Текст книги "Мы упадем первым снегом"

Нокс следит за его взглядом и, заметив двух фанаток, чьи глаза почти слипаются от туши при каждом моргании, замолкает. На нас опускается тишина, которая кажется странной, несмотря на шепот и болтовню двух девушек за другим столом, которые теперь снова сели на свои места.

Внезапно, Уайетт обращается ко мне:

– Сегодня вечером у Нокса вечеринка. Ты тоже приходи.

На меня будто вылили ведро ледяной воды. Нокс устраивает вечеринку именно сегодня? В мой первый рабочий день? Не может быть. Этого просто не может быть!

Прищурив глаза, я бросаю взгляд на Нокса, который ловко избегает его и ощупывает пальцем жестянку с печеньем на стойке.

– Она все равно там будет, – говорит он, обращаясь к Уайетту. – Пейсли – наша новая работница.

Уайетт на мгновение теряет дар речи. Затем он начинает громко смеяться, не в силах успокоиться. Лишь спустя несколько секунд он легонько ударяет Нокса пару раз в плечо, отчего его сумка для сноуборда немного сползает вниз.

– Извини, приятель. Но… ты что, хочешь установить рекорд? Предыдущая продержалась целых два месяца. А эта даже толком не начала работать, а ты уже к ней подбираешься? – Уайетт качает головой, все еще смеясь. – Это безумие, друг. Просто безумие.

В этот момент в закусочную входит Кейт. Она деловито проносится мимо нас с кофейными зернами, не подозревая, в какой ситуации мы только что побывали. Когда она ставит пакеты за стойку и встает, ее взгляд падает на разбитую чашку на полу, а затем переходит на штаны Нокса. Она вздыхает, смотрит на Гвен и упирает руки в бока:

– Что ты опять натворила?

– Все хорошо, – опережает нас Нокс. Он бросает на меня беглый взгляд. – Просто моя новая домработница хотела всем показать, как хорошо у нее получается выставлять себя напоказ.

От того, что обо мне говорят так, будто меня и вовсе не существует, у меня стынет в жилах кровь. Я чувствую себя низведенной до бессмысленного объекта, принадлежащего Ноксу Винтерботтому. Как будто он имеет надо мной полную власть. Как будто вообще кто-то имеет надо мной власть.

Ничего не говоря в ответ, я приседаю и собираю осколки. Это постыдный момент, потому что я знаю, что Нокс смотрит на меня сверху вниз. Но это была моя вина, и было бы неуважительно заставить Кейт за мной убирать. Не поднимая глаз, я встаю и выбрасываю осколки в мусорное ведро. Я хватаю куртку, перекидываю через плечо свою тренировочную сумку и выхожу из закусочной, мои щеки горят.

Гвен идет за мной. Я слышу ее шаги по снегу.

– Так, – говорит она, слегка задыхаясь, когда догоняет меня, – либо ты мне солгала, и между тобой и Ноксом определенно что-то происходит, либо… тебе приспичило. Потому что я никогда не видела, чтобы кто-то убегал так быстро.

– Мне приспичило? – повторяю я, когда мы сворачиваем за угол и Гвен тянет меня через дорогу к своему джипу.

– Ну да, приспичило.

Я непонимающе гляжу на нее.

Она закатывает глаза и открывает багажник:

– Ты сделала свои дела в туалете?

– О, Боже. Нет! – я морщусь от отвращения, бросаю сумку в багажник и иду к пассажирскому сиденью. – Ни то, ни другое. Ни Нокс, ни… это другое. Давай просто поедем в зал, хорошо?

– Хорошо. Но об этом, – она кивает головой в сторону закусочной, открывая дверь джипа и садясь за руль, – мы еще поговорим. Иначе это может плохо кончиться.

Я закрываю пассажирскую дверь и вопросительно смотрю на нее:

– Что ты имеешь в виду?

Гвен бросает на меня жалостливый взгляд, когда включает поворотник и выезжает с парковки:

– Ничего особенного. Будем надеяться, что я ошибаюсь. Нокс красавчик. Но он… не знаю. Как запретный плод. Он не полезный. Вредный для здоровья.

– Мне это и так ясно, – отвечаю я. – Он мне не интересен. В смысле, – я тыкаю пальцем себе за спину, – ты разве не заметила это еще там?

