Текст книги "Дружественный огонь"

Как бы то ни было, через много лет после смерти матери, когда юношеские поклонники давно нашли счастье с другими женщинами, она все еще сохраняла уверенность, что послеполуденное пламя, которое Амоц никогда не хотел потерять впустую, даже если оно измерялось короткими минутами в полумраке зашторенной спальни, где в супружеской постели ожидала его не остывающая страсть полумертвой от усталости школьной учительницы, в течение долгого дня воевавшей со своим классом.

11

Воодушевленный тем фактом, что его ночной набросок был не только не высмеян, но и принят со всей серьезностью, Яари, не воспользовавшись собственным лифтом, по ступенькам поспешил вниз, к выходу. Небо очистилось, и зимнее солнце дружелюбно одаряло людей посильным теплом. Улицы были тихи, так что сейчас Культурный центр, похоже, дожевывал детишек вместе с их родителями. Но могло ли быть так, что ханукальное шоу полакомилось также главным инженером и финансовым директором? Как бы то ни было, офис был закрыт. Запах табака, – вот и все, что осталось.

Он позвонил Морану, но его сверхнавороченный мобильник (кстати, оплаченный фирмой) соглашался только принимать сообщения. Не питая лишних иллюзий, Амоц позвонил на мобильник Эфрати, который – мобильник – был также внесен в список и оплачен из бюджета фирмы, так, не спросясь ни у кого, решил старый заслуженный бухгалтер, отвечавший за расходы. Аппарат работал – такое заключение можно было сделать, если признать естественным, что на другом конце линии декламировал что-то, очевидно важное, простуженный попугай. Все на свете, похоже, думали о том, как половчее увильнуть от своих обязанностей. Он, Яари, что – единственный в этот день труженик? Приклеенный скотчем к экрану компьютера лист бумаги вещал ему почерком главного инженера: «Пожилая дама из Иерусалима, д-р Дебора Беннет, хотела поговорить с твоим отцом относительно неисправности частного лифта у нее дома. Я намеренно не осведомился о ее номере, так что она (надеюсь) не станет рассчитывать на наш звонок ей. Но она, скорее всего, снова позвонит сюда. Следует ли мне дать ей номер домашнего телефона твоего родителя?»

«Нет, – нацарапал Яари черным маркером, – не давай ей ничьего телефона. Жильцы Башни Пинскера уже достали меня. Помни, что мы – проектная фирма, а не отдел обслуживания…» И он оставил эту запись на экране компьютера, закрыл офис и отправился домой. Если он не удостоился того, чтобы получить пригласительные билеты для детей, то уж несколько часов сна в двуспальной супружеской, увы, пустой, постели он, безусловно, заслужил.

Итак, мечтая лишь о том, чтобы выспаться, он повел машину по загруженным толпами улицам, удивляясь огромному количеству ребят из ультраортодоксальных школ, которые в этот день были освобождены от необходимости изучения Торы и нуждались в собственном шоу: например, беготне и криках, чем они и занимались с упоением, заполняя отлогие берега реки Яркон, несмотря на холодную погоду одетые совсем легко, и кисти цицит[13]13
  Цици́т – в иудаизме сплетенные пучки нитей, которые носят мужчины с тринадцати лет, на углах четырехугольной одежды.


[Закрыть] свободно хлопали по ветру даже от легкого бриза.

Прежде, чем войти в здание, он смел все листья, принесенные ветром к порогу и завалившие главный вход. Отсутствие привычного идеального порядка квартиры сейчас поразило его, напоминая об отъезде жены, всегда пунктуально аккуратной. Он вернул на место красную свечу, выпавшую из подсвечника, включил верхний свет, подогрел ужин и наскоро проглотил его, после чего разделся и отправился в постель. Было ли это одинокое засыпание без надежды предаться любви достаточным поводом полностью отъединиться от мира?

Он без колебаний отключил телефон. Завтра после полудня Ирмиягу повезет Даниэлу в Дар-эс-Салам, откуда, как он обещал, всего легче дозвониться до Иерусалима. Филиппинцы заботливо следят за здоровьем его отца, армия заполучила Морана, чья теща обещала взять на себя все хлопоты, связанные с детьми, а прекрасный внешний вид Эфрати извиняет все ее промахи. Нофар в любом случае находится вне его контроля, даже если она каким-либо чудом заглянет к нему этим вечером.

