Текст книги "Алхимия и жизнь. Как люди и материалы меняли друг друга"

В Париже результаты были не лучше. Здесь он мог получить патент на телеграф, однако во Франции существовало условие, что изобретение должно активно применяться в течение года. Поначалу попытки Морзе установить свою систему казались многообещающими, но в итоге ничего не вышло. Не нашел он утешения и в России. Проведя почти год за границей, потратив драгоценное время, за которое можно было бы улучшить телеграф, в апреле 1839 г Морзе вернулся в Америку с пустыми руками.

В 1840 г., 20 июня, американский патент был выдан Морзе, но до установки телеграфной сети пока было далеко. После Паники 1837 г. (финансового кризиса) туча экономической депрессии накрыла своей мрачной тенью все начинания Конгресса и страны в целом, поставив их на паузу. В то же время Морзе отвлекся от работы, выдвинув свою кандидатуру на выборах мэра Нью-Йорка в апреле 1841 г., и снова с националистической и антикатолической программой. И опять проиграл, а когда избирательная кампания осталась позади, он занял освободившееся время борьбой за свой телеграф. Впрочем, законопроект не слишком сдвинулся с места, так что бывший кандидат в политики отправился в столицу, чтобы подогреть к нему интерес. На его пути возникали то одна бюрократическая проволочка, то другая. «Я все жду и жду»[139]139
  Письмо Сэмюэла Морзе Сиднею Морзе от 25 января 1843 г., SFBM-TWO, 191.


[Закрыть], – писал он 23 января 1843 г. Несколько дней спустя он написал, что ожидание «становится все более мучительным и болезненным»[140]140
  Письмо Сэмюэла Морзе Сиднею Морзе от 30 января 1843 г., SFBM-TWO, 192.


[Закрыть].

Когда месяцем позже, 21 февраля 1843 г., законопроект наконец был вынесен на рассмотрение в Палате представителей, его высмеяли[141]141
  Письмо Сэмюэла Морзе Сиднею Морзе от 30 января 1843 г., SFBM-TWO, 193.


[Закрыть]. Один из высказавшихся назвал телеграф Морзе паранормальным явлением. В 1840-е гг. многие лекари-шарлатаны использовали магниты, и в стране мало кто понимал физику этого материала. В день голосования 23 февраля 1843 г. законопроект о телеграфе Морзе был принят с перевесом всего в шесть голосов (89 за, 83 против, 70 воздержалось).

Победа была сладка, но недолговечна. Достижение привело Морзе к следующей ступени – слушаниям в Сенате. Но время поджимало. Сессия Сената скоро заканчивалась, и в очереди на рассмотрение перед его законопроектом были еще сотни. Морзе добросовестно дежурил в Сенате, и в последний вечер, 3 марта, он сидел в зрительской галерее, а вся его компания состояла из привычной боли в животе и горстки «последних монет»[142]142
  Письмо Сэмюэла Морзе Альфреду Вейлу от 23 февраля 1843 г., SFBM-TWO, 197.


[Закрыть] в кармане. В случае неудачи ему предстоял, как он опасался, сизифов труд вновь катить нормотворческую глыбу вверх по Капитолийскому холму, если прежде он не умрет с голоду. Глядя на стопку законопроектов, лежащих поверх его собственного, он решил, что сегодня его вряд ли рассмотрят. Наблюдать, как эта стопка раздавит одиннадцать лет его работы, он был не в силах. Не дожидаясь очереди своего законопроекта, Морзе поднялся, словно придавленный силой земной гравитации, ушел к себе в гостиницу и собрал вещи.

На следующее утро за завтраком с ним поздоровалась Энни Элсуорт – юная дочь его коллеги, Генри Элсуорта, главы Патентного ведомства США. Несмотря на свое жалкое состояние, Морзе, как всегда, был рад ее видеть. Энни подошла к нему, чтобы поздравить. Его законопроект был принят без возражений и подписан президентом. Морзе получил субсидию в $30 000 (на сегодня порядка $0,9 млн) на строительство телеграфной линии от Вашингтона до Балтимора, на расстояние более сорока миль.