Гвен поджимает губы:

– Да, Пейсли. Просто мне кажется, что, возможно, мы увидели две разные ситуации.

Я долго думаю над ее словами. Так долго, что не могу ничего сказать в ответ, пока мы не приезжаем в «АйСкейт». И все это время я размышляю, что именно я вижу в Ноксе. Какие чувства он во мне вызывает.

Проблема в том, что я чувствую и то, и другое. Симпатию и отдаленность. Нокс может быть маяком в ночи или штормом над ревущими волнами. Я боюсь довериться свету, приблизиться к нему, почувствовать себя в безопасности, а потом оказаться в пучине, так близко от надежды.

Sound of silence
Пейсли

Тренировка была тяжелой. По какой-то причине, непонятной мне, Полли считает, что я готова к тройному акселю.

К тройному акселю! Я едва могу идеально выполнить одинарный. Я могу приземлиться на двойной, но очень неустойчиво и всегда плохо держу равновесие. Так как же мне справиться с тройным? В результате сегодняшняя тренировка прошла не слишком успешно, и мое настроение оставляет желать лучшего.

– Пойдем все вместе в закусочную? – спрашивает Гвен.

Леви открывает для меня дверь «АйСкейт», и ледяной воздух тут же охлаждает мои разгоряченные после душа щеки.

– Я не против, – говорит Эрин. Он гладит себя по животу. – Я бы сейчас слопал целого медведя. А ты, Леви?

– Куда ты, туда и я, – шутливые взгляды, которые они бросают друг на друга, согревают душу.

Я смотрю на часы:

– У меня остался час, а потом мне надо будет приготовить ужин для туристов.

– Ой, точно, сегодня же твой первый рабочий день в отеле! – взволнованно пищит Гвен.

Мы подходим к ее джипу, и она поднимает руку в сторону Эрина и Леви, которые уже идут к своей машине.

– Ага, – у меня болит голень от всех сегодняшних неудачных прыжков. Я опускаюсь на подножку джипа и ослабляю шнурки, пока Гвен заводит двигатель. – И я бы с удовольствием осталась здесь и всю ночь прыгала бы тройной аксель, чем потом идти на вечеринку к Ноксу.

– У-у-у, – отвечает Гвен. Она выруливает с парковки и бросает на меня косой взгляд. – Переживаешь?

– Нет. С чего бы?

Гвен игнорирует мой вопрос:

– Послушай, есть кое-что, что тебя обязательно должно насторожить: когда Нокс начнет бегать с голой грудью. Это значит, что он либо ищет новую подружку, либо то, что его новая подружка уже в прошлом. Оба варианта довольно сомнительны.

– Почему?

– Ну… В первом случае ты сама можешь стать его целью, что поначалу может показаться неплохим вариантом. Но, поскольку Нокс славится своими мимолетными романами, ничем хорошим это не закончится. Второй вариант ничуть не лучше, потому что тебе явно будет больно узнать, что он встречался с кем-то еще.

– Что? – Я недоверчиво усмехаюсь. – Мне от этого точно не будет больно.

– «Прости, моя неведомая любовь», – цитирует Гвен слова одной из песен Холзи. – «Прости, что была я так слепа».

Я закатываю глаза.

– «Детка, я уйду от тебя», – пою я, улыбаясь Гвен. – «О, детка, ты же знаешь, что я должен от тебя уйти».

– Led Zeppelin! – Гвен таращит глаза. – Поверить не могу. Ты их фанатка? Я всегда думала, что кроме меня их никто не знает!

– Виновна по всем пунктам.

– Ты мне нравишься, – говорит она. – Оставлю тебя себе.

Когда мы входим в закусочную, я замираю на месте.

– Ой, – говорит Гвен, проследив за моим взглядом. Еще бы, невозможно не заметить Нокса, Уайетта и толпу длинноногих девушек в облегающих топиках, в которых я замерзла бы за секунду. Они расположились в одной из ниш в задней части зала. Одна из них, одетая в стиле «разгар лета», устроилась на коленях у Нокса, будто сфинкс.

– Совсем забыла, что они могут быть здесь, – подруга бросает на меня извиняющийся взгляд. – Обычно парни засвечиваются тут перед вечеринкой, когда приходят на ужин.

