Текст книги "Нанкинская резня"

С одобрения японского правительства военные начали более агрессивно вмешиваться в китайские дела. В 1928 году они организовали убийство Чжан Цзолиня, военного правителя Маньчжурии, когда он отказался с ними сотрудничать. Случившееся лишь разозлило китайский народ, устроивший новые бойкоты японских товаров.

К 1930-м годам Япония начала против Китая необъявленную войну. 18 сентября 1931 года японская армия взорвала принадлежавшую Японии железную дорогу в южной Маньчжурии, надеясь спровоцировать несчастный случай. Когда с помощью взрывов не удалось свести с рельсов поезд-экспресс, японцы вместо этого убили китайских охранников и сфабриковали для мировой прессы историю о китайских саботажниках. Этот инцидент стал для японцев оправданием захвата Маньчжурии, которую они переименовали в Маньчжоу-го и поставили там в качестве марионетки Пу И, последнего императора Китая и наследника маньчжурской династии. Захват Маньчжурии, однако, стал лишь новым поводом для антияпонских настроений в Китае, подстегиваемых активистами-националистами. Эмоции нарастали с обеих сторон, что вылилось в итоге в кровопролитие в 1932 году, когда толпа в Шанхае напала на пятерых японских буддистских священников, убив одного из них. Япония немедленно ответила бомбардировкой города, убив десятки тысяч мирных жителей. Когда бойня в Шанхае вызвала критику во всем мире, Япония в ответ изолировалась от международного сообщества и в 1933 году вышла из Лиги Наций.

* * *

Готовясь к неизбежной войне с Китаем, Япония в течение десятилетий обучала военному делу своих мужчин. Подготовка юношей к службе в японских вооруженных силах начиналась с раннего детства, и в 1930-е годы военное влияние проникло во все аспекты жизни японских мальчиков. Магазины игрушек стали, по сути, храмами войны, продавая арсеналы игрушечных солдатиков, танков, шлемов, мундиров, ружей, зенитных пушек и гаубиц. В мемуарах того времени описываются мальчишки, ведущие сражения на улицах с бамбуковыми палками вместо ружей. Некоторые даже привязывали к своей спине деревянные ящики, воображая себя героями-смертниками, взрывающими самих себя[32]32
  Tessa Morris Suzuki, Showa: An Inside History of Hirohito’s Japan (New York: Schocken, 1985), с. 21–29.


[Закрыть].

Японские школы напоминали воинские подразделения в миниатюре. Некоторые учителя и в самом деле были военными, которые рассказывали ученикам об их долге помочь Японии исполнить ее божественное предназначение, завоевав Азию и встав в ряды сильнейших в мире наций. Они учили маленьких мальчиков обращаться с деревянными моделями оружия, а тех, кто постарше, – с настоящим. Учебники стали орудиями военной пропаганды; в одном из учебников географии даже очертания Японии использовались как оправдание для экспансии: «Мы выглядим как авангард Азии, отважно выступая в Тихий океан. В то же время мы выглядим готовыми защищать азиатский континент от атаки извне»[33]33
  Цит. в: Ian Buruma, The Wages of Guilt (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1994), с. 191–192.


[Закрыть]. Учителя также внушали мальчикам ненависть и презрение к китайскому народу, психологически готовя их к будущему вторжению в материковый Китай. Один историк рассказывает про впечатлительного японского школьника, который расплакался, когда ему велели разрезать лягушку. Учитель ударил мальчика костяшками пальцев по голове, вскричав: «Что ты плачешь из-за какой-то паршивой лягушки? Когда ты вырастешь, тебе придется убивать сотнями!»[34]34
  Там же, с. 172.


