Текст книги "Щепка"

Глава двенадцатая

Она стояла рядом с журнальным столиком и смотрела на люстру.

– Хорошего понемножку! – сказала своему перевернутому изображению в теннисных туфлях, джинсах и бордовой водолазке. – Озвереть можно! Уже восемь с половиной. Клаустрофобия начинается. Пойдем и съедим что-нибудь. Сосиски, хотя бы. И, пожалуйста, не звони, пока... – она замолчала, повернув голову на звук отпираемой двери.

Вошел Пит. Фелис – на руках – озирается и мяукает.

– Привет, – сказал он, опуская кошку на пол. Она закрыла глаза, перевела дыхание.

Когда снова открыла, Фелис уже шествовала на кухню.

– Постой, глупышка! – сказала, идя за кошкой следом.

Фелис остановилась, повернулась, посмотрела на нее. Она нагнулась, взяла Фелис на руки, положила на плечо, потерлась щекой о пушистую спину, поцеловала. Фелис выгибалась и ластиться не хотела.

В кухне спрыгнула на пол.

– Когда кормил ее последний раз? – спросила она, включая свет.

– Да чего-то ела.

– Кошачьи консервы будешь, глупыша моя? – Открыв шкаф, достала банку. Фелис замяукала. – Потерпи немножко! – сказала, доставая из ящика консервный нож. Взглянула на него, когда появился в дверях. – Ну что? – спросила она.

– Ничего, – он улыбнулся, огляделся.

Руки в карманах джинсов. Поверх светло-голубой рубашки – просторный зеленоватого цвета твидовый пиджак. Застегнут на среднюю пуговицу.

– Почти как на моей кухне, – сказал он.

В мойке гора немытой посуды. На прилавке – банки, коробки. На лотке с ножами – кухонное полотенце.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сказала она, открывая банку, – последние тридцать часов я о порядке не думала. Хороший у тебя пиджак.

– Старье, – заметил он.

– Разговаривал со своим адвокатом? – Она наклонилась, вываливая содержимое банки в кошачью миску. Фелис стояла, ждала.

Взглянула на него. Он покачал головой.

– Ну и что ты решил? – спросила она, выскребая ложкой содержимое банки.

– Ну не в кухне же объясняться будем!

Она бросила банку в пакет для мусора, ложку – в мойку.

– Может, сходим в "Лачугу Джексона"? Съедим что-нибудь. Я просто обалдела от этого заточения.

Он сказал:

– Сходим, только сначала поговорим. О'кей?

Она сполоснула кошачью миску из-под воды, налила свежей, поставила на пол.

Подошла к нему, поцеловала.

– Что-нибудь выпьешь? – спросила она.

Он покачал головой. Поцеловал ее.

Пошли в гостиную, сцепив пальцы рук. Расцепили, подойдя к диванчику. Она села, он подошел к окну. Отогнул пальцем край шторы.

– Опять снег, – произнес он.

– Я бы все-таки с удовольствием пошла куда-нибудь, – сказала она.

Сидела, смотрела на него, опершись на правый подлокотник, поджав под себя ногу, положив кисть руки на колено.

Он подошел к другому краю дивана, стоял рядом с журнальным столиком, смотрел на нее. Перевел дыхание.

– Киса, – сказал он, – все бы отдал, если бы смог поверить тебе. Вот что! Понимаю прекрасно, что ты никогда не сможешь забыть про убитых, особенно когда один из них твой знакомый, пусть даже не столь близкий.

Она сидела и смотрела на него.

– Ты недооцениваешь, как много значишь для меня и какой ужас в душе моей, как только подумаю о той шумихе, которая поднимется. Я разве говорю, что буду безоблачно счастлива и никогда не вспомню? – Она передернула плечами. – То, что я предлагаю, лучший выход из положения и для тебя, и для меня, хотя, не спорю, я проявляю эгоизм. Конечно, если ты не собираешься жениться на ком-то моложе меня.

– Ах, перестань! – сказал он. Сел на самый край стула рядом с диваном. Покачал головой. – Ты просто боялась, что я сигану из окна, и хотела, чтобы вернул тебе Фелис. – Та ходила у его ног по ковру – хвост трубой.

