Электронная библиотека » Авраам Иехошуа » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Любовник"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 19:41


Автор книги: Авраам Иехошуа


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +

«Что это – цинизм или наивность?» – думал я. Но было что-то милое, прямодушное и располагающее в том, как он говорил. Тем временем мы въезжаем в пределы города, взбираемся на Кармель. Он пока не собирается выходить. На вершине горы солнце врывается в окно, ослепляет даже и меня, а он совсем сжимается, съежился на своем сиденье, точно в него стреляют.

– Ох уж это израильское солнце… совершенно нестерпимое… – говорит он, – как только вы его выдерживаете?

– Привыкли, – отвечаю я серьезно, – теперь и тебе придется…

– Ненадолго, – улыбается он с надеждой. Беседа о солнце…

Я быстро приближаюсь к центру Кармеля. Он все еще не собирается выходить.

– Куда тебе надо?

– В Хайфу… то есть в Нижний город.

– Тебе давно надо было выйти. Он не понял, где мы.

Я остановился на углу, он очень благодарил меня, надел свою каскетку, смотрит по сторонам, не может узнать место.

– Все изменилось тут, – говорит он с живым интересом…

Назавтра я попросил Хамида разобрать мотор и посмотреть, что можно с ним сделать. Ему пришлось поработать целых пять часов только для того, чтобы отвинтить заржавевшие винты, которые разваливались у него в руках.

– Неужели стоит вообще заниматься этой рухлядью? – удивлялся Эрлих, который с первой минуты преисполнился какой-то странной ненавистью к этой маленькой машине – может быть, она напомнила ему времена, когда он был совладельцем гаража. Вдобавок ко всему он не мог завести на нее даже карточку, так как я забыл спросить имя того человека и его адрес, а в машине не было никаких документов.

– Ну что ты волнуешься?.. – сказал я ему, хотя и знал, что он прав.

Стоило ли прилагать такие усилия, вытаскивать мотор, разбирать его, искать старые каталоги, чтобы восстановить изъеденные ржавчиной детали, измерять объем поршней, сверлить, обтачивать новые части, сваривать и все время выискивать способ приладить нестыкующиеся части. Только старая женщина могла привести мотор в такое состояние. Если бы она вместо того, чтобы шить на сиденья цветастые чехлы, хотя бы раз смазала его…

Короче, три дня без перерыва мы занимались этой машиной, просто создали ее заново, Хамид и я, потому что Хамид, несмотря на весь свой талант, не мог сам справиться с ней, у него не хватало для этого воображения. Иногда я замечал, как он стоит, оцепенев, в течение получаса с двумя маленькими винтиками в руках и пытается сообразить, к чему они относятся. Эрлих крутился вокруг нас, как злой сторожевой пес, записывает, сколько часов работы затрачено и какие части заменены, пророчествует, что хозяин машины вообще больше не появится. «Ремонт обойдется больше стоимости самой машины», – ворчит он. Но может быть, я втайне и хотел этого. Я хотел завладеть ею.

На третий день мы поставили мотор, и он заработал. Но тут обнаружилось, что тормоза совершенно расшатались, и Хамиду пришлось разобрать их. В полдень появился он. Я увидел его смешную каскетку, мелькающую между ревущими машинами и копошащимися рабочими. Я сделал вид, что не замечаю его. Он стоял возле своего «морриса» и даже не мог вообразить, сколько работы в него вложено. Эрлих поймал его, записал его имя и адрес, но, по своему обыкновению, даже не упомянул о сумме счета. Он велел ему вернуться, когда работа будет закончена. Надо еще испытать машину на ходу, доделать последние исправления.

Через несколько часов он вернулся. Я сам взял его в пробную поездку. Все время прислушиваюсь к работе мотора, который стучит тихо, но равномерно, пробую тормоза, скорости, объясняю ему, что означают разные шумы. Он молча сидит рядом со мной, умиляя необычной своей мягкостью, чем-то озабоченный, бледный, небритый, время от времени закрывает глаза, до него не доходит чудо возрождения этого древнего уникума. На мгновение мне подумалось, что он, наверно, уже в трауре.

