Текст книги "Дружественный огонь"

Но и аргументов, которые могли бы извинить за нарушенное обещание, она не видела. Знал ли Яари ее так же хорошо, как знала себя она? Видел ли он, что с ней делает время? Заметил ли ее возрастающую забывчивость, ее рассеянность, ее испуг? Случайно ли было то, что он с такой настойчивостью напоминал о том, что она может заблудиться? То, что она потеряла в дьюти-фри реальное представление о времени… он имел в виду и эту опасность?

Ей стало страшно. Да, она действительно захотела совершить это путешествие без него. Одна. И до последней минуты она не верила, что трепетавший над нею муж не настоит – вопреки всему – на том, чтобы сопровождать ее. Не потому ли чувствовала она какое-то раздражение и даже переходящую в злость досаду. Она ни в чем не виновата, но разве обещание, данное мужу под давлением и в самую последнюю минуту, не освобождало ее от обязательства сдержать свое слово, разве необходимо было воспринимать сказанное буквально?

Она посмотрела на бывшую ученицу, бросавшую нетерпеливые взгляды в сторону паспортного контроля. И приняла решение.

– Все в порядке, – сказала она. – Шесть часов ожидания не бог весть какой подарок. Но человек в силах перетерпеть и такое, верно? Мне вовсе не хочется заставлять твоего мужа заниматься моими делами. Сейчас я найду какой-нибудь тихий уголок и сяду там. Утром я успела купить в нашем аэропорту какой-то роман, и мне кажется, что сейчас самое время заняться им. Когда читаешь, время просто летит.

И с этими словами, к огромному разочарованию красноволосой дамы, она повернулась в сторону зоны транзитного ожидания и покатила туда свою поклажу, лавируя среди корзин и коробок других пассажиров, отыскивая взглядом то место, где три года назад она терпеливо ожидала объявления о посадке на израильский рейс, сидя рядом с мужем.

То давешнее кафе никуда не делось и было столь же малопривлекательным, как и тогда, с той лишь разницей, что сейчас освещение стало чуть лучше, да и количество столиков и стульев, несколько обновившихся, заметно возросло. Менее мрачными выглядели и стены, обклеенные рекламой и многоцветными постерами, восхваляющими достоинства местных ресторанов и гостиниц. Поначалу Даниэла огорчилась, не понимая, где же здесь найдет она вожделенный тихий уголок, но уже в следующее мгновение перехватила приглашающий жест официанта, выкатившего откуда-то столик.

– Спасибо, – сказала она. – Это то, что надо. Только, пожалуйста, найдите для меня местечко потише. Тихий уголок… Я намерена провести здесь целый день…

Сейчас она пожалела о том, что с такой поспешностью отказалась от завтрака в самолете, а потому первым делом заказала себе большой сэндвич и кофе. Затем раскрыла роман. Она купила его наугад, ничего не зная об авторе, равно как и о содержании. Просто ей понравилась обложка.

Кофе в большом картонном стакане был отличным. Хорошо бы, подумала Даниэла, чтобы и роман оказался не хуже. Она прочитала анонс на обложке. Автором книги была женщина и, как не трудно было догадаться, героиней – тоже.

Надо признаться, Даниэла находилась в сложных отношениях с женскими романами. Как правило, героини этих сочинений относились к себе без излишней любви, это чаще всего были сложные мечущиеся натуры, и обыкновенному читателю было трудно понять, чего они хотят. А не поняв этого, невозможно было решить – хорошо ли написана книга, и насколько талантлив автор – хотя, в конце концов, это не имело особого значения. Если же вдобавок интрига оказывалась малопривлекательной, то очень скоро время начинало тянуться… и тянуться, и тянуть…

