Текст книги "1000 лет радостей и печалей"
Автор книги: Ай Вэйвэй
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Для него падение Парижа – его духовной родины – стало тяжелой утратой.
К концу июня 1940 года отец стал преподавать литературу в школе Юйцай, которая находилась в поселке на безопасном расстоянии от Чунцина. Он испытывал облегчение от возвращения в спокойную горную деревушку. Здесь он мог устроить жизнь на свой лад: вставать рано утром и писать до завтрака. В некоторые дни в небе показывался эскадрон японских бомбардировщиков, и, услышав звук моторов, отец набрасывал на плечи куртку и выбегал наружу, чтобы пересчитать их. Вскоре он понял, что их стандартный боевой порядок предусматривал вылет двадцати семи самолетов.
Летом 1940 года в больнице Цзиньхуа в возрасте пятидесяти трех лет умер мой дед, и бабушка в письме моему отцу попросила его приехать домой и помочь с устройством похорон. Обычаи в наших местах предписывали человеку умирать в собственной постели, а поскольку дед испустил последний вздох вдали от дома, считалось неприличным привозить его тело в деревню. Поэтому гроб оставили пока за околицей, и семья попросила монахов приходить и семь дней читать сутры, чтобы душа умершего могла перейти в загробный мир. Уже наступало время сбора урожая, самое жаркое в году, и тело деда начало разлагаться. От гроба разносился такой ужасный запах, что жители деревни обходили его стороной. Перед погребением пошел ливень, дождевая вода проникла в гроб, из-за чего зловонная жижа начала просачиваться сквозь трещины.
Вскоре после смерти деда японские войска стали грабить деревни в районе Цзиньхуа, и многие местные жители укрывались в холмах. Но один из них, сын помещика, безрассудно пальнул из ружья в сторону мародеров, японцы же в ответ сожгли всю деревню. Три дня и три ночи бабушка прорыдала, сидя посреди обломков своего дома, и вскоре тоже умерла.
Отец так и не выбрался домой для устройства похорон своих родителей. В написанном в Яньане стихотворении он объяснил почему:
Прошлой весной он написал мне пару писем
и умолял – в надежде, что я вернусь.
Хотел мне дать наказ о чем-то важном:
имуществе, земле.
Но я пошел наперекор его надеждам
и не приехал в отчий дом:
Боялся, что долг перед семьей
разрушит мою юную судьбу.
И вот отец
тихонечко лежит в земле.
На похоронах
я не держал ни траурной хоругви,
ни платьем из холстины не прикрывал свой траур.
Хрипя песню,
мечусь в огне и дыме освободительной войны…
Мать слала письма, велела возвращаться
и навести порядок в расстроенных делах.
Но я не захотел закапывать себя живьем,
безжалостно отринул ее просьбы.
Войне спасибо
за силы, поднявшие мне дух
Я удаляюсь от дома прочь…
С тех пор как я узнал,
что в мире есть и лучшая мечта,
Я понял, что верен должен быть не дому,
А священной вере,
принадлежащей всем[18]18
Перевод Ю. А. Дрейзис.
[Закрыть].
Утром 25 сентября 1940 года Чжоу Эньлай, командующий отделением 8-й армии в Чунцине, которое служило административным звеном Коммунистической партии Китая, посетил школу Юйцай. В обращении к учителям и ученикам он изложил свое видение текущей политической обстановки, обнадежив их оптимистичным прогнозом относительно исхода войны с Японией. Чжоу тепло поприветствовал моего отца и отметил, что был бы рад его вступлению в ряды левых интеллектуалов, которых в Яньане, оплоте коммунистов, становилось все больше. «Если наши друзья вроде Ай Цина приедут в Яньань, они смогут писать, ни на что не отвлекаясь и не беспокоясь о бытовых нуждах». Такие уговоры не могли не подействовать на отца, который мечтал полностью посвятить себя литературе.
