Текст книги "Алхимия и жизнь. Как люди и материалы меняли друг друга"

Ощущение времени было присуще нашему обществу всегда. Возникает вопрос: влияет ли это на человеческий мозг? Если коротко, ответы «да» и «не знаем». Мы не знаем, как мозг менялся по мере укрепления традиции измерения времени в XIX в., вдобавок к утрате привычки к сегментированному сну. Направление науки, исследующее восприятие времени мозгом, еще молодо – оно зародилось только в XXI в. Впрочем, кое-что нам известно: мозг получает сигналы о времени из окружающей среды.

Нейробиологи, такие, как Дэвид Иглмен, исследовали внутренние часы мозга. В одном из экспериментов участники смотрели фильм о быстро бегущем гепарде, когда лапы животного отрывались от земли, как у Тринити в «Матрице». По ходу фильма, когда все четыре лапы гепарда находились в воздухе, на какое-то время вспыхивала красная точка. Такой же эксперимент повторили немного в другом виде; тот же самый фильм о гепарде показывали в замедленном воспроизведении, и та же самая раздражающая красная точка мигала с такой же продолжительностью, как и в первом случае, когда гепард отрывался от земли при обычной скорости. При сравнении результатов выяснилось, что в фильме с замедленным движением мигание красной точки показалось зрителям менее продолжительным. «Ваш мозг сообщает, что ему нужно откалибровать ощущение времени»[57]57
  Дэвид Иглмен, интервью, взятое автором по телефону 25.04.2016.


[Закрыть], – говорит Иглмен. Человеческий мозг определяет время на основе известных ему законов физики. Наше восприятие времени формируется событиями, которые он использует для его измерения, будь то приземление лапы дикой кошки или длительность ноты в одну восьмую.

Субъективно мы всегда осознавали эластичность времени. Приятные моменты проносятся мгновенно, а плохие тянутся целую вечность. Нейробиологи доказали, что в некотором смысле это не иллюзия. Протяженность наших воспоминаний связана с тем, хорошие это события или плохие. Нейробиологи обнаружили, что мы не воспринимаем замедление времени в настоящем, но наше воспоминание о событии заставляет поверить, что время замедлилось. Чтобы понять происходящее в мозге, представьте, что это компьютер, который хранит информацию на жестком диске. Когда жизнь скучна, жесткий диск сохраняет обычное количество информации. А когда мы испуганы, как в случае автомобильной аварии, в игру вступает участок мозга под названием амигдала – это наш внутренний оператор экстренной помощи. Мозг собирает мелкие детали: как мнется капот, как отрывается зеркало заднего вида, как меняется выражение лица водителя. Количество собранных деталей растет, как будто данные сохранили на двух жестких дисках. «Ваши воспоминания теперь размещаются и во вторичной системе памяти, а не только в основной», – говорит Иглмен.

Мозг сохранил больше данных. Когда он возвращается к этому событию, большой объем данных воспринимается им, как более продолжительное событие. Форма воспоминания становится мерилом времени в мозге.

Научно доказано, что объем воспоминания и наше восприятие времени сцеплены, как зубья шестеренок в велосипедной цепи. Насыщенные и новые переживания, такие как детские летние воспоминания, связаны с большим количеством новой информации. В те жаркие дни мы учились плавать, посещали новые места или осваивали езду на велосипеде без дополнительных боковых колес. Со всеми этими приключениями дни тянулись медленно. А в жизни взрослого человека куда меньше нового и непривычного, наша жизнь заполнена повторяющимися действиями, такими как путь до работы и обратно, ответы на электронные письма или другие текущие дела. Вся эта рутина вызывают меньше ассоциаций, и потом мозг мало что может вспомнить о них. Он воспринимает дни, похожие один на другой, как более короткие, так и годы пролетают незаметно.

Несмотря на стремление людей усовершенствовать часы, у нас нет надежного критерия длительности времени. Мы измеряем время не секундами, как делают наши часы, а ощущениями. Для нас время может как останавливаться, так и лететь.

