Текст книги "Под сетью. Бегство от волшебника"

– Умри! – сказал я. – Умри! – Я надеялся, что это слово имеется в его лексиконе. Так и оказалось. Мгновенно ноги у Марса подкосились, тело обмякло, и он осел на землю, раскрыв пасть и закрыв глаза. Это было так убедительно, что я даже загрустил. Но тут же взял себя в руки и быстро оглянулся на ворота. Никто нас не видел. Я опустился на колени и, приподняв Марса, взвалил его на плечо. Он весил не меньше тонны. Под его тяжестью я прямо врос в землю. Потом, упершись рукою в стену, медленно поднялся. Голова Марса с высунутым языком болталась у меня на груди, задние ноги били меня по пояснице. Я тронулся с места.

Приближаясь к воротам, я попал в орбиту внимания не только полисменов, но и толпившихся снаружи зевак. По толпе пробежал сочувственный ропот. «Ой, бедная собачка!» – запричитали женщины. Марс и правда являл собою жалкое зрелище. Я, сколько было сил, ускорил шаг. Полисмены преградили мне дорогу. Им ведь было приказано никого не выпускать.

– Осади! – услышал я.

Я не остановился и, подойдя к ним вплотную, выкрикнул чуть не со слезами в голосе:

– Собака ранена! Мне нужен ветеринар! Тут совсем близко есть один, я знаю.

Я до смерти боялся, как бы Марсу не наскучила эта игра. Наверно, ему было до крайности неудобно – мое плечо упиралось ему прямо в живот. Но он терпел. Полисмен заколебался.

– Нужна немедленная медицинская помощь! – твердил я.

Толпа гневно зароптала.

– Да пропустите вы беднягу, пусть полечит своего пса, – сказал кто-то, и, видимо, то был глас народа.

– Ладно, проходите, – сказал полисмен.

Я вышел в ворота. Толпа расступилась со словами уважения и сочувствия. Едва я оставил ее позади и увидел перед собой широкую ленту Нью-Кросс-роуд, неогороженную, свободную от полиции, как почувствовал, что больше не могу.

– Очнись! Оживи! – сказал я Марсу. Я опустился на колено, он соскочил с моего плеча, и мы со всех ног помчались по улице. Вслед нам, постепенно замирая вдали, несся гомерический хохот.

Глава 13

Протекло немало часов – так по крайней мере казалось моим ногам, – а мы все еще шли по Старой Кентской дороге. Чувство торжества, владевшее мной после хитроумного побега, успело смениться унынием – я вспомнил, что у меня нет денег и продвигаться к северу можно только пешком. Был момент, когда я готов был взять такси, предоставив расплачиваться Дэйву, и то обстоятельство, что сегодня Дэйв уже заплатил один раз за мое такси и у него может не оказаться наличных, не остановило бы меня, если бы только мне удалось найти такси; но до этих южных пустынь такси не добираются, и я уже давно перестал о них мечтать. Можно было бы запросить о помощи по телефону, но я по глупости истратил последний пенс на завтрашний номер «Независимого социалиста», который уже продавали в толпе, валившей из какого-то кино. В газете было сообщение о митинге на студии «Баунти – Белфаундер» и несколько снимков побоища. Эффектное фото – мы с Марсом выходим из главных ворот – снабжено было подписью «Четвероногая жертва полицейского произвола». Кабаки уже закрылись, дорога была пустынна. Та толпа у кино была последним признаком жизни. Даже Марс приуныл; голова и хвост у него повисли, и он плелся за мной, не поднимая глаз. Наверное, он был голоден. Я-то сам проголодался зверски. Я с грустью вспомнил свиную котлету, которую мы оставили на лестнице у Сэмми. Мораль: не топчи ногами пищу, если можно положить ее в карман.

Через мост Ватерлоо мы тащились уже далеко за полночь. У меня было ощущение, что я прожил неимоверно длинный день, и, добравшись до северного берега, я решил, что дальше идти не могу. Ночь опять выдалась безоблачная, воздух был как парное молоко, и мы постояли, глядя на реку, не потому, что хотелось полюбоваться ее красотой, но потому, что нуждались в отдыхе. Ноги у меня ныли, словно я много веков подряд не снимал неудобной обуви, все тело покалывало, тянуло, ломало, так что внешний мир почти перестал для меня существовать. Мы с Марсом устало заковыляли вниз по ступеням.