[Закрыть]

И все же, при всем подобном психологическом программировании, суть на самом деле намного сложнее. «В японском обществе наблюдалось крайне двойственное отношение к Китаю», – замечает оксфордский историк Рана Миттер. Оно вовсе не было презрительно-расистским, как к корейцам: с одной стороны, они признавали Китай как источник культуры, из которой во многом черпали знания сами; с другой стороны – их раздражала неразбериха, царившая в Китае в начале XX века. Исивара Кандзи, творец «маньчжурского инцидента» 1931 года, был большим поклонником революции 1911 года. Многие китайцы, включая Сунь Ятсена и Юань Шикая, получали от Японии помощь и обучение как до, так и после революции. Японцы также финансировали образовательную программу «Боксерское возмещение» и больницы Додзинкай для китайцев, а такие ученые, как Токио Хасимото, по-настоящему ценили китайскую культуру. Работавшие в Китае специалисты министерства иностранных дел Японии и военные часто были прекрасно обучены и глубоко осведомлены о стране[35]35
  Письмо Раны Миттер автору, 17 июля 1997 г.


[Закрыть]. Однако эти знания и соответствующее отношение редко передавались обычным солдатам.

Исторические корни милитаризма в японских школах уходят к временам реставрации Мэйдзи. В конце XIX века японский министр просвещения заявил, что школы существуют не для пользы учащихся, но для блага страны. Учителей начальной школы готовили подобно военным-новобранцам, поселяя студентов в казармы и подвергая их жесткой дисциплинарной и идеологической обработке. В 1890 году вышел императорский рескрипт об образовании, где излагался этический кодекс, которому должны были следовать не только ученики и учителя, но и все японские граждане. Рескрипт являлся гражданским аналогом японских военных кодексов, в которых ценилось прежде всего подчинение власти и безусловная преданность императору. В каждой японской школе экземпляр рескрипта хранился на видном месте рядом с портретом императора и каждое утро извлекался для прочтения. Известны случаи, когда учителя, случайно запнувшиеся на словах при прочтении рескрипта, совершали самоубийство, чтобы искупить оскорбление священного документа[36]36
  Harries and Harries, Soldiers of the Sun, p. 41.


[Закрыть].

К 1930-м годам японская образовательная система стала полностью регламентированной и не допускала отклонений. Посетитель начальной школы мог с приятным удивлением наблюдать, как тысячи детей размахивают флагами и маршируют в ногу стройными рядами; он вполне отчетливо видел дисциплину и порядок, но не ту жестокость, которая требовалась для их поддержания[37]37
  Iritani Toshio, Group Psychology of the Japanese in Wartime (London and New York: Kegan Paul International, 1991), с. 177, 191.


[Закрыть]. Для учителей обычным делом было вести себя подобно садистам-сержантам, давая детям пощечины, избивая их кулаками или колотя их бамбуковыми и деревянными мечами. Учеников заставляли таскать тяжести, сидеть на корточках, стоять босиком на снегу или бегать до полного изнеможения по игровой площадке. И в то время в школах было не встретить возмущенных или даже просто озабоченных родителей истязуемых детей.

Давление на школьника усиливалось, если он решал стать солдатом. Жестокая муштра и безжалостное следование иерархии обычно выбивали из него все остатки индивидуализма. Послушание расхваливалось как великая добродетель, и чувство собственного достоинства сменялось ощущением своей ценности как маленького винтика в едином большом механизме. Чтобы окончательно подавить личность ради общего блага, офицеры или старшие солдаты часто беспричинно избивали новобранцев, в том числе тяжелыми деревянными палками. По словам автора Иритани Тосио, офицеры оправдывали несанкционированные наказания словами: «Я бью тебя не потому, что я тебя ненавижу. Я бью тебя потому, что забочусь о тебе. Думаешь, мои руки распухли и в крови оттого, что я сошел с ума?»[38]38
  Там же, с. 189.


[Закрыть] Некоторые юноши умирали в столь жестоких условиях, другие кончали с собой, но большинство превращались в закаленные сосуды, куда военные могли влить новый набор жизненных целей.