Веками одержимость человечества временем только росла. Время помогало нам познавать мир, назначать встречи, взаимодействовать. В погоне за точными приборами мы отреклись от природных ритмов, от рассветов и закатов, да и сон потеряли в надежде овладеть временем посредством хронометража. Но временем овладеть невозможно. Эйнштейн доказал нам, что время эластично и субъективно. Армстронг продемонстрировал, что из нашего мозга получились неисправные часы, которые ускоряются или замедляются в зависимости от обстоятельств. Но и Эйнштейн, и Армстронг с помощью науки и джаза проиллюстрировали, что мы и есть время, которое пытаемся удержать.

Почти полвека Рут Бельвиль неизменно доставляла время своим лондонским клиентам. Кому-то казалось, что ее занятие – атрибут прошлого, особенно тем предпринимателям, которые пытались переманить ее клиентов, оказывая аналогичную услугу при помощи телеграфа. Но точность старого метода по «Арнольду» составляла десятую долю секунды[58]58
  Руни, интервью, взятое автором по телефону.


[Закрыть], а электрического сигнала – целую секунду. К тому же Рут давала своим клиентам то, чего им не могли дать металлические телеграфные провода. Получая в год четыре фунта[59]59
  Rooney, Ruth Belville, 62.


[Закрыть] стерлингов плюс иногда чашечку чая, она приносила в каждый дом немного человеческого тепла, делилась шутками и новостями, которые узнавала по пути. В конце концов, однако, службы точного времени, использующие такие технологии, как телеграф, беспроводная связь и радио, постепенно сократили число ее клиентов до пятидесяти[60]60
  David Rooney, «Maria and Ruth Belville: Competition for Greenwich Time Supply,» Antiquarian Horology 29, no. 5 (2006): 624.


[Закрыть] с той сотни, что была у ее матери, и двух сотен – у отца.

После десятков лет доставки времени жителям Лондона Рут ушла на пенсию. В 1943 г. Рут Бельвиль, «леди Гринвичского времени», умерла в результате несчастного случая во сне, задохнувшись от утечки угарного газа из газовой лампы, работавшей на минимальной мощности[61]61
  «Gas Lamp Danger: Inquest Warning,» Nottingham Evening Post (Nottingham, UK), December 13, 1943, 1.


[Закрыть]. На ее прикроватной тумбочке лежал «Арнольд», верный соратник, который остановился несколькими днями позже. Смерть Рут стала финалом вековой истории службы доставки времени. Вместе с «Арнольдом» Рут приносила время другим, но в итоге ее собственное время истекло.

Рут Бельвиль у входа в Королевскую обсерваторию в Гринвиче, где она узнавала точное время, чтобы потом обойти с ним лондонских клиентов[62]62
  Fox Photos/Getty Images


[Закрыть]

«Арнольд» – фамильные карманные часы семьи Бельвиль, которые более века использовались для доставки точного времени в Лондон[63]63
  Собрание The Worshipful Company of Clockmakers', UK / Bridgeman Images


[Закрыть]

Имя Бенджамина Ханстмена считалось знаком качества для тигельной стали, что видно на этом рекламном объявлении начала ХХ в. (Фотографий Хантсмена не сохранилось.)[64]64
  Предоставлено Sheffield Archives and Local Studies www.picturesheffield.com


[Закрыть]

Шеффилдский рабочий ХХ в. месит глину, из которой изготовят тигли для заливки расплавленной стали. Вымешивание глины было надежным способом избавиться от камешков и пузырьков воздуха, которые могли вызывать трещины и протечки

Шеффилдский рабочий переливает расплавленный металл из тигля в форму. Для сохранения чистоты металла не допускалось попадание в форму посторонних частиц на поверхности жидкого металла

Жители Нью-Йорка толпятся у витрины «Самых точных общественных часов», чтобы установить время на своих. Эти часы отмеряли время при помощи кристалла кварца и были сконструированы ученым Bell Labs Уорреном Мэррисоном[65]65
  Предоставлено AT&T Archives and History Center