Даниэла закрыла глаза. Для начала она прочитала обширный анонс на задней обложке книги. Издатель обещал будущим читателям романа необыкновенное, полное драматизма повествование, изложенное абсолютно новым способом – от конца к началу, тонко намекая на то, что трудности, с которыми читатель столкнется в начале, полностью будут вознаграждены абсолютно непредсказуемым финалом, где все будет поставлено с ног на голову. Это было, таким образом, совершенно безошибочно и честно – предупредить читателя. Чтение такого рода требует максимальной концентрации, и присутствие двух юных африканцев, стоявших, будто их приклеили, возле ее столика и не спускавших с нее глаз, вовсе не помогало сосредоточиться. Такое, вообще-то, случалась не впервые – в прошлый их визит народ тоже толпился возле столика, за которым сидела Даниэла, с той только разницей, что тогда рядом с ней находился ее муж, и ждать вылета в Израиль надо им было не шесть, а всего чуть больше полутора часов, на протяжении которых он не спускал с нее глаз и ловил каждое ее слово. Вот тогда время летело быстро. Она помнила, что, несмотря на предвкушение от неуклонно приближающегося возвращения домой, усиливающееся удовольствием от встречи с сестрой и зятем, о которых она помнила ежесекундно, душу ее переполняла печаль. Что-то (но что? что именно?) должно было подсказать ей, что расставание с сестрой на этот раз будет особенно долгим, но даже в страшном сне ей не могло привидеться, что не пройдет и двух лет, как внезапный инфаркт навсегда унесет эту жизнь, а зять вернется в Израиль даже не с погребальной урной вместо гроба, а с бумажным пакетом, в котором был пепел. «Ну и что, – отбивался он от ошеломленных родственников. – Из-за чего весь сыр-бор? Ведь главное, что ее нет. И не говорите мне, что хоть один из вас на самом деле верит в воскресение мертвых после смерти».

9

Яари элегантно перевоплотился из заботливого отца в строгого босса, допытывающегося у Морана, получил ли он разрешение на отсрочку от резервистской службы.

– Папа, да не волнуйся ты. Все будет тип-топ.

– Когда тебе надо было явиться на сборы? Когда они начнутся?

– Они уже начались. Вчера.

– И тебе дали увольнительную? Тебя официально отпустили?

– Никто не мог меня отпустить официально. Я просто не явился.

– Но почему ты просто не объяснил им, что на работе наступила сверхважная пора… критически важная… со множеством неотменяемых встреч и принимаемых решений?

– Им не нужны никакие объяснения. Они могут получить их у любого встречного… самое лучшее, что можно сделать – это просто молчать. Не высовываться. Исчезнуть. А на случай если они обнаружат мое отсутствие, меня прикроет адъютант.

– Кто?

– Один из моих друзей. Мы были вместе на резервистских сборах… и потом – на офицерских курсах. Мы вместе тренировались…

– Допустим. Но уж своему другу-адъютанту ты сказал?

– Нет. Если бы я сказал, он обязан был бы доложить об этом командиру батальона. Или даже просто приказать мне явиться в часть. И тогда мне пришлось бы игнорировать приказ, понимаешь? Как я, в общем-то, и сделал, не втягивая его. Я просто нигде не засвечивался. Исчез. И ни одна собака этого не заметила. У них достаточно и офицеров, и солдат.

– Что, и сейчас тоже?

– Всегда. Уверен.

– У нас в ближайшее время запланирована важная встреча в Министерстве обороны. Я уверен – упомяни ты Министерство обороны хотя бы вскользь, они сами отпустили бы тебя.

– Никого на свете не интересует твое Министерство обороны. Любое исчезновение объясняется потом самыми фантастическими причинами. Да перестань ты волноваться. Все будет, как надо. Ты хотел меня видеть? Ну вот, я с тобой.

– Ты знаешь ведь, что именно потому, что я не был уверен, отпустят ли тебя, я не смог сопровождать маму.

– А мне казалось, что она сама настояла на том, чтобы отправиться одной.

– Ну… и это тоже. Куда отправляют вашу часть?

– На Западный берег. Но не слишком глубоко.

– Так, может, стоит, все-таки, придумать какое-нибудь веское объяснение.