– Хорошая девочка, умница моя, – сказал он ей. – Я ее кое-чему учил.

Они смотрели на нее. Та подошла к окну, разлеглась на подушке под подоконником. Лизала лапу и терла мордочку.

– Рад был такой гостье, – договорил Пит. Посмотрели друг на друга.

Она сказала:

– Что я могу сделать, чтобы ты поверил?

– Ничего ты не сможешь.

Расстегнув пиджак, он опустил руки между колен. Сидел и смотрел на нее. Она сказала:

– Хочешь пойти с повинной?

– И провести всю мою жизнь в психушке? Если, конечно, мне это выгорит, другими словами, повезет?

– Всю твою жизнь... Вовсе нет, – сказала она.

– Телевизор только днем и то в отведенное время... – Он улыбнулся. – Препираясь с шизиками, какой канал включить. Ну уж нет! – Покачав головой, опустил ее вниз, взъерошил волосы.

Она сидела, положив руки на колено, смотрела на него.

– Знаешь, Пит, – сказала она, – если со мной что случится... даже если это будет выглядеть, как несчастный случай или даже самоубийство или еще что – теперь, после смерти Шира...

– Знаю, – сказал он. – Подозревать будут меня. Подозреваемый номер один...

Она наклонилась к нему.

– Милый, послушай меня, – сказала, – хороший адвокат сумеет скостить срок, ты будешь выключен из нормальной жизни на более короткий промежуток времени. Ты же понимаешь, тебе многое зачтется. Деньги, что давал людям, – в том числе. И главное то, что сам заявишь. Это большой плюс в твою пользу. Я знаю, что все будет хорошо. Правда, милый.

Он поднял голову, посмотрел на нее. Она сказала:

– Не так уж все ужасно... – улыбнулась. – Женщины всех возрастов будут слать тебе признания в любви...

Он сказал:

– Сэм сюда придет. Она взглянула на него. Он сунул руку в карман.

– Эта штука, – сказал он, – ему принадлежит. Мой отец решил уничтожить его после того, как погибла моя мама. Вот он и приобрел эту "беретту". Калибр – 9мм.

Она уставилась на пистолет из вороненой стали у него в руке.

– Это будет убийство-самоубийство, – сказал он.

– Сэм звонит тебе постоянно, выясняет всякие глупости, пристает. Ничего важного, конечно. Не думаю, чтобы ты упоминала о нем кому-то, кроме меня. – Он положил руку на бедро. Дуло пистолета смотрело в пол.

– Кажется, он не так понял то, что ты рассказывала ему в тот раз в парке. И вообще решил, что тебе не следует со мной встречаться. Старики – такие ревнивые, просто ужас. Найдут потом письмо неподалеку от его машинки. Я печатал вчера вечером, пока ты принимала ванну. – Он улыбнулся. – Ну не все время, конечно. Понадобилось на это дело минут двадцать – двадцать пять.

Она спросила:

– Почему это он сюда придет?

– На вечеринку, – ответил он. – У тебя сегодня день рождения. – Взглянул на свои часы, опустил руку с пистолетом между коленями. Пальцами поглаживал рукоятку. – Забавная история, – сказал он. – Он – единственный человек, с которым я собирался свести счеты. Вот почему я вытащил его сюда. Собирался следить за ним все время, пока не представится удобный момент. Теа – моя мама – уезжала тогда к нему, хотела жить с ним, когда... Они тогда ссорились, до приема, она и отец. Она не упала с лестницы, а он столкнул ее. Я видел сам. – Перевел дыхание. – В ее гибели виноваты и отец, и Сэм, – сказал он. – А тут на моем пути появился Билли Веббер. А потом умер Брендан Коннахэй. Так что Сэм получил новую отсрочку. И новую квартиру. – Улыбнулся. – А эти его уроки актерского мастерства... Это, конечно, нечто!.. То еще мастерство. Рассказывать не буду. – Он поднял пистолет, взвел курок, прицелился в нее. – У тебя там под подушкой нож? – спросил.