После выхода из тюрьмы в 1935 году он побывал в десятке провинций, проехал огромные расстояния и сменил более десятка работ. Он с нетерпением ждал, когда же закончатся скитания и нищета. Но, невзирая на все трудности, он опубликовал более двухсот стихотворений и эссе, а также три сборника поэзии, исполнив клятву писать с тем же несгибаемым упорством, с каким солдат идет в сражение.
После Инцидента в южной части провинции Аньхой, произошедшего в 1941 году, когда силы Гоминьдана разгромили Новую 4-ю армию, отношения между двумя партиями ухудшились. Если бы пришлось выбирать между Гоминьданом под руководством Чан Кайши и Коммунистической партией, многие прогрессивные интеллектуалы предпочли бы второе. В таком выборе присутствовал элемент слепой надежды, но такие заманчивые идеи, как прогресс и освобождение, были мощными противоядиями от отчаяния. Мао Цзэдун призвал Коммунистическую партию привлекать в свои ряды как можно больше интеллектуалов. «Политика завоевания поддержки со стороны интеллигенции является важнейшим условием победы революции, – утверждал он и добавлял: – Перо должно объединиться со штыком». За этими жизнеутверждающими декларациями таилась более сложная действительность: в молодости Мао безуспешно пытался получить работу в библиотеке Пекинского университета, что, вероятно, сформировало его предубеждение против научных работников, которое можно видеть в его более поздних словах и действиях.
Люди все больше сомневались в законности режима Гоминьдана, а образ Коммунистической партии менялся от зачинщика беспорядков до поборника национальных интересов. Яньань превозносили как рай, где царят равенство, свобода и демократия, как модель демократического Китая. Бытовые нужды обеспечивались системой военных поставок, основанной на принципе эгалитаризма, и коммунисты, отвергавшие этические нормы конфуцианства и традиционные ценности элит, отстаивали гендерное равенство и массовую культуру.
Особенно привлекал Яньань молодых, идеалистически настроенных интеллектуалов, таких как Вэй Ин. Однажды вечером она, несмотря на то, что была на восьмом месяце беременности, объявила, что не собирается больше ждать: она хочет немедленно отправиться в Яньань, даже если придется рожать в дороге. Она считала, что в этой коммунистической Мекке ребенка можно будет оставить в яслях, а самой посвятить себя работе на полную ставку. Они больше ничего не сказали друг другу в тот вечер, но когда Вэй Ин наутро проснулась, отец поднял глаза от книги, которую читал, и сказал ей просто: «Поступай как знаешь».
Коммунистическая партия разработала план помощи некоторым важным деятелям культуры в Чунцине, чтобы помочь им вместе с супругами эвакуироваться в более безопасные места вроде Гонконга, Яньаня или Гуйлиня. Одним туманным утром Вэй Ин узнала, что есть транспорт, который может довезти ее до Яньаня вместе с другими женщинами, причем некоторые из них тоже были на сносях. «Берегите себя в пути, – призывал Чжоу Эньлай. – Совсем скоро мы увидимся снова». Вэй Ин родила сразу после приезда в Яньань. После родов она была так слаба, что новорожденного пришлось поручить соседям, а к тому времени, когда она пришла в себя, ребенок уже умер.
Многие друзья отца уже уехали из Чунцина. Он заметил, что за ним по улицам ходят шпионы Гоминьдана, и оставаться на подконтрольной националистам территории казалось все опаснее. Независимо от путей, выбранных на перекрестках жизни, в Китае тяжело не стать игрушкой в политической борьбе, а жизнь в Яньане, как потом окажется, несла свои риски.
