Текст книги "Алхимия и жизнь. Как люди и материалы меняли друг друга"

Краткость

Молодой Эрнест Хемингуэй, гладковыбритый рослый парень со Среднего Запада, был не лишен амбиций, но поступление в колледж его не привлекало. Родившийся в 1899 г., спустя почти 70 лет после изобретения телеграфа, он с ранних лет[175]175
  Mary V. Dearborn, Ernest Hemingway: A Biography (New York: Knopf, 2017), 22.


[Закрыть], как говорила его мать, «ничего не боялся». Так что, едва окончив школу в 1917 г., он сразу же подался на юго-запад, уехав на пятьсот миль от привычного тихого мирка Оук-Парка в Иллинойсе, где жизнь понимали как предопределенный цикл: рождение, школа, свадьба, дети, работа и смерть[176]176
  Dearborn, 35


[Закрыть]. Билет и чемодан, а в придачу энтузиазм и безудержная энергия, – с таким багажом высокий юноша сел в поезд и 15 октября прибыл на новенький вокзал Юнион-стейшн в Канзас-Сити, штат Миссури. Для многих путешественников эта станция служила отправной точкой. Но для Эрнеста Хемингуэя она была пунктом назначения. Не прошло и нескольких месяцев, как он уже работал в одной из лучших газет страны, The Kansas City Star, которая, сама того не зная, наставила его на путь изменения американских языковых норм с помощью телеграфа.

Став начинающим репортером в суматошном мегаполисе, Хемингуэй за несколько месяцев узнал о жизни больше, чем за восемнадцать лет, проведенных в родном городе. Блюдо под названием Канзас-Сити состояло из махровой преступности, изрядного количества коррупции и соуса из джаза. Каждый житель города имел все это в изобилии, а Хемингуэй в особенности, ведь ему часто приходилось сталкиваться с миром криминала. Хемингуэй был низшим звеном новостной пищевой цепочки, так что он проводил интервью в полицейских участках, на местах преступлений, а также в пунктах первой помощи[177]177
  Dearborn, 46.


[Закрыть]. Источниками информации для него были специалисты всех мастей, включая врачей, картежников, полицейских, проституток, гробовщиков и воров[178]178
  Dearborn, 47.


[Закрыть]. Работая над статьей, Хемингуэй бежал к пишущей машинке отдела новостей и поспешно печатал слова на листке, а уже в следующую минуту экземпляр выхватывал курьер[179]179
  Dearborn, 49.


[Закрыть].

Спустя годы, вспоминая о своей работе в газете, Хемингуэй рассказывал, что именно в отделе новостей он учился ремеслу. Там он усвоил, как он говорил, «самые важные правила обращения с текстом»[180]180
  Dearborn, 47.


[Закрыть]. Хемингуэй нашел себе наставника – им стал знаменитый в Канзас-Сити журналист Лайонел Мойз, который учил его: «Писать просто и объективно – единственный способ рассказать историю»[181]181
  Dearborn, 48.


[Закрыть]. Другие советы Хемингуэй получил не от человека, а из методички для авторов о том, как писать тексты для The Kansas City Star. С самого начала она задавала тон материалам, которые хотели видеть редакторы. Так звучал первый совет:

«Используйте короткие предложения. Делайте вводный абзац коротким. Используйте энергичный слог. Демонстрируйте позитив, а не негатив».

В этих кратких рекомендациях были сформулированы требования для репортеров. В трех колонках содержались более подробные правила:

«Убирайте каждое лишнее слово»

«Избегайте прилагательных»

«Остерегайтесь шаблонных фраз»[182]182
  «The Star Copy Style,» Kansas City Star, https://www.kansascity.com/entertainment/books/article10632716.html.


[Закрыть].

Новостные редакторы любили язык без излишеств, и Хемингуэй угощал их скупыми предложениями. Газетам вроде Kansas City Star требовались сжатые тексты, потому что объем информации ограничивался технологией печати. Помимо пишущей машинки и литографского пресса, на лапидарность стиля влиял и телеграф.

С самого начали использования телеграфа в 1832 г., за десятилетия до начала службы Хемингуэя в газете, Сэмюэл Морзе часто поучал своего молодого помощника Альфреда Вейла, когда они готовились продемонстрировать телеграф первым лицам государства. «Пиши как можно короче[183]183
  Письмо Сэмюэла Морзе Альфреду Вейлу от 29 мая 1844 г., Box 1A AV-SI.