– Например?

– Что-нибудь с медицинской подкладкой… сбои в сознании… что-то, что стряслось с твоими родственниками.

– Папа, хватит! Я не собираюсь маскироваться под идиота. В этой армии происходит непрерывная смена состава… это и есть резервисты. Такие, как я. Она рассредоточена и, боюсь, бесцельна. И избыточна. Оглянись – куда ни посмотри, увидишь солдата. Везде и повсюду. Никому и в голову не придет, что меня нет.

– Но ты сам сказал, что этот адъютант, твой друг…

– Даже если он заметит – глазом не моргнет.

– Я… я поверю тебе на слово. Ты знаешь, как нужна мне твоя помощь в такие вот напряженные дни. Так что, когда поедешь, спустись в Нижний город, к Башне Пинскера и прислушайся к завыванию ветра. Жильцы кипят от злости, и я их понимаю. Я этим утром был там, рев такой, что я чуть не сошел с ума. У меня есть свои соображения насчет того, что там происходит, но я не скажу тебе ни слова, пока не услышу твое мнение. Кстати, ты не забыл, что в полдень у нас состоится встреча на новом месте?

– Я ничего не забыл.

– А теперь скажи мне, что там с Нади? Удалось его утихомирить ближе к ночи?

– Более или менее.

– Я имею в виду эту ночь.

– И эту тоже. Может быть, перед тем, как отправить его в подготовительный класс школы, я покажу его врачу. А ты не собираешься сегодня вечером заглянуть к нам и зажечь с детьми свечи?

– Не сегодня. Этим вечером я сделаю это с дедушкой. Я не видел его уже два дня. Прямо отсюда я поеду домой. За последние сутки я спал не больше трех часов. Но у нас будет уйма времени для того, чтобы зажечь свечи. До того, как наша мама вернется.

Через центральный вход инженеры и чертежники, техники и секретари непрерывной чередой возникали в кабинете Яари, и их компьютеры вспыхивали экранами один за другим. Вошедшие держали в руках большие кружки с горячим кофе и, согрев ладони, доставали из портфелей и папок свои наброски и чертежи, выкладывая их на рабочем столе Яари, в то время как все новые и новые лица появлялись и исчезали в дверном проеме, чаще всего просто чтобы поздороваться. Те же, которым было что рассказать или показать, говорили все разом, стараясь обратить на себя внимание начальства – так, как это происходило и происходит всегда и везде. Яари, который уже несколько лет, как отошел от непосредственного участия в проектировании, сохранил достаточный уровень квалификации, чтобы разбираться в современном проектировании лифтов, несмотря на шагнувший вперед за эти годы прогресс. Он быстро схватывал даже самые незначительные изменения в спецификации и ценности предлагаемых идей, поддерживая заслуженную годами работы репутацию справедливого и авторитетного судьи.

Светлело. Дождь с неба продолжал изливаться с мягким шелестом, но ветви старого дерева за окном уже не метались под порывами ветра. Утренняя буря потихоньку сходила не нет, и Яари подумал, что сын его, пожалуй, тщетно будет вслушиваться в музыкальные фиоритуры ветра.

Зазвонил телефон. Секретарша принесла утреннюю почту. Но мысли Яари были далеко от рабочего стола. Ибо думал он о своей любимой. Как там она? Вскоре должны были наступить долгие часы ожидания в аэропорту Найроби, и более всего он хотел бы обрести уверенность, что она будет верна данному ею слову и не отправится в город. Но он ощущал вину за то, что вынудил ее долгие шесть часов провести в переполненном и малопривлекательном ресторане. Хорошо, если ей удастся отыскать тихий уголок поближе к выходу на посадку…

И он мысленно воззвал к судьбе, чтобы там, в зале ожидания, нашлось такое место, уютное, но не слишком изолированное, где какая-нибудь добрая душа увидела бы его Даниэлу и прониклась желанием помочь ей, такой беспомощной без его опеки, соучастия и любви, вне зависимости от того, откуда бы эта добрая душа ни взялась – из Израиля, Европы или из самой Африки. Кто-то, кто сумел бы проникнуть в ее внутренний мир и уберечь его жену от непредсказуемой логики ее поступков.