– Что, бабушка твоя умерла?.. – тихо сказал я. Он быстро повернул ко мне голову.

– Нет, еще нет. Все в том же состоянии. До сих пор еще в коме…

– Если она оправится, ей будет приятно снова попутешествовать с тобой в этой машине…

Он поглядел на меня испуганно.

Мы вернулись в гараж, я отдал ему ключи, вышел из машины и остановился поговорить с одним из механиков. Эрлих, подстерегавший нас, подошел к нему со счетом и потребовал заплатить сейчас же и наличными. Клиент казался ему ненадежным, и он не доверил ему оплату счета по почте. Стоимость ремонта составляла четыре тысячи лир. Немного жестоко, но все-таки справедливо, если учесть количество затраченной работы. Эрлих решил провести по особо высокой ставке каждый час, затраченный лично мною.

Человек взял счет, взглянул на него, не понимая написанного. Эрлих стал объяснять ему, а он только покачивает головой. Наконец Эрлих отстал от него. Я стоял в стороне, разговаривал с одним из клиентов, но искоса следил за ним: вот он подходит к машине, топчется вокруг нее, поглядывает на счет, лицо его хмурится, он ищет меня, видит, что я разговариваю, и не решается подойти. Эрлих возвращается к нему, он отступает, что-то бормочет, приближается ко мне, я заканчиваю беседу, направляюсь в контору, он идет рядом со мной, колеблется, ничего не говорит, лицо его очень бледно, я замечаю проседь в его волосах, хотя ему, вероятно, не больше тридцати. На пороге конторы он начинает говорить – он не понимает, он очень извиняется, но у него нет денег заплатить сейчас, он уверен, что затрачено много труда, он не возражает, но такая сумма?.. А я стою и смотрю, молча слушаю с приветливым лицом, внутренне улыбаюсь, ведь я знал, что так оно и будет, что нет у него денег, что я втянул его в ремонт, который он не в состоянии оплатить. Я был спокоен, но Эрлих, который тотчас же подошел ко мне и слышал, что он говорит, ужасно разозлился.

– Так зачем же ты отдал ее в ремонт?

– Я думал, маленькая починка… винтик… Снова винтик…

Он очень бледен, смущен, но отвечает с достоинством воспитанного, интеллигентного человека.

– Так займи эти деньги, – отрезает Эрлих.

– У кого?

– У родственников, близких, у кого хочешь. Нет у тебя, что ли, родных?

Может быть, есть, но он ничего о них не знает… у него нет с ними связи.

– У друзей, – предлагаю я.

Нету. Больше десяти лет его здесь не было… Но он готов дать расписку и, как только раздобудет денег…

Я думаю: «Может быть, согласиться?» Но Эрлих все больше распаляется:

– Мы не сможем отдать тебе машину. Верни, пожалуйста, ключи.

Он почти вырывает ключи из его рук, заходит в контору и кладет их на стол.

Первая моя мысль: «"Моррис" останется у меня». Мы заходим вместе с ним в контору.

– Если в течение месяца не заплатишь, придется продать ее… – добавляет Эрлих победоносно.

– Мы не сможем, Эрлих, – объясняю я ему тихо, – машина не принадлежит ему.

– Не принадлежит ему? Как это? Человек снова начинает свой рассказ о бабушке, смерти которой он ждет…

Эрлиху все это дело явно не нравится, все эти разговоры об умирающей бабушке. Он стоит, выпрямившись, у своего стола в коротких штанах хаки, строго, по-армейски подстриженный, смотрит на него с отвращением.

– Что же с ней, в конце концов? – интересуюсь я, сохраняя спокойствие. Вдруг меня тоже стала касаться смерть его бабушки.

– Она без сознания… никаких изменений… Я ничего не понимаю… Врачи не могут сказать, сколько времени это протянется… – Он в совершенном отчаянии, бедняга.