[Закрыть], – говорил Морзе, – отбрасывай определенный артикль, где только можно». Морзе и Вейл писали сообщения от руки, переводили в точки и тире, а затем отстукивали друг другу. Чтобы ускорить передачу, Морзе настаивал, чтобы Вейл писал лаконичные тексты, избавлялся от балласта, убирая каждое лишнее слово, которое не добавляет смысла – например, предлоги или витиеватые обороты. Так Морзе и его изобретение начали лепить американский английский язык.

Телеграф Морзе со временем оказал глубокое влияние на распространение новостей. До него газеты из разных городов посылали репортеров к корабельным причалам за историями из-за океана. Эти корреспонденты дожидались кораблей, собирали новости, а затем отправляли репортажи в редакцию конным курьером, поездом, лодкой или голубиной почтой. С развитием телеграфа, однако, для получения информации из отдаленных мест нужны были не часы, а минуты. К сожалению, хотя новая технология и ускоряла коммуникации, она имела и крупный недостаток. Пока умница Томас Эдисон не усовершенствовал систему так, чтобы по одной линии можно было передавать два, а затем и четыре сообщения одновременно, телеграфные провода позволяли отправлять их только по одному. Так что, когда что-то происходило или прибывало судно с новостями, нетерпеливые репортеры бросались к ближайшей телеграфной станции. Корреспонденты – кто из бостонской газеты, кто из нью-йоркской, кто из Миссури или Вирджинии – все ждали в очереди, как у единственной кассы магазина, пока отстучат и отправят их тексты. Чтобы справляться с такими заторами, ввели правила: одно из них ограничивало время передачи сообщения (часто до пятнадцати минут[184]184
  Menahem Blondheim, News over the Wires: The Telegraph and the Flow of Public Information in America, 1844–1897 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1994), 63.


[Закрыть]), другое предписывало, чтобы тексты были короткими.

Когда образовались телеграфные компании, они ввели ценовую политику, стимулирующую клиентов быть предельно краткими и не занимать телеграфную линию. Они взимали фиксированную плату за первые десять слов, и каждое дополнительное обходилось в одну десятую часть той суммы. С такими тарифами можно было отправить из Вашингтона в Балтимор сообщение из десяти слов за десять центов ($3 на сегодняшние деньги). Стоимость росла вместе с дальностью отправки, так что за одинаковое сообщение платили 30 центов ($9), если его посылали из Вашингтона в Филадельфию, и 50 центов ($15)[185]185
  Alfred Vail, The Telegraph Register of the Electro-Magnetic Companies (Washington, DC: John T. Towers, 1849), 10, Box 9, Folder 9 AV-SI.


[Закрыть] в Нью-Йорк. Такая система побуждала клиентов укорачивать сообщения, и люди это понимали. К 1903 г. половина всех отправленных текстов состояла не более чем из десяти слов, а среднее количество слов в одном сообщении составляло двенадцать[186]186
  Statistical Notebook of the Western Union Telegraph Company, Box 267, Folder 4 WUTC-SI.


[Закрыть]. Раньше, в 1844 г., когда Морзе отправил свое официальное послание из четырех слов – «вот что творит Бог», казалось, что он не только провозгласил начало новой эпохи пророческими словами из Библии, но и установил стандарт краткости.

Наиболее активно использовали телеграф коммерческие предприятия, ведь они могли себе это позволить. К 1887 г. около 90 % доходов[187]187
  Письмо Уильяму Виласу, the Postmaster General, from Norvin Green, the President of Western Union, dated November 17, 1887, Box 204, Folder 1 WUTC-SI.


[Закрыть] от телеграмм принес бизнес (начиная с деловых сообщений до биржевых сводок и ставок на скачках), а остальное приходилось на газеты, ведь для личных целей телеграф использовали мало. Всего 2 % населения[188]188
  Письмо Уильяму Виласу.


[Закрыть] отправляло телеграммы по семейным делам. В то время как предприятия освоили телеграф, в целом общество его чуралось. Отправка телеграммы стоила почти десятую часть недельного заработка рабочего, так что во всех случаях, кроме экстренных, люди предпочитали писать письма. Поэтому, когда человеку приносили телеграмму, его охватывала тревога, ведь часто в них были дурные вести. Брат или сестра, живущие далеко, могли прислать телеграмму – «отец умер, приезжай». Всю ситуацию выжимали, как апельсин, удаляя из нее чувства и оценки ради скорости. По такому трагичному поводу тот, кто понес тяжелую утрату, предпочел бы увидеть больше слов. Но при сравнении сострадания и лаконичности чувства проигрывали. Человечность из сообщения выбрасывалась в угоду экономии.