[Закрыть]

Диаметр циферблата «Самых точных общественных часов» составлял почти три фута (91 см). Секундная стрелка была намного длиннее минутной, чтобы наблюдатели могли точнее синхронизировать свои часы с эталонными

Уоррен Мэррисон сидит у одной из ранних моделей кварцевых часов – хронометр с кристаллом использовался для научных экспериментов. Благодаря Мэррисону в измерении времени наступила новая эра, но его имя незаслуженно забыто

В сердце часов Уильяма Мэррисона было кольцо из кварца, которое вибрировало внутри электрической цепи, обеспечивая точное время. Толщина этого кварцевого кристалла – около дюйма (2,5 см)

Часы Мэррисона в Bell Labs располагались на специальных столах, которые амортизировали вибрации от движения нью-йоркского транспорта. На некоторых ранних моделях вместо циферблатов были счетчики со шкалой

Здание в Манхэттене, на седьмом этаже которого работал Мэррисон. Там он изобрел кварцевые часы. Это здание по адресу Вест-стрит, 463 раньше занимала компания Bell Laboratories

2
Соединять

Как сталь соединила страну рельсами, а также способствовала промышленной культуре.

Соединитель

Ранним утром в пятницу, 21 апреля 1865 г., люди высыпали на центральные улицы Балтимора. Пока лучи солнца пробивались через накрапывающий дождь, густая толпа возле железнодорожной станции Кэмден-стрит перекрыла дороги. Работа встала. Школы закрылись. Магазины опустели[66]66
  Victor Searcher, The Farewell to Lincoln (Nashville, TN: Abingdon Press, 1965), 97.


[Закрыть]. По щекам людей, которые ждали прибытия поезда, текли слезы.

Долгожданный поезд с останками президента Авраама Линкольна допыхтел до станции. Он умер 15 апреля, спустя несколько дней после окончания Гражданской войны. А теперь в поезде, который прозвали «линкольновским специальным», на теле почившего президента был тот же костюм, что шестью неделями ранее он надевал на свою вторую инаугурацию.

Сраженная горем публика умоляла, чтобы похоронная церемония Линкольна не ограничивалась Вашингтоном. До появления телевидения и радио единственным способом поучаствовать в церемонии прощания было покинуть свою ферму или закрыть магазин и поехать туда, где установлен гроб усопшего. Траурный поезд Линкольна позволил всей стране оплакивать его хором. Это дало людям то, чего не могли дать ни телеграф, ни газеты. В течение тринадцати дней поезд шел из Вашингтона[67]67
  John Carroll Power, Abraham Lincoln: His Life, Public Services, Death and Great Funeral Cortege, with a History and Description of the National Lincoln Monument, with an Appendix (Springfield, IL: E. A. Wilson & Co., 1873), 120.


[Закрыть] через Балтимор, Гаррисберг, Филадельфию, Нью-Йорк, Олбани, Буффало, Кливленд, Колумбус, Индианаполис и Чикаго, останавливаясь в каждом из них, прежде чем двинуться дальше, в пункт назначения – Спрингфилд, штат Иллинойс, где тело предали земле.

Апрель 1865 г. стал одним из самых бурных месяцев в американской истории. Страну захлестнули радостные вести об окончании Гражданской войны и завоевании Улиссом Грантом Ричмонда (9 апреля). Звонили церковные колокола. Гремели фейерверки. Публика ликовала. Но не прошло и недели, как всеобщее ликование заглушила печальная новость об убийстве Линкольна.

Организация транспортировки тела Линкольна легла на плечи одного из военных министров, Эдвина Стэнтона. По темпераменту он был полной противоположностью Линкольна, но преданно дежурил у его смертного одра и взялся за подготовку самых масштабных похорон в истории страны. Чтобы устроить эту процессию, Стэнтон объявил железные дороги военными путями сообщения, так что владельцы частных линий вынуждены были обеспечивать полное содействие.