Взгляд Нокса буквально впивается в меня, словно он хочет сделать рентгеновский снимок моих мыслей. Мне становится крайне неуютно под его пристальным взглядом, и я быстро бросаю взгляд на Кейт. Она спешит за прилавок, одаривает нас мимолетной, напряженной улыбкой, а затем исчезает за дверью на кухню.

– Леви и Эрин вон там, – говорит Гвен, хватая меня за руку и утаскивая за собой. Я стараюсь идти по левую сторону от нее, чтобы не видеть Нокса. Но когда мы проходим мимо ниши с их столиком, он ведет себя так, как будто нас с Гвен вообще не существует. Одна из девушек громко и пронзительно смеется над словами Уайетта, а Нокс говорит: «Друг… с нашей историчкой? Никогда бы не подумал.

– Спасибо, что придержали нам места, – говорю я Леви и Эрину, садясь напротив них. К сожалению, я нахожусь прямо на виду у Нокса, который ненадолго поднимает глаза от своего бургера и косится на меня, прежде чем обнять свою рыжеволосую подружку. Я бы с удовольствием попросила Леви поменяться местами, но это означало бы, что я не контролирую ситуацию, а я уж точно не хочу признаваться в этом самой себе.

– Без проблем, – отвечает Эрин. Он потягивает свой имбирный эль. – Здесь царит веселье.

Гвен прыскает, едва ли не выплевывая глоток лимонада из стакана Леви обратно.

– Эрин. Никто в наши дни не говорит «здесь царит веселье».

Кейт подходит к нашему столу с подносом, полным стаканов.

– Так, значит. У меня есть кола, которую, по словам Уильяма, он не заказывал, – она смотрит в сторону бара, где, как я вижу, сидит Уильям и закатывает глаза, – и чай со льдом, который я не помню, зачем налила. – Мама Гвен делает губы бантиком. – Пощадите.

Я смеюсь:

– Давайте колу мне. Кофеин мне не помешает.

Но Гвен щурится, откидывается на спинку дивана и скрещивает руки на груди.

– Милая моя женщина, я не знаю, – говорит она. Она постукивает пальцем по руке и делает вид, что задумалась. – Что мне думать о вашей работе? Неужели я как платящая клиентка ничего не стою?

– Ты стоишь этого холодного чая, дитя мое, – она ставит его перед дочерью и подмигивает. – Я рада, что впредь ты хочешь платить. Я это запомню.

– О, Боже! Моя мама – шутница! Можно я тебя укушу? – Гвен делает вид, что хочет укусить Кейт, а та со смехом уворачивается, и поднос в ее руке угрожающе покачивается.

Я чувствую о неприятное ощущение в груди и не могу отделаться от воспоминаний о маме. Хотела бы я, чтобы она была хоть немного похожа на Кейт. Чуть нормальнее. Иногда мы дурачились, но это случалось редко. В основном, когда у нее появлялась пара хороших клиентов. Предвкушение следующей дозы приносило ей радость.

Кейт смотрит на часы:

– Если хотите что-нибудь съесть, сейчас самое время. Через двадцать минут сюда придут люди, заказавшие этот столик.

Я заказываю ролл, остальные – по чизбургеру. Мы обсуждаем наши вольные выступления и то, какие мы хотим для них костюмы. Мне даже удается неплохо отгородиться от присутствия Нокса, пока Уайетт вдруг не поднимается со скамейки и не смотрит на нас.

– Эй, домработница, – окликает он. Очевидно, что он пьян. – Можно мне твой номер?

Моя шея багровеет.

– Просто не обращай на него внимания, – бормочет Гвен. – Этот парень – полный идиот.

Именно так я и поступаю. Уайетт еще раз свистит сквозь зубы, как недоразвитый подросток, а затем наконец опускается на скамейку со своей спутницей. Я не понимаю, почему она сразу же не взяла свою дизайнерскую сумочку и не ушла после такого. Более того, ее, похоже, это совершенно не волнует. Она обнимает Уайетта за плечи еще крепче, чем раньше. Невероятно.

Я украдкой смотрю на Нокса. На самом деле, я не хочу этого делать, но не могу сдержаться и все же смотрю. О чем тут же жалею, потому что девушка на его коленях в этот момент что-то шепчет ему на ухо с соблазнительной улыбкой на лице. Нокс резко смеется, поворачивает к ней голову и проводит губами по ее виску.