Чжоу Эньлай очень хотел, чтобы отец присоединился к делу коммунистов, и передал тысячу юаней на дорожные расходы, посоветовав держаться основных дорог. Чжоу сказал, что, если отца вдруг задержат, нужно отправить телеграмму Го Можо – поэту и историку, который имел связи и в коммунистических, и в националистических кругах. Бывший ученик отца, у которого были нужные люди в администрации, справил ему фальшивое удостоверение высокопоставленного правительственного консультанта, и четырем его спутникам тоже выдали поддельные документы. Чтобы походить на важного деятеля, отец надел шубу с воротником из выдры, а другие представлялись либо членами его семьи, либо секретарями и телохранителями. Они сели в автобус дальнего следования, который поздним вечером привез их в Яосянь, что в центре провинции Шэньси. Люди там ждали в длинной очереди, чтобы их пустили в город, пока не закрыли ворота. Караульные на входе осматривали их группами по четыре-пять человек. За месяц пути отцу и его спутникам пришлось преодолеть сорок пять постов Гоминьдана, и если бы даже одного из них разоблачили, немедленный арест грозил бы всем. Когда наконец показалась знаменитая яньаньская пагода на вершине холма, уставшие путники радостно запели Интернационал – революционную балладу времен Парижской коммуны.
На лишенном лесов севере провинции Шэньси большинство людей жили в пещерах. Их выкапывали в склоне холма. Такие пещеры защищали от сурового климата, и одну из них выделили отцу и Вэй Ин. В честь приезда знаменитого поэта Чжан Вэньтянь, генсек ЦК Коммунистической партии Китая, и Кай Фэн, секретарь отдела пропаганды ЦК, нанесли ему визит. Чжан Вэньтянь с очками на кончике носа впечатлил отца своей образованностью. Они поприветствовали его и расспросили, в чем он нуждается, а под конец предложили выбрать, в какой из двух культурных организаций он станет работать: в Институте искусств имени Лу Синя или в яньаньском отделении Всекитайской ассоциации работников литературы и искусства по отпору врагу. Он выбрал вторую организацию, которая ему была лучше знакома, и возглавляла ее известная писательница Дин Лин.
В жизни Ай Цина началась новая глава. Он покинул мир самовыражения, и его деньки писательской вольницы подошли к концу.
Глава 5
Новая эпоха
Благодаря дотошности отца, подрезавшего ветви деревьев, через несколько месяцев лес вокруг нашего производственного подразделения в «маленькой Сибири» стал выглядеть куда лучше и даже привлекал одобрительные взгляды других рабочих. Руководство не сразу поняло, что совершило ошибку, поручив «правому элементу» облагораживать среду, ведь наказание оказалось недостаточно суровым. Теперь, чтобы сделать его жизнь еще более унизительной, его заставили чистить уборные. Это был самый изнурительный и неприятный труд, поскольку всего на территории было тринадцать общественных туалетов, каждый по несколько рядов дыр над выгребной ямой.
Для новой работы отцу выдали и новые инструменты: плоскую лопату, железный совок с длинной ручкой и стальной прут чуть толще большого пальца. Последний предмет очень пригождался зимой, когда кал замерзал и превращался в ледяные колонны.
Прежде чем приступать к очередному отхожему месту, отец неизменно закуривал сигарету и оценивал объем работы, будто осматривал скульптуру Родена. Никотин придавал ему отваги, необходимой, чтобы приняться за дело.
Зимой, когда отец орудовал прутом, могло показаться, что толку от этого инструмента немного – только летящие ему на лицо и одежду осколки льда. Но усердие в итоге вознаграждалось: удар за ударом выбивали в основании колонны углубление, и наконец башня из дерьма падала. Затем он переходил к финальному этапу: раскалывал заледеневший кал на кусочки поменьше и вытаскивал по одному. Летом его работа выглядела иначе: сначала нужно было отделить жидкие отходы от твердых, вычерпывая мочу совком через дыру, а потом засыпать кал песком и гашеной известью, чтобы на него слеталось меньше мошек и комаров.
Туалетной бумаги в те времена не водилось, так что люди использовали самые разные ее заменители – от кукурузных стеблей и хлопчатника до набивки, вытащенной из дырявых ватников, и листочков из пустых сигаретных пачек. (Выступающие углы стен считались весьма пригодными для вытирания зада, так что их тоже активно использовали.) Газеты же не использовали по той причине, что на каждой странице красовались имя Мао и несколько его цитат, а если подтереться клочком газеты, спрятать его некуда. А если бы кто-то обнаружил такое кощунство, доложил бы, предъявив вещественное доказательство серьезного «контрреволюционного инцидента». Никто не хотел идти на такой риск.