Он снял очки, включил обогреватель, забрался в постель и натянул шерстяное одеяло.

Истинное удовольствие – лежать вот так, в непривычной тишине, нарушаемой лишь шуршанием газет рядом с ним. Да, все происходило без любовных объятий, которые он обещал ей, но отсутствие этих объятий может быть мудрым решением. Не исключено, что именно таким и было его отступление… И он подумал, что должен был предупредить Ирмиягу быть экстрабдительным перед лицом ее рассеянности, несобранности и безрассудства, которые с годами проявлялись во все более в непредсказуемой форме.

Он знал, что его зять предпочел бы, чтобы она прилетела в сопровождении мужа. Но решись он на это путешествие, лишь усложнил бы визит необходимостью соблюдать вежливое молчание, в котором можно было разглядеть некую иронию. И дело даже не в том, что повторный визит в Танзанию наносил урон его состоянию, хотя и на самом деле обходился недешево. Но прошло всего тишь три года, как они были там. Он помнил посещение огромного кратера с Шули и Ирми – кратера, переполненного бесчисленными множеством хищных животных и редкими, даже уникальными образцами растительного мира. Что спорить – время от времени он испытывал душевную боль, нечто вроде тоски по умиротворяющему воздействию саванны, ее цветовому коловращению рассветов и закатов… Но к чему бы это привело бы, позволь он отдаться ностальгии, как отразилось бы на его бизнесе, предпочти он руководствоваться чувствами и оставить руководство делами на целую неделю для того только, чтобы сидеть безмолвно между собственной женой и ее зятем. После того, как Ирми обрел свой «дружественный огонь», который он злополучно пустил в обращение в самый тяжелый момент и намертво прилип к нему совершенно безрассудно, Яари понял, что должен заключить с ним добровольное соглашение, поговорив с глазу на глаз и начистоту. Мудрый Готлиб был прав – осиротевшие отцы устроены иначе, чем другие люди. Головы у них другие. Вот и все.

Он встал, чтобы задернуть шторы, но заметил, что его мобильник лежит на бюро, живой и здоровый. Некоторое время он размышлял, выключить его или оставить без звука, но в режиме вибрации. В конце концов, он склонился ко второму варианту, а потом решительно засунул аппарат под подушку.

12

Вскоре часы на африканской ферме уже показывали три после полудня. Из-за закрытой двери, запертой на задвижку, Ирмиягу крикнул, обращаясь к заснувшей женщине: «Все! Мы уходим! С чего ты решила, что мне не придется тебя будить?»

Даниэла пробормотала извинения и не понимала, в чем ее вина. Путешествуя за границей, она всегда оставляла на своих часах израильское время, сохраняя его синхронность с оставшимися дома детьми и внуками. Обязанность разбираться с местным временем всегда лежала на муже.

«Но Амоца здесь нет», – заметил зять Даниэлы с легким раздражением и поторопил ее, если только она не решила остаться и дочитывать свой роман.

Несмотря на то, что перед ним была женщина, твердо придерживавшаяся принципа делать все «в своем собственном темпе», угроза быть оставленной одной с престарелым сторожем – африканцем заставила ее шевелиться чуть побыстрее. Кроме того, рядом с ней не было никого, кто бы заботился об уместности (или неуместности) ее наряда. Так что она проворна нырнула вновь в то же африканское одеяние, причем не только потому, что было оно удобно скроено и ладно сшито, а говоря честно, очень комфортно, но и потому, что к этому моменту уже убедилась, что только здесь, в Африке, она могла позволить себе носить нечто, столь вызывающе красочное.