Она сидела и не спускала с него глаз.

– Прелестно просто! Он тебе не пригодится. Давай, не торопясь, достань, возьми двумя пальцами, не пытайся швырнуть в меня, положи на столик. Прямо сейчас, не откладывая.

Она пошарила рукой сзади, под подушкой, вытащила нож – черного цвета черенок зажат между большим и указательным пальцами – с широким лезвием, в длину двадцать пять сантиметров, с заостренным концом. Взялась за черенок двумя пальцами другой руки и положила на столик.

Села прямо, скрестив руки. Смотрела на него и на пистолет, направленный на нее.

Он опустил его.

– Или ты, или я, Кэй, – сказал он. Взглянул на часы.

– Во сколько же гости? – спросила она.

– В девять, – сказал он.

– А если не придет?

– Придет. Куда денется, – сказал он. – Звонил в струнный квартет, в котором играет, сказал, что не будет сегодня. И подарок тебе купил. Когда я уходил, брюки отпаривал.

– Скажи, а что тебе сделал Билли Веббер? – спросила она.

– Обнаружил, что телефонные разговоры прослушиваются. Меня шантажировал.

– А каким образом он это выявил? – Она положила руки на колени.

Он улыбнулся.

– С наркотиками был завязан, поэтому буквально чокнулся, не прослушивают ли его разговоры по телефону, – сказал он, – Пригласил однажды какого-то технаря, спеца по жучкам и прочим штукам. Его прибор, конечно, выдал положительный сигнал. Я сам чуть не рехнулся в тот момент. Дом только-только начал заселяться, нервы на пределе, все эти люстры и прочее.

– Ну и что ты сделал? – спросила она.

– Свинтился в ту же секунду к нему. Он жил в 6А. Сказал, что я владелец и что запеленговал его детектор. Пришлось объяснить, что баловался с телефонами любопытства ради. В общем, мы поладили. – Он продолжал сидеть, опустив руки между колен – пистолет дулом вниз. – Всучил ему на первый раз, помнится, две штуки, – сказал он. – Знал, что он шурует с наркотиками, и помалкивал. Он был в курсе моего прослушивания и тоже молчал. А потом ему понадобились деньги, большие суммы. Шантажисты требуют, как правило, ломовые бабки, не стесняясь. И однажды, когда его не было дома, я – к нему, сделал все там, что надо. Это-то как раз несложно... – вздохнул, взглянул на часы. – Рафаэль, завхоз мой, – этот вообще сам себя подставил. Комедия какая-то... Спектакль "Странная парочка". Любопытство его сгубило. Однажды, когда меня не было, проник в 13Б. Не знал, конечно, что я в курсе и что слежу за ним. Однажды сидит он за консолью, а я захожу...

– И снова шантаж, что ли? – спросила она.

– Да так, немножко, – ответил он. – Двести баксов в неделю. Тут дело в другом – пристрастился, скажем, как ты к этим сеансам. По четыре-пять часов в день и ночи прихватывал – пару раз в неделю обязательно. Смотрел все без разбора, запустил дела, и я ничего не мог поделать. А потом надумал, не притащить ли свою жену, и начал канючить. Но это было уже слишком. Затем и детишек своих захотелось бы приспособить... – Вздохнул, пожал плечами. – Его мадам, миссис Ортиз, неслабый кусок поимела, – сказал он.

– Я знаю, – заметила она, не сводя с него глаз. Сидела, сложив руки на коленях.

– Ты что же, интересовалась всем этим? Она кивнула.

Кивнул и он.

– Понятно, – сказал он.

– А Наоми тоже проявила интерес? – спросила она. Он покачал головой. Взглянул на нее:

– Нет, она не видела, – сказал. – Была чем-то похожа на тебя. Такая же либералка – до дрожи в коленях. А уж если где-то нарушены права человека – прямо в слезы. Я ей не рассказывал – сама догадалась. По Тринадцатому каналу шла передача "Новинки" об электронном наблюдении, да и я допустил несколько грубых промахов. – Он взглянул на часы. – Например, продемонстрировал странную для нее осведомленность на предмет местонахождения подставок под тарелки. А насчет постели... Ну что сказать? Несколько раз было. Неделю, может, чуть больше была любовь. Она была сверхзажата – разница лет ее удручала. – Он улыбнулся. – Семь лет. Мне было двадцать четыре, ей – тридцать один.