10

Но она вовсе не пыталась отыскать укромный тихий уголок; вместо этого она постаралась поудобнее усесться в просторном кафетерии. Удобнее… Помогла ей в этом та самая добрая душа, о которой думал Яари, принявшая облик седовласого метрдотеля, который помог ей вместе с ее маленьким столиком переместиться в некое подобие ниши, и пока официант ходил за сэндвичем и кофе, она ухитрилась присмотреть неподалеку два освободившихся стула; присмотреть и завладеть ими. На один она положила чемодан на колесиках и сумку, а на другой – ноги, полностью вытянув их, чтобы колени снова приняли привычное положение. Когда она открыла чемодан, то испытала в первый момент сильнейшее искушение заняться израильскими газетами, но затем, преодолев соблазн, отдала предпочтение новому роману, купленному в киоске аэропорта.

И таким вот образом, среди шума и гама, среди чашек и блюдец, журчания малопонятных языков и наречий, ароматов кофе и подгорающего мяса началась схватка (или невольное знакомство?) немолодой уже, но вполне реальной любительницы чтения с выдуманной автором героиней романа, которую, подобно даме из романа Бальзака, можно было бы назвать «тридцатилетней женщиной», и которая с первых страниц повествования предавалась жалости к себе. В лихорадочном и довольно бессвязном монологе она попыталась заручиться читательской симпатией при помощи неких путанных обещаний. Но с чего бы это я, размышляла образованная наша путешественница, должна идентифицировать себя с этой бабой и заботиться о ее невзгодах, если автор сама не позаботилась о том, чтобы читатель хоть за что-нибудь смог проникнуться симпатией к созданному ею персонажу? Не испытывая подобной симпатии или хотя бы уважения к печатному слову, Даниэла просто перелистывала страницы, время от времени бросая взгляд на свои колени, расположившиеся так, словно хозяйка их не откинулась сейчас на обшарпанном стуле, а нежилась у себя дома на самом удобном в мире диване. В конце концов, она сбросила с ноги одну туфлю, за которой последовала вскоре и другая, и с удовольствием стала потирать одну о другую подошвы изящных маленьких ног.

Оконные проемы кафе-бара были узки и грязны, а свет, пробивавшийся сквозь них, был более чем скудным. Шум и запахи также не способствовали концентрации, но она уже приноровилась к этой крошечной оккупированной ею территории и приготовилась к долгому ожиданию. А кроме того, она могла в любую минуту воспользоваться гостеприимством бывшей ученицы, чей муж без всякого сомнения довез бы ее в аэропорт к нужному времени. Но тогда она вынуждена была бы непрерывно общаться со своей гостеприимной хозяйкой дома, выслушивать ее рассказы, благодарить ее, улыбаться и без конца демонстрировать свое восхищение. И пусть ей никогда не составляло труда поддерживать любой разговор, равно как и принимать с признательностью любое проявление доброты и даже подчеркнутое желание побаловать ее вниманием и заботой со стороны мало знакомых с нею людей – все равно она колебалась. Страдания, которые пришлось бы ей испытать, решись она нарушить обещание, данное мужу, отравило бы все удобства, полученные от этого шага, и свело бы на нет любое удовольствие.

Когда муж был рядом, она с легкостью могла согласиться или отвергнуть любую его идею, но сейчас, когда она оказалась одна, необходимость принятия решения буквально парализовала ее, вызывая чувство стыда.