После чистки ям отец брал квадратную лопату и выравнивал углы туалета, укладывая сверху ровный слой свежей земли. Когда он делал финальный осмотр, сортир все еще оставался неприглядным местом, но по крайней мере выглядел аккуратнее, чище и приличнее. Теперь он мог закинуть лопату на плечо и направиться к следующему туалету.
За те пять лет, что мы провели в «маленькой Сибири», отец не отдыхал ни дня. Он прекрасно знал, что если возьмет выходной, то на следующий день придется работать за двоих. Даже в самые холодные зимние дни, когда температура опускалась ниже минус пяти градусов по Цельсию, от тяжелого труда одежда отца насквозь пропитывалась потом, и он каждый вечер развешивал ее сушиться.
Отец стоически сносил свою судьбу. Говорил, что раньше не задумывался о том, кто чистит туалеты для него, и не так уж странно, что теперь он чистит их для других. Такой взгляд на мир отражал его терпимость, щедрость духа и приверженность идее равенства. Он презирал суеверия, запугивания и жестокость в любой форме и, никогда не предавая принципов честности и достоинства, умел приспосабливаться к обстоятельствам. Должен признать, что мне далеко до такой выдержки.
В Яньане, двадцати шестью годами ранее, отец жил в изоляции иного рода. Город с трех сторон окружали горы – Фэнхуан, Баота и Цинлян, а три соединенных друг с другом ущелья тянулись на запад, восток и юг. Какой бы дорогой он ни пошел из своей пещеры, до штаб-квартиры Всекитайской ассоциации работников литературы и искусства по отпору врагу идти было долго, так что он не выходил из дома без серьезной причины. Курьеры приносили ему почту и забирали письма. Бумаги не хватало, так что отец клеил конверты из старых газет с полоской бумаги сверху для имени и адреса.
В 1941 году в культурных кругах Яньаня все еще преобладала расслабленная атмосфера, и, хотя материальных благ не хватало, интеллектуалы (особенно такого статуса, как у Ай Цина) имели определенные привилегии. Отцу выдали форму 8-й армии и зимний ватник, и каждый месяц он получал небольшую стипендию. Еда, лекарства и кипяченая вода были бесплатными. Солдат приносил еду в пещеру отца из центральной кухни, а после он же уносил пустую миску обратно. В апреле 1942 года у отца с Вэй Ин родился еще один ребенок, первый из тех четырех, кто выжил. Это была дочь, и назвали ее Ай Цинмин. Жене и ребенку продовольственный паек не полагался, так что они питались в общей столовой.
В июле 1941 года Чжоу Ян, декан Института искусств имени Лу Синя, опубликовал эссе под заголовком «Заметки о литературе и жизни», в котором возмущался, что некоторые писатели в Яньане «оказались неспособны написать что-либо дельное». Это побудило Ай Цина вместе с четырьмя другими авторами подписать письмо, опровергающее обвинение, что усугубило подспудный раскол между партийными идеологами вроде Чжоу Яна и более либерально настроенными интеллектуалами.
Несколько дней спустя, ближе к вечеру 11 августа 1941 года, авторам протестного письма нанес визит Мао Цзэдун, тогда еще не председатель партии, но уже самая влиятельная политическая фигура в руководстве КПК. Спускаясь по склону в сторону отцовской пещеры, он сделал знак своим телохранителям остаться позади и пошел здороваться с отцом один. На той первой встрече с Мао у Ай Цина сложилось впечатление, что это вдумчивый, уравновешенный и начитанный человек, свободно цитирующий самые разные источники. После этого Мао пригласил его вместе с соседями спуститься с горы и поужинать у него, и на ужин подавали, помимо прочего, свиную грудинку, соленую рыбу и яйца. Мао внимательно слушал и что-то записывал, смеялся, то и дело шутил.