Координация деятельности 15 железнодорожных компаний была задачей грандиозной сложности. Для этого Стэнтон создал Оргкомитет и предоставил ему абсолютные полномочия для организации похоронной процессии. Члены комитета были «уполномочены согласовать расписание с соответствующими железнодорожными компаниями и сделать все необходимое для безопасного и подобающего случаю передвижения[68]68
  Power, 26.


[Закрыть]». Хотя железнодорожные пути были кровеносной системой страны, страна оставалась раздробленной. Чтобы добавить поезд в расписание, требовалось разобраться с разными временными зонами в городах и штатах, которые в те времена отличались многочисленностью и отсутствием общей системы. До введения поясного времени в 1883 г. большинство городов устанавливало время по полуденному солнцу. Чтобы скорректировать время при движении на восток, каждые 12 миль требовалось переводить часы на минуту вперед. В вашингтонский полдень в Нью-Йорке было уже 12:12, в Чикаго – 11:17, а в Филадельфии – 12:07. Страна состояла из разрозненных регионов, разделенных и войной, и разницей во времени, а этот поезд с ценным грузом ненадолго свел их вместе.

Траурный вагон Линкольна был великолепен. Снаружи он был выкрашен в глубокий красно-коричневый цвет и отполирован до блеска трепелом и маслом. Изнутри стены вагона были обиты зеленым бархатом и отделаны черным орехом. Бледно-зеленые шелковые шторы спускались каскадом вдоль матовых оконных стекол, а по ночам из окон вагона светили три масляные лампы. Такое средство передвижения с шестнадцатью колесами вместо обычных восьми вполне могло принадлежать какой-нибудь европейской королевской особе. В вагоне имелось три роскошных купе, а гроб Линкольна размещался в заднем отсеке. Предполагалось, что этот специально сконструированный вагон станет личным транспортом президента. Но вышло так, что он совершил свое первое путешествие в качестве украшенного черными фестонами катафалка Линкольна.

В каждом пункте этого маршрута поезд останавливался, и торжественная процессия с почетным караулом в бледно-голубых мундирах выносила тело Линкольна под взоры публики. Море людей ждало часами, и многие смотрели на процессию из окон, с крыш, с деревьев. В залах тысячи скорбящих, иногда и в двенадцать рядов[69]69
  Power, 132.


[Закрыть], стояли в слезах, надеясь посмотреть на открытый гроб хоть одним глазком. Многие видели лицо Линкольна впервые, ведь фотографии в газетах тогда еще были редкостью.

Линкольн приближался к месту упокоения, а жителей страны все больше захлестывали чувства. На некоторых полустанках количество скорбящих превышало население самих городков. Толпы тех, кто не смог поехать в город, выходили к железнодорожным путям.

Паровоз, украшенный портретом Линкольна, неторопливо пыхтел со скоростью в двадцать миль в час, предусмотрительно снижая скорость до пяти миль в час при прохождении станций. Поезд состоял из девяти вагонов: шести пассажирских и багажных, одного для гвардейцев, специального вагона для тела президента и последнего – для членов семьи и почетного караула.

Опережая похоронный состав на десять минут, шел вспомогательный поезд, оповещая о прибытии Линкольна приглушенным колокольным звоном. Часть языка колокола была обернута в кожаный чехол, чтобы звук был тише. Для тех, кто ждал у путей, этот чистый ритмичный звон и его эхо были сигналом приготовиться. Так как Эдисон еще не изобрел электрическую лампу накаливания, по ночам, отгоняя от поезда тьму, вдоль путей разжигали костры.

Днями и ночами параллельно рельсам выстраивались в торжественном ожидании люди. При виде поезда они отступали назад – некоторые махали флажками, некоторые стояли молча, некоторые пели гимны. Пятнадцать минут спустя подходил другой поезд. А когда он удалялся, люди вставали на рельсы и смотрели ему вслед. На этом все заканчивалось.