Я ревную.

Осознание этого факта поражает меня сильно и неожиданно, но я не могу отрицать, что меня пронизывает ледяной холод. В эту секунду я желаю только одного: чтобы того вечера в кинотеатре не было. Он все усложнил.

Я растерянно доедаю ролл, когда изо рта Гвен выпадает огурец, и она удивленно вскрикивает.

– Зацените, – говорит она, кладя смартфон на стол и тыкая в статью в Ice Today. Я удалила приложение новостей, когда уехала из Миннеаполиса. – Джон Питтерс представляет свою новую фигуристку. Он хочет отправить ее на Олимпиаду.

Внезапно земля подо мной начинает трястись. Звон в ушах перекрывает разговоры вокруг, я больше не слышу, о чем говорят Леви и Эрин.

Джон Питтерс.

Мне становится плохо. Один только звук этого имени вызывает у меня головокружение и образы, которые я отчаянно пытаюсь вытеснить. Возникает ощущение, что боль никогда не прекращалась. Я чувствую ее по всему телу.

– Кого?

Это скорее хрип, чем слово, но мне невероятно тяжело произнести его. Я буквально выплевываю его.

Леви проводит рукой по темной бороде и наклоняется над столом, чтобы лучше прочитать статью.

– Кайю Эриксон, – говорит он. – Хм. Не знаю такую.

Я замираю.

Кайю. Мою Кайю.

Она была моей лучшей подругой больше десяти лет, но, похоже, ей нет дела до того, что я сбежала. Похоже, единственное, что ее заботит, – это успех.

– Я ее знаю, – говорит Гвен. – Она заняла первое место на Skate America несколько лет назад. В фигурном катании.

Это правда. Я помню тот чемпионат. Был дождливый день, и я много плакала, потому что не могла участвовать в соревнованиях. Из-за него. Он долго готовил меня к этому дню, вложил всю свою энергию в мое выступление, чтобы потом сломить меня и получить удовольствие от моих страданий. Это был чистый психологический террор: сначала он вознес мои надежды до небес, а затем разрушил их в высшей точке. Думаю, все началось именно в тот год. В мою жизнь ворвался ад на земле. Бесшумно и мрачно, на черных когтях, готовый впиться в мою душу и разорвать меня на части.

– Джон Питтерс… – бормочет Леви, отправляя в рот остатки бургера и размышляя. – Я уже сто лет ничего о нем не слышал. Раньше он был настоящей медийной персоной.

– Точно, – Эрин кивает в знак согласия, потирая веснушки на переносице. – Раньше он постоянно занимал первые места. Когда еще сам выступал. Помню, я всегда болел за него в детстве, когда по телевизору показывали чемпионаты.

Гвен кивает:

– Не знала, что он теперь тренер.

«А я знала».

Меня пробирает ледяной озноб. Не могу заставить себя посмотреть на экран Гвен. Мне ясно, зачем Джон снова пробирается в СМИ. Именно с Кайей. Он заинтересован не в рекламе своей новой бегуньи, а в…

Он хочет досадить мне. Хочет, чтобы я увидела эту статью. Даже сейчас, когда между нами тысяча миль, он не останавливается. Он просто не оставляет попыток унизить меня, где бы я ни была. В этот момент я бы отдала все, чтобы сказать, что у него ничего не вышло. Что он проиграл. Но, к сожалению, это не так. Одним-единственным поступком ему удается вновь открыть рану, которая так великолепно заживала в последние дни. Беспощадно и холодно. Чудовище под человеческой маской.

Меня охватывает паника. Что, если он меня найдет? Что, если станет известно, что я тренируюсь в «АйСкейт»? Это лишь вопрос времени, когда это станет достоянием общественности. Самое позднее – на первом же соревновании. Джон, он… он же может одним хитрым ходом вырвать у меня новую жизнь. И он это знает.

По закусочной разносятся первые звуки мелодии, которые выводят меня из состояния шока. Я моргаю, и зрение медленно проясняется. Передо мной появляется Леви, а затем и профиль Эрина, которому тот по-дружески вытирает кетчуп и убирает одинокий кусочек жареного лука из уголка рта. Гвен как раз собирается положить телефон обратно в карман.

Песня звучит из музыкального автомата, и я знаю ее слишком хорошо. Я знаю слова наизусть. Это «The Sound of Silence» группы Simon and Garfunkel.