Морзе воспрянул духом и невероятно обрадовался новости. Опьяненный успехом, в подарок Энни, принесшей ему эту добрую весть, он пообещал юной девушке, что та сможет придумать текст первого сообщения, которое он отправит телеграфом. Оставалось протянуть провода, чтобы передать ее слова при помощи разрядов.

Теперь, когда закон был принят, Морзе собрался соединить телеграфной линией Вашингтон и Балтимор. Получив деньги, Морзе собрал команду, в которую входили мистер Вейл, следивший за оборудованием; профессор Гейл, обеспечивавший научное сопровождение; а также новый человек – профессор Джеймс Фишер, отвечавший за провода и их прокладку. Морзе контролировал бюджет и график работ. Провода планировалось провести под землей в защитных свинцовых трубах. Но прокладка труб была нелегким делом. После некоторых препирательств Морзе удалось найти производителя свинца, способного справиться с задачей, а еще он познакомился с молодым человеком по имени Эзра Корнелл. Его плугом с остроконечными лопастями можно было выкопать траншеи для труб. Рытье траншей началось, но отставало от расписания Морзе.

На этом проблемы не заканчивались[143]143
  Silverman, Lightning Man, 226; Письмо Сэмюэла Морзе Сиднею Морзе от 20 января 1844 г., SFBM-TWO, 216.


[Закрыть]. К декабрю 1843 г. Морзе был вынужден уволить Фишера за неисправные провода и протекающие трубы, Гейлу пришлось покинуть команду из-за проблем со здоровьем, и зима поставила под вопрос все работы на открытом воздухе. Морзе приостановил монтаж до весны. Но в период вынужденного простоя его вовлек в свои махинации политик-мошенник[144]144
  Интервью с Кеннтом Сильверманом, взятое Брайаном Лэмом, Booknotes, C-Span, December 20, 2003, https://www.c-span.org/video/?179914–1/lightning-man-samuel-fb-morse. – 1/lightning-man-samuel-fb-morse.


[Закрыть] Фрэнсис Смит, который обманным путем выкачивал себе в карман деньги, выделенные правительством на этот проект. Морзе с такими муками выпутывался из сетей Смита, что самые болезненные технические проблемы казались почти приятными.

В марте 1844 г. прокладка проводов возобновилась. Но на этот раз все стали делать по-другому. Провода устанавливали на высоте, а испытывали их чаще. Когда линия была почти готова к запуску, Морзе с командой придумали способ привлечь внимание публики к новшеству. Партия вигов, соперничающая с демократами, планировала провести в Балтиморе съезд и объявить на нем имя своего кандидата на пост вице-президента. И пресса, и политики с нетерпением ждали информации, а получали они ее обычно днем позже, в зависимости от местонахождения. Морзе хотел доставить лакомый кусочек тем, кто в Вашингтоне изнемогал в ожидании, за малую долю этого времени – всего за несколько минут. Но телеграфная линия заканчивалась тогда за много миль до Балтимора. Так что Морзе и Вейл нашли решение: от Балтимора до ближайшего пункта телеграфной линии имя кандидата в вице-президенты отправили 1 мая 1844 г. на поезде, откуда Вейл отстучал новость ожидавшему ее в Вашингтоне Морзе. Сгущавшиеся было грозовые облака рассеялись – изобретение Морзе стало восприниматься не как забава, а как полезный инструмент. Когда сообщение Вейла поступило, интерес к скорости его доставки оказался куда больше, чем энтузиазм по поводу кандидатур Генри Клея и Теодора Фрелингуйсена.

Наконец система была установлена, и наступил день демонстрации – 24 мая. Мать-природа поспособствовала благоприятному исходу, расчистив небо от облаков, разогнав вечную столичную влажность и добавив легкого ветерка, чтобы успокоить нервы. План Морзе заключался в том, что он передаст точки и тире, а Вейл ответит тем же кодом. Вейл ждал в Балтиморе, пока Морзе отправит ему электрическую депешу из здания Верховного суда в Вашингтоне.

Как Морзе и обещал, он доверил выбор первого официального сообщения Энни Элсуорт. Энни упросила свою мать, набожную женщину, подсказать цитату, способную выразить изумление и восхищение этим изобретением, но также и внушаемый им трепет. Миссис Элсуорт выбрала цитату из Библии (Числа 23:23), и Энни передала записку Морзе, который перевел слова в электрические импульсы.