И все же осадок после истории с «Заметками» Чжоу Яна у отца остался, а иллюзий по поводу Яньаня поубавилось. До этого он не вполне понимал, как функционирует КПК. Дух «4 мая» предполагал демократию, свободу, независимость и равенство, но эти ценности рано или поздно должны были вступить в противоречие с идейным единством, централизованным руководством и коллективизмом, которых требовала Коммунистическая партия.
В декабре 1941 года Ай Цин выразил свои сомнения в стихотворении, которое озаглавил просто – «Эпоха».
Я стою под низким карнизом,
Рассеянно посматривая на далекую линию взгорья,
На бескрайний простор небес.
Сердце уже давно в предчувствии чуда.
Я вижу вспышку, сияние –
Моя душа вздрагивает, словно ее коснулся луч солнца.
От небесной черты докатывается глухой рокот,
Возникает бешеный свист, будто налетел шквал с ливнем, –
И вот это здесь, со мной…
Мой дух устремляется навстречу, я кричу, ликуя!
Когда с заснеженных гор, придавленных темными тучами,
Достигает меня скрип громадных колес, что катят по
выбоинам дороги,
Сердце мое устремляется навстречу и колотится
в волнении,
Словно я жених и тороплюсь на собственную свадьбу.
А ведь мне ведомо, что не праздничная сумасшедшая
радость ждет меня,
Не цирковое веселье, –
Тысячи скотобоен не дадут представления
о жестокостях, которые поджидают меня.
И все-таки я стремлюсь туда, навстречу,
С энтузиазмом, что накопил за всю свою жизнь.
«Эпоха» – одна из самых пронзительных работ его яньаньского периода. Это стихотворение говорит о новой эпохе, обещанной находящимся в процессе становления коммунистическим государством, но его омрачает зловещий подтекст:
Никто не страдает острее, чем я.
Я предан эпохе, я слит с эпохой, но я молчу
Уныло, как преступник в узилище.
Это его молчание, когда под конвоем идет он к месту казни.
Он уже чувствовал, что верность своей эпохе – служение зарождающейся новой власти – будет иметь судьбоносные последствия, но выбора, кажется, не оставалось.
Стихотворение передает зловещее предчувствие серьезных перемен и личной катастрофы, которые принесет отцу китайская революция 1940-х годов. Но он не мог предвидеть, как скоро члены яньаньского культурного сообщества окажутся в западне опасных политических событий.
Левые интеллектуалы, разочаровавшись в правительстве националистов, устремились в Яньань, но, оказавшись там, поняли, что Коммунистическая партия не чужда коррупции и произвола, так начало зреть недовольство. В марте 1942 года Дин Лин, самая известная писательница Яньаня, опубликовала эссе под заголовком «О 8 Марта», которым хотела привлечь внимание к неравенству и негласному угнетению женщин в этом считавшемся прогрессивным сообществе.
Ай Цина и раньше беспокоила критика, которой подвергали авторов. Когда Дин Лин предложила ему поделиться мыслями, он охотно ответил, написав энергичное эссе «Понимать писателя, уважать писателя», в котором решительно защищал право автора на самовыражение в любой форме, язвительно отмечая: «Писатель не жаворонок и не певичка, развлекающая своим пением». Для отца свобода самовыражения была обязательным условием любой существенной литературной работы. «Помимо свободы писать, – продолжал он, – авторам больше не требуется никаких привилегий. Демократия может гарантировать независимый дух их художественного творчества».
Другие авторы, еще более прямолинейные, обсуждали нарастающие тенденции к бюрократической халатности, межфракционной борьбе и культу личности. Семнадцатого марта Ван Шивэй опубликовал эссе под заголовком «Дикие лилии», где обращал внимание на теневую сторону Яньаня: разочарование интеллектуалов, их тревогу по поводу иерархической системы и привилегии руководства. Многих задело за живое, что он упомянул «довольно благополучных "важных особ", получающих чрезмерные и незаслуженные льготы». Прочитав эссе Вана в Цзефан жибао, Мао хлопнул ладонью по столу и спросил с издевкой: «Кто тут главный, Карл Маркс или Ван Шивэй?»