Ну что же…

Она сняла очки и тщательно протерла их, размышляя об оставшихся до вылета часах. У меня нет выбора, думала она, я не властна над временем… так же, впрочем, как и оно надо мной. Несмотря на окружающий хаос, она чувствовала себя уверенно. А кроме того, она находилась рядом с дверями, открывавшимися для посадки. Вытащив паспорт, в котором находился посадочный талон, вложенный туда, разумеется, мужем, она принялась внимательно разглядывать кусочек картона, хмурясь и с напряжением сдвигая брови так, словно расшифровывала иероглифы, а затем заложила его в книгу, отмечая еще не прочитанную страницу, и вернула паспорт в сумочку. Затем тепло улыбнулась молодой паре, усевшейся поблизости – то был европеец, женатый на африканке. Они весело играли с малышом, представлявшим собой очаровательную смесь родительских генов. Разумеется, они отозвались на ее просьбу посторожить ее место, пока она ненадолго отлучится. И вот, обувшись и сжав в руке сумочку, она устремилась пыльным коридором к будочке, торгующей всякой всячиной, которую заприметила еще с предыдущего путешествия. Она была на том же, что и тогда, месте, разноцветная и живописная и, кто бы мог подумать, торговал в ней тот же продавец – старик с самой черной кожей на свете. Может быть, и он узнал ее – по тому, как радушно он ее приветствовал, наполняя вместительный кулек разнообразными сластями – крошечным печеньем, карамелью всех видов и форм и россыпью небольших шоколадок. После недолгих колебаний она добавила к покупке огромный леденец в форме попугая, обсыпанный крошками разноцветного сахара.

Попугай сидел на палочке.

В последнее время – там, дома, она пристрастилась к такой карамели, но Яари наложил на это ее увлечение решительное вето, из-за его, как он сказал, «абсолютной антисанитарии», которая ей, Даниэле (по его мнению) ничего, кроме вреда, принести не могла.

Наверное, он (как всегда) был прав, но в данную минуту она была счастлива.

Нагруженная сластями и не ощущая за собой никакой вины, она вернулась к своему столику и настояла на том, чтобы не только малыш, который был одного возраста с ее внуком, но и его родители отведали все, что она купила, а сама раскрыла на заложенной посадочным талоном странице роман и с нескрываемым чувством ненаказуемого грехопадения принялась облизывать замечательную и безусловно вредную для нее леденцовую птицу.

11

Тянулись часы, дождь продолжал падать, ветер крепчал. Позвонил Франциско и на своем аккуратном английском обратился к Яари за советом. Невзирая на бурю, отец настаивал на утренней прогулке.

Время от времени Яари и прежде был призываем в качестве судьи в спорах между Франциско и отцом, в большинстве случаев он становился на сторону отца, даже когда и ему самому желания старого джентльмена казались чересчур эксцентричными. У него не было оснований полагать, что болезнь, некогда поразившая старшего Яари и выражавшаяся в дрожании рук и ног, и замедлившая его походку, каким – либо образом затронула рассудок отца. И пусть приходилось признать, что под натиском болезни старый джентльмен изъяснялся чуть менее внятно, время от времени впадая в депрессию, Яари, всегда преклонявшийся перед отцом, чувствовал, что в сердцевине своего существа тот остается по-прежнему тверд, и, несмотря на круглосуточное пребывание в стенах дома, он нисколько не утратил чувства реальности.

– Все в порядке, – Яари-младший заверил Франциско. – Одень его потеплее, укутай в черное пончо и проверь, захватил ли он шарф и надел ли шляпу.

– Но… мистер Яари… дело в том, что шляпа куда-то делась…

– Тогда найди ему другую. И без нее никуда не выходи. Не то получится, как в прошлый раз. Он в результате простудится. Приладь сидение, которое я купил специально для его коляски, и не вози его по улицам. Найди хорошую площадку с навесом, где в случае чего вы могли бы укрыться от дождя. А если он немножко промокнет – не беда. Запах дождя ему всегда нравился. Он даже говорил, что именно так пахнет счастье.

– А ветер?

– Ветер он любит тоже.

– Я все понял. Не хотите ли сказать что-нибудь вашему папе?