Он отстучал:

точка-тире-тире, пробел,

точка-точка-точка-точка, пробел,

точка-тире, пробел,

тире, пробел.

Посредством этих точек и тире, а также последовавших за ними коротких и длинных импульсов Вейл получил код в Балтиморе и вернул те же слова обратно, отметив новую эру в коммуникации сообщением: «Вот что творит Бог».

Телеграф был чудом инженерной мысли, передающим информацию с помощью электрических разрядов, но вскоре он стал частью общественной жизни страны и объединил ее. Шедевр Морзе будет служить народу и всего за несколько десятилетий привьет людям новую привычку в потреблении информации. Особенно очевидно это стало во время короткого срока правления Джеймса Гарфилда, популярного двадцатого президента США.

Весь мир у одра президента

Всего несколько минут отделяли президента Джеймса Гарфилда от летнего отдыха после трудов праведных в Белом доме. Утром 2 июля 1881 г., почти через 40 лет после изобретения Сэмюэлом Морзе первого телеграфа, президент планировал отправиться с железнодорожной станции Балтимор-Потомак в отпуск на свою ферму в Менторе, штат Огайо. Но сначала ему нужно было посетить встречу однокашников в Колледже Уильямса по случаю двадцатипятилетия выпуска, где ему предстояло выступить с речью и принять почетную степень. Также Гарфилд радовался скорой встрече с женой Лукрецией, которая выздоравливала после малярии у океана в Нью-Джерси. Всего несколько часов – и поезд доставит его к ней, словно телеграмму, и они вместе будут наслаждаться прибрежным ветерком Джерси. Гарфилд уже давно ждал этого дня и торопился уехать, так как в знойном воздухе столицы чувствовал себя сваренным на пару крабом из близлежащего Чесапикского залива. Гарфилд выпрыгнул из экипажа у железнодорожной станции и понес свое грузное тело вверх по каменным ступеням входа с улицы Б, проскользнул мимо рядов деревянных скамеек в маленьком и тихом зале ожидания для женщин. Направившись в сторону главного зала, он услышал хлопок и почувствовал, как что-то обожгло правую руку[145]145
  Candice Millard, Destiny of the Republic (New York: Knopf Doubleday Publishing Group, 2011), 182.


[Закрыть]. Пока он пытался сообразить, бороться или убегать, раздался второй хлопок, и его захлестнула волна боли в спине, тело обмякло, он опустился на колени, а потом с шумом стукнулся о мраморный пол.

Джеймс Блейн, госсекретарь, сопровождал президента к станции, чтобы улучить в экипаже лишние пару минут для обсуждения рабочих вопросов. Оба бородатые и харизматичные, они вошли в здание станции рука об руку, увлеченные разговором о том, каким войдет в историю президентский срок Гарфилда. Но когда Блейн увидел, как его друг падает на пол, благодушная беседа оборвалась, и умудренный опытом политик и оратор прокричал: «Боже мой, его убили»[146]146
  Ira Rutkow and Arthur M. Schlesinger, James A. Garfield: The American Presidents Series: The 20th President, 1881 (New York: Henry Holt, 2006), 2.


[Закрыть]. После отпуска Гарфилду предстояло совершить много больших и важных дел. Но все мечты и идеи рухнули вместе с упавшим на пол телом.

Следующие несколько минут длились бесконечно. Когда Гарфилд поднял взгляд, то увидел нависающие над ним незнакомые лица. Около президента собралась почти дюжина докторов: кого-то пригласили со станции, кого-то с улицы, кого-то из близлежащих частных практик. Гарфилда мучила невыносимая боль, отчего его ум был одновременно и ясным, и затуманенным. Один за другим доктора поворачивали его, чтобы обследовать рану, и с каждым прикосновением к ней грязных пальцев и хирургических инструментов боль пронзала его тело. Когда врачи прекратили терзать президента, то заверили его, что он выживет, хотя сами сомневались в этом.