– Хотела обнародовать свое открытие? – спросила она.

Он кивнул.

– Заставил ее написать то письмо?

– Нет. Сам написал, – сказал он, улыбнувшись. – Скопировал ее почерк – обвел шариковой ручкой буквы в одной из ее записных книжек. Потом сделал ксерокс. Экземпляр получился четкий. Ну, а потом – упорство и усидчивость. Пятьдесят проб, пока не получилось письмо, которое ни у кого не вызвало подозрений. Времени у меня было навалом. Перевел Гринпису сто тысяч долларов, за это она дала мне месяц форы, чтобы за этот срок демонтировал все мониторы. – Он взглянул на часы.

Она сказала:

– Думаю, вначале ты... – Он встал, направил на нее пистолет.

– Пойдем в холл, – сказал он. – Кричать бесполезно – Вайды нет, Фила тоже. – Он постучал носком ботинка по ковру. – Внизу, у Островых, – вечеринка, гости. Тоже не услышат. Поэтому я и назначил столь позднее свидание.

Она продолжала сидеть, смотрела на него.

– Пожалуйста, прошу тебя... – сказала.

Он наклонился к ней.

– Другого варианта не вижу, поверь мне. Не спал всю ночь, стараясь найти выход. Ты – как Роки Шир... Даже если поклянешься, я тебе не поверю. Давай, пора! – Вскинув пистолет, жестом дал понять, чтобы поднималась.

Она перестала дышать, бросилась к столику, схватила нож, швырнула ему в голову, когда он наклонился, метнулась к нему в гигантском прыжке. Стул – задели спинку, то ли он, то ли она – отлетел в сторону и, падая, сбил их с ног. Фелис мяукнула и убежала.

Катались по ковру... Она – наверху! – схватила запястье руки с пистолетом. Он – другой рукой сжимал ее горло – с силой оттолкнул ее. Она, вцепившись в запястье, не отпускала руку – он перекатился через нее. Вскочил, сжимая пистолет в руке. Стоял и тяжело дышал. Она – на коленях – опиралась о журнальный столик. Рука у горла"

– Могу и здесь, – сказал он. – Так и быть, придется доработать сценарий.

Она швырнула тяжелый том "Художник Ренэ Мэгритт" – попала в мошонку. Он согнулся. Она кинулась, уцепилась за запястье уже двумя руками. А он, изогнувшись, с силой вывернул руку – она внизу, он сверху – придавив ее плечо к полу. Урчал, рычал, хрипел... и – кулаком! с маху! – лупил по другому плечу. Она вырвала "беретту" – изловчившись, вскочила, подбежала к окну. Держала пистолет обеими руками, прицеливаясь в него, пока он, выгнувшись и выставив плечо, массировал руку. Голубые глаза, не мигая, смотрели на нее. Фелис стояла в проеме-оконце и, не переставая, мяукала.

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.

– Доводилось стрелять в тире, когда жила в Сиракузах, – сказала она. – Встань там, у стены.

Не сводя с нее взгляда, сделал шаг в сторону.

– Кэй, – сказал он.

– Давай, иди, – сказала она, сжимая "беретту" обеими руками, держа палец на курке. – И, пожалуйста, не единого слова! Не желаю больше слышать тебя.

Он стоял и не шевелился.

– А как насчет последнего "прости"? – спросил он. Повернулся и побежал.

Она подняла пистолет, следя за ним в прицел. Бежишь, беги! Он удирал не в холл, а через прихожую – в спальню. Захлопнул дверь.

Она опустила "беретту".

Посмотрела на закрытую дверь.

Бросилась вдогонку.

Остановилась. По ногам пахнуло холодом.

Из-под двери выдуло снежинки. Они таяли – будто кто-то воду расплескал.

Она прикрыла веки, задержала дыхание.

Толкнула дверь – ну и ветрище!.. Сильнее, отлетела к стене.