Стук сердца отдается в груди и в горле появляется комок. Я оборачиваюсь к музыкальному автомату и вижу Нокса, который идет по проходу обратно к своему столику. Его взгляд устремлен прямо на меня. Я не могу отвести глаз, поэтому именно Нокс прерывает зрительный контакт. Он снова садится рядом с девушкой, которая до этого что-то говорила ему на ухо. Несмотря на это, я все равно не могу на него злиться. Может быть, он, сам того не зная, этим простым поступком, поставив песню моей любимой группы, вывел меня из тьмы. Тьмы, которая иначе бы затянула меня неизвестно на сколько.

Она для меня не просто домработница
Нокс

Мои ботинки оставляют глубокие отпечатки на свежем снегу, когда я, с доской на плече, иду по трассе за нашим домом к хафпайпу. В считанные минуты синий небосвод вытеснил розовые полосы, оставшиеся после заката. В это время года темнота сменяет день так быстро, будто кто-то щелкает выключателем.

Меня здесь не должно быть. Не в это время суток, когда склон выглядит жутко пустым без других спортсменов. И уж тем более не после того, как я уже опрокинул несколько рюмок с Уайеттом и какой-то девчонкой, подругой его сестры. Где сейчас моя нынешняя спутница, я даже не знаю. Наверное, стоило бы ее поискать, но…

Ничего не могу с собой поделать. Я люблю тишину, которая встречает меня вечером на трассе. Прохладный воздух обволакивает меня, словно приветствуя старого друга, и шепчет, унося все дальше и дальше по склону. Кроме того, мне нужна ясная голова. Я думал, что смогу выбросить из головы лицо Пейсли, если напьюсь. Но с каждым бокалом становилось все хуже, а ее голубые глаза – все ярче.

Даже здесь, на свежем воздухе, лучше не становится. Цвет неба напоминает мне о ней. Это сводит меня с ума, потому что оно кажется таким чистым, а Пейсли… Какой бы ни была ее душа, она явно не чиста. То, как она себя ведет, стена, которую она выстроила вокруг себя, и синяки на ее лице говорят мне о том, что она, скорее всего, сломлена так же, как и я. Может быть, даже больше. И именно поэтому я должен выкинуть мысли о ней из головы. У меня и так хватает своего дерьма, от которого я никак не избавлюсь. Я не могу себе позволить беспокоиться еще и о ней. Я хочу, чтобы все было просто. Никаких сложностей. Секс, когда я этого хочу, без обязательств и лишней головной боли. Всего на одну ночь, а на следующий день все кончено. Пока что это всегда срабатывало. Конечно, бывали туристки, которые приставали ко мне и после. Но после их отъезда и нескольких отчаянных сообщений в Инстаграме все заканчивалось. Так оно и должно оставаться. Поэтому важно, чтобы я наконец выкинул Пейсли из головы.

Я останавливаюсь перед хафпайпом. Глупо и рискованно забираться на доску пьяным, но, честно говоря, мне плевать. Сейчас я просто хочу проветрить голову. Поэтому я опускаю доску, застегиваю крепления и делаю для разминки пару легких прыжков. После двух простых поворотов на 720º я замечаю пульсацию в венах. Тело требует большего. Больше адреналина, больше риска, больше высоты.

Когда я приземляюсь обратно на хафпайп после вращения и скатываюсь с Air-to-Fakie, я выхожу на позицию для следующего прыжка. Хоть я и нетрезв, но хафпайп четко вырисовывается в голове. Выполнение сложных трюков каждый раз дает мне мощный заряд, который наполняет меня эйфорией и заставляет забыть обо всем остальном. Так происходит и сейчас. Мое тело напряжено, я занимаю идеальную позицию, сосредоточившись на конце хафпайпа, и в нужный момент спрыгиваю с него, чтобы сделать McTwist. Воздух рассекает мое лицо во время сальто на 540º, и на мгновение я не замечаю ничего, кроме вращения, ощущения свободы, легкости и счастья. Моя доска приземляется в идеальной стойке обратно на хафпайп, прежде чем я смещаюсь вбок и останавливаю ее. У меня даже дыхание не сбилось. На тренировках я привык к гораздо более сложным прыжкам, но McTwist по-прежнему каждый раз наполняет меня чувством удовлетворения. Это был первый прыжок, которому меня научил папа. Первый прыжок, который мама…