Он потребовал, чтобы редакторы повинились за то, что пропустили это в печать, и пообещали больше не допускать таких ошибок. Мао считал, что критика партии наносит не меньший ущерб, чем военное поражение, и может ослабить боевой дух или даже поставить под вопрос легитимность власти.
В апреле 1942 года посыльный доставил отцу письмо от Мао: «Я бы хотел кое-что с вами обсудить. Пожалуйста, приезжайте, если можете». При встрече Мао начал с шутливого признания: «Мне нравится изображать патриарха. – А затем продолжил: – В литературных и художественных кругах Яньаня сейчас много проблем. Люди недовольны многими публикациями. Есть среди них такие, будто их забросили японские самолеты, а другим место в газетах националистов».
Мао спросил, как, по мнению Ай Цина, следует поступить. Отец об этом раньше не думал и ответил наобум:
– Что, если провести собрание, на котором вы выступите?
– Будут ли мое выступление слушать люди?
– Я уж точно буду, – ответил он.
Два дня спустя он получил еще одно письмо от Мао: «Что касается вопросов культурной политики, о которых мы толковали, прошу вас собрать для меня все критические комментарии и поделиться соображениями на этот счет». Он особо подчеркнул слово «критические», нарисовав под ним три кружочка. Ай Цин не понял, что имелось в виду под «критическими комментариями», так что не стал сосредоточиваться на них и вместо этого просто изложил собственные взгляды и отправил Мао.
В эссе он исследовал отношения между искусством и политикой и размышлял, о чем стоит писать и как писать. Пытаясь улучшить жизнь людей, считал Ай Цин, литература и искусство ставят перед собой те же цели, что и политика, но литература и искусство не придаток политики – это не что-то вроде граммофона или мегафона. Единение литературы и искусства с политикой находит выражение в достоверности: чем правдивее произведения, тем ближе они к прогрессивным политическим течениям своей эпохи.
Несколько дней спустя Мао ответил: «Благодарю за письмо и эссе. Я бы охотно обсудил их с вами. Река разлилась, так что я пришлю за вами лошадь». В апреле в комнатах Мао все еще было холодно, и глава партии был в старом ватнике с такими изношенными рукавами, что оттуда торчала набивка. «Мы прочитали вашу работу, – сказал Мао, – и хотели бы поделиться нашими впечатлениями». Эссе Ай Цина прочитали коллеги Мао из партийного руководства, и Мао собственноручно написал комментарии на нескольких листах бумаги. Пол был неровный, и деревянный стол чуть шатался, так что Мао вышел из дома и вернулся с осколком плитки, чтобы подложить его под одну из ножек стола. А потом изложил свои взгляды, которые не совсем совпадали с отцовскими.
Второго мая началось Яньаньское совещание по вопросам литературы и искусства. Чжоу Ян составил список участников до его начала, и Мао отправил приглашения более чем ста писателям и деятелям искусства. После обеда в назначенный день люди собрались в большом зале совещаний в Янцзялине. Вокруг длинного стола, покрытого скатертью, стояло около двадцати табуретов, и еще два ряда табуретов – вдоль северной стены. Деревянное кресло, а не табурет, занимало центральную позицию за столом и явно предназначалось для председателя. Мао прибыл ровно в 1:30 пополудни и обошел комнату, пожимая всем руки.
«Кажется, стульев не так много, – заметил Мао, открывая заседание. – Их просто не хватило. В будущем нужно будет поставить больше кресел». Таким образом он сделал завуалированную отсылку к комментариям по поводу власти и привилегий, которые звучали в Яньане. Это было не столько замечание о необходимости мест для сидения, сколько сардоническая реакция на жалобы некоторых людей на несправедливость.