– Не сейчас. Но ты скажи ему, что вечером я зайду, чтобы зажечь с ним свечу.

– Ханукальную свечу, да?

– Браво, Франциско. Приготовь ее. Пусть будет под рукой.

Донельзя озабоченный мыслями о жене, в далеком Найроби ожидавшей посадки на стыковочный рейс, Яари отменил одну из назначенных встреч и вышел наружу, чтобы встретить сына. Но когда он увидел, что дождь и не собирается утихнуть, более того, явно набирает силу, он решил сделать крюк и добраться до спортивной площадки неподалеку от родительского дома и посмотреть, как проходит утренняя прогулка упрямого родителя.

Сквозь лобовое стекло, очищаемое дворниками, он разглядел тонкую фигуру Франциско, закутанного с ног до головы – он медленно катил инвалидную коляску старшего Яари по направлению к спортплощадке. Преданный и добросовестный филиппинец, как было оговорено, не забыл про теплый шарф, равно как и про черное пончо, но на голове хозяина была не шляпа, а красный берет, сохранившийся со времени армейской службы Яари. Он подождал, пока кресло на колесах завершит разворот, и двинулся ему навстречу. Оттого, что старый его берет был старику велик и наползал на глаза, Яари не мог не восхититься неукротимым упрямцем и порадовался мысли, что старик доказывает и себе, и всем остальным, что всегда был и будет сильнее любого ветра и дождя.

12

Ни автор романа, ни главная героиня, созданная ею, не приложили достаточно усилий, чтобы пробудить симпатию Даниэлы. Она читала добросовестно, внимательно, не пропуская ни строчки, но так до сих пор и не получила ни малейшего представления о внутренней жизни персонажа, даже когда на двадцатой странице героиня нанесла грозный визит в дом своих родителей, намереваясь воскресить жалость к себе – и в себе – воспоминаниями о перенесенных в детстве горестях. Даниэла нашла это отвратительным, неестественным и притворным. Похоже, писательница не понимала и не представляла даже, что именно внутри семьи могут на равных существовать и злоба и любовь, которые начисто отсутствуют среди враждующих чужаков. Она положила ноги на чемодан, стоявший на полу с тех пор, как официант стащил у нее один из найденных ею стульев и отдал его кому-то из хлынувшей в кафетерий полноводной реки туристов. Она это стерпела. Но когда он вскоре вернулся, намереваясь поступить так же со вторым стулом, на котором лежала ее сумка, полагая, скорее всего, что эта белая старуха, за все время заказавшая только порцию кофе и сэндвич, считает это достаточным основанием для более обширных претензий, она не выдержала и, вернув ноги в туфли, покатила чемодан прямо к выходу на посадку, который находился в конце коридора.

Дверь к посадочному рукаву была закрыта, ни единого путешественника не было видно в маленькой безлюдной комнатке для ожидающих. До вылета еще три часа ожидания – перспектива, не внушающая оптимизма. Впервые с той минуты, как она решила совершить столь дальний перелет к своему зятю в Африку, она разозлилась на мужа за то, что он не настоял на совместном полете. Да, она знала, что его присутствие не вполне вписывалось в план тех мемориальных ритуалов, которыми она хотела бы почтить память покойной сестры. Но сейчас, в пустом пространстве перед запертой дверью, он был нужен, он был необходим ей. Как нужен он был все предыдущие годы… Она зависела от его присутствия и незаметно для себя привыкла, что он здесь, рядом, исполняет роль успокоительной таблетки. Что случилось с ним, почему он отпустил ее, при этом запретив покидать аэропорт?