Перед фасадом бывшей фермы, тем временем, выстроился ряд движущихся средств, готовых к путешествию. Ряд холодильников с готовой пищей стояли, тесно прижимаясь боками друг к другу, далее шли бидоны с молоком и с водой и небольшие, но емкие мешки с мукой и картошкой, и отдельно, для индивидуальной варки – белые бобы, а также наглухо закрытые котлы с супом; впритык к ним располагались дочиста отмытые тарелки и обеденная посуда. Черная коза, чье превращение в жаркое было до поры до времени отложено, разглядывала эту сцену с заметным интересом. Повара, снявшие теперь белую униформу, облачились в грубые серые рубашки и занимались тем, что смазывали маслом охотничьи ружья, приводя их в порядок перед походом. Толпились, шутили, смеялись и совали носы куда надо и не надо, не забывая при этом тщательно осматривать автомобильные покрышки грузовых пикапов.

Тем временем в кухне уже не оставалось никого, кроме Сиджиин Куанг, курившей зеленоватую сигару. Она принесла для гостьи чашку и блюдце, поставив их на длинный стол.

– Сейчас мы согреем что-нибудь для тебя, – сказал Ирми, обращаясь к Даниэлле. – Но при одном условии – если ты умеешь есть быстро.

Но даже будучи очень голодной, Даниэла не собиралась опускаться до того, чтобы сидеть одной среди наблюдающих за ней чужих людей. Особенно в месте, совершенно ей незнакомом. Нет, сказала она, нет. Она вполне может потерпеть еще немного и поесть вместе со всеми на раскопках. А потому они могут выступить в любую минуту. Но медсестра из Судана имела на этот счет свое мнение. И выразила его так – с быстротой, говорившей о немалом опыте, она соорудила для гостьи два увесистых сэндвича, которых должно было хватить если не до конца пути, то очень надолго. Но это еще не было концом ее забот: едва в воздухе разнеслись раскаты автомобильных моторов, она исчезла в глубине здания и вынырнула оттуда с водонепроницаемым дождевиком в руках.

– Ваша одежда куда так хороша, – сказала она Даниэле, – но ближе к ночи вам понадобится что-нибудь потеплее, – и с этими словами заняла место за рулем «лендровера».

У Ирми ноги были необыкновенной длины, и потому он принес извинения невестке, сосланной из-за этого на заднее сидение, где она условно говоря, не без комфорта расположилась между наиболее ценными и ценимыми антропологами предметами – бутылками виски, коньяка, блоками сигарет и упаковками шоколада. Нашлось место и для медикаментов… Словом, учтены были интересы всех. Даниэла расстелила принесенный Сиджиин плащ у себя на коленях и, с любопытством поглядывая вокруг, незаметно принялась за сэндвич. «Лендровер» продвигался между двумя гружеными пикапами – на том, что был чуть впереди, располагались аборигены с охотничьими ружьями.

– К чему нам ружья? – не без удивления поинтересовалась гостья.

И ей рассказали, что время от времени хищные животные и птицы, привлеченные запахом пищи, перевозимой людьми, не прочь полакомиться тем или другим, безбоязненно выходя на ночную охоту. И тут ружья оказываются особенно к месту…

Вскоре караван миновал маленькое селение, которое Даниэла посетила этим утром; по-прежнему, возле сарая, где томился циклопообразный слон, толпилась ватага мальчишек разного возраста. Дальше дорога, спускаясь, плавно переходила в необъятные просторы безмолвной саванны, где воздух и высохшая трава, пестрая и высушенная, сияла золотом полуденного зноя. Машины двигались медленно, соблюдая неизменную дистанцию, чтобы не затеряться в облаках пыли, поднимаемых колесами. То и дело им приходилось останавливаться, пропуская стада еле передвигающих ноги гну или столь же неторопливых зебр, которые высокомерно игнорировали тех, кто не менее, чем они, нуждался в свободной дороге.

В душе гостьи такое поведение находило понимание, уважение и отклик. Ирмиягу уже обращал ее внимание на огромный – нет, необъятных размеров баобаб со стволом, превосходившим комнату Ирми на бывшей ферме, ветви его, вздымавшиеся к небу, казались чудовищного вида корнями, из этого неба бравшими начало, как если бы дерево росло вверх ногами. На одной такой ветке притаился поджидавший добычу золотистый в пятнах леопард.