Я обрываю мысль, прежде чем она успевает причинить боль, и наклоняюсь, чтобы расстегнуть пряжки на ботинках. Тяжело дыша, я снимаю доску с ног и падаю на спину, устремив взгляд в небо. Первые звезды мерцают надо мной, одна ярче другой. При каждом выдохе в воздухе появляются белые облачка. В нашем отеле, у подножия склона, вечеринка в самом разгаре, но здесь, на вершине, я не слышу громкой музыки. Абсолютная тишина. Ни единого звука, кроме моего дыхания.

Обычно я провожу здесь вечерние часы, когда хочу подумать. Или когда мне нужна тишина и покой. Я ненадолго вспоминаю Уайетта, который ходит на каждую вечеринку, как будто не может прожить ни одного вечера без громких звуков и толпы людей. С тех пор как Ариа ушла, тишина для Уайетта означает лишь пустоту и одиночество. Но для меня она не пуста. Тишина полна ответов. Нужно только как следует к ней прислушаться, чтобы понять себя.

Глядя на звезды, я снова думаю о Пейсли. О том, как округлились ее глаза, когда она пролила кофе на мои штаны, а затем изо всех сил старалась мне показать свой характер. Я задумчиво стягиваю с рук перчатки и запускаю пальцы в снег, не отрывая взгляда от звезд.

Сегодня у Пейсли первый рабочий день в отеле. Отец показывал ей туристическую зону, поэтому я до сих пор с ней не пересекался. А потом сам ушел сюда, как раз перед тем, как она закончила работу. Не знаю, как все сложится в ближайшее время, когда мы будем жить под одной крышей. Будет сложно ее избегать. В первую очередь потому, что я не знаю, точно ли мне это нужно. Разум кричит, что я должен ее игнорировать, чтобы защитить себя. «Никаких фигуристок, Нокс. Никаких фигуристок». Но сердце отчаянно пытается убедить меня в обратном. По нему разливается странное тепло, когда я думаю о ее нежных чертах лица. О том, как она поднимает свой острый подбородок каждый раз, когда хочет заявить о себе.

Я выдыхаю задержанный воздух и поднимаюсь. Нет смысла сидеть тут дальше. Рано или поздно Уайетт вместе с остальными начнут выяснять, куда я делся, и тогда мне придется им объяснять, почему я катался на хафпайпе один, в полной темноте.

Чем ближе я к отелю, тем громче становится музыка. За большими окнами я вижу толпу людей, половину из которых я даже не знаю. Большинство гостей вечеринки – туристы. Я провожу рукой по волосам, стряхивая с них снег. Если папа узнает, что я катался без шлема, он меня убьет.

Уайетт сидит в джакузи с девушкой, которую притащила его сестра. Свет от пола подчеркивает его разгоряченные щеки. Он раскинул руки в стороны и перебирает пряди брюнетки. Готов поспорить на свой сноуборд, что сегодня он затащит ее в постель. Уайетт всегда был экстравертом и часто отрывался на вечеринках, но с тех пор, как между ним и Арией все закончилось, он стал вести себя как настоящий нимфоман. Не знаю, пытается ли он забыть ее. Мы не обсуждаем наши чувства.

Я решаю обойти дом и пройти через гараж, чтобы не привлекать к себе внимания. Вылезая из снаряжения для сноуборда и стаскивая с ног ботинки, я молюсь, чтобы Пейсли уже была в своей комнате, и чтобы мне не пришлось ее видеть до конца вечера. Я мысленно проклинаю себя за то, что не отговорил отца брать ее на работу. Не знаю, что на меня нашло. В тот момент мною опять овладело то самое чувство теплоты в животе. Моя голова, по-видимому, находилась в режиме ожидания.

Из гостиной доносятся крики. Похоже, народ кого-то подбадривает. Я ненадолго задумываюсь о том, сколько мне сегодня можно выпить, чтобы выбросить Пейсли из головы и при этом оставить силы на завтрашнюю тренировку, когда закрываю за собой дверь и вижу источник шума: Камила, сестра Уайетта, стоит на нашем бильярдном столе и танцует стриптиз. Парни, больше половины из которых, скорее всего, женаты, суют ей долларовые купюры. Она принимает их с соблазнительной улыбкой.

