ли она – такая любовь? Разве только в книгах, которые до сих пор стоят на тех местах, как их расставила мама. Любовь – она к детям, к родителям, а к мужчине…

Она в задумчивости изучала лежащего перед телевизором Пашку. Он же ей как родственник – изученный вдоль и поперек. Слава богу, Пашка даже не задумывался, что у жены в голове, и не мог вычислить все ее новые мечты на ближайшие пять лет.

А они у Янки – были, есть и будут.

2007

Путешествие одного листка
Из дневника неизвестной

«Люди, мне тошно и одиноко… Я не хочу никого видеть и слышать, и в то же время безумно мечтаю, чтобы хоть кто-нибудь выдернул меня отсюда. Но это непросто – я вне зоны, а в наше время это равносильно тому, что ты умерла. У нас ведь нет другого способа увидеть человека, не позвонив ему предварительно.

Я забила на все и на всех. При этом я не пью, не нюхаю, не курю, не закидываюсь горстями колес. Я просто в полной отключке от внешнего мира, в своей постели с бездарной книжкой нового модника, c первых же строк которой воротит так же, как и от перспективы встать, умыться, одеться и выйти на улицу.

Я чувствую себя всем, что «не» …несчастной, нелюбимой, неумной, неудачливой, неуклюжей… и всем, что «без»… бессовестной, безответственной, безумной, бесталанной, бесполезной… продолжение этого списка может продлиться на пару метров.

При этом я знаю, что я красива, поймав свое искаженное отражение в зеркале, но это не нужно никому – и, в первую очередь, мне самой. Я готова превратиться в самую последнюю уродину на земле, лишь бы по-настоящему смеяться над какой-нибудь ерундой, шокируя приличных мужчин и женщин в общественных местах.

Мои мозги работают абсолютно нормально. Я помню, кто я, где я, помню, что мне нужно делать и знаю, как это нужно сделать, я помню дни рождения близких мне людей, пока еще помню твой номер телефона, таблицу умножения, и кучу других вещей. Но я порвала все причинно-следственные связи, и мне нужен кто-то, кто сможет связать их аккуратным узелком и растолковать мне, что к чему.

Я, как потерявшийся в «Детском мире» ребенок, стою в толпе и жду, когда придет мама.

Я не могу смотреть телевизор, потому что там на каждом канале люди живут псевдореальной жизнью, предлагая поучаствовать в ней всем желающим с помощью sms-советов, и это делает мое состояние еще более отрешенным. Мне больно оттого, что все мы привыкли жить напоказ, и все только ждут от нас, что мы наконец-то расскажем в подробностях, как мы счастливы или несчастны…»

Дима Арефьев или Димон, строитель в затянувшемся творческом отпуске, закрыл лицо руками и теперь сидел в отупении на лавочке у своего подъезда, забыв о начатой банке пива.

«Эту х***ю» он обнаружил в своем сломанном почтовом ящике в ворохе рекламно-газетного мусора. Текст был написан от руки на листке в клеточку из большой общей тетради. Почерк, наклонный, скачущий, не был Димону знаком. Ручка у девицы (девчонки, женщины ли, старуху он мысленно исключил) писала плохо, и на абзаце «мои мозги…» она сменила ее с синей на черную.

Да-а, дела. Димон не был ни сентиментальным, чтобы загрузиться по поводу этого послания, ни сообразительным, чтобы понять слету, кто же его автор. Но ведь это был его ящик! Вдруг Арефьева осенило – если это кто-то из двух, с которыми он завязал, сейчас у нее должен быть недоступен телефон. Новая подруга, малолетняя кондукторша Алька, звонила ему только что и объявила о том, что вечером они идут в гости, попросив купить что-нибудь покрепче из алкоголя, а ей – обязательно фисташковое мороженное.

Может Светка? Димон набрал ее номер телефона, на втором гудке голос курильщицы со стажем произнес:

– Я слушаю.

Димон откашлялся, рука вспотела от волнения, все-таки Светка была его первая жена, и с ней много чего у них хорошего в жизни было, особенно сын Санька:

– Светик, я это, Дима.

– Да уже поняла, – интонация превратилась в ехидную, – чего надо-то?

«Не она», – тоскливо подумал Димон. Сказать ей сейчас про найденный листок он счел просто опасным и поэтому соврал:

– Нечаянно на твой номер нажал, извини.

Светка преувеличенно громко фыркнула:

– Ага, нажал он. Говори быстрей, у меня клиентка. Поди денег опять надо?

Арефьев был до сих пор должен бывшей супруге какие-то копейки, которые он все забывал занести ей в парикмахерскую, поэтому покраснел и попытался завершить разговор по-доброму:

– Да чего ты, Свет, никаких денег мне от тебя не надо. Соскучился. Как дела у тебя, как Санек, как мама?