– На таком необъятном пространстве мертвые – все равно животные или люди – никогда не удостаивались погребения, – сказала медсестра из Судана. – Умерев, они так и оставались на поверхности дикой природы, служа пропитанием животным и птицам, возвращаясь, таким образом, в естественную среду, которая их породила. Они не воскресали телесно, но удобряли почву для пользы и славы будущих поколений, а сильный ветер был в этом вечном круговороте их покорным слугой.

На горизонте вставали два холма – там они и должны были остановиться. И, как только это произошло, колонна перестроилась, и машины не следовали уже одна за другой след в след, а пошли рядом, борт о борт, с братской свободой, словно на перегонки, так, что они уже видели конечную цель и неслись, не разбирая дороги, и, похоже, не нуждались ни в ней, ни в каких-либо правилах движения. Они мчались изо всех сил под нахмурившимися небесами, чья цветовая палитра менялась с наступлением вечера, а головокружительный водоворот птиц, описывающих круги в поисках добычи, сменялся вдруг стремительным пике на перевозящие продукты пикапы, которые встречали эти атаки дробными и безрезультатными выстрелами. Африканцы весело махали – кто чем – из своих машин в сторону «лендровера» с израильской гостьей, которая минувшим утром отправилась из родного дома, оставив там мужа, сына и внуков, чтобы оказаться здесь, преодолев немыслимую по протяженности дорогу. Да, наверное, она не раз за это время задумывалась, какова цена за то, чтобы зажечь ханукальную свечу в месте, где люди ищут следы первобытных обезьян, которые никогда не могли бы даже вообразить, что из их лона появятся бесчисленные племена. В том числе евреи.

Даниэла краем глаза отметила, как переглянулись ее зять и суданская медсестра. Ничего особенного – взгляд и несколько слов, перекрываемых рычанием мотора. Она расправила на коленях дождевик, который одолжила ей Синджиин Куанг, потерла его пальцами, затем подняла к лицу и вдохнула его запах. У нее перехватило дыхание. Подобно тому, как подстреленный ястреб, падая с неба, не выпускает свою добычу до самой последней минуты, крича от радости, она одним быстрым движением обхватила широченную спину Ирми и поднесла к его лицу дождевик. И еще до того, как она смогла раскрыть рот для вопроса, он ответил:

– Да, верно. Его носила Шули. Но разве я не сказал тебе, что в случае чего для тебя найдется что-нибудь теплое?

13

В Израиле тоже три часа. Подушка под головой покинутого мужа приглушила не одну вибрацию и не две, а целых пять – неизвестно только, кого за это следует благодарить – качество птичьих перьев или беспробудность сна. Но каждая вибрация, закончившись, оставила к моменту его пробуждения некое послание, и теперь Яари пытается разобраться в них.

Послание первое, к его изумлению, было он Нофар. «Oкей, папа, договорились: если мамы здесь нет, я приду около семи. Со мной придет мой друг, которого ты не знаешь, но он, как и я, может остаться ненадолго. Так что окей, мы зажжем свечи. Но это все. Пожалуйста, не задерживай этого моего приятеля, чтобы получше рассмотреть его, и не спрашивай ничего о его родителях. Он всего лишь друг. Сегодня здесь, завтра там. Что же до свечей, у меня условие. Никаких «Маоз тсур» или других песнопений, я их ненавижу. Произнеси самое краткое из благословений, если тебе этого хочется, и на том покончим. А если тебе до смерти захочется спеть – споешь сам для себя после нашего ухода. Никакой трагедии. Потому что если ты жаждешь дочерней любви – «слушайся и повинуйся». Прости».

Второе послание звучало как предсмертное завещание, таким слабым был голос. «Это из Иерусалима беспокоит вас доктор Дебора Беннет. Если номер, действительно, принадлежит Амоцу Яари, тогда, пожалуйста, не вешайте трубку посередине разговора и перезвоните мне по следующему номеру: нуль и два, шестьдесят семь, пятьдесят четыре, и два нуля, а в конце снова шесть. Вы меня слышите? Повторяю: нуль и два – Иерусалим, а потом шестьдесят семь, пятьдесят четыре, два нуля и шесть. Мне срочно нужен ваш отец. Если вы назовете ему мое имя, Дебора Беннет, он, без сомнения, вспомнит меня, потому что мы были закадычными друзьями. Я знаю, что он болен, но в моей квартире индивидуальный лифт, который ваш отец установил много лет тому назад, а сам он дал… дал мне лично пожизненную гарантию… как вы понимаете, пожизненную гарантию для лифта, а не для меня. Я знаю, что ваша фирма занимается проектированием лифтов, а не их ремонтом – но у меня особый случай. И все, что я у вас прошу, пожалуйста, Яари, если бы вы были так добры…».