– Мне, конечно, все равно… – внезапно слышу я голос рядом с собой.

Когда я понимаю, что это Пейсли, я вздрагиваю. Хорошо, что в этот момент бас в песне достигает своего пика, и мою реакцию можно списать на музыку.

Она с отвращением и жалостью смотрит, как Камила снимает джинсовую юбку.

– Разве ее нельзя остановить? Наверняка, она уже даже не понимает, что делает.

У Пейсли в руках поднос с пустыми стаканами и чем-то непонятным. Кажется, это стопка бумажных полотенец, пропитанных… рвотой? О, Боже, так оно и есть. Она и правда несет на подносе остатки чьей-то рвоты. Ее светлый пучок волос растрепан, несколько прядей выбились и упали на лицо. У нее усталый вид. Под глазами залегли темные тени.

– Камила отлично понимает, что делает, – отвечаю я, не сводя взгляда с младшей сестры Уайетта.

– А-а, – Пейсли морщит нос. – И зачем?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Ради внимания. Или денег.

– Ради денег? – недоверчиво повторяет Пейсли. – Она же из Аспена. У ее родителей наверняка куча бабла.

– У Камилы и Уайетта больше нет родителей, – говорю я, не подумав, и тут же ругаю себя за это. Эта информация не касается Пейсли.

Ее глаза округляются, когда ее взгляд переходит с танцующей Камилы на панорамные окна, за которыми Уайетт как раз вылезает из джакузи.

– Что случилось? – спрашивает она тихонько.

Я некоторое время раздумываю, стоит ли отвечать Пейсли, но потом решаю рассказать, ведь она все равно все узнает от Гвен.

– Их отец погиб под лавиной во время похода в Аспенское нагорье. А мама несколько лет назад умерла от рака шейки матки.

– Господи, – уголком глаза я замечаю, как на руках Пейсли встают дыбом тонкие волоски. – Это ужасно, – она смотрит на меня. – А где они живут?

Я отвечаю не сразу. Некоторое время наблюдаю, как Камила играет лямкой бюстгальтера, чтобы выманить из карманов туристов еще больше долларов. Парни производят впечатление голодных гиен, перед которыми стоит сочная антилопа, и долго не раздумывают. Уайетт с полотенцем на поясе распахивает панорамное окно, девушка не отходит от него ни на шаг. Он бросает быстрый взгляд на сестру, затем отворачивается с безучастным выражением лица и тянется за стаканом виски. Он перестал указывать Камиле, что делать, много лет назад.

– В родительском доме, – наконец отвечаю я, но затем решаю сменить тему. Я киваю на поднос в ее руках. – Тебе недостаточно кофе?

Пейсли выглядит растерянной. Она переводит взгляд с Камилы на поднос и хмурится:

– В смысле?

Я усмехаюсь:

– Ты что, собираешься закидать меня салфетками со рвотой?

Похоже, Пейсли наконец-то понимает мой намек, потому что ее челюсть сжимается. Она сверкает на меня глазами:

– Я хочу сохранить работу. Вот и все.

– Омерзительная работа, ничего не скажешь, – бормочу я.

Пейсли фыркает:

– Это ты во всем виноват. Если бы ты не устраивал вечеринки, то…

– То моя жизнь была бы довольно скучной.

– Нет, – шипит она. – Тогда был бы хоть какой-то шанс, что мы смогли бы ужиться под одной крышей.

Я делаю равнодушное лицо:

– Кто сказал, что я хочу жить с тобой под одной крышей?

Она резко втягивает ртом воздух. И я должен признать, что снова чувствую тот же неприятный укол, как и в прошлый раз, когда я причинил ей боль. Но если я не могу выкинуть ее из головы, может быть, мое паршивое поведение поможет мне от нее дистанцироваться.

Пейсли берет себя в руки быстрее, чем ожидалось. Она раздувает ноздри и отворачивается от меня, чтобы поставить на поднос еще несколько пустых стаканов.