– Но где ты, черт возьми, работаешь? – кричит Эрлих, который уже потерял всякое терпение. – Ты что, не работаешь?

– То есть? – Он стоит бледный как полотно, покачивается, руки его дрожат. Эрлих нагнал на него страху. И вдруг, у меня даже голова кругом пошла, он упал у наших ног на пол, глаза его закатились.

– Комедия… – цедит Эрлих сквозь зубы. Но я сразу бросился к нему, поднял на руки, тело легкое, теплое, посадил его на стул, освобождаю вокруг него место, расстегиваю рубашку. Он сразу же очнулся.

– Это от голода, – он прикрывает глаза, – я уже, наверно, два дня не ел… У меня не осталось денег… Да, я завяз, чего уж говорить…

Дафи

Мы еще, в сущности, не кончили ужинать – папа допивает свой кофе, а мама уже моет посуду, торопится вернуться в свою рабочую комнату; я стою у большого зеркала, держа в руке маленькое зеркальце, и пытаюсь разглядеть, как загорела моя спина и задняя часть бедер, осторожно дотрагиваюсь до опаленных мест, чувствую на пальцах вкус соли. Вот уже неделя, как начались каникулы. Летний лагерь отменили, и мы с Тали и Оснат каждое утро спускаемся к морю и валяемся там до самого вечера, хотим к началу учебного года превратиться в настоящих негров. Вдруг папа говорит маме:

– Мне надо позвонить Шварцу.

– Что случилось?

– Хочу спросить у него, не нужен ли ему учитель французского языка.

– Что это вдруг?

И он начинает рассказывать странную историю, которую я слушаю вполуха, о каком-то клиенте, потерявшем сознание у него в гараже, который не может оплатить счет за ремонт машины, который прибыл в страну без гроша в кармане, какой-то чудак, покинувший страну и живший долгие годы в Париже, приехавший, чтобы получить наследство, а наследства нет…

– И ты хочешь, чтобы его взяли учителем в нашу школу? – сразу же вмешиваюсь я. – Что, не хватает у нас дураков?

– Перестань, Дафи! Это мама…

Очень редко папа рассказывает о том, что происходит в гараже, иногда мы забываем, что у него там не только машины, но и люди.

Но и маме кажется странной его идея предложить Шварци, чтобы он взял к нам учителем этого «йореда».

– Ну не совсем учителем… Пусть при надобности подменяет… дает дополнительные уроки отстающим… Надо помочь ему… у него нет работы, он упал в обморок в гараже от голода.

– От голода? Есть еще кто-то голодный в этом государстве?..

– Представь себе, Дафи, да и что ты вообще знаешь о стране?

Это мама…

Она выходит с мокрыми руками, снимает передник.

– Сколько он тебе должен?

– Больше четырех тысяч…

– Четыре тысячи? – Мы обе поражены. – Что это за починка такая, которая обошлась в четыре тысячи?!

Папа улыбается, удивляясь нашему изумлению: бывает ремонт, который стоит еще дороже…

– Что же ты будешь делать?

– Что можно сделать?.. Машину Эрлих у него забрал, но это ничем не поможет, потому что машина вовсе не принадлежит ему… Ее нельзя даже продать…

– Так что же ты сделаешь?

– Придется отказаться от денег…

Так вот просто. Папа вроде благотворительного общества…

– От четырех тысяч лир? – Я прямо расстроилась. Сколько можно накупить всего на четыре тысячи лир…

– Это не твое дело, Дафи. Это мама…

Она стоит на пороге рабочей комнаты, не входит, и она тоже удивлена, как это папа готов отказаться от денег с такой легкостью.

– Может быть, найдешь ему работу в гараже?..

– Что он сможет там делать? Это не для него… Ладно, неважно… – И папа собирается уйти.

– Приведи его сюда, – сказала я.

– Сюда?

– Да, почему бы и нет? Пусть моет посуду и пол и таким образом потихоньку выплатит долг.