В спальне шторы и легкие занавески – парусами. Вздымаются, хлопают... Неяркий свет настольной лампы. Левая створка окна сдвинута... ветер воет, снег метет и темным-темно за окном.

Она стояла, смотрела прямо перед собой, не двигалась. В горле – спазм, ком. Глотнула воздуха.

Прислонившись к притолоке, закрыла глаза. В безвольно повисшей руке, – пистолет.

Сделала глубокий вдох. Выдохнула. Вошла в комнату. Положила "беретту" на кровать. Стояла, потирая руки выше локтя. На глаза навернулись слезы.

Костяшками пальцев вытерла уголки глаз, подошла к окну. Отбросив край шторы в сторону, вытянула руки. Ухватившись за окантовку фрамуги двумя руками – какая холодная эта бронза! – чуть высунулась из окна. Дует ветер, снег кружится, а внизу... все белым-бело. Ветер вдруг утих. Распахнулись двери-аккордеон... Она резко обернулась. Он подошел, схватил ее и вытолкнул из окна.

Глава тринадцатая

Штора хлестнула по руке – она успела схватить край и повисла, а когда ухватилась двумя руками, стала раскачиваться. Висела за окном, в горсти – ситец штор, муслин легких занавесок, в воздухе. Ударялась плечом о кирпичную стену, подошвы скользили по стеклу. Она смотрела на него, а он – выглянул! – на нее. Штора натянулась. Взглянула наверх. Там, изнутри, карниз, шнуры, крючки, сборки...

Крайний крючок уже сорвался, следующий... уже несколько... Она подтянулась, ухватилась за внешний металлический рельс паза одной рукой, потом другой, Старалась коленями нащупать какой-нибудь выступ в стене, подтянулась на руках, перебирая пальцами. По спине гулял ветер, штору вдуло в окно, громко хлопнула дверь.

– Дьявольщина! – сказал он, выглянув. Покачал головой. Лицо исказилось. – Кошмар какой-то!

Она висела за окном, ухватившись за металлический рельс паза и смотрела на него.

– Не могу я! – орал как резаный. – Не могу! О себе я должен думать, о себе! – Отошел от окна.

Она карабкалась, обдирая колени об острые подтеки застывшего цементного раствора, соскальзывая то и дело – стена мокрая и скользкая. Нестерпимая боль в руках, пальцах. Пальцами левой все время пыталась дотянуться до оконной панели. Всего-то несколько сантиметров... Если бы ухватиться покрепче за раму, тогда можно было бы все-таки попробовать вскарабкаться по кирпичам. И главное – не думать, что висит за окном двадцатого этажа, и что ветер и снег, и что окно не на фасаде проклятой этой "щепки". Спина совершенно окоченела... Она вздрогнула. Медленно переставляя влево пальцы по мокрому и обжигающе-холодному рельсу паза, помогая коленями и бедрами, она, стараясь не смотреть вниз, пыталась дотянуться до отодвинутой створки. В спортклубе "Вертикаль"...

– В общем такой вариант меня тоже устраивает.

Она посмотрела на него.

Он сидел на подоконнике, сбоку, поглядывая на нее искоса, сквозь хлопья несущегося вниз снега. Глянцевые, в пластиковых перчатках, руки поглаживали "беретту".

– Ты дралась с ним, ну, боролась – если угодно. Потом он затащил тебя сюда, вытолкнул из окна, а сам застрелился. Через четыре минуты появится... Молю Бога, чтобы не опоздал. – Сунул пистолет во внутренний карман пиджака, поежился на ветру. – Между прочим, именно его не мешало бы вышвырнуть из окна.

Она зацепилась скрюченными пальцами за панель, подтянулась на руках – боль страшенная! – правым коленом – ничего не чувствует! – попыталась зацепиться за бороздку между кирпичами. Левое колено нашло опору. Упираясь обоими в стену, перехватила пальцами правой руки рельс с внутренней стороны паза.

Он встал, взял телескоп – руки в перчатках – за узкий конец. Нагнулся, широким концом надавил на средний и безымянный пальцы.