Если уж на то пошло, создание азбуки Морзе было построено на идее краткости. Морзе выбрал комбинацию из точек и тире для каждой буквы алфавита в зависимости от частоты употребления. Он подсчитал количество букв в газетной статье и заметил, что буква e встречалась чаще других, так что обозначил ее точкой. Буква i была второй по популярности, так что она получила две точки. Лаконичность даже пробралась в переписку Морзе с его помощником Вейлом, хотя оба привыкли писать длинные письма от руки. Однако, когда они получили возможность быстро обмениваться сообщениями, им уже не хватало терпения на расшифровку слов, которые не несли смысловой нагрузки. Их письма друг к другу, как и телеграфные сообщения, становились все более сжатыми, в них постоянно появлялись условные обозначения. Морзе часто отправлял сообщения с одной буквой t вместо целого артикля the, un вместо understand, b вместо be[189]189
  Hochfelder, The Telegraph in America, 75–76.


[Закрыть]. Морзе писал Вейлу: «Сжимай информацию[190]190
  Письмо Сэмюэла Морзе Альфреду Вейлу от 25 мая 1844 г., Box 1A AV-SI.


[Закрыть], но так, чтобы это не затрудняло ее понимание», – а сам после этого создал практически нераспознаваемый шифр, где i i заменяло «да», 1 означало «подожди», а 73 – «с наилучшими пожеланиями»[191]191
  Hochfelder, The Telegraph in America, 75.


[Закрыть].

Спустя некоторое время были придуманы стандартные коды для телеграфных станций, чтобы ускорить передачу. Словарь содержал несколько тысяч слов и назывался «Секретным словарем соответствий». Он приводил буквенный префикс и число к каждой форме слова, тогда w.879 значило «провод» (wire), w.889 – «мудрость» (wisdom), w899 – «желаемый» (wishful)[192]192
  Francis Ormond Jonathan Smith, The Secret Corresponding Vocabulary: Adapted for Use to Morse's Electro-Magnetic Telegraph. (Portland, ME: Thurston, Ilsley & Co., 1845), W1000, Box 9, Folder 7 AV-SI.


[Закрыть]. Вскоре в 1879 г. появился другой код, который использовали газеты, – телеграфный код Филлипса. Его составил Уолтер Филлипс, журналист и телеграфист, а позже и глава новостной службы United Press. Код стал так популярен в новостных редакциях, что многие из тех сокращений до сих пор употребляются в Америке. Слова вроде POTUS, SCOTUS и OK[193]193
  POTUS – сокращение от Piece Of Totally Useless Shit – кусок бесполезного дерьма, SCOTUS – The Supreme Court of the United States – Верховный суд США. Этимология OK остается спорным вопросом. – Прим. ред.


[Закрыть] своим появлением обязаны телеграфу во времена, когда краткость считалась добродетелью.

Телеграфные ограничения оттачивали язык газет, и Хемингуэй, которому был близок такой скупой стиль без прикрас, охотно воспринял его. Не проработав в Kansas City Star и полугода, Хемингуэй уволился. Шла Первая мировая война, и ему не терпелось оказаться в гуще событий. Он попытался поступить на военную службу, но его не приняли из-за плохого зрения, так что он отправился в Италию в качестве водителя машины Красного Креста, захватив с собой методичку из Kansas City Star. Со временем успех книг Хемингуэя сделал его короткие повествовательные предложения образцом американского стиля. Поколения спустя преподаватели английского языка и литературы будут рекомендовать своим студентам писать в стиле Хемингуэя, невольно способствуя расширению сферы влияния телеграфа.

Краткость, свойственная американскому английскому, также связана со стремлением отмежеваться от Англии. Война за независимость стала точкой невозврата, но Америка отгораживалась еще и через речь. Хотя эти две страны использовали один и тот же язык, были нюансы в написании (tire/tyre, center/centre, color/colour). Идиомы тоже разнились. Британцы, чтобы не спугнуть удачу, касались дерева – touch wood, а американцы предпочли стучать по дереву – knock on wood. Были свои особенности и в произношении: schedule британцы произносили как «шед-йюл», а американцы как «скед-йюл»; слово privacy у британцев звучало как «при-ва-си», у американцев – «прай-ва-си»; vase – «вааз» и «вейз». (И не будем забывать про «алюминий» – британский вариант слова гарантированно вызовет усмешку у американца[194]194
  Aluminium – британский вариант, aluminum – американский. – Прим. пер.