– Ты избалован, Нокс. Прячешься в своем мире, где ты звезда сноуборда и все у твоих ног. Устраиваешь вечеринку за вечеринкой и напиваешься до потери сознания, – она хмыкает и качает головой. – И это притом, что ты спортсмен. По тому, как ты себя ведешь, можно подумать, что тебе на все наплевать. Тебе плевать на окружающих, – она смотрит на меня, потом на стакан, который я наполовину наполняю водкой. – Тебе плевать на себя, – теперь она щурится. – В какую игру ты играешь, чтобы отгородиться от реальности? Знаешь, Нокс, так ты ничего не добьешься. Ни в спорте, ни в жизни. Но ты давай, продолжай. Напивайся каждый вечер и отталкивай людей, которые тебе ничего не сделали. Не сомневаюсь, так ты далеко пойдешь.

Меня пробирает дрожь. Ее слова невольно меня задевают, потому что… Пейсли попадает прямо в точку. Она словно поднесла мне зеркало и показала мою душу. Еще никто и никогда так открыто не заявлял мне в лицо, что у меня не в порядке с нервами.

Сомневаюсь, что кто-то, кроме нее и Уайетта, когда-либо это понимал.

Именно это меня и пугает. Я не хочу, чтобы кто-то увидел, что скрывается за моим фасадом. Не хочу, чтобы стало известно, насколько я разбит внутри. Я хочу, чтобы все продолжали думать, что я веду беззаботную жизнь. Нокс, сноубордист. Нокс, знаменитый парень из Аспена. Нокс, у которого нет ни забот, ни проблем.

Я на виду у всех. Это значит, что любая мелочь, на которую может наброситься пресса, будет немедленно предана огласке. Одна мысль о том, что мое прошлое и неустойчивая психика могут быть у всех на устах, заставляет все мое тело напрячься. Я чувствую, как подкатывает тошнота.

В поле моего зрения попадает Уайетт. На нем по-прежнему только полотенце, а глаза затянуты хмельной пеленой.

Он недоверчиво усмехается и тычет рукой в Пейсли, которая одной рукой балансирует подносом, а другой держит тряпку, которой вытирает пятно на тумбочке:

– Она и правда тут.

– Да, – отвечаю я. Мой голос звучит печальнее, чем я предполагал, но после заявления Пейсли я не могу совладать со своим настроением. – Я же говорила тебе, что она – наша новая домработница.

– Да, но… – Уайетт икает. Девушка рядом с ним хихикает, как будто считает это милым. Не понимаю, как Уайетту, даже в самом пьяном состоянии, удается очаровывать девушек. – Я подумал, что ты передумаешь и уволишь ее.

Пейсли прислушивается к нам. Она расправляет плечи и кладет тряпку на поднос, а затем поворачивается к Уайетту. В ее глазах я вижу панику.

– Уволишь? Из-за… Из-за кофе?

– Не-е, – Уайетт небрежно машет рукой. – Из-за того, что ты в «АйСкейт». Нокс вообще-то не нанимает фигуристок.

На краткий миг мое сердце замирает. Мне одновременно жарко и холодно. Я слышу, как кровь шумит в ушах.

Пейсли переводит взгляд с него на меня и обратно:

– Почему это?

– Уайетт, – предупреждаю я. – Заткни пасть.

Он встречается со мной взглядом, и, кажется, его мысли проясняются. По крайней мере, он осознает, что только что сказал, потому что на его лице написано сожаление.

– Вот черт, – говорит он, потирая лоб, а затем оборачивается к девушке, стоящей рядом с ним. – Пойдем наверх, хорошо? Я хочу избавиться от этого полотенца.

Девушка снова хихикает и кивает. Она впивается пальцами в его руку, Уайетт бросает на меня еще один извиняющийся взгляд, и они вдвоем исчезают в направлении лестницы. Я некоторое время смотрю им вслед, потому что чувствую на себе взгляд Пейсли. Когда я больше не могу его игнорировать, я ставлю нетронутый стакан с водкой обратно на буфет и вытираю влажные руки о штаны.

– Я иду спать, – говорю я, не глядя на нее. Тем не менее я ощущаю на себе ее недоверчивый взгляд.

– Серьезно? А как же все эти люди?

– Оставь их в покое. Они сами уйдут.

– Да ладно тебе, ты же сам в это не веришь, – глаза Пейсли обводят нижний этаж, быстро изучая каждого гостя вечеринки. – Судя по их виду, в ближайшее время никто из них никуда не собирается. Они, наверное, тут, прямо на полу, и заночуют, настолько они пьяные.