Не менее ужасающим был и процесс обучения будущих офицеров. В 1920-е годы все кадеты должны были пройти через Военную академию в Итигае. Своими переполненными казармами, неотапливаемыми классами и скудной едой она напоминала скорее тюрьму, чем военное училище. Интенсивность обучения в Японии превосходила большинство европейских военных академий[39]39
  Доклад 106/5485 от февраля 1928 г., с. 136, документы британского военного министерства в Публичном архиве, Кью, Лондон. Доклад Управления стратегических служб о подготовке в японской армии описывает процесс идеологической обработки: «Малейшее нарушение правил или ошибка влечет немедленное строгое наказание. Действуй жестко – кричи, не говори – хмурься, не проявляй милосердия – будь жестким – не имей желаний – забудь о семье и доме – никогда не проявляй своих чувств – не позволяй себе комфорта – сдерживай и дисциплинируй свои желания комфорта, еды и питья – переноси боль и страдания молча – ты сын Неба»; доклад № 8974-В, разослан 28 декабря 1943 г., аналитическо-исследовательское подразделение, регулярные доклады разведки, 1941–1945, ящик 621, запись 16, группа документов 226, Национальный архив.


[Закрыть]: в Англии офицер получал звание после 1372 часов учебы и 245 часов самоподготовки, но в Японии стандарты составляли 3382 часа учебы и 2765 часов самоподготовки. Кадетам приходилось жить в изнуряющем ежедневном режиме физических упражнений и занятий по истории, географии, иностранным языкам, математике, естественным наукам, логике, черчению и каллиграфии. Вся учебная программа была нацелена на совершенствование и будущий триумф. Прежде всего, японские кадеты должны были обрести «волю, не знающую поражений». Кадеты настолько боялись малейшего намека на неудачу, что результаты экзаменов хранились в секрете, чтобы минимизировать риск самоубийства.

Академия напоминала остров, отрезанный от всего остального мира. Японский кадет не имел ни личного пространства, ни возможности проявить собственные лидерские качества. Материалы для чтения подвергались тщательной цензуре, а свободного времени у кадетов просто не существовало. История и естественные науки искажались с целью создать образ японцев как высшей расы. «В течение всех этих лет они были отгорожены от всех посторонних удовольствий, интересов и влияний, – писал один западный автор о японских офицерах. – Атмосфера узкой колеи, вдоль которой они двигались, была пропитана особой национальной и военной пропагандой. Изначально принадлежа к психологически далекой от нас расе, они отдалялись еще больше»[40]40
  Доклад 106/5485 от февраля 1928 г., с. 84, документы британского военного министерства.


[Закрыть].

* * *

К лету 1937 года Япония наконец сумела спровоцировать полномасштабную войну с Китаем. В июле японский полк, расквартированный по договору в китайском городе Тяньцзинь, проводил ночные маневры возле древнего моста Марко Поло. Во время перерыва в сторону японцев были сделаны в темноте несколько выстрелов, и один японский солдат не явился на поверку. Воспользовавшись этим инцидентом как оправданием для применения японской силы в регионе, японские войска подошли к китайскому форту Ваньпин возле моста и потребовали открыть ворота для поисков солдата. Когда китайский командир отказался, японцы обстреляли форт из пушек.

К концу июля Япония захватила весь регион Тяньцзинь – Пекин, а к августу японцы вторглись в Шанхай. Вторая китайско-японская война стала неотвратимой.

Однако завоевание Китая оказалось более сложной задачей, чем предполагали японцы. В одном лишь Шанхае китайские войска превосходили японских морпехов вдесятеро, а Чан Кайши, глава националистического правительства, оставил в резерве для сражения своих лучших солдат. В том же августе, пытаясь высадить 35 тысяч своих солдат на пристани Шанхая, японцы столкнулись с первым препятствием. Китайская артиллерия открыла огонь из укрытия, убив несколько сотен человек, включая двоюродного брата императрицы Нагако[41]41
  David Bergamini, Japan’s Imperial Conspiracy (New York: Morrow, 1971), с. 11.