[Закрыть].) При этом есть намеренные и явственные различия в английской разговорной речи по обе стороны Атлантики. Британский английский состоит из велеречивых фраз с мелодичными интонациями, а американский английский находит кратчайший способ выразить мысль. Англичане производят впечатление эрудированных и образованных, а американцы – добродушных и беззаботных.

В 1848 г., всего через четыре года после отправки Морзе первого сообщения из Балтимора в Вашингтон, аноним в Democratic Review[195]195
  «Influence of the Telegraph upon Literature,» United States Magazine and Democratic Review 22, no. 119 (1848): 409–413.


[Закрыть] написал о влиянии телеграфа на литературу и высказал надежду на то, что он сделает язык того времени более сдержанным. «Разве не очевидно, что это изобретение изменит американскую литературу?» – спросил автор. Несомненно, в стиле письменной речи происходила революция: более простые предложения вытесняли сложные, которые автор описывал как «предложение внутри предложения, вооруженное арсеналом запятых, точек с запятыми, двоеточий и тире». Такие фразы «медленно тащились по целой странице», пока точка не прекращала их (и читателя) мучения. Аноним надеялся, что телеграф усовершенствует манеру письма своим «лапидарным, сжатым, выразительным» стилем. Автор статьи желал, чтобы публика, читая депеши в газетах, усваивала телеграфный стиль с его «свойственной янки прямотой». Это желание сбылось. Телеграф, наряду с другими факторами, покончил с многословными предложениями, напоминающими длинные поезда вроде того, что привез Хемингуэя на вокзал Юнион, заменив их более проворными средствами передачи мысли.

Пока в мае 1844 г. шли приготовления к демонстрации телеграфа в Вашингтоне, беспокойный Сэмюел Морзе хотел почаще получать информацию от Альфреда Вейла. Избалованный собственным изобретением, он привык к немедленной доставке сообщений, ставшей возможной благодаря его детищу. Морзе не скрывал своего волнения. Если пара дней проходила без новостей от Вейла, он немедленно реагировал упреком: «Я несколько разочарован[196]196
  Письмо Сэмюэла Морзе Альфреду Вейлу от 8 августа 1844 г., Box 1A AV-SI.


[Закрыть] тем, что не получил от вас письма». Во времена Морзе почта шла по многу дней, а иногда и недель, но достаточно было пары дней отсутствия вестей от Вейла, чтобы Морзе проявлял нетерпение. В наши дни ученые обеспокоены подобными поведенческими проявлениями в связи с преемниками его изобретения – СМС-сообщениями.

Тема мгновенного обмена сообщениями вызывает бурные споры и часто опасения, что эта практика меняет язык к худшему. Интересно отметить, что лингвисты и филологи в наши дни не так уж озабочены сжатой формой выражения мысли или судьбой запятых. Исследования показали, что учащиеся могут легко переключаться от набора текста на своих девайсах к домашним заданиям. И хотя изменение речевых форм не пугает тех, кто изучает язык и его структуру, многих волнует, что такое общение может оказать влияние в более широком смысле слова. Наоми Бэрон, лингвист и профессор Американского университета, предупреждает: «Есть что-то пугающее в том, что сейчас происходит»[197]197
  Naomi Baron, Skype interview by the author, December 13, 2017.


[Закрыть].

Телеграф Сэмюэла Морзе направил нас по пути быстрой коммуникации, став предком электронной почты, СМС и социальных сетей. Но у наших устройств есть теневая сторона. «Общение онлайн, – говорит Бэрон, – наносит серьезный ущерб социальным взаимодействиям». Коммуникация – это не только слова, модные аббревиатуры и метко подобранные гифки. Коммуникация не просто выражает смысл; она сама создает смысл. И возможность мгновенно обмениваться сообщениями, будучи далеко друг от друга, чревата новыми рисками. «Это опасно, потому что мы забываем, как быть человечными друг с другом», – считает профессор Бэрон.

Когда мы разговариваем друг с другом лично, то получаем от людей сигналы. Но когда это происходит в интернете, «мы забываем, как важно воспринимать реакцию другого человека, чтобы убедиться, что вас понимают», – отмечает Бэрон. Не получая таких сигналов, свойственных реальной жизни, когда мы находимся в одной комнате, мы не можем видеть, что собеседник нервничает, озадачен или хочет нас перебить. Гифки, смайлики и эмодзи не способны передать подобных побуждений. Американцы, которые отправляют больше текстовых сообщений, чем весь остальной мир, стремительно утрачивают нечто важное. В отсутствие таких невербальных сигналов мы убедили себя, что общаемся полноценно. Однако, обладая ими, мы можем понять, что это не так. К тому же постоянный доступ к интернету вызывает новый тип невроза XXI в., похожий на тот, что обнаруживал Морзе, беседуя с Вейлом в XIX в. «Мы начинаем нервничать, если не можем ответить сразу же», – утверждает Бэрон.