Наконец Гарфилда перевезли в Белый дом на конной карете скорой помощи. Она подпрыгивала на каждом булыжнике, отдаваясь болью, а жизнь будто вытекала из тела с каждой каплей крови, обагряющей серый летний костюм. Сначала доктора убеждали друг друга, что Гарфилд выживет, но со временем, после более тщательного обследования, медицинское заключение изменилось. Вдобавок к непрекращающейся боли Гарфилд не мог не думать о жене. Он попросил близкого друга-сослуживца, полковника Алмона Рокуэлла, отправить ей сообщение в Элберон, штат Нью-Джерси. Когда Лукреция открыла нежданную телеграмму, то прочла: «Президент просил меня передать вам, что серьезно ранен». Сообщение заканчивалось словами: «Он в сознании и надеется, что вы вскоре приедете к нему. Он передает вам сердечный привет»[147]147
  «A Great Nation in Grief,» The New York Times, July 3, 1881, 1.


[Закрыть]. У едва выздоровевшей Лукреции, которая находилась в Нью-Джерси в нескольких часах пути от своего мужа, теперь была одна цель – быстрее добраться до него. У Гарфилда, балансирующего на грани жизни и смерти, тоже была одна цель – дотянуть до рассвета.

Все, кто знал Джеймса Абрама Гарфилда, считали его добрым, честным, волевым и очень умным человеком. Он вырос в бедной семье на ферме в Огайо, неподалеку от Кливленда, и вырвался из бедности благодаря образованию. Его блестящие способности были безграничны, но их легко было продемонстрировать. Рассказывали, что он мог одновременно делать два перевода английского текста: на греческий и на латынь, записывая их разными руками. Гарфилд стал президентом небольшого колледжа, потом был генералом армии Севера и членом Палаты представителей от штата Огайо и наконец занял высочайший пост в стране в качестве ее двадцатого президента. В возрасте сорока девяти лет голубоглазому богатырю Гарфилду было суждено стать одним из величайших глав государства. Как Линкольн, он имел прогрессивные взгляды на проблемы чернокожего населения, и, как Кеннеди, был харизматичным оратором с обаянием суперзвезды. Но, как и эти двое, Гарфилд оказался под губительным прицелом убийцы.

В президента выстрелил сорокалетний бродяга Чарльз Гито. Худощавый и невысокий Гито, весом 130 фунтов (менее 60 кг), одетый в тот летний день в черный костюм, имел русую бородку, желтоватый цвет лица[148]148
  «A Great Nation in Grief.»


[Закрыть] и отрешенный взгляд серых глаз. Гито, который явно был психически неуравновешенным, не везло ни в чем: он потерпел неудачу и в юриспруденции, и в продаже страховок, и в проповедовании Евангелия, и в попытке учредить газету. У него не было предпринимательской жилки, но он отказывался в это верить.

На вокзале у Гито в кармане лежало письмо, утверждающее, что выстрел в президента «политическая необходимость»[149]149
  Theodore Clarke Smith, The Life and Letters of James Abram Garfield: 1877–1882, Vol. 2 (Hamden: Archon Books, 1968), 1184.


[Закрыть] ради прихода к власти другой фракции республиканской партии, которую Гито фанатично поддерживал. Он родился во Фрипорте, штат Иллинойс, но мотался с места на место: север штата Нью-Йорк, потом Чикаго, далее Бостон, а потом Хобокен, штат Нью-Джерси, – нередко не оплатив проживания перед очередным переездом. Гито надеялся получить назначение на одну из тысяч вакансий в новой администрации Гарфилда. Его десятки раз видели у Белого дома. Он пытался добиться должности генерального консула в Париже. Ему каждый раз отказывали, и он никак не мог понять, почему. В какой-то момент ему пришла в голову идея убрать Гарфилда. Как-то раз он написал: «Если бы не президент, все было бы лучше»[150]150
  J. C. Clark, The Murder of James A. Gar field: The President's Last Days and the Trial and Execution of His Assassin (Jefferson, NC: McFarland & Co., 1993), 132.


[Закрыть].