Папа рассмеялся.

– Это идея.

– Почему бы и нет? Пусть гладит, стирает, убирает комнаты, – я сейчас же увлеклась, как всегда, – выносит мусор.

– Довольно, Дафи… Это мама…

Но и она улыбается. Такой странный семейный совет: я стою у зеркала полуголая, мама с мокрыми руками – у двери в рабочую комнату, папа – на пороге кухни с чашкой кофе в руке.

– Человек вдруг застрял в таком положении, – пытается объяснить папа, – это очень печально, а он человек симпатичный, тонкий, культурный, даже немного учился в университете в Париже… Может, тебе нужен кто-нибудь, кто будет тебе переписывать, переводить… я не знаю, что еще?..

– С чего это вдруг?

– Просто подумал… неважно…

– А вот мне будет нужен такой секретарь… – снова загораюсь я, хочу рассмешить их, – кто-нибудь, кто будет переписывать, переводить, делать за меня уроки… я найду для него дело…

Мама смеется, наконец-то, и, может быть, из-за этого смеха идея не кажется ей уже такой странной; или действительно ей было жаль потерянных денег, потому что назавтра, когда я вечером вернулась с моря, растрепанная, обгоревшая и выпачканная в мазуте, я обнаружила, что кто-то сидит в гостиной напротив мамы и папы; может быть, первый раз в жизни им удалось удивить меня. Сначала я не сообразила, что это тот самый человек, подумала – просто гость, они тоже были немного смущены и растерянны, сидят в темной комнате, в сумерках, смотрят на худого бледного человека с большими светлыми глазами, выглядящего так, словно он перенес недавно тяжелую болезнь. Нет ничего удивительного, что упал в обморок, услышав цену. Он покраснел, приподнялся с места, когда я вошла, протянул руку. Сказал: «Габриэль Ардити» – и пожал мне руку. С чего это вдруг рукопожатия, что за манеры, с первого мгновения он не понравился мне, я даже не назвалась, сразу же убежала в свою комнату, разделась, слышу, как мама расспрашивает, где он учился, папа бормочет что-то, а он рассказывает о себе мягким голосом, говорит о Париже.

Я пошла под душ, оттерла пятна мазута, а когда вышла, его уже не было в гостиной, мама тоже исчезла, только папа продолжал сидеть, погруженный в свои мысли.

– Он еще здесь?

Папа кивает головой, указывает на дверь рабочей комнаты.

– Когда будем есть?

Он не отвечает.

Я возвращаюсь к себе в комнату, надеваю кофту, шорты, выхожу в гостиную, папа сидит на том же месте, не двигаясь, словно окаменел.

– Какие новости?

– Ты о чем?

– Он ушел?

– Еще нет…

– Что тут происходит?

– Ничего…

– Вы действительно хотите, чтобы он работал здесь?

– Может быть…

Я иду на кухню, все убрано и чисто, нет никаких признаков ужина. Я беру кусок хлеба, возвращаюсь к папе, перелистываю газету, лежащую возле него, подхожу к двери рабочей комнаты, прислушиваюсь, но папа замечает меня и, ничего не говоря, знаком приказывает отойти.

– Что они там делают? Сколько он собирается еще здесь пробыть?

– Какое тебе дело?

– До смерти хочу есть…

– Так поешь…

– Нет, я подожду…

Он кажется мне каким-то странным – сидит в темной комнате, без газеты, ничего не делая, спиной к морю.

– Зажечь тебе свет?..

– Не надо…

Я беру еще кусок хлеба, но это лишь усиливает чувство голода. На море мы почти ничего не едим, уже восемь вечера, от голода я совсем с ума схожу.

– Но что же все-таки происходит?

– Чего ты нервничаешь? Хочешь есть, так возьми и поешь, – вдруг взрывается он, – кто тебе мешает… можно подумать, мама должна кормить тебя…

– Ты же знаешь, я не люблю есть одна… пойдем, посиди со мной.