Бывший сотрудник Facebook однажды сказал, что сайт, который ежедневно посещают миллиарды пользователей, был большой ошибкой[198]198
  Julia Carrie Wong, «Former Facebook Executive: Social Media Is Ripping Society Apart,» Guardian, December 12, 2017, https://www.theguardian.com/technology/2017/dec/11/facebook-former-executive-ripping-society-apart.


[Закрыть]. То, что второкурсник Гарварда придумал в комнате студенческого общежития, создавая «всеобщее ощущение соседства», как это сформулировал Морзе, вредоносно по ряду причин. При мгновенной коммуникации мы теряем способность считывать выражения лиц других людей и поддерживать беседу. Люди – социальные создания. Соответственно, живые разговоры для нас лучше виртуальных. И живые друзья для нас лучше виртуальных. Общение лицом к лицу лучше, чем онлайн. Социальные сети делают нас асоциальными существами. Мы теряем способность общаться иначе, чем только с помощью слов. Нет поводов волноваться из-за запятых, общество теряет нечто куда более важное. Коммуникация с помощью механизмов – подобных первой машине, отправляющей сообщения, телеграфу, – вытеснила нечто неуловимое. К счастью, в настоящих разговорах человек участвует полноценно, и потеря восполняется.

«Если вы не взаимодействуете с другими, – сказала Бэрон, – у вас куда меньше шансов развить эмпатию, а если общество лишится ее, в кого мы превратимся?»

Сэр Эдвард Пакенхэм, командующий британскими войсками, сражался против Эндрю Джексона на поле битвы в Луизиане[199]199
  National Portrait Gallery, Лондон


[Закрыть]

Эндрю Джексон, командующий американскими войсками, закрепил позиции на плантации Чалметт, в нескольких милях к югу от Нового Орлеана[200]200
  National Portrait Gallery, Smithsonian Institution


[Закрыть]

Карта битвы за Новый Орлеан 8 января 1815 г.[201]201
  Автор: Марк Саба


[Закрыть]

На борту «Сюлли». По пути в Нью-Йорк после нескольких лет, проведенных в Европе, Сэмюэл Морзе придумал использовать электричество для передачи сообщений, сжимая слова при помощи кода[202]202
  Открытые источники: Wikipedia; New Haven Free Public Library: CT State Libraries


[Закрыть]

Морзе поспешил к могиле жены Лукреции, которую похоронили на семейном участке в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Ее смерть вдохновила его на создание телеграфа[203]203
  Из коллекции автора


[Закрыть]

Сэмюэл Морзе изобрел способ быстрой коммуникации с помощью электромагнитного телеграфа[204]204
  Предоставлено Smithsonian Libraries, Вашингтон, округ Колумбия


[Закрыть]

Альфред Вейл воплощал идеи Морзе, часто при этом улучшая их[205]205
  Scientists and Inventors Portrait File, Archives Center, National Museum of American History, Smithsonian Institution


[Закрыть]

Ранний прототип телеграфа Морзе, изготовленный в его студии из подручных материалов. Электромагнит, закрепленный на подрамнике, принимает код и толкает карандаш из стороны в сторону для записи передаваемого сообщения на полоске бумаги. Последовательность зубчиков движется под двухплечным рычагом, который передает код[206]206
  Отделение труда и промышленности, Национальный музей Американской истории, Смитсоновский институт


[Закрыть]

В президента Джеймса Гарфилда выстрелили, как только он вошел в здание железнодорожной станции Балтимор-Потомак

Чарльз Гито – психически неуравновешенный человек, убивший президента Гарфилда

Джеймс Гарфилд был двадцатым и очень популярным президентом США

Узнав о выстреле, Лукреция Гарфилд поспешила к мужу

Толпы жителей Нью-Йорка следили за состоянием Гарфилда, читая на досках объявлений телеграфные сообщения из Белого дома[207]207
  Специальное хранилище, Университет Вирджинии, Шарлоттсвилль, штат Вирджиния


[Закрыть]

Президента Гарфилда перевезли к берегу океана, который он так любил, и все это время у его ложа была жена, а вместе с ней – благодаря телеграфу – и вся страна

4
Запечатлевать

Как фотоматериалы запечатлевали нас, явно и неявно.