По прошествии всего нескольких часов после того, как в Вашингтоне прозвучали выстрелы, о них уже знал каждый житель Нью-Йорка. Телеграфные и газетные конторы в 1881 г. размещали тексты телеграмм на уличных досках размером со школьные, уведомляя горожан о дневных происшествиях. А фермеры собирались у железнодорожных станций, потому что телеграфные линии шли вдоль рельсов. Люди все больше привыкали к газетным публикациям о событиях в других частях страны. К 1861 г., во время президентства Линкольна, новостные агентства вроде Associated Press передавали депеши на расстояния в десятки тысяч миль по пересекающим всю страну телеграфным проводам компании Western Union. Со времен Гражданской войны сообщения о военных сражениях и прочие известия издалека стали обычным делом, путешествуя по сети проводов из Нью-Йорка в Чикаго, Цинциннати, Сент-Луис, Новый Орлеан, Калифорнию и все промежуточные пункты. Газеты выдавали все новые истории, а публика жадно их глотала.

С момента выхода номера The New York Times с заголовком «Убийца выстрелил в президента Гарфилда» внимание нации было приковано к новости, ведь люди боготворили Гарфилда. Хотя его президентский срок продлился всего четыре месяца, он был обожаемым, популярным оратором со времен его выступлений в Конгрессе. Пока он боролся за жизнь, чернокожие молились за него, ведь Гарфилд поддерживал идею равенства для освобожденных рабов[151]151
  Millard, Destiny of the Republic, 182.


[Закрыть]. Иммигранты на восточном побережье молились за него, ведь он был из бедной семьи[152]152
  Millard.


[Закрыть]. Запад страны молился за него, ведь он был сыном первых поселенцев из сельского Западного резервного района. Удивительно, что за него молились даже на юге страны. Гарфилд, будучи аболиционистом, посягал на источник дохода южан, но он также верил в образование и предпринимательство[153]153
  Millard.


[Закрыть]. Передаваемые телеграфом новости о Гарфилде объединяли эти разрозненные группы.

На следующий день толпы собрались у телеграфных станций, окружив их в несколько рядов, и все испытали облегчение, увидев на доске сообщение: «преобладают обнадеживающие мнения»[154]154
  Complete medical record of President Garfield's case, containing all of the official bulletins, from the date of the shooting to the day of his death, together with the official autopsy, made September 20, 1881, and a diagram showing the course taken by the ball (Washington, DC: Charles A. Wimer, 1881), 6.


[Закрыть]. Также репортаж гласил: «температура и дыхание пришли в норму». Гарфилд пережил эту ночь. Тем вечером он воспрянул духом благодаря приезду жены, примчавшейся к нему на всех парах. Лукреция не отходила от его постели, а все растущие толпы дежурили у досок объявлений.

У преданного личного секретаря Гарфилда, двадцатитрехлетнего Джозефа Стенли-Брауна, была незавидная задача – рассылать прессе телеграммы из Белого дома, обеспечивая связь между президентом и народом. Ежедневные сводки о состоянии главы государства выпускались три раза в день – утром, в полдень и вечером. Приводились мельчайшие подробности. Они описывали, насколько хорошо Гарфилд спал, что ел, в каком он настроении. Для публики, склонной к медицине, всегда указывались показатели температуры, пульса и дыхания. Большинство сводок были краткими и уведомляли граждан, что со времени предыдущего сообщения значительных изменений не произошло или что его состояние удовлетворительное.

В течение последующих двух недель преобладали приятные новости. Из регулярных сводок публика узнавала, что президент в хорошем настроении (7 июля 1881 г.), поел «твердой пищи» (17 июля), что он «спокоен и весел» (29 июля) и с удовольствием вздремнул[155]155
  Complete medical record of President Garfield's case, 11, 32, 34.


[Закрыть] (31 июля). Когда 24 июля Гарфилду сделали операцию в области входного отверстия пули, доктора сообщили и об этом. Эти врачи считали, что пуля – главная проблема Гарфилда, и стремились во что бы то ни стало найти ее. Дошло до того, что за помощью обратились к Александру Беллу, изобретателю телефона, который к тому же был конструктором металлоискателя, издающего звук при непосредственной близости от металла. Белл пришел к постели Гарфилда в Белом доме 26 июля, пытаясь по звуку понять, где застрял свинец. Но злодейскую пулю в президентском теле[156]156
  Millard, Destiny of the Republic, 213.