[Закрыть]. В течение нескольких месяцев китайцы с выдающимся бесстрашием обороняли город. К недовольству японцев, битва за Шанхай продвигалась медленно: улица за улицей, баррикада за баррикадой.

В 1930-е годы японские военачальники хвалились – и всерьез верили в это, – что Япония сможет завоевать весь материковый Китай за три месяца[42]42
  John Toland, The Rising Sun: The Decline and Fall of the Japanese Empire (New York: Random House), с. 47. «Сокрушим китайцев за три месяца, и они будут просить мира», – предсказывал министр Сугияма.


[Закрыть]. Но когда сражение за один лишь китайский город затянулось с лета до осени, а затем с осени до зимы, фантазии японцев о легкой победе рассыпались в прах. Примитивный народ, неграмотный в военном плане и плохо обученный, сумел намертво удерживать превосходящие силы отлично вымуштрованных японцев. Когда в ноябре Шанхай наконец пал, имперские войска пребывали в весьма мрачном настроении и многие, как говорили, жаждали мести, маршируя в сторону Нанкина.

2. Шесть недель ужаса

Японская стратегия относительно Нанкина была проста. Имперская армия воспользовалась тем фактом, что город с двух сторон был окружен водой. Древняя столица располагалась к югу от изгиба реки Янцзы, которая течет на север, а затем сворачивает на восток. Наступая на Нанкин полукольцевым фронтом с юго-востока, японцы могли использовать естественную преграду в виде реки, чтобы завершить окружение столицы и отрезать все пути для бегства.

В конце ноября три японские армии параллельно устремились к Нанкину. Одна армия двигалась на запад вдоль южного берега Янцзы. Ее войска высадились в дельте Янцзы, через бухту Баймоу к северо-западу от Шанхая и вдоль железной дороги Нанкин – Шанхай, где японская авиация уже взорвала большинство мостов. Эту армию возглавлял Накадзима Кэсаго, работавший в свое время в японской армейской разведке во Франции, а позднее ставший главой японской тайной полиции императора Хирохито. О Накадзиме написано немного, но написанное демонстрирует крайне негативное отношение к этому генералу. Давид Бергамини, автор книги «Японский имперский заговор», называл его «маленьким Гиммлером, специалистом по контролю мыслей, запугиванию и пыткам»[43]43
  David Bergamini, Japan’s Imperial Conspiracy (New York: William Morrow and Company, 1971), с. 16.


[Закрыть] и цитировал других, описывавших Накадзиму как садиста, взявшего в свое путешествие в Нанкин специальное масло для сжигания тел. Даже его биограф Кимура Кунинори упоминал, что Накадзиму описывали как «зверя»[44]44
  Kimura Kuninori, Koseiha Shogun Nakajima Kesago [Накадзима Кэсаго, генерал индивидуалистской группировки]. (Tokyo: Kôjinsha, 1987), с. 212.


[Закрыть] и «жестокого человека».

Другая армия приготовилась к отважной десантной атаке через Тайху, озеро на середине пути между Шанхаем и Нанкином. Эти войска двинулись на запад от Шанхая южнее войск Накадзимы. Их возглавлял генерал Мацуи Иванэ, хрупкий худой туберкулезник с крошечными усиками. В отличие от Накадзимы, Мацуи был правоверным буддистом из семьи ученых. Он также был главнокомандующим японской имперской армией во всем шанхайско-нанкинском регионе.

Третья армия двигалась еще южнее войск Мацуи, свернув на северо-запад к Нанкину. Во главе этого войска стоял генерал-лейтенант Янагава Хэйсукэ, лысый коротышка, очень интересовавшийся литературой. Возможно, его жизнь во время вторжения окутана тайной в большей степени, чем у многих других японцев, участвовавших в Нанкинской резне. По словам его биографа Сугавары Ютаки, фашистская клика, захватившая власть в японской армии, изгнала Янагаву из своих рядов, поскольку он пытался помешать их путчу 1932 года. После отправки в резерв Янагава служил командиром в Китае, где совершил «немалые военные достижения… включая окружение Нанкина», но армия воздержалась в то время от публикации его имени и фотографии. Соответственно, Янагава известен многим в Японии как «сёгун в маске»[45]45
  Sugawara Yutaka, Yamatogokoro: Fukumen Shogun Yanagawa Heisuke Seidan [Spirit of Japan: Elevated Conversation from the Masked Shogun Yanagawa Heisuke]. (Tokyo: Keizai Oraisha, 1971), с.9.