Третье послание было от Эфрат. «Ну, дела обстоят так. Для начала Морана приговорили к недельному заключению, которое он будет отбывать на базе, при этом у него изъяли мобильник и извлекли батареи из запасного комплекта. Он сказал, что постарается найти тебя завтра утром, чтобы объяснить, что произошло. Еще он сказал, что ему предъявят обвинение за предшествующее отсутствие. В настоящее время я договорилась с матерью, что на один день, на Хануку, она заберет детей и позаботится о них. Для них ханукальные каникулы начинаются с завтрашнего дня. Но если бы ты был в состоянии хотя бы в самом начале помочь ей, это было бы просто здорово. Сама я до сих пор застряла на севере и не хотела бы прерывать эти занятия до окончания программы…».

Четвертым было послание от некоего обладателя квартиры в Башне Пинскера. «Тщетно, – вещал он, – тщетно я ожидаю ответа на свои законные требования. А потому я – и не только я – не вижу иной альтернативы, как честный и откровенный разговор до конца. Мы консультировались у специалистов из конструкторского бюро, и они настаивают на том, что те, кто проектировал и производил лифты, несут полную ответственность за все недоработки и неполадки, связанные с ними, в том числе и за проблемы с ветром. А посему и вы, и производитель обязаны установить источник проблемы прежде, чем все мы соберем совещание собственников жилья и решим, что надлежит с этим делать. Если же вы продолжите свою политику игнорирование нас, мы вынуждены будем перейти к легальным процедурам. Мы знаем, что судебные процессы подобного рода могут тянуться годами, но вы знаете и то, что суд всегда принимает решение о компенсации пострадавшим от недоработок – что мы и имеем в настоящее время».

Пятое послание было от Яэль, матери Эфрат. Легко возбудимой, доброжелательной, разведенной дамы, склонность которой к изысканным оборотам речи Амоц всегда находил несколько избыточной. «Ты, бесспорно, – говорила она, – знаешь уже от Эфрат, что твой сын проведет безвылазно целую неделю на своей базе из-за вызывающе высокомерного поведения, согласись, весьма легкомысленного. Но вот Эфрат, с другой стороны, твердо стоит на том, что не может ни на день расстаться с этими ужасными курсами. Имея двух столь проблематичных родителей, никакого другого выхода для бабушек и дедушек с обеих сторон нет, как только соединение общих наших усилий – если, конечно, нам не все равно, что наши внуки в противном случае окажутся полностью заброшенными, так что, пожалуйста, Амоц, немедленно отправляйся ко мне – в данный момент я нахожусь в кресле у дантиста, а он пытается вырвать у меня один из зубов. Но мобильник свой я держу прямо у сердца и в любую минуту готова информировать тебя о твоей роли во всем этом безобразии».

Не теряя ни минуты, он перезвонил теще своего сына, которая поручила ему, едва произнося слова анестезированными губами и ртом, набитым ватными шариками, забрать детей из подготовительной группы в четыре часа и дождаться ее в кафе «Роладин» наискосок от ее дома.

– В кафе?

– А что тут такого? Там все их знают. Закажи каждому из них по порции ванильного мороженого и попроси официанта не посыпать порцию Нади шоколадной крошкой, он убежден, что это мухи. Там очень славное место, и как только с моим зубом будет покончено, я пошлю все к черту и освобожу тебя. Не сердись… но что я могу я сделать? На самом деле, сегодня детьми должна была заниматься Даниэла, но она сказала мне, что отправляется в Африку навестить своего зятя, который осел там – и кто посмел бы осудить ее за подобный благородный жест?