Он смотрит на меня недовольно, вздыхает, поднимается с места, сумрачный такой, заходит в кухню, садится рядом со мной, помогает нарезать хлеб, достает творог, маслины, салат и яйца, постепенно и сам начинает что-то жевать, достает вилкой прямо из миски. А дверь в рабочую комнату все еще закрыта, она совсем с ума сошла, всерьез приняла мою идею, эксплуатирует его как следует.

Вдруг дверь открывается, мама выходит к нам, в лице ее чувствуется напряжение, она очень возбуждена.

– Ну? – подпрыгиваю я.

– Все в порядке… – она улыбается, – он сможет помогать мне, по крайней мере с переводом… Уже переводит…

– Сейчас?

– У него ведь есть время… Почему бы нет?

– Иди поешь с нами, – предлагаю я.

– Неудобно оставлять его одного. Я приготовлю несколько бутербродов и кофе, продолжайте без меня.

Она быстро делает бутерброды, наливает кофе, кладет маслины на тарелочку, ставит все это на большой поднос и снова скрывается в рабочей комнате. Мы кончаем ужинать, папа требует, чтобы я вымыла посуду и убрала со стола, а сам идет и садится у телевизора.

Девять… десять… Они не выходят, время от времени слышатся их голоса. Папа идет в свою комнату, а я не нахожу себе места, не знаю почему, но это чужое внезапное вторжение выводит меня из равновесия, раздражает. Я медленно стягиваю одежду, надеваю пижаму, чувствую, как болит мое сожженное солнцем тело, сижу в гостиной и слежу за закрытой дверью. Без четверти одиннадцать он уходит из нашего дома. Я сейчас же врываюсь в рабочую комнату. Мама все еще сидит на стуле, в комнате, наполненной дымом сигарет, разрумянившаяся, бумаги и книги разбросаны вокруг нее в беспорядке, напоминающем мою комнату, легкий запах пота в воздухе, в ее руках ворох длинных страниц, исписанных каким-то витиеватым, странным почерком.

Адам

На Эрлиха это, конечно, не произвело никакого впечатления, он не смягчился, этот упрямый «еке», стоит возле меня прямой, огуречной формы голова откинута назад, враждебно смотрит на бледного человека, что-то бормочущего заплетающимся языком. Он считает, что весь этот обморок инсценирован, чтобы увильнуть от платежа.

– Ничего, Эрлих, – сказал я, – все в порядке… Можешь идти домой, увидимся завтра…

Эрлих растерялся, сильно покраснел, обиделся до глубины души, никогда не слышал он от меня такого неприкрытого приказа. Взяв свою старую сумку, он сунул ее под мышку и ушел, хлопнув дверью.

Тем временем гараж опустел. Всегда меня поражает эта внезапная тишина, которая наступает сразу же после ухода рабочих. Старик сторож входит в ворота, Эрлих набрасывается на него, собака начинает лаять на Эрлиха, Эрлих пинает ее и удаляется.

Я задел Эрлиха, я знаю, но мне хотелось остаться наедине с этим бледным человеком, поддерживающим свою голову ладонями. Неужели уже тогда я догадывался о своих намерениях? Возможно ли? Я знал о нем очень мало, но достаточно, чтобы почувствовать, что вот невзначай забросил я сеть и человек запутался в ней, трепыхается в моих руках. Участие, которое я ощутил, помогая ему подняться с пола, наверняка не было связано с раскаянием из-за того, что я впутал его в такой дорогой ремонт, уже тогда я был готов отказаться от этих денег, но…

Я улыбнулся ему, он хмуро посмотрел на меня, но потом легкая усмешка появилась на его лице. Мои тихие, медленные и уверенные движения обладают свойством распространять вокруг спокойствие, я это знаю. Я нагнулся, подобрал счет, который еще валялся на полу, просмотрел его, сложил и сунул в карман рубашки, потом вышел, позвал сторожа и попросил его принести бутерброды и пирожки из ближайшего буфета, включил электрический чайник и налил ему и себе кофе; сторож принес большущие бутерброды.