К вопросу о лошади

Заказ казался довольно простым. Мужчина попросил фотографа заснять его лошадь в галопе. Хотя задача и выглядела понятной, в 1870-х гг. портретная съемка требовала длительных фотосессий в студии, когда человеку в течение целой минуты приходилось неподвижно стоять или сидеть, при этом еще и не улыбаясь. Стоило ему шелохнуться, пока крышка объектива открыта, и четкий силуэт превращался на снимке в размазанное привидение. Ограничения, которые диктовали фотоматериалы того времени, заставляли фотографов вздрагивать, когда в студии появлялся маленький ребенок, ведь они знали, что малыши обычно ерзают и на фото превращаются в туманное облачко на коленях сурово выглядящей матери. Фотограф мог быстро пройти перед камерой, не сомневаясь, что она его не запечатлеет. Вот почему требование заснять лошадь в движении даже обсуждать не имело смысла. Но оно исходило не от кого-нибудь, а от Лиланда Стэнфорда, калифорнийской версии Рокфеллера, который не привык слышать слово «нет».

Стэнфорд дважды был губернатором Калифорнии, а затем возглавил Центрально-Тихоокеанскую железную дорогу, проложив пути через весь континент на восток, сочетая политические и корыстные мотивы и сказочно разбогатев нечестными путями. Он обожал лошадей и дома, что вполне мог себе позволить благодаря огромному состоянию. Как раз с его домом и был связан тот запрос по поводу лошади. Как тогда было принято, Стэнфорд желал запечатлеть свой величественный особняк в Сакраменто и нанял для этого сорокадвухлетнего Эдварда Мейбриджа – фотографа из Сан-Франциско с окладистой каштановой бородой. Но вскоре магнат переключился с интерьеров своей усадьбы на лошадей в конюшне.

Стэнфорд предположил, что, когда лошадь бежит, есть моменты, когда она не касается земли ни одним из копыт – то есть находится в так называемой «безопорной фазе»[208]208
  Eadweard Muybridge: The Stanford Years, 1872–1882 (Stanford, CA: Department of Art, Stanford University, 1972), 8.


[Закрыть]. Но ему нужны были доказательства. Легенда гласит, что друзья-миллионеры подняли на смех его предположение, говоря, что лошадь сразу упадет, если не будет касаться земли копытами, и шутки дошли до пари на значительную сумму в $25 000 – на нынешние деньги почти миллион. Чтобы сохранить лицо, Стэнфорд хотел получить фотографию, а Мейбридж должен был ее предоставить. Мейбридж, может, и не был уверен, что удастся заснять лошадь в движении, зато не сомневался в том, что каждый художник нуждается в богатом покровителе, что каждому художнику нужен профессиональный вызов и что любому художнику хочется славы. Мейбридж приехал в США из Англии, чтобы добиться успеха, и постепенно менял написание своего имени – с Edward на Eadweard и с Muggeridge на Muygridge, а потом на Muybridge, – параллельно меняя род деятельности, пока не нашел то, в чем был вне конкуренции. И этот запрос для него как фотографа был отличным шансом. Так что Мейбридж вложил свою обветренную руку в мясистую ладонь Стэнфорда для рукопожатия и пробормотал «да», скрепив тем самым союз двух разных миров.

Мейбридж был одним из лучших фотографов Сан-Франциско. Делая снимки, он бесстрашно забирался в безлюдные места вроде тихоокеанского побережья, Йосемитского парка или Аляски. Профессия требовала хорошей физической формы и вполне ему подходила: Мейбридж был подтянутым и сильным и мог нести на себе снаряжение весом более сотни фунтов. Все, что требовалось для съемки и проявки фотографий, было при нем. Помимо бутылок с химикатами, его экипировка включала несколько деревянных фотокамер, хрупкие стеклянные пластины, ведерки для воды, палатку для передвижной фотолаборатории, дорогие объективы и устойчивые штативы. Эксцентричному Мейбриджу, с его всклокоченной бородой и мягким взглядом голубых глаз, нравилось находиться вдали от цивилизации в компании своего упряжного мула.