14

Вечно изменчивое небо Африки обещало приближение низкого заката, и пурпурные холмы на горизонте на глазах превращались в фантастической формы спираль, напоминающую о предыстории вселенной. Земля под колесами машин становилась все грубее, теперь она была покрыта кочками, низкорослым и жестким кустарником, неподатливыми рытвинами, которые невозможно разглядеть заранее. У водителей уже не было возможности двигаться по собственному усмотрению, и они заново перестроили маленький караван, инстинктивно выбирая путь там, где, как им казалось, удобней. В отдалении мелькали стада зебр, то появляясь неведомо откуда, то столь же неведомо куда пропадая, чтобы тут же снова вернуться. Среди разбросанных по равнине деревьев то и дело выныривали мелкие животные – то ли лисы, то ли шакалы, издалека почуявшие запах супа и готовые до конца следовать за караваном. Один из аборигенов, напяливший колпак шеф-повара, взобрался на парусиновую крышу своего грузовика и открыл огонь над головами диких животных, но не по ним, а лишь для того, чтобы их отогнать.

Поскольку сумерки здесь наступали почти мгновенно, совсем стемнело, когда караван прибыл в расположение лагеря, где множество людей, занимавшихся раскопками, проводили долгие недели, не покидая голого склона вулканического каньона. В глубине каньона можно было заметить отблеск протекавшего по дну глубокой расщелины ручья. Неподалеку, чуть ближе к границе лагеря, на высоком шесте трепетали разноцветные флажки – такие же флажки, привязанные к толстому тросу по периметру лагеря, обозначали его границу. Толпа землекопов, мужчин и женщин, сразу же принялась разгружать прибывшие запасы, в том числе и живую козу, сопровождая работу радостными возгласами. Сиджиин Куанг, подхватив ящик с медикаментами, поспешила к одной из самых больших палаток, в то время как белый администратор стоял среди бутылок с ликером, сигаретных блоков и упаковок шоколада, ожидая появления ученых.

Сейчас они объединились в одно огромное сообщество – молодежь и люди среднего возраста, большинство – обнаженные до пояса, все – африканцы, отличающиеся друг от друга внешностью и оттенком кожи, но одинаково покрытые пылью и одинаково сгоравшие от желания увидеть белую, не старую еще женщину, закутанную в многокрасочный африканский наряд, прикрытый подержанным дождевиком. «Кто это?» – спрашивали они друг у друга по-английски, и оставалось только удивляться, какое количество акцентов имеет этот всемирно распространенный язык.

А Ирмиягу знакомил всех с сестрой своей покойной жены, оставившей на время мужа и семью, а также родную страну, чтобы хоть на несколько дней попробовать соединиться с духом ее любимой Шули.

Чернокожие землекопы сердечно приветствовали ее, пораженные смелостью этой пожилой женщины, проделавшей долгий путь к их раскопкам, которые должны были привести, наконец, к решению фундаментального вопроса о местонахождении прародины доисторического человека, отделившегося от предков шимпанзе миллионы лет тому назад. Сама Даниэла, охваченная возбуждением, с самоуверенной настойчивостью учителя с большим стажем хотела знать все – имена этих полуодетых людей, стоявших перед нею, названия стран, в которых они родились и из которых прибыли, их профессиональный опыт – словом, она хотела знать все и про всех. Ирмиягу не преувеличивал, описывая гостье многообразие национальностей столпившейся вокруг массы людей, собравшейся в лагере, – они являлись представителями всего огромного африканского континента. Вот, – говорил он Даниэле, – археолог из Уганды, с ним рядом ботаник из Чада, поодаль – двое рослых геологов из Южной Африки, а та женщина – известный антрополог из Танзании… более черной кожи ты не увидишь даже в угольной шахте, и именно она возглавляет сейчас миссию. За ними стоят физик из Ганы и американский зоолог из Канзаса – точнее, из Канзас-Сити, он не потерял интереса к своим предкам и прибыл из Нового Света, чтобы помочь науке удостоверить тот факт, что начало человеческой цивилизации находится здесь.

И, по мере того, как они произносили свои музыкально звучащие имена, знакомились с изящной белокожей гостьей, проявившей неподдельный интерес к их профессиям, знаниям и званиям, пожимали ей руки с осторожной энергичностью, успевая в то же время отметить и оценить великолепие ее английского, она сама старалась спрятать в дальний угол мысль, не дававшую ей покоя: ведь именно сегодня, в «ее» день, она не смогла выполнить обещание, данное невестке, – забрать внуков на прогулку, как обычно.