– Я тебя никогда не забуду, – крикнул против ветра. – Буду крутить кассеты и смотреть – нашу последнюю ночь, тот вечер, когда ты переехала в мой дом. Качество этой записи, конечно, дрянь, Особо – наше начало в тот субботний вечер. Шесть недель миновало, почти минута в минуту. – Улыбаясь, наклонился, надавил на пальцы телескопом – не очень сильно, чтобы не осталось следов. – Испытали всю полноту страсти, не правда ли? Видит Бог, не хотел я, чтобы был такой конец. Пока жив, вечно буду смотреть наши кадры. Брысь, Фелис! Пошла вон!

Фелис шла по подоконнику.

– Кому говорю? Брысь!

Фелис остановилась, посмотрела на него. Двинулась дальше. Обнюхала пальцы, вцепившиеся в край панели.

Выгнулась дугой, зашипела, ощерилась, мех поднялся дыбом.

Он выпрямился.

– Убирайся! – крикнул он. – Мама занята. Не видишь – падает.

Фелис обнюхала пальцы, прижатые телескопом, зашипела. Сделала еще пару шажков, высунула голову за панель, фыркнула, отряхивая снег. Заглянула вниз, увидела там лицо... смотрит на нее...

Попятилась, обнюхала пальцы еще раз.

Повернулась, зашипела, ощерилась. Пятилась по подоконнику и шипела.

– Чего расшипелась? – сказал он. – Успокойся. Твой папа с тобой.

Фелис посмотрела на него, заворчала, глаза сузились. Заурчала, оскалилась, бока втянула, хвост напрягся, вытянулся стрелой.

– Не заходись, Фелис! – сказал он и ткнул ее телескопом в бок. – А то дождешься... и ты...

Она вырвалась из его рук, с каким-то рычанием метнулась на него, впилась зубами в нос, пропоров веки когтями, вонзила их в глаза. Телескоп покатился на пол, когда Пит отдирал ее от себя. Падая навзничь, он кричал. Крик приглушенный – Фелис висела мертвой хваткой.

* * *

В холле двадцатого этажа – ни единого звука. Он еще в лифте, до того как вышел из кабины, посмотрел на часы. Было ровно девять. Руки, как и положено, когда несут подарок, согнуты под прямым углом.

Когда Пит Хендерсон говорил о стратегии и тактике, что он имел в виду? Что хотел этим сказать? Подошел к зеркалу. Полный порядок... Глаза красные, как у кролика. Видок тот еще!.. Поправил воротник пиджака, чтобы спрятать мятую рубашку. Зачем, спрашивается. Через минуту будет все то же самое...

Он подошел к двери квартиры 20Б. Прислушался. Тишина... Нажал кнопку звонка. Внутри раздался трезвон.

Стоял, смотрел на украшенную лентами коробку из магазина "Антикварный кукольный дом". Подарок – вполне. Безобидные...

Крик какой-то изнутри...

Повернул круглую ручку. Не заперто...

Приоткрыл дверь. В прихожей – свет.

– Хелло, – крикнул он. – Хозяева дома?

Булькающий стон... Из спальни.

Распахнул дверь. Хм-м!.. На кухне беспорядок, а он считал, что она аккуратистка. Птица какая-то... Орел, что ли? Может, ястреб. Парит между кухней и ванной. Дверь в спальню закрыта.

– Хелло, – позвал он, входя в прихожую. Положил коробку на полку викторианской вешалки с кособокой мраморной доской. К ногам упал нож. От неожиданности он отскочил в сторону.

Остро наточенный обыкновенный кухонный нож. Лезвие сантиметров пятнадцать-шестнадцать, черенок – черный.

Поднял. Посмотрел. Положил рядом с коробкой.

Подошел к двери спальни. Холодрыга, однако, у нее там!.. По ногам – поземка. Постучал.

– Кэй, – позвал он. – Это я, Сэм Эйл. Как вы там, все нормально?

Стон...

Приоткрыл дверь, и сразу ударил ветер. И кошка... вылетела пулей. Оранжевая с белым... И с красным. Помчалась в гостиную. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.