Он начал есть, стесняясь, нерешительно, рассказывая о себе.

Снова рассказ о бабушке, который все больше и больше кажется мне похожим на выдумку. Древняя старуха, вырастившая его после смерти матери, несколько месяцев тому назад потеряла сознание и была отвезена в больницу, но только две недели назад послали ему в Париж письмо. Соседка узнала его имя и адрес и написала, что бабушка при смерти. Он колебался – ехать, не ехать, но поскольку знал, что является единственным наследником, то решил приехать хотя бы и за малым. Богатств больших нет, на этот счет не было у него иллюзий, но все-таки есть квартира в старом арабском доме, эта машина, немного вещей, может быть, драгоценности, о которых он не знает. Почему бы ему отказываться? Большую часть своих сбережений он истратил на билет… Он не собирался оставаться здесь надолго… Думал, что подпишет бумаги и уедет… Но пока… официально ничего нельзя сделать… а те небольшие деньги, которые он привез с собой, почти истаяли… и цены, похоже, очень изменились, а бабушка еще не… почти… Сегодня он снова был в больнице. Она как дикое растение… еще страшнее… безмолвный камень… но жива…

Что делал он в Париже?

Всякое… В последние годы он также преподает иврит… Частные уроки… из Сохнута[13]13
  Еврейское агентство, оказывающее посреднические услуги репатриантам.


[Закрыть]
прислали ему трех священников, желающих изучить иврит, очень прилежные и старательные ученики… и посещают постоянно, не то что всякие еврейские деятели… Кроме того, преподает французский иностранцам, в том числе покинувшим страну израильтянам, арабам, неграм, в основном студентам; исправляет стиль в их курсовых работах… В последнее время немного переводит сионистские разъяснительные материалы Сохнута… В общем, в работе нет недостатка, тем более что он не предъявляет особых требований…

Он учился там?

Да… нет… немного, нерегулярно… несколько лет слушал лекции по истории и философии, но из-за болезни пришлось прекратить… у него начиналось головокружение, как только он попадал в набитые людьми аудитории… не хватало воздуха… Но в последние годы он снова начал ходить на лекции… Нет, не для получения степени, просто ради удовольствия… Если у него будут теперь деньги, он сможет посвящать учебе больше времени…

Рассказывает и уплетает бутерброды, ест аккуратно, подбирает крошки. Голодный человек в Израиле тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

– Ты собираешься искать сейчас работу?

Если не будет другого выхода… если придется ждать еще смерти бабушки… Но чтобы работать не на солнце… Он зайдет в Сохнут… не знаю ли я там кого-нибудь…

Эта пассивность, непричастность к бурлящей вокруг жизни… Правда, его это особо, как видно, не огорчает…

Сторож входит, убирает пустые стаканы. Человек протягивает руку к ключам, лежащим на столе, играет ими.

– Извини, но я забыл твое имя…

– Габриэль Ардити.

– Машину ты не сможешь взять.

– Даже на несколько дней?

– Мне очень жаль…

Он положил ключи обратно на стол. Я взял их и сунул в карман.

– Не беспокойся, мы постережем ее, никому не дадим, пока ты не сможешь оплатить счет.

Он был разочарован, но наклонил голову трогательным движением, поблагодарил за еду, надел каскетку, вышел, через несколько минут вернулся, попросил одолжить ему пять лир. Я дал десять.

Он вышел из гаража, собака уже не лаяла на него, а шла за ним следом. Я поспешил закончить свои занятия со счетами, вышел, залез в «моррис», стоявший посреди гаража, чтобы отогнать его в один из углов, но передумал и решил поехать на нем домой, посмотреть, как он справится с крутым склоном. Машина поднималась медленно, но упорно, мотор работал без перебоев. Все меня обгоняли, оборачивались и смотрели кто с удивлением, кто с легкой улыбкой.