15

Состояние легкой растерянности, в котором в Восточной Африке пребывала эта слабая женщина, было вполне сопоставимо с паникой, овладевшей в Тель-Авиве Амоцем, прибывшим, чтобы забрать из подготовительного класса внука, и обнаружившего, к полному своему изумлению, что это – не скромная комната, как в детском садике, а целая сеть помещений, образующая, в конце концов, единое заведение, что-то вроде огромного и обособленного школьного двора, где суматошная банда сорванцов, находящаяся в непрерывном движении, оставляла взрослым шанс самостоятельно искать свое сокровище.

Едва согласившись забрать внуков, он почувствовал груз ответственности за это решение, который постепенно возрастал. Обычно в этот день – «ее день» – детей забирала Даниэла. «С чего бы она начала, – подумал он и тут же поправился, – с чего она начинает?! Конечно с машины».

И он начал с машины. Для простоты он попытался переместить детские автокресла из маленького автомобиля Даниэлы в свой. Но, провозившись с ремнями и застежками и потеряв уйму такого ценного времени, он махнул рукой на свой автомобиль и принялся за ее машину, которая мало того, что уступала его «вольво» размером, но и оказалась полностью без бензина. Время от времени он сопровождал свою жену в поездках по узким, переполненным улицам Тель-Авива, после чего подолгу ожидал ее в местах, вовсе для парковки не приспособленных, коллекционируя совсем не бесплатные талоны дорожной полиции на лобовом стекле, продублированные квитанциями в почтовом ящике. Удовольствие было не из дешевых.

Но сейчас он думал не об этом. В Тель-Авиве с такси почти не бывает проблем.

Нужные ему ворота были закрыты. Он всегда удивлялся тому, как вторые, внутренние, ворота ухитрялись в одно и то же время впускать и выпускать такое количество бурлящей мелюзги. Но то, что во дворе творилось сегодня, охватить трезвым разумом было невозможно. С нарастающей тревогой он вдруг понял, что не в состоянии разобраться, где находится группа его старшего внука, особенно с учетом того, что он несколько запоздал. Тот факт, что попытка совпала с праздником Хануки, никак не облегчал его задачу. Кроме всего прочего (и причины этого не имели значения), некоторые помещения были уже пусты. А поскольку никто не знал его, как чьего-то дедушку, он лишен был возможности просто просочиться в пространство двора с ребятней, и вынужден был стремительно проследовать вкруговую вдоль заграждения – до тех пор, пока не наткнулся на приближающегося молодого человека в праздничном убранстве – с бумажной короной на голове, увенчанной ханукальной свечой, – задумчиво разглядывавшего чьего-то деда.

– Что случилось сегодня с вашей женой? – спросил юный брат милосердия с удивлением. – Обычно детей забирает она…

На мгновение Яари колебался, решая, следует ли воспользоваться этим моментом, чтобы объяснить причины ее отсутствия, но, в конце концов, счел более правильным изложить сокращенную версию. Но и этого оказалось достаточно, чтобы наставник подрастающего поколения изумился, определив свои чувства словом «невероятно».

– Невероятно, – воскликнул он. – Полететь в Африку! В Африку! Круто!

После чего последовал подробный рассказ о проделках младшего представителя династии Яари, заслуживший то вопросительных, то восклицательных знаков. Яари слушал, кивал головой и ухмылялся. В самом ближайшем будущем родителям этого сорвиголовы, похоже, придется решать множество нестандартных вопросов. Один из них был интересен уже сейчас – куда вместе со своим представителем, подевалась большая часть его группы? В этот вечер не у одной бабушки или дедушки до поздней ночи будет болеть голова.

Появившийся ниоткуда внук, по имени Нади, был сейчас как нельзя кстати.

– Что это ты учинил, Нади?