Он распахнул дверь и застыл. Сердце упало.

Мужчина с окровавленным лицом сидел на полу, прислонясь к кровати. Он стонал, протягивая окровавленные руки. Пит Хендерсон... Там, где глаза, – темно-красные провалы. Точь-в-точь Эдип, вернее, актер в роли Эдипа в финальной сцене. Наполовину сорванная с крючков драпировка, вся перекрученная, полощется на ветру за окном. Господи! Матерь Божия! Кто там карабкается за окном? Темноволосая голова... Смотрит на него. Черт с ним, с Питом Хендерсоном... В два прыжка достиг окна, опустился на колено. Сердце бухало в ребра, дыхание рвалось. Ухватившись за ремень, обхватил другой рукой – мокрая водолазка, сама вся ледяная, дрожит – подтянул ее на подоконник. Она повалилась набок, сморщилась от боли. Изодранные на коленях джинсы – в крови.

– Господи! – сказал он. – Боже мой!

За спиной стонал Хендерсон.

Он помог ей сесть, спустил ноги в комнату. Закрыл окно, задвинув панель и повернув винт. Расстегнул пиджак.

– Сейчас вызову "скорую", – заорал во все горло. – Одну секунду...

– Я не глухой, – заметил Хендерсон.

Она сидела на подоконнике и тяжело дышала. Ее колотило. Смотрела на Хендерсона, скрестив руки и сунув несгибающиеся пальцы рук под мышки. Мокрые волосы спутаны, губы – цвета синьки. Обернулась, посмотрела на него, когда набрасывал на плечи свой пиджак. Спросила:

– А Фелис? Кошка моя?

– Убежала в гостиную, – сказал он. Разжав руки, оттолкнулась от подоконника.

– Душ, – сказала она.

Он помог ей встать.

– Господи, что же это? Что все это значит? – спросил Сэм.

Поддерживая, он повел ее прямо по занавеске, конец которой лежал теперь на полу. Она сотрясалась, дышала неровно. Стонал Хендерсон. Она шла, стараясь держаться ближе к шкафам, смотрела прямо перед собой. Он придерживал ее за талию одной рукой, положив другую на плечо своего пиджака.

Она сказала:

– Он хотел... убить... вас и меня...

– За что? Почему?

– Он убил всех тех, – сказала она. – Дом напичкан аппаратурой – подслушивающие устройства, видеокамеры. Все видел, все слышал.

– Ничего себе!

Она сняла его пиджак, подойдя к двери.

– Он владелец этого дома, – сказала она. – Вон там телефон. Будьте осторожны – у него ваш пистолет, – добавила, отдавая пиджак. – Он сын Теа Маршалл.

– Я догадался. Видеокамеры... Вот оно что! Понятно...

Она пошла в ванну. Включила свет. Закрыла дверь. Заперла на задвижку. Ухватившись за смеситель в стиле "Арт деко", повернула кран.

Стояла под душем, смотрела на ободранные колени, ладони, пальцы. Потом долго массировала руки. Повернула кран, сделала погорячей. А потом стояла, обхватив себя руками, и глотала слезы.

Когда они вышли из патрульной машины у подъезда "Небоскреба ужасов", было что-то около двух на часах Сэма. По обе стороны навеса сияли галогенные лампы на треногах, на парковке в два ряда фургоны, из-за угла Девяносто второй улицы выворачивал еще один. Черного цвета камеры – на плечах у телевизионщиков – вытаращились на них как по команде. Сэм расталкивал их направо и налево, шел, вскинув руки с оттопыренным указательным пальцем. Уолт, размахивая лопатой, пригрозил.

Они вошли в вестибюль, где более двадцати жильцов делились последними новостями радио и высказывали желание присутствовать на предстоящем сногсшибательном процессе.

– Неужели дом прослушивался? – спросила Вайда.

– Да, – ответила она. Дмитрий добавил:

– Он и Рафаэля убил, и всех других.

– Бренди Коннахэй умер своей собственной смертью, – уточнила она.

– Они забрали кассеты, – сказал Стефан. – Мы что, все там?

Она кивнула.