Да, конечно, пройдет несколько часов и ее с радостью встретит зять, называвший ее всегда «маленькой сестричкой», однако в последнем телефонном разговоре голос его, как ей показалось, звучал как-то неуверенно – похоже, он не до конца понял цель ее визита и связанные с ним обязанности, которые она, Даниэла, возлагала на него. Более того, у нее вдруг зародилось подозрение, что он чего-то боится. Что же до нее самой, она находила резоны, объясняющие возвращение зятя на континент, где сфера его дипломатической деятельности теперь сводилась к нулю, весьма туманными. Было ли это на самом деле желанием подстраховать себя финансово в виду приближающейся (или уже наступившей) старости? И чем на самом деле он собирался там заниматься? Ему ведь было уже далеко за семьдесят, и она знала, что ее сестра, любившая его и доверявшая ему, была бы счастлива узнать, что кто-то из семьи возьмет на себя труд позаботиться о нем. И присмотрит…

Не только из-за голода и усталости, но, скорее всего, от скуки она машинально съела целую плитку шоколада, и во рту осталось противное послевкусие. Не следовало ей в самолете отдавать свой завтрак молодому человеку, как будто он был ее мужем. Предстоявший второй перелет был недолгим, а потому компания не предлагала пассажирам настоящую еду, так что не лучше ли сейчас подкрепиться горячим? Несколько минут – и она сделает это в кафетерии. Без проблем. А затем сможет растянуться на одной из скамей, окружавших закрытое до сих пор место отправления. Лицом к дверям. Конечно, все это не подобало делать взрослой женщине из обеспеченного круга – лежать, подобно бродяжке, на деревянной скамье аэропорта, но она была здесь одна, и если кого-нибудь заденет, что она расположилась вот так, она, конечно, сразу почувствует это и просто сядет.

Скамейка тверда, а у нее с собой нет ничего, что можно было бы подстелить. Что ж… тогда она вернется пока к чтению. Автор явно оказалась не в силах заинтересовать читателя внутренними страданиями героини, а потому (что предсказуемо) прибегала к описанию внешних неприятностей, начинала запутывать и усложнять сюжет. Внезапно возник некий секретный агент, надменный и крутой любовник, – прием, который должен был бы поддержать падающий читательский интерес, но, похоже, эта задача была новому персонажу не по плечу. Веки Даниэлы с каждой секундой наливались тяжестью, и она быстро заложила посадочным талоном последнюю недочитанную страницу, засунула книгу в сумку, из последних сил, не захлопнув, швырнула ее на пол, и неизвестно, что произошло раньше – содержимое ли сумки вывалилось наружу, или глаза Даниэлы сомкнулись в одолевшем ее сне.

Усталость, наконец, одолела одинокую женщину, вытянувшуюся вдоль скамьи рядом с местом посадки. Несмотря на некомфортабельные условия, сон ее был глубок и спокоен, и пассажиры, прибывавшие с каждым часом, не требовали, чтобы она прервала свой сон. Время от времени она слышала приглушенные голоса, говорившие на европейских языках, в привычное течение которых врывались странные африканские наречия, но это не заставляло ее открыть глаза, чтобы посмотреть, какого цвета – белого, черного или коричневого люди, окружавшие ее со всех сторон. Все они желали ей добра. Мягкая улыбка скользила по ее лицу. Муж, где-то далеко скучавший по ней, превратился в ее сновидении во множество мужей, абсолютно таких же, но чужих… и все равно очень, очень милых.

13

Издалека Яари увидел сына, который ожидал его у закрытых ворот стройплощадки. На нем был короткий, цвета хаки, бушлат, точно такой же, какой когда-то носил он сам, но только не полученный с воинского склада, а сшитый на заказ, на фабрике… Догадываясь, что сын не захватил с собой каску, он достал пару своих из багажника автомобиля; желтую протянул сыну, оставив себе старую, с камуфляжной раскраской. Свою он тут же надел. Отомкнув замки и открыв ворота, они быстро отправились на головной участок, где достраивающаяся часть здания еще не была окончательно завершена. Старший прораб, в обязанности которого входило сохранение в секрете окончания всех работ, радушно пожал им руки и повел их к шаткому желтому подъемнику, больше всего напоминавшему клетку для кур – командовали им двое суровых китайцев; поднималось это сооружение осторожно, с тихим повизгиванием и скрипом, прямо к серым балкам на самом верху, пока пассажиры сквозь проволочное ограждение всматривались, как мартышки, в завесу из дождя, затянувшего все до самого горизонта.