[Закрыть].

Гонка к Нанкину

Мало кого щадили по пути к Нанкину. Японские ветераны наверняка помнят свои набеги на маленькие крестьянские общины, где они забивали дубинками или закалывали штыками всех, кто попадался под руку. Но жертвами становились не только мелкие селения, сравнивались с землей целые города. Возьмем, к примеру, Сучжоу[46]46
  Wu Tien-wei, «Re-study of the Nanking Massacre», Journal of Studies of China’s Resistance War against Japan (China Social Science Academy), no. 4 (1994):43; Central Archive Bureau, China No. 2 Historical Archive Bureau; Jilin Province Social Science Academy, ред., Pictorial Evidence of the Nanjing Massacre (Changchun, PRC: Jilin People’s Publishing House, 1995), с. 31; Dick Wilson, When Tigers Fight: The Story of the Sino-Japanese War, 1937–1945 (New York: Viking, 1982), с. 69.


[Закрыть], город на восточном берегу озера Тайху. Будучи одним из древнейших городов Китая, он ценился своими изящными вышивками по шелку, дворцами и храмами. Благодаря своим каналам и древним мостам город заслужил свое западное прозвище «китайской Венеции». Дождливым утром 19 ноября японский авангард вошел в ворота Сучжоу, надев капюшоны, не позволявшие китайским часовым их опознать. Оказавшись в городе, японцы в течение нескольких дней грабили и убивали, сжигая древние достопримечательности и обращая тысячи китайских женщин в сексуальное рабство. В результате вторжения, по сведениям China Weekly Review[47]47
  China Weekly Review (March 1938).


[Закрыть], население города сократилось с 350 тысяч до менее чем 500 человек.

Британский корреспондент имел возможность описать то, что осталось от Сосновой Реки (Сунцзян, пригород Шанхая) через девять недель после того, как через него прошли японцы. «Вряд ли осталось хоть одно здание, не уничтоженное пожаром, – писал он. – Дымящиеся руины и опустевшие улицы представляют собой жуткое зрелище, и единственные живые существа среди этого смертельного хаоса – собаки, неестественно растолстевшие от пожирания трупов. В прежде густонаселенном Сунцзяне, где жило примерно сто тысяч человек, я увидел всего пять китайцев – стариков, со слезами на глазах прятавшихся в комплексе зданий французской миссии»[48]48
  Из отчета репортера «Manchester Guardian» Тимперли, переданного по телеграфу в Лондон другим корреспондентом 14 января 1938 г.


[Закрыть].

Но худшее было еще впереди.

7 декабря, когда японские войска сосредоточились вокруг Нанкина, генерал Мацуи слег с лихорадкой в своей полевой штаб-квартире в Сучжоу из-за очередного рецидива хронического туберкулеза[49]49
  По поводу замены Мацуи на Асаку см. Bergamini, Japan’s Imperial Conspiracy, гл. 1, с. 22.


[Закрыть]. Болезнь сразила Мацуи как раз в тот момент, когда командование перешло от него к члену императорской семьи. Всего пятью днями раньше император Хирохито повысил Мацуи, отправив ему на замену на фронт своего собственного дядю, принца Асаку Ясухико. В соответствии с новым приказом, Мацуи должен был возглавить весь театр военных действий в центральном Китае, в то время как Асака, тридцать лет прослуживший в войсках генерал-лейтенант, брал на себя роль нового главнокомандующего армией вокруг Нанкина. Будучи членом императорской семьи, Асака обладал властью, превосходившей полномочия любого другого человека на Нанкинском фронте. Он также был близок с генерал-лейтенантом Накадзимой и генералом Янагавой, поскольку провел вместе с ними три года в Париже в качестве офицера военной разведки.