– Он лишился зрения? – спросил кто-то.

– Да, – ответил Сэм.

Подойдя к лифту, повернулся, поднял руки и сказал:

– Ребята, мы дали показания в полицейском участке. Завтра утром обо всем узнаете из газет. Не хочу, чтобы вы подумали, будто не разделяю вашего волнения, но, поверьте, у нас была тяжелая ночь, особенно у мисс Норрис. Питер Хендерсон находится в клинике "Метрополитен". Он под надзором полиции. Больше за вами никто не следит. Если есть вопросы, обращайтесь к мистеру Райту, детективу Девятнадцатого участка. Он человек вежливый и обходительный. Благодарю за внимание.

Они вошли в кабину правого лифта и уехали.

Она сварила крепчайший кофе. Сидели на абрикосовом диванчике, пили кофе, разговаривали. Фелис спала, свернувшись клубком у нее на коленях.

Сэм сказал:

– Похоже, зверюга станет самой знаменитой кошкой страны. Пора ей дать интервью Моррису из "Девяти жизней".

Она отпила пару глотков из кружки.

– Большой кайф поимеют от этой встречи оба, – ответила коротко.

Он улыбнулся. Не сводил с нее глаз. Отпил кофе. Взглянул на люстру.

– Невероятно, – сказал он. – Психопатия, сумасшествие на почве ТВ. Думаю, это неизбежно. Не один он – рано или поздно еще кто-нибудь спятит.

– А он и так не единственный, – заметила она. – Есть в Нью-Йорке отель, где то же самое. И еще два каких-то жилых дома. По крайней мере он так утверждал. Сэм, – она взглянула на него, – между прочим я никогда не смотрела, верней не видела вас там. Поставила такое условие в самом начале – никаких ванн и никакого Сэма.

– Приятно слышать, – сказал он.

– Вы даже не представляете, насколько это... гипнотизирует, – сказала она. – Просто невозможно оторваться. Все время что-то происходит, и даже самые прозаические вещи оказываются интересными, потому что – сама жизнь: никогда не знаешь, что будет дальше.

Отхлебнули кофе. Она сказала:

– Мне нужно спуститься туда, в его квартиру. Там спрятаны кассеты – думаю, они их не нашли. Хочу их уничтожить. Есть и еще. Они им понадобятся, хотя, возможно, он их стер. Впрочем, вряд ли – вчера ему было не до этого.

– Моих уже, наверно, нет.

– Нет так нет, – сказала она. – Я сейчас туда, в квартиру 13Б. Не хотите со мной?

Обменялись взглядами.

– Просто взглянуть, – сказала она. – Не подсматривать, нет.

– Разве квартира не опечатана?

– Пустяки. Приклеили какую-то полосочку. У меня есть ключ. Не беспокойтесь – объясню детективу Райту, что там делала и почему, даже если не найду кассеты. Уверена, он меня поймет. Если нет, беру на себя всю ответственность.

Он подергал мочку уха.

– Ну, в таком случае, – сказал он, – мне следует пойти. Взгляну, на всякий случай, вдруг потом займусь постановкой мини-сериалов.

– Что вы хотите сказать, говоря "на всякий случай"? – спросила она, наклоняясь и ставя кружку на столик. – Мы же все-таки должны внести свою лепту. – Она взяла Фелис на руки, встала, повернулась и сморщилась от боли. – О, Господи! Как болят колени!

– Представляю! – сказал он, не сводя с нее глаз. Встал и тоже поморщился.

Она положила Фелис на диванную подушку. Наклонилась, поцеловала ее в голову.

– Хорошая коша! – сказала она. – Какая умная коша! – поцеловала кошачий нос. – Отныне и вовек для тебя самый отборный тунец.

Фелис скатилась с подушки на абрикосовый бархат, замурлыкала – глаза закрыты, усы подрагивают. Они пошли в прихожую. Она сказала:

– Держу пари, сейчас в каждой квартире обсуждают в подробностях случившееся.

Он открыл дверь, придержал, пропуская ее вперед.

– Любопытно взглянуть, хотя бы мельком, – сказал он, идя за ней следом.