Перед погребением тело Линкольна проехало по железным дорогам страны более полутора тысяч миль. В прощании приняли участие миллионы людей. Почти каждый американец знал кого-нибудь, кто лично присутствовал на церемонии прощания или наблюдал похоронную процессию. В те грустные и темные дни железные рельсы соединили нацию. Но вскоре рельсы будут делать из стали – когда будет открыт секрет ее массового производства, – и не только рельсы.

Сталь – металлический сплав, секрет которого был спрятан у всех на виду, станет прекрасным соединителем страны (каким стал Авраам Линкольн, только материальным). Чтобы сталь смогла связать страну мостами и дорогами, требовалось разгадать секрет быстрого производства многих тонн этого металла. Именно такими исследованиями занялся английский изобретатель, который и представить себе не мог, какой жизненный уклад создаст его детище.

Вулкан Бессемера

Генри Бессемер мечтал о стали. Он хотел обеспечить ее неограниченное производство. И хотя в 1855 г. английский изобретатель мало что знал о свойствах стали и технологиях ее изготовления[70]70
  Henry Bessemer, Sir Henry Bessemer, F.R.S.: An Autobiography (London: Offices of «Engineering,» 1905), 136.


[Закрыть], он не опускал руки. Он никогда не опускал руки.

Бессемер был плодовит и к тому времени имел более сотни патентов. На тот момент его самым известным нововведением была золотистая краска, не содержащая золота. В 1840-х гг. металлическая краска была очень популярна в Англии. Ее использовали для позолоты обычных рам, делая их наряднее. Когда Бессемер купил такую краску в подарок сестре[71]71
  Bessemer, 54.


[Закрыть], его ошарашила цена, сопоставимая с дневной оплатой труда рабочего. Так что он придумал способ истирать бронзу в порошок, который блестел так же, как золото, а стоил в разы меньше. Добавив его в краску, он получил недорогую альтернативу, которую мог купить каждый. И ее действительно все покупали, обогатив изобретателя. Но вскоре мысли Бессемера обратились от золота и его блеска для украшений к стали и ее прочности для орудий. Он и подумать не мог, что его фантазии о производстве стали станут началом приключения, которое изменит мир.

В 1853 г. Англия и ее союзники (Франция, Турция и Сардиния) участвовали в военном конфликте, известном сегодня как Крымская война, – борьбе за доступ к Святой земле для католических паломников. Союзники поддерживали католиков, а русские – нет и хотели сохранить Святую землю для православных христиан. Конфликт перешел в военное сражение, и многие изобретатели, в том числе Бессемер, сосредоточились на изготовлении более эффективного оружия для армии.

Для победы в войне Англии требовалась сталь, причем в больших количествах. Это прочный металл, из которого выходят мощные пушки. К сожалению, создание некоторых видов стали, в частности цементированной, происходит чрезвычайно медленно, а другие типы, такие как тигельная сталь, плохо подходят для крупномасштабного производства. В 1855 г., через два года после начала войны, стало ясно: тот, кто придумает способ делать сталь быстро и дешево, сказочно разбогатеет. Предпринимателя вроде Бессемера сталь могла привести к экономической алхимии. Более качественная сталь, подходящая для пушек, сулила обернуться золотом в его карманах.

Бессемер стал изобретателем не случайно, а по замыслу отца, Энтони Бессемера. Бессемер-старший родился в Лондоне, но работал в Париже. Он и сам был заслуженным изобретателем, которого в возрасте двадцати пяти лет избрали в прославленную Французскую академию наук за создание устройств для типографского набора и усовершенствование оптического микроскопа. На его пути встречались лучшие ученые эпохи, например Антуан Лавуазье, первооткрыватель кислорода, которого часто называют отцом современной химии за его систему химической номенклатуры. У Энтони в руках все изобретения превращались в золото, и его авторитет казался непреложным. Но в 1792 г. всему положила конец Французская революция. В кровавую эпоху террора ее идейный вдохновитель Робеспьер, желавший построить республику, одинаково не выносил и монархию, и науку, так что занялся истреблением обеих. Под властью Робеспьера жизни Энтони и других ученых были под угрозой. Так Энтони спешно уехал в Англию без гроша, избежав гильотины – в отличие от Лавуазье. Обосновавшись в тихом английском городке, Энтони возобновил шрифтолитейное производство и сосредоточил усилия на своем лучшем творении – сыне Генри.