Пятилетний разбойник посмотрел на деда. Взгляд его был задумчив, а ответ прозвучал невнятно и тихо; излишне дружелюбным он не казался, и трудно было угадать, что у малыша на уме. Незаметно подтянулась и остальная часть «беглецов». Подошла и сестра Нади – Нета, ласковая и застенчивая девчушка, которая выступила вперед, прижимая к груди маленький глиняный подсвечник. Она прочла своему деду инструкцию по правильному применению ремней безопасности при перевозке малышей, имея в виду, разумеется, не себя, а младшего брата.

Кафе оказалось совсем рядом, наискосок от дома тещи его сына Морана. Детей красавицы Эфрат здесь знали хорошо, так же хорошо, как и их вкусы. Поэтому не нужно было никому объяснять, что они собираются заказать – две порции ванильного мороженого в цветастых креманках, причем одна порция – с шоколадной крошкой, а другая – без.

– Бабушка всегда снимает с Нади пальто, потому что он все пачкает, – наябедничала Нета, глядя на Яари.

Яари принял к сведению совет внучки и снял купленное в Италии пальтишко с плеч его владельца, который воспринял это довольно мрачно. В отличие от жены, Яари не в состоянии был определить, в какой из европейских стран и во время каких визитов покупались детям их вещи, но какие-то магазины в Риме он припоминал – в основном из-за чудовищных цен.

А пока что он попытался помочь внуку одержать победу над благоухающим ванилью сливочным шариком. Но Нади решительно дал понять деду, что ни в какой помощи не нуждается. Маленькой ложечкой он копал и ввинчивался в глубины белого шарика, и делал это до тех пор, пока металл не заскреб по дну бокала.

– Хочу еще, – твердым голосом объявил он. Но тут Яари запротестовал. – В летнюю пору ты и в самом деле мог бы получить вторую порцию мороженого. Но зимой вполне достаточно одной. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, – он обращался к обоим внукам, – мой папа вообще не подумал бы угостить меня зимой мороженым.

– А твой папа еще жив? – спросила Нета.

– Конечно. А ты разве не помнишь, как мы были у него в гостях на Рош хашана[14]14
  Рош ха-Шана (ивр., букв. «голова года») – еврейский Новый год, начинается в первый день месяца тишрей по еврейскому календарю (приходится на сентябрь или октябрь).


[Закрыть]?

Нета помнила. Прадедушка сидел в кресле с большими колесами и все время подрагивал, что заставляло ее каждый раз тоже вздрагивать. И Нади тоже помнил – на него неизгладимое впечатление произвели колеса.

Снаружи снова забарабанил дождь. То ли из-за погоды, то ли из-за Хануки в кафе набилась уйма народа, и совестливому Яари захотелось освободить для кого-нибудь попусту занимаемый ими столик. Но куда податься? Даниэла знала, как можно разговорить внуков – не в последнюю очередь потому, что сама была учительницей, но, главным образом потому, что знала каждого из учителей, знала их всех по имени, точно так же, как знала, с кем ее внуки играют, ссорятся и дружат. Но сам Яари ничего этого не знал, а потому его неуклюжие попытки заинтересовать внуков какими-то, казавшимся ему самому важными, вопросами неизменно натыкались на глухую стену безразличия. И если внучка еще как-то отделывалась от непривычного приставания вежливыми «да» и «нет», то маленький разбойник ни разу не соизволил на вопросы Яари хотя бы повернуть к нему голову. Минула уже добрая половина из сорока восьми часов после отъезда жены, и более всего он желал бы сейчас, чтобы она сидела рядом с ним, с полным пониманием того положения, в которое он попал, согласившись заняться внуками. Чего они хотят? Что они любят? Он предложил заказать им суфганиёт[15]15
  Суфгания́ (ивр., мн. ч. суфганиёт) – пончики, которые в Израиле принято есть на праздник Ханука.


[Закрыть] – любимые всеми израильтянами ханукальные пончики с фруктовым желе и обсыпкой из сахарной пудры. Но тут же выяснил, что их уже тошнит и от самих исключительно вкусных пончиков, и от начинки, да и от сахарной пудры тоже, а горячий шоколад они даже видеть не хотят… Надо ли быть провидцем, чтобы предсказать, чем все эти ухищрения отставшего от современности Яари закончатся? Они закончились тем, чем и начались – новыми порциями мороженого.