– Какая она тебе мама?– заорала Светка. – Ты что, поиздеваться надо мной позвонил, делать что ли нечего! Тунеядец несчастный, всю душу…

Димон, не дожидаясь окончания тирады, сбросил звонок. С чего он вообще взял, что это могла быть Светка? Отродясь ничего, кроме заявления на развод, Светка написать не могла.

Димон опять пробежал глазами листок: девица явно с мозгами, не из бедствующих, раз по местам общественным ходит. Опять же – красивой себя считает, а таковых у Димона никогда не было.

Хотя Катя, вторая его жена, точнее, бывшая сожительница, к которой он ушел от Светки, учительница начальных классов, внешне вполне ничего, к тому же – грамотная, книжек дома – хоть отбавляй, спали практически на них, эх, хорошее было время… Очень может быть, что она лист этот Димону подсунула, скучает, жалеет, что выгнала, тем более, что работала она в школе недалеко от его дома. «Катька, Катюха… Тонкая и звонкая, строгая моя училка…» Как это он сразу не догадался!

Но телефонного номера Кати в своей записной книжке он не обнаружил, вспомнив, что в один из своих пьяных ночных звонков к ней он его нечаянно удалил. Нахлынувшие вдруг чувства нежности и тревоги заставили его подняться с лавочки и, как на автопилоте, побежать к школе, в которой Катя преподавала. Листок Арефьев сложил вдвое и на бегу, не глядя, попытался засунуть в карман куртки. Подхваченный резким порывом ветра, листок полетел в противоположную сторону.

Пенсионерка Алла Петровна только что вышла от своей тяжело больной приятельницы и теперь ковыляла домой, припадая на ноющую от артрита ногу. По пути села передохнуть на цветную скамеечку детской площадки и рядом со своим поношенным ботинком заметила сложенный вдвое исписанный листок. Вынужденная остановка и врожденное любопытство заставили ее листок поднять и прочитать содержимое.

«… я порвала все причинно-следственные связи, и мне нужен кто-то, кто сможет связать их аккуратным узелком и растолковать мне, что к чему.

Я, как потерявшийся в «Детском мире» ребенок, стою в толпе и жду, когда придет мама….»

Алла Петровна давно жила одна, мечтая о том, что ее единственная дочь, Наташа, теперь москвичка и владелица шикарного ресторана, приедет к ней или, на худой конец, позвонит. Но мелькающая в светской хронике с экрана телевизора, всегда нарядная и красивая, Наташа о матери и не вспоминала…

Письмо неизвестной женщина восприняла как неожиданно данный богом знак – дочернее раскаянье и крик о помощи.

«Красавица моя, умница! Со своим певцом разошлась, наверное, страдает… Наташа, доченька, запуталась, заплутала в беспутной своей Москве… а я тебе говорила, говорила: мизинчика он твоего не стоит!…»

До дома Алле Петровна предстояло ехать семь остановок. Пока добралась до метро, вся взмокла, сердце ухало в груди, и голова начинала кружиться и ломить в районе затылка. Воспоминания, промелькнувшие в ее голове (позднее рождение ангелочка-Наташи от связи с женатым актером, отказавшимся от ребенка, каторга на трех работах, дочкины капризы с требованиями все новых и дорогих вещей, неожиданный приезд актера к ним, когда Наташе было шестнадцать, и отъезд радостно-взволнованной дочери с блудным папашей: «мама, меня там ждет совсем другая жизнь, так будет лучше всем»), совсем ее вымотали. Но она спешила домой, чтобы найти в шкатулке заветный адрес и поехать на вокзал за билетом в Москву. На последней ступеньке эскалатора, в пелене перед глазами, мелькнуло вдруг испуганное лицо служащей метрополитена и, словно сквозь вату, Алла Петровна услышала крик: «Помогите, не видите, женщине плохо!»

Вокруг осевшей и потерявшей сознание пенсионерки суетились люди, кто-то вызывал скорую. Листок подхватил станционный ветер и погнал по платформе.

Час спустя, предприниматель Олег Дементьев, чертыхаясь, вывалился из вагона метро в толпе спешащих по делам граждан. Его джип, как назло, сломался, а новый водитель уже второй день как в запое. Дементьев, не ездивший в метро уже лет сто, был на грани нервного срыва. Какой-то пробежавший мимо мальчишка зацепил его кейс. Звякнув замками, чемодан бухнулся на платформу. Содержимое выпало, красный от ярости Дементьев в неуклюжей позе подбирал разлетевшиеся в разные стороны бумаги. Электронное табло на платформе нагло демонстрировало ему, что на встречу с партнером он уже опоздал.

В офис Дементьев вернулся под вечер, злой от подземного происшествия, неудачной встречи, и рявкнул на свою секретаршу Тину:

– Тина, виски! И такси мне вызови, еду домой.

Перед выходом из офиса попросил:

– Кейс мой в ремонт отдай, в метро замки с мясом вырвали, собаки! Да, бумаги там мои на столе разбери.