Стэнфорд хотел получить фотографию одного из своих самых быстрых скакунов по кличке Оксидент, всенародной звезды скачек. Оксидент, как и бега в целом, стали настоящей отдушиной для расколотой нации в период тяжелого восстановления после Гражданской войны. Страна разделилась не только на Север и Юг, но и на традиционный Восток и новомодный Запад. Оксидент склеил эти кусочки вместе, растрогав людей своей «историей Золушки»: «маленькая лошадка», на которой возили мусор, однажды превратилась в четвероногого принца ипподрома, прославившего Калифорнию.

В 1872 г. Мейбридж притащил свое фотооборудование в конюшню Стэнфорда в Сакраменто, чтобы запечатлеть Оксидента на скаку. Мейбридж приготовил стеклянные пластинки, чтобы сделать их светочувствительными и способными записать изображение внутри темной палатки. Он налил густой коллодий на поверхность и для равномерности покрытия покачал стеклянную пластину из стороны в сторону, как шеф-повар качает сковороду. Затем он опустил покрытую коллодием пластину в нитрат серебра, который делал пластину светочувствительной. После этого Мейбридж поместил стекло в светонепроницаемый футляр и направился к камере. Оксидент шел рысью около мили, преодолевая сорок футов в секунду[209]209
  «The Stride of a Trotting Horse.» Pacific Rural Press (San Francisco, CA), June 22, 1878, 393.


[Закрыть], запряженный в двухколесный экипаж (или беговую качалку) с наездником. Поднимая пары ног поочередно по диагонали, он направлялся к финишной прямой с рекордной скоростью – миля за две минуты и двадцать секунд. Чтобы сфотографировать Оксидента, Мейбридж должен был использовать стеклянные пластинки, пока они не высохли и не потеряли способность фиксировать изображение. Испарение химикатов обычно было главной проблемой Мейбриджа, но теперь его больше беспокоила скорость лошади.

Когда Мейбридж снимал пейзажи, он устанавливал камеру с подготовленной влажной стеклянной пластинкой внутри и на несколько секунд снимал крышку. Затем он возвращал ее на место, закрывая объектив. При первой попытке запечатлеть бегущую лошадь Мейбридж снял и вернул крышку, как обычно. Но ничего не получилось. При второй попытке он открыл и закрыл ее быстрее. На этот раз на стекле уже виднелось что-то расплывчатое[210]210
  «Quick Work,» Daily Alta California, April 7, 1873, 1, MUY-SUL.


[Закрыть]. Результат обнадеживал. Возможность наконец узнать правду о бегущей лошади воодушевляла Стэнфорда. Шанс добавить в свой альбом новые газетные вырезки с собственным именем придавал Мейбриджу энергии. Но снимок был слишком бледным для публикации, а для получения более четкого изображения требовались деньги и усилия. Стэнфорд раскошелился, предложив выставить в ряд сразу несколько камер, чтобы разложить движения на разные фазы. Мейбридж подчинился и приготовился к началу новой стадии опытов, однако их пришлось прервать.

Жизнь Мейбриджа была непроста. Он женился на особе, сделавшей его невольным участником любовного треугольника. Дошло до того, что он застрелил соперника и как раз во время работы над фотопроектом с Оксидентом отправился в тюрьму. Три дня спустя был вынесен вердикт: «не виновен», и Мейбридж немедленно уехал в Центральную Америку работать над фотосъемкой, которую ему заказали до того, как он убил человека. Спустя годы, летом 1877 г., Мейбридж вернулся к работе над фотографиями лошади. Он продолжил свои эксперименты в Сакраменто и Сан-Франциско, а затем отправился на животноводческую ферму Стэнфорда в Пало-Альто.

До истории с убийством Мейбридж делал снимки бегущей лошади, открывая на мгновение крышку объектива, отчего они получались бледными и размазанными. Чтобы увидеть лошадь четко и заставить ее движение застыть на стекле, как насекомое в янтаре, камера должна была мигнуть быстрее и запечатлеть меньший отрезок времени. Добиваясь этого, Мейбридж создал устройство из коробки из-под сигар[211]211
  Eadweard Muybridge,131.


[Закрыть], сняв с нее две крышки. Он прикрепил эти крышки на расстоянии в два дюйма друг от друга с помощью двух маленьких деревянных планок, подобно перекладинам на стремянке. Все это устанавливалось в рамку. В такой конструкции крышки могли скользить вверх-вниз, подобно сдвижным оконным створкам, и удерживались на месте резинками. Затем рамка помещалась перед готовой к съемке камерой так, чтобы нижняя планка закрывала объектив.