Назавтра, посреди рабочего дня, чувствую – кто-то слегка касается моего плеча. Он стоит передо мной, на лице вежливая улыбка, протягивает десять лир.

– Что, бабушка умерла?.. – улыбнулся я. Нет, еще нет. Но в конторе путешествий у него согласились взять за полцены обратный билет. У него есть теперь тысяча лир, нельзя ли получить машину? Я погрузился в размышления, сначала подумал, не взять ли у него эти деньги, а остальное простить и вернуть ему машину. Но вдруг мне стало жаль расставаться с ним.

– Нет уж, извини… тебе придется принести все деньги… Да и вообще, лучше оставь у себя эти деньги… Ты хоть начал искать работу?

Он огорчился, но не стал настаивать. Бормочет что-то об Иерусалиме… что поедет туда искать работу. В этом городе нет никакой возможности…

«Кто-то уже влияет на него», – подумал я.

Во время ужина я вдруг обнаружил, что думаю о нем, представляю себе, как он медленной своей походкой бродит по гаражу, немного сутулится, осторожно пробирается между машинами, стараясь не задеть рабочих-арабов. На голове французская каскетка. Этакий профессиональный одиночка. Я вспомнил, как он упал, потеряв сознание, на пол в моей конторе, расстегнутую рубашку, белую тощую грудь, его прошлое в доме для душевнобольных, фантазии, связанные с умирающей бабушкой. Еще растопчут его тут, в Израиле. Надо как-то устроить его, найти ему занятие. Я спросил Асю, думал – что-нибудь в школе. Она, конечно, не поняла, чего я хочу, моет посуду, торопится снова засесть в своей рабочей комнате, удивляется тому, что я думаю о своем клиенте, беспокоюсь за него, не понимает, какое мне до него дело. Только когда я рассказываю о потерянных деньгах, она останавливается у дверей своей рабочей комнаты, а Дафи, конечно, тоже вмешивается, прерывает меня на каждом слове; к моему удивлению, оказалось, что именно вопрос о деньгах заставил их встревожиться. Дафи, как всегда, начинает фантазировать, придумывает, какую работу он сможет делать у нас, ее воображению нет границ: пусть моет посуду, пол, помогает ей делать уроки. Я смотрю на Асю, она улыбается.

Ничего, конечно, не решили. Но назавтра я нашел номер телефона, записанный Эрлихом на счете, который все еще лежал у меня в кармане. Я позвонил ему. Мой звонок разбудил его, он был совсем сонный. Я сказал ему, чтобы он зашел ко мне после обеда. Он спросил: «Ты вернешь мне машину?» Я сказал: «Посмотрим… Может быть, я нашел тебе работу».

Минут за пять до его прихода я предупредил Асю. Она сначала удивилась, потом рассмеялась. Он появился в своей непременной каскетке, уселся в гостиной, разговорился. Он ей понравился, я с самого начала знал, что он ей понравится. Постепенно завязалась беседа, она спросила о Париже, о его учебе там. И он, влюбленный в этот город, стал говорить о местах, которые она знала лишь по картам и по книгам, описывал образ жизни, упоминал исторические события – и все очень ярко, живо, легко воспламеняясь.

Дафи вернулась с моря, вошла как была, лохматая, в пятнах мазута, прямо в гостиную. Он сразу же поднялся с места, протянул ей руку, представился на иностранный манер, как-то смешно, едва заметно поклонился. Девочка покраснела и сразу же убежала. Я шепотом сказал Асе: «Почему бы тебе не проверить, не может ли он быть тебе полезен, он много занимался переводами, редактированием…»

Она пригласила его в рабочую комнату, чтобы показать свои записи.

Девчонка стала беспокойно крутиться по квартире, останавливается у двери в рабочую комнату, прислушивается, а меня охватила какая-то вялость, не могу встать с места, даже протянуть руку, чтобы зажечь свет. Думаю, не следовало ли мне сказать ей, что он некоторое время лечился в больнице в Париже, а может быть, лучше, чтобы она сама во всем разобралась…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации