Текст книги "1000 лет радостей и печалей"

В ноябре 1949 года Чжу Гуанцянь, знаменитый теоретик искусства, опубликовал статью с самокритикой в Жэньминь жибао, и вскоре такие светила, как социолог Фэй Сяотун и философ Фэн Юлань, последовали его примеру, поклявшись изменить свое мышление в соответствии с учением марксизма-ленинизма и нуждами нового общества. Влиятельный журнал Вэньи бао опубликовал самокритику более чем тридцати авторов. Кампания отличалась от яньаньского «выправления стиля» тем, что Мао открытым текстом призвал интеллектуалов к идеологической перестройке. Проводились собрания по критике и борьбе, целью которых было лишить интеллектуалов независимости и подчинить партийной идеологии. Их приверженность духовной свободе и вольному самовыражению последовательно стали сводить на нет.

В критической статье в Жэньминь жибао Ай Цина отметили особенно. Автор писал: «У некоторых сотрудников нашей редакции наметилось противоречие между личным творчеством и редакционными обязанностями, и им не удается отдавать предпочтение второму. В особенности это касается Ай Цина, который за время работы в должности заместителя главного редактора журнала Жэньминь вэньсюэ продемонстрировал непонимание поставленной задачи. На самом деле он многократно демонстрировал либерализм и отказывался выполнять обязательства руководителя». После подобной публичной критики отец впал в глубокое отчаяние. Он не знал, что делать, и утешение ему приносили только дружеские попойки, поэзия и живопись. Он даже подумывал снова заняться изобразительным искусством.

В июле 1954 года, когда чилийскому поэту Пабло Неруде исполнилось пятьдесят лет, он пригласил Ай Цина в Чили на празднование юбилея. Они познакомились в августе 1951 года, когда Неруда приехал в Пекин награждать Сталинской премией мира Сун Цинлин, вдову Сунь Ятсена, а отцу поручили развлекать гостя. Неруда был на шесть лет старше отца; он опубликовал свой первый сборник поэзии в возрасте девятнадцати лет и вступил в Коммунистическую партию Чили после Второй мировой войны.

В ходе визита Неруды в 1951 году отец показывал ему достопримечательности вроде Летнего дворца и гор Сишань, и за неделю они подружились. Неруда был очарован отцом и тронут его произведениями; позже он называл Ай Цина «принцем китайских поэтов».

На китайском фамилия Неруды звучала и писалась как «Нелуда» –  – и Ай Цин, обыгрывая тот факт, что первый иероглиф состоит из трех графических компонентов со значением «ухо» поддразнивал гостя: «У первого иероглифа твоего имени – три уха. А у тебя только два. Куда ты дел третье?» Неруда хлопал себя ладонью по широкому лбу: «Вот оно. Им я слушаю будущее».

В 1954 году Китаю еще только предстояло установить дипломатические отношения с большинством стран за пределами коммунистического блока, что затрудняло путешествия, так что у отца ушло восемь дней на путь до Сантьяго. Когда он прибыл, в голубом небе над чилийской столицей парили воздушные змеи, и отец нарисовал в своем альбоме воздушного змея в китайском стиле: длинная сколопендра с вертушками на каждом из сочленений. Рисунок настолько заворожил Неруду, что он поклялся запустить такого змея в свой следующий приезд в Китай.

Неруда в ярко-зеленом шерстяном пиджаке походил на отставного военного, глаза под его лысым и блестящим лбом смотрели на мир с невинным любопытством мальчишки. Для отца эта поездка оказалась прекрасным отдыхом, и на побережье возле Исла-Негра, дома Неруды, он собирал разноцветные ракушки. Он считал их подарками океана и по возвращении в Пекин разложил на почетном месте на своем письменном столе. Неруда говорил друзьям, что Ай Цин – единственный поэт, оставшийся после эпохи Цюй Юаня, первого известного лирика Китая. В знак уважения он подарил отцу кубок из бычьего рога с серебряным носиком.

К середине 1950-х годов над Ху Фэном – первым литературным критиком, который отметил талант Ай Цина, – надолго сгустились тучи. В 1952 году в Жэньминь жибао его обвинили в индивидуалистической ориентации, присущей крупной и мелкой буржуазии. В июле 1954 года Ху Фэн решительно отклонил эту критику в своем «Отчете о практике литературы и искусства в последние годы», получившем известность как «Книга в триста тысяч слов».

Ху Фэн был известен как честный человек, ценящий независимость и упрямо сопротивляющийся любому принуждению, и этот последний акт неповиновения государству повлек наказание. В ответ Мао велел Жэньминь жибао опубликовать «Материалы по антипартийной деятельности Ху Фэна», и сам написал вступительное слово. Летом 1955 года Ху Фэна арестовали и вскоре приговорили к четырнадцати годам тюрьмы.

Обвинения против «антипартийной клики Ху Фэна» обрушились на несколько сотен авторов, и их всех отстранили от работы на время расследования; многих официально привлекли к ответственности и посадили в тюрьму. Но это был далеко не конец. В августе 1955 года обвинения были предъявлены еще одной антипартийной клике, среди лидеров которой предположительно была Дин Лин. Чжоу Ян еще со времен Яньаня видел в Ай Цине союзника Дин Лин. А теперь, став заместителем министра пропаганды и заместителем министра культуры, он уличил ее в попытках втянуть других в свою клику – это был намек на ее связь с Ай Цином.

Ай Цин всегда презирал диктаторские замашки Чжоу Яна и резко отреагировал на дикие обвинения в адрес Дин Лин, осудив партийную нетерпимость к расхождению во взглядах, что напомнило ему перегибы в ходе яньаньского «выправления стиля». Он возразил, что Союз писателей состоит из двух категорий людей: первую постоянно критикуют, а от второй исходит критика. Высказывания Ай Цина подтвердили мнение политической элиты о его высокомерии, отчужденности и презрении к партийной организации.

Во время атаки на Ху Фэна ключевым сотрудникам доставляли партийные документы в любое время дня и ночи. Союз писателей поручал эту работу разным младшим сотрудникам, которые занимали первый этаж здания. Одной из них, девушке по имени Гао Ин, суждено было стать моей матерью.

Гао Ин родилась в 1933 году в Хуансяне, в провинции Шаньдун, но, когда она была ребенком, ее семья переехала в Цзямусы, в провинции Хэйлунцзян, что у советской границы. Там она собственными глазами видела последствия капитуляции Японии в августе 1945 года, когда японские захватчики спешно эвакуировались, бросая мебель, домашнюю утварь и одежду. Уходя, враги минировали город, и потом еще много недель его сотрясали взрывы.

Когда коммунисты взяли под контроль северо-восток страны, Гао Ин уже считалась талантливой певицей и танцовщицей, и она присоединилась к труппе артистов, выступавших перед войсками в Шэньяне. Потом она посещала педагогическое училище, куда мать отправила ее с тремя золотыми кольцами, зашитыми в подол куртки. В 1949 году ее приняли в профессиональную труппу.

В семнадцать Гао Ин вышла замуж за человека на одиннадцать лет старше нее, тоже выходца из Шаньдуна. Он получил в партии разрешение на брак, и она без долгих раздумий приняла предложение, выселилась из общежития и переехала в выделенную им квартиру. Только потом Гао Ин узнала, что у ее мужа на тот момент уже была другая жена.

В 1955 году Гао Ин и ее мужа перевели в Пекин; к тому времени у них родилось двое детей. Она взяла с собой старшего ребенка, Линлин, оставив сына Гао Цзяня у родственников в Шаньдуне.

Один сотрудник отдела кадров Союза китайских писателей только что перенес операцию, а другая недавно родила, так что им на замену наняли Гао Ин. Как-то раз в субботу вечером она осталась на работе допоздна и увидела, как по лестнице спускается мужчина средних лет.

«Товарищ Ай Цин, куда направляетесь?» – окликнула его коллега Гао Ин.

Он ответил, что идет смотреть зарубежное кино. Одной из обязанностей Ай Цина как члена кинематографической рецензионной комиссии было выдавать иностранным фильмам прокатные разрешения.

«Хочешь пойти тоже? – спросил он. – Могу взять тебя с собой». «Гао Ин, – сказала молодая коллега, – у нас сегодня не слишком много работы. Может, пойдем вдвоем?»

Жизнерадостной и решительной Гао Ин тогда было всего двадцать два года. Отцу она очень приглянулась, а ее очаровала простота, с которой он держался.

Они стали встречаться каждое воскресенье, но им приходилось быть осторожными. У обоих еще не завершились бракоразводные процессы, а их роман сочли бы свидетельством их либеральных и индивидуалистических наклонностей. В центре города можно было наткнуться на знакомых, так что они обычно договаривались встретиться в тихом парке в юго-восточной части города. Перед встречей отец отправлялся в магазин для иностранцев у станции Чунвэньмэнь, единственное место, где продавались западные продукты вроде круассанов, которые Гао Ин обожала.

Тем временем коллеги все жестче критиковали Ай Цина. Стихотворения, написанные им после 1949 года, далеко не так вдохновляли читателей, как его ранние работы. Его новым произведениям не хватало энергии, и ее отсутствие связывали с недостаточным интересом к политике. Говорили, что причина творческого кризиса кроется в его отношении: он отверг старый общественный строй, но не испытывал энтузиазма по поводу нового. На первый взгляд казалось, что подобные критические замечания отражают взгляды коллег-поэтов, но на деле это была стандартная партийная тактика раздувания подозрений и страхов с целью ослабить дружеские связи между писателями.

Ай Цин столкнулся со столь яростным осуждением, что ему оставалось лишь каяться. «Как поэту мне стыдно, – признавался он. – Как поэт нового Китая я чувствую себя еще более посрамленным. Я не смог написать хороших произведений». Но он не знал, что делать дальше.

Впрочем, в 1956 году началась оттепель, но она продлилась недолго. В программном выступлении премьер Чжоу Эньлай заявил, что подавляющее большинство китайских интеллектуалов – госслужащие и работают на благо социализма, так как они уже принадлежат к рабочему классу. Впервые партийный руководитель такого высокого уровня определил интеллектуалов как надежную категорию: в прошлом они считались буржуазными элементами.

В апреле 1956 года Мао подал еще один обнадеживающий знак. Он высказался в пользу сосуществования разных научных подходов, провозгласив: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Он заявил, что в Древнем Китае до того, как страну объединил первый император, можно было обсуждать любые идеи, и сейчас должно быть так же.

Подобные речи воодушевили Ай Цина, и за лето 1956 года он написал несколько басен, вновь обращаясь к идеям, которые четырнадцать лет назад легли в основу его яньаньского эссе «Понимать писателя, уважать писателя». Например, «Сон цветовода» – история о человеке, который выращивал в своем саду одни только розы. Ему приснилось, что самые разные цветы, в том числе пион, кувшинка, вьюнок и орхидея, спешат представиться ему и защитить свои права, умоляя не забывать о них: «У цветов есть своя воля и право цвести». А в «Песне цикады» цикада оглушительно громко и монотонно поет одну и ту же песню с утра до ночи, независимо от происходящих вокруг перемен. В этом произведении Ай Цин не слишком старался скрыть насмешку по поводу узости круга допустимых тем и литературных форм в новом Китае.

Роман Ай Цина с Гао Ин развивался стремительно и привлек нежелательное внимание со стороны партийной организации. После того как муж Гао Ин подал жалобу на Ай Цина за разрушение их брака, Союз писателей заставил ее признать свой проступок и попытался ограничить в передвижениях и лишить возможности общаться с ним. Тем временем Ай Цину в свете «серьезности совершенных им проступков и неправильного отношения к своим ошибкам» назначили испытательный срок, что было самой строгой мерой наказания, если не считать исключения из партии.

Мои родители, однако, упорствовали, и властям пришлось признать их парой. Поскольку оба теперь были разведены, они смогли наконец получить свидетельство о браке, чтобы начать новую жизнь. Отцу тогда было сорок шесть, матери – двадцать три, и вместе с двумя ее детьми они переехали в традиционный дом с внутренним двориком, купленный отцом на авторские отчисления. Он украсил дворик разными растениями – цветами, кактусами и некоторыми экзотическими экземплярами вроде лотоса в горшке, цветки которого распускались всего на пару часов в полдень. На фотографии тех времен радостные молодожены сидят рядом, жена склоняет голову к мужниной, а их глаза выражают уверенность и умиротворение. Они пребывали в блаженном неведении о грядущем политическом шторме, который скоро нарушит их покой.

Тридцатого апреля 1957 года Мао Цзэдун созвал представителей некоммунистических групп населения Китая и предложил им высказываться: «Говорите все, что знаете, и говорите до конца: говорящему – не в вину, слушающему – в поучение; если и совершались ошибки, то исправим их, а если нет – постараемся и дальше не совершать». Эти уважаемые люди поверили ему на слово и тактично указали на то, что однопартийная система разобщает население страны. Мао отметил, что необходимо продолжать критические обсуждения, иначе с бюрократией не справиться. Вскоре ЦК КПК выпустил директиву, в которой призывал всех беспартийных выразить свои мнения и побуждал массы изложить претензии к партии и правительству, чтобы помочь Коммунистической партии исправиться.

В апреле 1957 года мои родители провели несколько недель в Шанхае, остановившись в Peace Hotel поблизости от порта. У отца были амбициозные планы: он хотел написать длинную историческую поэму о Шанхае после движения «4 мая» и проследить в ней взлет и падение империализма и колониализма. Но однажды ему в гостиничный номер доставили телеграмму от Союза китайских писателей с требованием вернуться для участия в «выправлении стиля». Отец и мать, которая была на позднем сроке беременности, купили билеты на поезд и отправились домой. Накануне 1 мая, Международного дня труда, поезд медленно подходил к пекинскому вокзалу, и они видели из окна фейерверки, взвивающиеся в небо над площадью Тяньаньмэнь.

Они вернулись домой, где домработница уже готовила одежду для новорожденного. Предположительная дата родов была совсем близко, и Ай Цин хотел, чтобы это случилось дома и он мог сидеть рядом с женой и наблюдать за появлением на свет этого нового, незапланированного члена семьи. Ребенок родился 18 мая 1957 года в два часа пополудни. Когда акушерка обрезала обмотавшуюся вокруг моей шеи пуповину, на выбеленный потолок брызнула кровь – словно «облако цветущей вишни», заметил отец.

Отец наугад открыл «Цыхай»[25]25
  Большой энциклопедический словарь китайского языка, составленный в 1936 году. – Прим. пер.


[Закрыть] («Океан слов»), закрыл глаза и ткнул пальцем. Палец угодил в иероглиф «вэй» который означает «еще нет». «Давай назовем его Вэйвэй», – сказал он.

Вскоре после моего появления на свет родители вступили в самую тяжелую пору жизни, и, по их наблюдениям, именно с меня начались их злоключения. На самом деле, конечно, трагична не только судьба отца: сотни тысяч интеллектуалов стали жертвами расправы. Только недавно Мао настаивал, что сто цветов должны расцветать и сто направлений научной мысли должны соперничать, и вдруг он радикально сменил позицию. В эссе, озаглавленном «Дело принимает другой оборот», которое в партии стали распространять 12 июня 1957 года, он использовал термин «правый элемент» для обозначения критиков партии. Он считал, что эти поклонники буржуазного либерализма принципиально против монополии Коммунистической партии на власть.

Оказалось, что все эти разговоры, поощряющие честное обсуждение, были всего лишь спланированной попыткой «выманить змею из норы». В ходе апрельского совещания некоторые сказали то, что на самом деле думали, и Мао решил, что они стремятся к власти. Угрозу, исходящую от «правых элементов», он описывал все более зловещими словами: «Противоречие между буржуазными правыми элементами и народом – враждебное, неразрешимое, смертельное». Неуверенность в себе и обида заставили Мао дегуманизировать своих критиков в гротескной манере: «Целая стая рыб сейчас сама всплыла на поверхность, и нет необходимости браться за удочку. Притом всплыли не обычные рыбы, а, вероятно, акулы с острыми зубами, которые тщетно пытаются уничтожить коммунистическую партию».

В этот неподходящий момент в июле 1957 года Неруда приехал в Китай во второй (и последний) раз. Несмотря на тучи, которые сгущались над головой отца, ему разрешили сопровождать поэта в поездке по юго-западной и центральной частям Китая. Ай Цин прилетел в Куньмин встречать Неруду и его жену Матильду, а также бразильского писателя Жоржи Амаду с женой Зелией, и все вместе они объехали Юньнань, Три ущелья и город Ухань.

Неруда потом вспоминал в мемуарах: «В Куньмине, первом городе после пересечения китайской границы, нас ждал старый друг, поэт Ай Цин. Его смуглое широкое лицо, сияющие озорством и добротой большие глаза, его быстрый ум – все предвещало удовольствие во время этого долгого путешествия».

«Как и Хо Ши Мин, – продолжал Неруда, – Ай Цин принадлежит к старой гвардии восточных поэтов, закаленных колониальным гнетом на Востоке и тяжелой жизнью в Париже. Выйдя из тюрьмы на родине, эти поэты, чьи голоса так естественны и лиричны, становились за рубежом бедными студентами или официантами. Они никогда не теряли веры в Революцию. Нежные в поэзии, но несгибаемые в политике, они успели вернуться домой, чтобы исполнить свое предназначение».

Но в Китае человеческое предназначение часто определяется политическими силами, а не личным выбором. Если верить Неруде, Ай Цин и другие его китайские друзья «ни разу не сказали и слова о том, что находятся под следствием, и не упоминали, что их будущее висит на волоске», и Неруда был в ужасе, когда, вернувшись в Пекин, узнал, что Ай Цин стал жертвой преследования. Отца не было в толпе провожавших Неруду. В следующий раз в культурных кругах Пекина он появится только через двадцать лет.

По всей стране проводилась кампания по борьбе с «правыми элементами». В Союзе китайских писателей все началось с очернения Дин Лин. Один за другим люди изобличали ее, называя «антипартийным элементом», обвиняли в капитуляции перед врагом или стремлении к независимости от партии. Коллеги, которые лишь недавно пожимали ей руку и весело болтали, теперь отворачивались от нее – пугающий пример того, как быстро люди способны сменить свою позицию.

Ай Цин, однако, вступился за Дин Лин. «Как вы можете быть такими бессердечными? – возмутился он. – Неправильно поливать своего товарища грязью, будто это закоренелый преступник. Фанатичные нападки неприемлемы». Эти слова не только не спасли Дин Лин, но и навлекли катастрофу на него самого. Отец разворошил осиное гнездо, и теперь на него налетели со всех сторон.

С начала июня до начала августа 1957 года Союз писателей провел двенадцать собраний, на которых присутствовало более двухсот членов партии и беспартийных авторов, чтобы разоблачить антипартийный заговор, который якобы возглавляла Дин Лин. В Жэньминь жибао в честь этого события напечатали передовицу с торжественным заявлением, что Ай Цин и несколько его ближайших друзей по Яньаню находятся с ней в сговоре. Ай Цина охарактеризовали как активного члена разнообразных «антипартийных клик» – «пособника Дин Лин, друга Ли Южаня, подельника Цзян Фэна, закадычного приятеля У Цзугуана». У Цзугуан был известным драматургом, и вскоре его вместе с Ай Цином и прочими объявят «правыми элементами» и вышлют из столицы.

Приближалась осень, и отец часто сидел за письменным столом в одиночестве, с потухшим взглядом, не произнося за день ни слова. Гао Ин стала поджидать почтальона на улице, чтобы успеть вырвать из газеты все статьи, где упоминали Ай Цина, и выбросить в мусорное ведро.

В декабре 1957 года партийное руководство Союза писателей решило исключить отца из Коммунистической партии и снять со всех постов. Эта новость привела его в отчаяние.

Однажды поздно ночью Гао Ин крепко заснула, держа меня на руках, как вдруг ее разбудил шквал громких ударов. Она побежала в кухню и застала там моего отца – от безысходности он бился головой о стену. Она крепко обняла мужа, по лицу его текла теплая кровь. В то ужасное время политическая жизнь для человека была главной, и без нее не было смысла жить.

После того как Ай Цина объявили «правым элементом», другие писатели стали шарахаться от него, как от чумы. Единственной для него возможностью пообщаться с кем-то было пойти в парк Сунь Ятсена и сыграть партию-другую в шахматы с каким-нибудь ротозеем, не подозревающим о его статусе изгоя.

Оба его любимых русских поэта, Есенин и Маяковский, покончили жизнь самоубийством. В одном из ранних сочинений отец размышляет о возможной смерти без надежды, в безутешности, в вечном сожалении о том, что смерть нашла тебя не в пылу битвы, а в уединенном унылом углу. Мысли такого рода наверняка нередко приходили ему в голову и в тот период.

К концу 1957 года карьера Ай Цина была разрушена, но критики, рвущиеся подчеркнуть свои заслуги перед революцией, находили все новые свидетельства его непростительных ошибок. Следующей весной статья молодого литературного критика Яо Вэньюаня вывела нападки на отца на новый уровень, обнаружив буржуазные тенденции в его работах на всех этапах карьеры. Многие интеллектуалы прибыли в Яньань с буржуазными представлениями о демократии, признавал Яо, но большинство из них постепенно приняло пролетарскую идеологию. Ай Цин же упрямо цеплялся за реакционные предрассудки, так и не преодолев свой страх перед пролетарской революцией. Разоблачение оставалось лишь вопросом времени. «Так "эра" Ай Цина завершилась народным презрением, – заключал Яо Вэньюань. – Он начинал как сторонник буржуазной демократии, а закончил как антисоциалист: его путь пройден».

В последующие годы Яо написал десятки статей, превозносящих маоизм и подвергающих сомнению лояльность китайских интеллектуалов, чем расположил к себе Мао и заработал в конце концов пост в Политбюро. Только после смерти Мао в 1976 году он был наказан за свою роль в «культурной революции»: как члену печально известной «Банды четырех» ему предстояло провести в тюрьме двадцать лет.

Мао считал, что навесить на Ай Цина и других подобных нарушителей ярлык «правых элементов» недостаточно: за свои тяжкие преступления они заслуживают также физического наказания. Поэтому 550 000 интеллектуалов подлежали «исправлению трудом». Через двадцать лет, когда их наконец реабилитировали, в живых осталось только 100 000. К тому времени оппозиция была на последнем издыхании.