О том, почему Хирохито решил в этот критический момент дать Асаке эту должность, мало что известно, хотя Бергамини считает, что целью было испытать Асаку, который выступил против Хирохито на стороне Титибу, брата императора, в политическом споре во время военного мятежа в феврале 1936 года. Из всех придворных Хирохито выделил Асаку как единственного члена императорского дома, отличавшегося «нехорошим»[50]50
  Kido, Nikki, 468, цит. там же, с. 23.


[Закрыть] отношением к семье, и, видимо, назначил своего дядю в Нанкин, дав ему возможность искупить вину.

В то время подобная замена выглядела малозначащей, но, как выяснилось позднее, она оказалась критичной для жизней сотен тысяч китайцев.

Трудно описать, что на самом деле происходило за кулисами японской армии, поскольку многие подробности по этому делу приводились Мацуи и его коллегами многие годы спустя на трибунале по военным преступлениям или в источниках, которые могут быть ненадежны, так что цитировать их следует с осторожностью. Но если верить их свидетельствам, становится известным следующее: опасаясь новоприбывшего родственника императора и его злоупотребления властью, Мацуи сделал ряд моральных предписаний относительно вторжения в Нанкин. Он приказал своим войскам перегруппироваться в нескольких километрах от городских стен, войти в китайскую столицу лишь несколькими элитными батальонами и завершить захват таким образом, чтобы армия «блистала в глазах китайцев и заставила их поверить в Японию»[51]51
  Накаяма Яцуто, свидетельские показания перед МВТДВ, «Proceedings», с. 21893 (см. также с. 33081, 37231 и 32686 [Canberra], цит. там же, с. 23.


[Закрыть]. Он также созвал у своей постели штабных офицеров, заявив:

Вступление императорской армии в чужеземную столицу – великое событие в нашей истории… привлекающее внимание всего мира. Потому ни одно подразделение не должно войти в город неорганизованно… Заранее сообщите им о том, что следует помнить и о чужих правах и интересах жителей в стенах города. Полностью запретите им любой грабеж. Расставьте по необходимости часовых. Грабежи и поджоги, даже по неосторожности, должны строго наказываться. Вместе с войсками в город должна войти военная полиция, чтобы предотвратить неправомерное поведение[52]52
  Цит. там же; см. также приговор МВТДВ, с. 47171–47173, Национальный архив.


[Закрыть].

Но в другом месте уже развивались события, над которыми Мацуи был невластен. 5 декабря принц Асака покинул Токио на самолете и три дня спустя прибыл на фронт. В заброшенном сельском доме возле полевой штаб-квартиры примерно в десяти милях к юго-востоку от Нанкина принц Асака встретился с генералом Накадзимой, своим коллегой по Парижу, который выздоравливал после ранения в левую ягодицу. Накадзима сообщил Асаке, что японцы намерены окружить 300 тысяч китайских солдат в окрестностях Нанкина и что, судя по предварительным переговорам, те готовы сдаться.

Говорят, что после того, как Асака услышал этот доклад, его штаб-квартира издала ряд приказов с его личной печатью и грифом «Секретно, по прочтении уничтожить»[53]53
  Bergamini, Japan’s Imperial Conspiracy, с. 24; информация в сноске о Танаке Рюкити взята из: Pictorial Evidence of the Nanjing Masacre, с. 35. (Книга Бергамини в недостаточной степени снабжена сносками, так что ею следует пользоваться с осторожностью. Однако из приведенной цитаты можно предположить, что он брал интервью у Танаки).