Генри Бессемер родился в Англии, в Чарлтоне, в 1813 г. Его формальное образование было минимальным, зато в мастерской отца он пользовался полной свободой. Вместо игрушек мальчик получал инструменты[72]72
  R. H. Thurston, «Sir Henry Bessemer: A Biographical Sketch,» Cassier's Magazine, September 1896, 325.


[Закрыть], что воспитывало его интерес к инженерному делу. Повзрослев, Генри стал крепким рослым мужчиной с крупным носом, массивной челюстью и густыми бакенбардами, безуспешно отвлекавшими внимание от недостатка волос на макушке.

Как и многие одаренные люди, Бессемер был полон противоречий. Временами приветливый, временами взрывной. Упрямый, но импульсивный, великодушный, но властный. Он был говорлив[73]73
  S. T. Wellman, «The Story of a Visit to Sir Henry Bessemer: Recollection of the Early History of the Basic Open-Hearth Process,» Scientific American: Supplement, 402.


[Закрыть], но предпочитал проводить время наедине со своими механизмами. Даже его внешность являла собой парадокс: мощный торс и длинные худые ноги. И хотя взгляд Бессемера часто казался грустным и задумчивым[74]74
  T. J. Lodge, «A Bessemer Miscellany,» in Sir Henry Bessemer: Father of the Steel Industry, ed. Colin Bodsworth (London: IOM Communications, 1998): 142.


[Закрыть], он всегда был открыт новым возможностям. И вот в сорок с небольшим пришло его время – ему предстояло решить задачу дешевого, быстрого, масштабного производства стали.

Бессемер занялся производством стали, которую можно определить как железо с добавлением небольшого количества углерода. Но эта формулировка не отражает, насколько чудесное преображение происходит при соединении углерода и железа. На микроскопическом уровне интереснейшим образом часть стали превращается в два материала одновременно, и они формируют многослойную структуру, как в торте. Один из них обогащен углеродом, другой нет. Один отличается высокой твердостью, другой нет. Эти слои дополняют друг друга прочностью и пластичностью (то есть способностью изменять форму при механическом воздействии). Прочность и пластичность принято считать взаимоисключающими свойствами металла. Они как два конца качелей – когда один поднимается, другой опускается. Но в стали сосуществуют оба, поскольку слои стали обладают обоими качествами. Два слоя с противоположными свойствами делают сталь такой универсальной.

Этот загадочный союз углерода и железа дал жизнь прочной стали, пригодной для производства долговечных пушек. Но создание стали Бессемеру далось непросто. Определение точного количества углерода, которое нужно добавить в железо, напоминало эпизод из классической сказки «Златовласка и три медведя». Слишком мало углерода – и сталь получится мягче необходимого. Слишком много углерода – скажем, выше 2 % – и сталь будет ломкой, как мел, а пушки из нее опасны не для врага, а для тех, кто стреляет, ведь орудие из хрупкого металла может взорваться. «В самый раз» означало, что пушечная сталь должна содержать не более 1 % углерода в качестве добавки к железу, и этот процесс необходимо воспроизводить в точности много раз подряд.

Бессемер понимал это, и проблема осложнялась тем, что начинать пришлось не с чистого железа. К тому же из конструкционных металлов тогда были доступны только чугун и сварочное железо. И хотя оба содержали железо, кроме него там присутствовали и другие ингредиенты, из-за которых эти металлы не соответствовали требованиям Бессемера. В чугуне сочетались железо и углерод, но высокое содержание углерода делало металл хрупким. Да и придать ему форму пушки нельзя было ни сваркой, ни ковкой. А в сварочном железе почти не было углерода, так что из него можно было изготовить, например, пластины для обшивки корпуса корабля, но оно часто содержало нежелательные включения – шлак, который отрицательно сказывался на прочности пушки. У Златовласки на выбор были тарелки с кашей – слишком горячей или слишком холодной, а у Бессемера металлы – слишком хрупкий или слишком мягкий.