[Закрыть] так и не обнаружили.

Поток официальных сводок из Белого дома продолжался. Спустя почти месяц после покушения, 1 августа, Гарфилд «чувствовал себя лучше»[157]157
  Complete medical record of President Garfield's case, 35.


[Закрыть]. Казалось, президент выздоравливает, и народ был окрылен надеждой. В начале августа пару недель подряд сводки утверждали, что у Гарфилда «отличный день», а в одной из них даже упоминался его «сладкий сон»[158]158
  Complete medical record of President Garfield's case, 37.


[Закрыть]. Президента удивляла реакция людей, он парировал: «Мне кажется, люди должны были устать от того, что им преподносят меня таким образом»[159]159
  Smith, The Life and Letters of James Abram Garfield, 1191.


[Закрыть]. Но напротив – страна желала все знать и быть на связи со своим лидером. С самого дня выстрела «в Белый дом хлынули телеграммы[160]160
  The New York Times, July 3, 1881, 1


[Закрыть] со всей страны и из Европы», как писали в The New York Times. После Гражданской войны Америка была раздроблена, но посылаемые по телеграфным проводам новости о Гарфилде объединили нацию.

Август 1881 г. выдался в Вашингтоне удушающе знойным, и вместе с температурой воздуха по всей стране росла и тревога за ее лидера. В одном утреннем бюллетене 25 августа американцам сообщили, что «серьезно рассматривается вопрос о том, чтобы вывезти президента из Вашингтона»[161]161
  Complete medical record of President Garfield's case, 65.


[Закрыть]. Врачи Гарфилда хотели избавить его от нестерпимой жары, а также успокоить взволнованную публику, но Гарфилд чувствовал себя слишком плохо для транспортировки. Лихорадка не сдавалась, лицо опухло из-за воспаления слюнных желез, а вдобавок мучило постоянное «желудочное расстройство». Гарфилд, генерал Гражданской войны, говорил жене: «Эта борьба с болезнью страшнее военного сражения»[162]162
  Millard, Destiny of the Republic, 215.


[Закрыть].

Публичные сводки о здоровье Гарфилда почти всегда выглядели оптимистично, а вот его настоящий прогноз – совсем нет. Считалось, что доктора пишут положительные отчеты для бюллетеней, так как Гарфилд просил их зачитывать, и его не хотели волновать. Президент смотрел на сводки и отмечал: «Я всегда высоко ценил четко сформулированные детали[163]163
  Smith, The Life and Letters of James Abram Garfield, 1193.


[Закрыть] и точные факты». Он изучал собственный случай, будто со стороны. Но слова в медицинской карте, в сводках и в газетах оказывали ему медвежью услугу, ведь с каждым разом становилось все очевиднее, что смерть неминуема. Гарфилд, известный своей дородностью и весивший 220 фунтов (около 100 кг), похудел почти вдвое – до 130[164]164
  Millard, Destiny of the Republic, 217.


[Закрыть].

В начале сентября Гарфилд изъявил желание, чтобы его перевезли на побережье Нью-Джерси, поближе к воде. Он с детства мечтал быть моряком, но у родного штата Огайо не было выхода к морю, так что плавать там можно было только по каналам. По всему маршруту поезда вдоль путей собирались толпы, а сводки информировали публику, рассказывая, что он хорошо ел (11 сентября 1881 г.), меньше кашлял[165]165
  Complete medical record of President Garfield's case, 86.


[Закрыть] (12 сентября). К 16 числу его ночной пульс был нестабильным. К 18 сентября у него был «сильный озноб» на протяжении часа, он потел и был «довольно слаб»[166]166
  Complete medical record of President Garfield's case, 92.


[Закрыть].

На следующий день 19 сентября в 11:30 вечера неожиданно вышла сводка, которая гласила: «Президент скончался в 10:35 вечера»[167]167
  Complete medical record of President Garfield's case, 93.


[Закрыть]. Не дожив всего несколько недель до своего пятидесятого дня рождения, президент Джеймс Гарфилд умер после 80 дней борьбы с инфекцией, занесенной через рану. Разумеется, люди хотели знать, как он умирал, и поступил ответ: «с сильной болью в области сердца». Пока его тело лежало в кровати в городке у океана, как ему и хотелось – у воды, телеграф позволил всему миру быть рядом с президентом.