[Закрыть]. Теперь мы знаем, что суть этих приказов была проста: «Убить всех пленных». Неясно лишь, отдал ли эти приказы лично сам Асака[54]54
  Таиса Исамо, штабной офицер Асаки, отвечавший за разведку, позднее признался друзьям, что подделал приказ по своей собственной инициативе. Другой японский офицер, Танака Рюкити, говорил, что в апреле 1938 года Тё, в то время командир 74-го крыла японской армии, рассказал ему интересную историю. Тё рассказывал, что, когда его войска высадились в заливе Ханчжоу и двинулись внутрь суши, почти 300 тысячам китайских солдат был отрезан путь к отступлению, после чего они бросили оружие и сдались японцам. «Найти еду для такого количества пленных, чтобы их кормить, оказалось громадной проблемой», – якобы сказал Тё. По словам рассказчика, Тё ухватился за быстрое решение, позволявшее решить проблему с едой: «Я немедленно отдал приказ всем войскам: “Мы должны полностью вырезать тех пленных!” Воспользовавшись именем командующего, я отправил этот приказ телеграммой. В приказе шла речь о полном уничтожении». Мы никогда не узнаем, насколько правдива эта история, но следует отметить, что, даже если Тё в самом деле подделал приказ об убийстве, это вовсе не освобождает принца Асаку от ответственности за резню. Асака мог отдать приказ об отмене резни, как только она началась, и отдать под трибунал своего офицера разведки.


[Закрыть].

К тому времени, когда японские войска вошли в Нанкин, приказ об уничтожении всех китайских пленных был не только зафиксирован на бумаге, но и роздан нижестоящим офицерам. 13 декабря 1937 года японский 66-й батальон получил следующее распоряжение:

В 2:00 получен приказ командира полка: в соответствии с приказом штаба командования бригады все военнопленные должны быть казнены. Метод казни: разделить пленных на группы по несколько десятков человек и расстрелять по отдельности.

В 3:30 созвано совещание командиров рот для обмена мнениями о том, как ликвидировать пленных. В результате обсуждения решено, что пленные будут поровну разделены между каждой из рот (1-й, 2-й и 4-й ротами) и выведены из мест заключения группами по 50 человек для казни. 1-я рота действует в поле к югу от гарнизона; 2-я рота действует в низине к юго-западу от гарнизона; и 4-я рота действует в поле к юго-востоку от гарнизона.

Окрестности места заключения должны надежно охраняться. Пленные никоим образом не должны догадываться о наших намерениях.

Каждая рота должна завершить приготовления до 5:00. Казни должны начаться к 5:00, и акция должна быть завершена к 7:30[55]55
  Цит. в: Jilin Province Social Science Academy, ред., Pictorial Proof of the Nanking Massacre, с. 62. Английский перевод приводится в: Yin and Young, The Rape of Nanking, с. 115.


[Закрыть].

В приказе имелась своя безжалостная логика. Пленных невозможно было кормить, и потому их следовало уничтожить. Их убийство не только решило бы проблему с едой, но и уменьшило бы вероятность возмездия. Более того, мертвые враги не могли организоваться в партизанские отряды.

Но с исполнением приказа все было не так просто. Когда японские войска в ранние предрассветные часы 13 декабря сокрушили городские стены, они столкнулись с подавляющим численным превосходством китайцев. По оценкам историков, в Нанкине оказались в ловушке свыше полумиллиона гражданских и 90 тысяч китайских военных, по сравнению с 50 тысячами осаждавших город японских солдат. Генерал Накадзима понимал, что убийство десятков тысяч китайских пленных – чудовищная задача: «Когда имеешь дело с тысячей, пятью тысячами или десятью тысячами, невероятно сложно даже просто их разоружить… И если с ними возникнут какие-то проблемы, это станет катастрофой для нас»[56]56
  Kimura, «The Battle of Nanking: Diary of 16th Division Commander Nakajima», Chuo Kouron Sha [Tokyo] (24 ноября 1984 г.). Дневник Накадзимы опубликован в декабрьском приложении за 1984 год к японскому журналу «Исторические личности». Английский перевод частей дневника приводится в: Yin and Young, The Rape of Nanking, с. 106.


[Закрыть].