Бессемер считал, что можно производить сталь, каким-то образом удалив сначала углерод из богатого им материала под названием «передельный чугун». Найди он способ этого добиться, для человечества настала бы новая эпоха сталеварения. Ради этого он произвел «множество модификаций и изменений»[75]75
  Bessemer, Sir Henry Bessemer, F.R.S., 139.


[Закрыть] в конструкции печи, чтобы достичь нужных условий. Целеустремленность была в числе лучших черт Бессемера. Он беспрестанно думал о металле, и, наконец, в момент выздоровления после болезни его посетила идея.

Бессемер был человеком из стали, но имел и свою слабость. С ним часто случались странные мучительные приступы морской болезни. В таком состоянии он днями не вставал с кровати. «Мало кто[76]76
  Bessemer, 304.


[Закрыть] страдал от морской болезни так, как я», – рассказывал он в автобиографии. Восстанавливаясь[77]77
  Thurston, «Sir Henry Bessemer,» 329.


[Закрыть] после долгого морского путешествия, Бессемер нуждался в свежем воздухе, причем в больших количествах, и это натолкнуло его на мысль. Он писал: «Я пришел к выводу[78]78
  Bessemer, Sir Henry Bessemer, F.R.S, 142.


[Закрыть], что если воздух привести в контакт с достаточно обширной поверхностью расплавленного передельного чугуна, то металл быстро превратится в ковкое железо».

Поддув – испытанный метод, который для повышения температуры пламени используют любители приготовления мяса на пикниках или в костровой яме, знакомый людям с древних времен. Бессемер воспроизвел эту идею в 1855 г., но с изменениями – он использовал воздух с несколько иной целью. Для удаления избытка углерода[79]79
  Thomas J. Misa, A Nation of Steel (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998), 8.


[Закрыть] он собирался применить воздух, который должен был вступать в химическую реакцию с углеродом в расплавленном чугуне, а после этого предполагалось добавлять точно рассчитанное количество углерода обратно для получения стали. Бессемер вдувал воздух прямо в емкость с расплавленным металлом по трубке, вставленной через дно, что напоминало процесс внутри вулкана. Это была безумная идея, но она сработала.

Он так описывал свой опыт: «Все шло спокойно в течение примерно десяти минут»[80]80
  Bessemer, 143.


[Закрыть]. Иногда он замечал искры, но это его не обеспокоило, ведь их можно было ожидать при вдувании воздуха в расплавленный металл. Он предполагал, что увидит кипящий котел с огнем и дымом. Но через пару минут огонь и дым превратились в адское пламя. Кислород из воздуха вступил в бурную химическую реакцию с углеродом, и «в воздух взвился сноп искр и огромное белое пламя»[81]81
  Bessemer, 144.


[Закрыть], затем последовала серия громких взрывов. В результате химической реакции его нос, уши, глаза и кожа подверглись атаке густым дымом, оглушающими взрывами, ярким огнем и обжигающим жаром. Это клокочущее адское варево из расплавленного металла изверглось, как Везувий.

И хотя Бессемер рассказывает о произошедшем бесстрастно, эксперимент явно привел к взрыву и возгоранию части крыши здания. Когда огонь утих, а обломки расчистили, он обнаружил, что добился нужного результата. К его радости, это химическое извержение удалило из железа углерод, который он потом мог добавить в нужном количестве для получения стали.

Потратив годы работы на усовершенствование своего рецепта, Бессемер изготовил сталь, но армия уже не нуждалась в ней. Война закончилась, русских и так разгромили. Но Бессемер-предприниматель не отчаивался, следуя личному девизу – «Всегда вперед», и нацелился на новый, многообещающий рынок – железнодорожный.