«Чтобы победить врага, – продолжил Мао, – мы прежде всего должны опираться на армию, у которой в руках винтовка… Но одной только этой армии недостаточно: нам нужна еще армия культуры[20]20
Мао Цзэдун. Избранные произведения. Т. 4. – М.: Издательство иностранной литературы, 1953. – С. 119–173. (Последнее предложение цитаты в опубликованном тексте «Выступлений на совещании по вопросам литературы и искусства в Яньани» отсутствует.) – Прим. науч. ред.
[Закрыть]. Первую возглавляет главнокомандующий Чжу, а вторую – главнокомандующий Лу». Под Чжу он подразумевал Чжу Дэ, главу коммунистической армии, а под Лу – Лу Синя, погибшего в Шанхае за несколько лет до этого, но остававшегося символом левого активизма. Аудитория одобрительно засмеялась. Многие из них раньше не понимали, насколько важны для Мао литература и искусство. До этого форума интеллектуалы в целом считали, что культура и революция – явления параллельные и одного порядка; целью собрания было прояснить, что литература и искусство должны служить партии, как солдаты повинуются приказам офицеров.
После первого пленарного заседания 2 мая были проведены еще два – 16 и 23 мая, где Мао сказал заключительное слово. Среди выступающих не было согласия; писатели высказывали свои соображения и обосновывали их. Отец и Дин Лин периодически вступали в обсуждение. Большую часть времени Мао сидел с ничего не выражающим лицом и не вмешивался, даже когда высказывались радикальные взгляды.
В последний день форума все сто девять участников выстроились во дворе для группового портрета. Фотограф уже приготовился было щелкнуть затвором, как в кадр вбежала собака. «Кан Шэн, держите свою псину!» Все засмеялись. Кан Шэн в Яньане отвечал за контрразведку и отлов «гончих псов»[21]21
Это буквальный перевод слова 
цзоугоу – уничижительного обозначения беспринципного человека, слепо следующего чьим-то приказам, холуя. Мао Цзэдун часто употреблял его применительно к американским империалистам. – Прим. ред.
[Закрыть].
Годы спустя я, маленький мальчик, рассматривал сделанную в тот день широкоформатную черно-белую фотографию. Мао сидит в центре первого ряда, Дин Лин – в четырех местах от него. Отец стоит с правого края, рядом с Чжоу Яном. Подобно «Тайной вечере», эта фотография поражала атмосферой горечи и тайны и воспринималась мной как что-то очень далекое и незнакомое.
После ужина во дворе установили висячую лампу, и все вышли, чтобы послушать там заключительную речь Мао. «Ай-я-яй, это не так-то просто», – бормотал Мао, глядя в свои записи. Но как только он начал говорить, его сильный хунаньский акцент привлек всеобщее внимание. «Вопрос о том, кому должны служить литература и искусство, – сказал Мао, – это основной вопрос, вопрос принципиальный. Наши литература и искусство служат широким народным массам, прежде всего рабочим, крестьянам и солдатам; они создаются для рабочих, крестьян и солдат, ими пользуются рабочие, крестьяне и солдаты». Концепция масс была одной из его любимых, и когда он использовал этот термин, то имел в виду простых людей, которые повиновались воле и решениям партии.
Речь Мао на Яньаньском совещании в итоге изменила понимание китайскими интеллектуалами их миссии. Он уделил особое внимание вопросам целевой аудитории писателя и его отношения к работе, призывая авторов ориентироваться на потребности рабочих, крестьян и солдат, а не читательской элиты. Идеологи движения «4 мая» в интеллигенции видели ядро общества: она должна была нести ответственность за просвещение и социальную критику. Мао же считал, что интеллектуалы не должны стремиться сделать других людей такими, как они, наоборот: им следует работать над собой, быть такими, как все, прекратить социальную критику и посвящать больше времени самокритике. Форум сыграл более важную роль, чем ожидали участники, так как сформулировал программный документ, который будет еще несколько десятилетий диктовать судьбу китайской культуры. Роль интеллигенции была полностью переосмыслена, и теперь всех романистов, поэтов и художников обозначали одним всеобъемлющим термином: «работники литературы и искусства».