Гарфилд недолго прожил в статусе главы государства, но оказал глубочайшее влияние на ход истории, пока лежал на смертном одре. Миллионы американцев наблюдали его смелость, о которой в режиме реального времени сообщали по телеграфным проводам, делая его звездой реалити-шоу «позолоченного века»[168]168
  Ироническое название эпохи быстрого экономического роста США после Гражданской войны, происходит от одноименного романа Марка Твена и Чарльза Уорнера. – Прим. пер.


[Закрыть]. В The New York Evening Mail написали следующее: «Терпеливо лежа в страданиях на постели, он покорил весь цивилизованный мир»[169]169
  Smith, The Life and Letters of James Abram Garfield, 1198.


[Закрыть]. В сентябре Гарфилд понял, что жить ему осталось недолго, и как-то ночью в тихой задумчивости спросил своего близкого друга, полковника Рокуэлла: «Как ты думаешь, останется мое имя в истории или нет?»[170]170
  Millard, Destiny of the Republic, 228.


[Закрыть] Рокуэлл ответил «да», заверив Гарфилда, что тот будет жить «в людских сердцах»[171]171
  Millard.


[Закрыть]. Гарфилд действительно окажет влияние, но не то, которого ожидали эти двое. Президент был всенародным пациентом. Пока он умирал, страна все больше привыкала к частоте, качеству и скорости новостей.

Гито признал, что стрелял в президента, но при этом он заявлял, что «умер генерал Гарфилд от неправильного лечения»[172]172
  «Trial of Guiteau,» Watchman and Southron, November 22, 1881, 2.


[Закрыть]. В этих словах есть доля истины. Пуля в спине Гарфилда прошла мимо позвоночника, крупных артерий и жизненно важных органов, крепко застряв в жировой ткани около поджелудочной железы. Но к ране и области вокруг нее прикасалось слишком много немытых пальцев и нестерильных хирургических инструментов, которые занесли вредоносные бактерии, вызвавшие инфекцию. Президента Гарфилда спасло бы использование карболовой кислоты в качестве антисептика, что пропагандировал английский хирург Джозеф Листер. Гарфилда убила не только пуля, но и плохая медицина.

Гарфилд пробыл во главе государства двести дней и остался в истории как президент, убитый неудачливым карьеристом. За время, проведенное в президентском кресле, Гарфилд не имел возможности заниматься преобразованиями страны, но на смертном одре он объединил нацию в ее стремлении узнавать новости. Изобретатель телеграфа Сэмюэл Морзе предсказывал, что протянутые по всей стране провода, перенося информацию, создадут «всеобщее ощущение соседства»[173]173
  U.S. Congress, House, Electro-Magnetic Telegraphs, HR 713, 25th Cong., 2nd sess., introduced in House April 6, 1838, House Report 753, 9. (Italics are Morse's).


[Закрыть]. Пока Гарфилд умирал от ранения, телеграф доносил сводки до жителей страны, сплачивая разрозненные сообщества, желавшие узнать о состоянии здоровья своего лидера. Морзе интуитивно понимал роль быстрой передачи информации и на личном опыте убедился в том, как велика потребность чаще узнавать подробности о жизни близких. До того, как Морзе отправил свою знаменитую официальную депешу «Вот что творит Бог», ознаменовав тем самым новую эру, он активно отправлял множество сообщений – менее поэтичных, но они тоже означали наступление новой эпохи. В ходе экспериментов с телеграфом привычный к быстрому обмену информацией Морзе, заскучав, частенько посылал Вейлу сообщения с вопросом: «Какие новости?»[174]174
  David Hochfelder, The Telegraph in America, 1832–1920 (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2012), 83.


[Закрыть]

Спустя всего несколько десятилетий после смерти Гарфилда телеграф стал затрагивать все сферы жизни и добрался до каждого уголка страны. Телеграф передавал сообщения по длинным проводам, сначала железным, а потом медным. Но вскоре он, словно емкость для жидкости, стал навязывать форму своему содержанию.