Когда лошадь пробегала мимо, Мейбридж тянул за веревочку, освобождая крышки, которые падали, как лезвие гильотины. Зазор между ними проходил перед объективом, а затем вторая крышка закрывала его, позволяя свету попасть в камеру лишь на мгновение. С этим новым затвором камера видела фрагмент движения и фиксировала его на стеклянной фотопластинке, которую сразу после съемок Мейбридж переносил в проявочную палатку. Наверху палатки было отверстие, затянутое красной тряпкой. Она пропускала только свет, к которому фотопластинки не чувствительны и который тем самым не повреждает отснятое изображение.

Свои попытки съемки лошади в движении он начинал с одной камеры, потом использовал дюжину, а потом и две дюжины. С таким быстрым затвором Мейбриджу требовалось, чтобы в камеру попадало много света и силуэт лошади на стеклянной пластинке получался четче[212]212
  E. J. Muybridge. Method and Apparatus for Photographing Objects in Motion. US Patent 212,865, filed June 27, 1878, and issued March 4, 1879.


[Закрыть]. Поэтому он устроил уличную студию на отрезке беговой дорожки ипподрома, с камерами на одной стороне и задником на другой. Чтобы камера получала больше света, этот новый задник был выкрашен в белый цвет и устанавливался под углом, как стремянка. Так он лучше отражал солнечный свет для камеры. Беговую дорожку также посыпали белым порошком, чтобы поверхность стала светоотражающей и отправляла в объектив больше света. Мейбридж использовал все доступные средства – соединения серебра, солнечный свет и затворы, чтобы получить снимок бегущего коня. Одна проба следовала за другой, и вскоре резинки исчерпали свой потенциал для ускорения затворов, но Мейбридж, к счастью, решил вопрос при помощи модной технической новинки – электрического звонка.

Чтобы заснять лошадь с экспозицией в доли секунды, требовались быстрые затворы. Так Мейбридж обратился к электричеству за тем, чего недоставало резинкам. Электрические приборы только прокладывали себе дорогу к повседневному использованию, и одним из нашумевших в Европе изобретений был звонок. При нажатии кнопки в цепи возникал электрический ток, под действием которого электромагнит притягивал молоточек, и раздавался звон. Именно на основе этой новой технологии Джон Айзекс, двадцатисемилетний инженер, работавший на железнодорожную компанию Лиланда Стэнфорда, придумал более быстрый спусковой механизм. С молниеносностью тока электромагнит приводил в движение[213]213
  Eadweard Muybridge, 22.


[Закрыть] задвижку, которая удерживала затвор, и он падал моментально. Теперь камеры Мейбриджа были готовы.

Над землей на высоте груди[214]214
  Eadweard Muybridge, Animals in Motion (New York: Dover Publications, 1957), 21.


[Закрыть] Мейбридж натянул поперек беговой дорожки дюжину нитей, прикрепленных к дюжине камер. Камеры были расставлены достаточно равномерно, чтобы заснять полный цикл шага лошади. Когда лошадь таранила грудью нить, будто финишную ленточку, та натягивалась, сближая два кусочка металла около камеры, отчего электрический ток проходил по цепи. В результате в кабинке срабатывал один затвор, создавая одно изображение. Лошадь сама себя фотографировала, натягивая следующую нить и заставляя срабатывать следующую камеру. Будто на стрелковом полигоне раздавались щелчки выстроенных в ряд камер, раскрывающих секрет движения лошадиного тела.

Собранные вместе стеклянные пластинки, покрытые серебром, показывали каждый миг движения. Проявив изображение в палатке-фотолаборатории, Мейбридж вышел из нее счастливый, заявив: «Я получил фотографию, где лошадь на скаку отрывается от земли»[215]215
  Letter from Sherman Blake to Walter Miles dated May 6, 1929, Box 1, Folder 5, MUY-SUL.


[Закрыть].

На стекле была бледная картинка, которую он дорабатывал вручную, сделав двенадцать изображений лошадиных силуэтов на белом фоне. Фотография доказывала, что на мгновение все четыре копыта бегущей лошади оказываются в воздухе. Но затея с фиксацией движения на стеклянной фотопластинке имела далеко идущие последствия. Мейбридж сфотографировал ускользающий миг, и аппетит публики к снимкам, ловящим каждую секунду, вырос в Эверест фотографий.

А началось все это с лошади.

Пока Мейбридж делал успехи в фотоискусстве на западном побережье, один из столпов общества на восточном побережье тоже занимался фотографическими нововведениями. Только вот имя Мейбриджа войдет в историю, а изобретатель с востока США не обретет заслуженной славы. Звали его преподобный Ганнибал Гудвин.