– Хорошо, Олег Семенович, до завтра, – проворковала она, внутренне злорадствуя – «не то тебе надо было вырвать в метро, милый».

Кратковременный роман Тины с шефом был многообещающим, пока на горизонте холостяка Дементьева не появилась некая восточного типа худющая особа, запудрившая ему мозги по самый Дворец бракосочетаний.

Тину же он сразу предложил перевести в офис к его заму, но она, рассудив, что это урежет ее бюджет и лишит возможности мстить, слезами и традиционными ласками тронула Дементьева, потому и осталась.

Среди смет, договоров и просто каких-то бумажек внимание Тины вдруг привлек грязный листок в клетку, исписанный нервным женским почерком.

«Я чувствую себя всем, что «не» …несчастной, нелюбимой, неумной, неудачливой, неуклюжей… и всем, что без… бессовестной, безответственной, безумной, бесталанной, бесполезной… продолжение этого списка может продлиться на пару метров….

При этом я знаю, что я красива, поймав свое искаженное отражение в зеркале, но это не нужно никому – и в первую очередь мне самой».

Ликованию секретарши не было предела. Жена Дементьева окончательно съехала с катушек, раз написала всю эту муть! Само собой, этот кобель завел любовницу, а этой дуре («красива – кожа да кости – уродина и есть») ничего не остается делать, как валяться дома в депрессняке… Так, а с кем же это он ей изменяет, не со смазливой ли рыжей выскочкой по «пиару»? Сногсшибательная новость о сдвиге по фазе дементьевской супруги дарила Тине надежду и срочно требовала огласки в кругу двух ее подруг, с которыми они назначили встречу в баре. Подправив макияж и взбив локоны, прихватив с собой нечаянную находку, Тина победно вынесла себя навстречу приятному вечеру.

В два часа ночи официант Антон подошел к столику, чтобы убрать посуду. Сидевшие за ним три девицы ушли с компанией пожилых южан, расплатившихся за них и не поскупившихся на чаевые. На краю стола лежал залитый коньяком листок из школьной тетради. Буквы слились в одну сплошную кляксу, но ему удалось прочитать: «…ждут от нас, что мы наконец-то расскажем, как мы счастливы…»

Антон улыбнулся, подумав о том, что через неделю у него свадьба с самой классной девчонкой их курса. Тряпка смахнула мокрую бумагу в мусорное ведро.

Рано утром неизвестная проснулась, оделась и все-таки вышла из дома с небольшим меховым рюкзачком. Она работала в редакции бесплатной газеты, отвечала за доставку. Была странной и часто пропадала безо всякой причины. Вот и сегодня, когда ее не увидели на рабочем месте, никто особо не удивился: наконец-то уволят. Люди приходят и уходят, а свежая пресса всегда вовремя должна попадать к своему читателю.

Стоит ли писать, что было потом с теми, кто попал в траекторию полета вырванной из дневника страницы… А почему бы и нет?

В тот день Димон Арефьев вломился в класс ведущей урок Екатерины и бесцеремонно уселся за последнюю парту. Этот жест возымел свое действие, и они помирились, прожив сумбурно-счастливую неделю в квартире у Кати среди лежащих повсюду книг и школьных тетрадей. Димон отмечал в газетах объявления о работе и уже мечтал о том, как они с Катюхой… Мечты оборвались истеричными звонками Альки, которая вопила в трубку, что она беременна, и если он сию же минуту к ней не приедет, она сбросится с девятого этажа.

Алла Петровна открыла глаза в светлой комнате, не похожей на ее собственную. В кресле напротив спала женщина в белом медицинском халате. «Это, наверное, сестра, а я в больнице», – подумала Алла Петровна и попыталась позвать ее. Звуки очнувшейся больной разбудили медсестру, чье лицо показалось пенсионерке странно знакомым. «Мама, очнулась, слава богу! Мамочка, прости меня!» – голосом постаревшей Наташки завыла сестра и подбежала к кровати.

Вот уже полгода Олег Дементьев безропотно ездит на работу в метро. С тех пор, как его партнер забрал свою долю из их совместного бизнеса, дела Дементьева шли все хуже и хуже. Неприятности сыпались, как из рога изобилия: джип угнали, налоговая описала имущество, потом жена испарилась с его остатками, и даже верная Тина объявила Дементьеву, что уезжает насовсем в Испанию с каким-то Гургеном.

Полгода назад, возвращаясь со смены в пустом вагоне метро, полусонный Антон вдруг обнаружил, что напротив него сидит, сжавшись в пружину, девушка с дурацким меховым рюкзачком. Они вышли на одной станции. На эскалаторе он встал позади нее, глядя на длинные и ровно подрезанные темные волосы. У незнакомки была спина человека, несущего непосильную ношу. «Девушка, вам плохо?» – спросил Антон. «Да», – повернувшись, ответила она. Свадьба Антона с однокурсницей так и не состоялась.

2006