С этого момента Ай Цин и его собратья-писатели обнаружили, что альтернативных путей у них нет. После победы над Японией шанс на свободное волеизъявление мог появиться, а мог навсегда остаться недоступным. А пока любые возражения заглушались – подавлялись – голосом партии и линией партии, и все их надежды обернулись фарсом.
Учитывая постоянную угрозу политического вмешательства, лишь оппортунизм позволял им отвоевать немного пространства для жизни, и единственным исходом была затхлая посредственность. Коммунистическая партия Китая и левые интеллектуалы были словно два небесных тела Солнечной системы: им случалось двигаться параллельно, но у каждого была своя орбита, и они неизбежно отдалялись друг от друга. В последующие годы интеллектуалам пришлось приспосабливаться ко все возрастающему давлению, которое в итоге вылилось в Кампанию против «правых элементов» 1957 года, которая окончательно положила конец влиянию интеллектуалов на общество. После этого китайских интеллектуалов превратили в маргиналов, какими они и остаются по сей день.
Вскоре после окончания совещания отец, обеспокоенный тем, что его творческое вдохновение иссякает, написал письмо Мао. Он намеревался отправиться в отдаленные нищие деревни, чтобы проводить больше времени с простым трудовым людом и находить материал для своей поэзии. Похвалив за инициативу, Мао предостерег его от этой поездки, ссылаясь на то, что во многих районах все еще представляют опасность японцы. Вместо этого он посоветовал отцу остаться в Яньане и учиться, в частности, познакомиться с историческим материализмом и классовыми отношениями в деревне. Ай Цину стоит как следует разобраться в этих вопросах, подчеркнул Мао, чтобы лучше понять китайские реалии и намеченный путь.
Одним солнечным днем Мао остановился у дома отца и, рассматривая овощи и цветы вокруг его пещеры, заметил, что у писателей и политических лидеров бывают разногласия: к примеру, Ленин не всегда сходился во взглядах с Горьким. Чтобы развиваться и достичь победы, сказал он, иногда необходимо наводить порядок в мыслях членов партии, но никем не жертвовать.
Вскоре, однако, движение за «выправление стиля работы партии» ужесточило борьбу, и появились первые жертвы. Цель состояла в повышении уровня идеологического единства и согласия при помощи самокритики и взаимной слежки – методы принуждения скоро станут привычными инструментами партии.
Разведка КПК сообщила, что в партийных рядах куча шпионов, и попросила членов партии спасти людей, которые сознательно или неумышленно помогали врагу. Личные дела партийцев стали тщательно исследовать на предмет малейших следов подозрительной деятельности, и почти каждый подвергся жестоким допросам; людей держали в изоляции, угрожали им, пытали, заставляя наговаривать на себя или доносить на других. Из тридцати тысяч работников и студентов Яньаня по меньшей мере половину обвинили в шпионаже.
Вынужденные приспосабливаться, все погрязли в идеологическом болоте критики и самокритики. Мой отец раз за разом писал самокритические работы, и, когда контроль за мыслями и самовыражением стал угрожать его жизни, он, как и другие, начал обличать Ван Шивэя, автора «Диких лилий», заняв публичную позицию, которая шла вразрез с его внутренними убеждениями.
Подобные вещи происходили в Яньане в 1940-х годах, случались в Китае после 1949 года, да и теперь происходят. Должен заметить, что идеологические чистки существуют не только при тоталитарных режимах – они присутствуют в разных формах и в либеральных западных демократиях. Под влиянием политкорректного экстремизма индивидуальное мышление и самовыражение часто вытесняются пустыми политическими лозунгами. Несложно найти примеры, как в наши дни люди говорят и совершают то, во что на самом деле не верят, лишь бы не выпадать из господствующей риторики, и делают неискренние публичные заявления.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