– Ты здесь не замерз? – спросил Морана подрядчик.

– Если не замерз мой отец, – улыбаясь ответил Моран, – неужели я…

Яари возразил: «Э, парень! Я – это я. А ты – это ты».

В этот момент кабина лифта без предупреждения остановилась, задрожав. Выйдя, они выбрались на бугристую площадку, усыпанную строительным мусором, и заглянули в темную бездну лифтовой шахты, в которой тот же строительный мусор перемежался змеившимися металлическими тросами и кабелями. Яари встал на колени и стал обследовать шахту, расспрашивая инспектора о трещинах и дырах.

– Я уже получил свою долю неприятностей от дрянной работы шахтостроителей, возводя небоскребы в западной части города, и если что, то я несу ответственность только за сами лифты, но не за шахты. Подобные вам владельцы недвижимости, как вы легко можете себе представить, всегда поддержат меня, если разговор пойдет о борьбе с вездесущим ветром.

Моран достал металлическую мерную ленту и вытянул ее по верху шахты. «Осторожно здесь, – крикнул ему отец, – держись подальше от края». Вспышка сладостного воспоминания вернула его вспять, на тридцать лет назад, к ночи, полной страсти, результатом которой и стал его сын. И что это была за реплика об «истинной страсти», что она имела в виду там, в аэропорту, когда они расставались. Была ли то несбывшаяся мечта женщины, уже, увы, немолодой, и скрытый вызов мужчине, который сражался за возможность предаться любви в дни, предшествующие ее отлету?

Моран еще немного удлинил ленту. Ему хотелось убедиться, что истинный размер шахты не соответствует тому, что было запланировано при проектировании, что, в свою очередь, было вызвано идеей поставить дополнительно еще один, пятый лифт, так сказать, персональный, для самых избранных посетителей пентхаузов – «люкс», при пользовании которым клиент или посетитель сохранял бы полную анонимность.

Яари поинтересовался у прораба, что он думает о подобном варианте. «Ведь если мы и сумеем установить этот пятый лифт, уложившись при этом в сметную стоимость четырех, что это будет за лифт? Маленький и тесный, в него поместится один человек – вот и все? Верно?»

– Верно, – согласился прораб. – Один. И, предпочтительно, не слишком толстый. Но ведь для заказчика размер этого «особого» лифта не так уж и важен. Главное – чтобы он был. И чтобы работал.

Просвет в облаках позволил солнечному лучу оказать помощь Морану, который, похоже, не был доволен результатами своих исследований. «Вы уже на четыре сантиметра урезали проектную ширину, – сказал он прорабу. – И если вы продолжите возводить эту шахту под таким углом, в конце концов она окажется на пятнадцать сантиметров короче. И куда в таком случае вы собираетесь втиснуть пятый подъемник?

Он громко щелкнул металлом измерительной ленты и убрал ее обратно в чехол, сунув все вместе в карман, после чего стряхнул строительную пыль с ладоней. Потеря нескольких сантиметров нисколько не огорчила Яари. «Мы все уладим», – заверил он сына и крикнул китайцу, загипнотизированно уставившемуся на море, чтобы тот открыл желтую кабину лифта и опустил их на землю. И в то время, как он окидывал взором неутомимо растущий город, Яари думал не о нем, а об одной путешественнице, находившейся очень далеко от него, несомненно уставшей, может быть, изможденной от бесконечно долгого ожидания в невзрачном помещении для транзитных пассажиров, на которое он сам ее обрек. Но его не оставляла надежда, что взгляд ее сияющих глаз, ее улыбка, словом, вся она, неизбежно привлекут чье-нибудь сочувственное внимание, которое поддержит и поможет ей.