Если вы пытались когда-нибудь уснуть на набережной Виктории, то знаете, в чем состоит главная трудность – скамьи там разделены пополам. Железный подлокотник на самой середине не даст человеку вытянуться во весь рост. Не знаю, случайное это явление или же это один из элементов кампании по борьбе с бродяжничеством, которую ведет Совет Лондонского графства. Как бы там ни было, это очень неудобно. Имеется несколько вариантов. Можно попытаться использовать подлокотник вместо подушки, можно лечь на спину, перекинув ноги на другую его сторону. Наконец, можно скорчиться на одной половинке скамьи. Это очень неловкая поза даже при таком маленьком росте, как у меня; но если человек вообще спит неспокойно, это все же, очевидно, наименьшее из зол, и я поступил именно так. Прежде чем отойти ко сну, я обернул ноги листами «Независимого социалиста» и обвязал их галстуком и носовым платком. Газета – плохой проводник тепла, это известно каждому бродяге. Я только пожалел, что не хватило денег на два экземпляра. Я улегся. Марс занял вторую половину скамьи. Мы уснули.

Я проснулся. Ночь все еще длилась. Звезды успели совершить большой переход. Я озяб, все тело затекло. Большой Бен пробил три. Только три часа! Я застонал. Полежал немного, мучаясь от мурашек в онемевших ногах. Попробовал их растереть, но тут же решил, что не стоит трудиться – очень уж больно. Я распрямился и сел, чувствуя себя самым несчастным человеком. И вдруг вспомнил про Марса. Он был на месте – крепко спал, временами тихонько всхрапывая. Я смотрел на него, дрожащий и одинокий, безлюдная мостовая тянулась в обе стороны под высокими фонарями, бросавшими мертвенный свет на неподвижные листья платанов и ряды пустых скамеек под ними, таких же неудобных, как наша. Мост Ватерлоо навис над рекой, голый, как мост на картине, на который никто никогда не ступит. Я встал, и кровь моя больно и трудно потекла в ноги.

Марс был весь воплощение сна. Сперва мне стало обидно, что он может так мирно спать, когда я не сплю и мерзну. Потом вспомнились рассказы о жертвах кораблекрушений, которых спасали и согревали своим теплом преданные собаки. Возможно даже, что меня навел на эту мысль один из фильмов с участием самого Марса. Я с трудом растолкал Марса и заставил его освободить мне местечко рядом с ним. И правда! Все тело его, от носа до хвоста, излучало живительное тепло. Мы немножко повертелись, устраиваясь поудобнее, и наконец нашли нужную позу: я уткнулся лицом в мохнатую шерсть на шее Марса, он уперся поджатыми задними ногами мне в живот. Он облизал мне нос. Наверно, ему показалось, что это льдинка. Я не глядя протянул руку и погладил его по голове. И, уже засыпая, вспомнил, как в детстве страстно хотел иметь собаку и как старшие внушали мне, что желание это сумасбродно и неприлично, так что мало-помалу оно поблекло, обратившись в тайную мечту, а годам к восьми сменилось не менее сильным желанием стать обладателем машины марки «астон-мартин».

Часов в шесть утра нас согнал со скамьи полисмен. Почему-то именно в этот час человек становится угрозой закону и порядку. Я узнал это позднее, в те дни, когда мне везло еще меньше, чем сейчас. Передохнув на Трафальгар-сквер, где полиция тоже не поощряет людей в лежачем положении, мы с Марсом добрались до лавки миссис Тинкхем как раз к открытию. И там, под негодующими взорами десятка ощетинившихся, выгнувшихся дугой кошек, герой «Мести красного Годфри» вылакал большую миску молока, а я взял взаймы фунт стерлингов. На Голдхок-роуд Финн отворил мне дверь и тут же уложил меня в постель, с которой сам только что встал. Я опять уснул и проспал долго.

Проснулся я днем, часа в два. Проснулся с тупым и тяжелым сознанием, что праздник кончился и впереди куча неотложных дел. Я вылез из постели. Шел дождь. Я посидел, наблюдая это явление природы. Перемены погоды всегда застигают меня врасплох – стоит ей какое-то время продержаться в одном настроении, как я уже не могу вообразить, что она может быть другой. Так и теперь – я совсем забыл, что бывает дождь. Я отворил окно и минуты четыре дышал диафрагмой. Делается это так: набрав в легкие как можно больше воздуха, нужно положить руки на нижние ребра и медленно раздувать диафрагму; задержать дыхание, пока не досчитаешь со средней скоростью до восьми, и потом не спеша, с тихим присвистом выпустить воздух через рот. Проделывать это слишком долго не следует – можно потерять сознание. Диафрагмальному дыханию меня научил один японец, утверждавший, что благодаря ему обрел новую жизнь; и хотя я не могу сказать того же о себе, но могу рекомендовать это как безвредное и, пожалуй, даже полезное упражнение, особенно для столь легко поддающихся внушению субъектов, как я.

Я оделся и осторожно высунул голову за дверь, поглядеть, нет ли поблизости Финна. С Дэйвом я не спешил свидеться – я боялся услышать от него бестактные слова по поводу эпизода с Марсом. Финн понял, что я встал, и сейчас же явился. Я попросил его пойти купить Марсу конины, но оказалось, что он это уже сделал – Финн не любит собак, но по натуре отзывчив. Он вручил мне пачку писем. Только одно из них представляло некоторый интерес с точки зрения этой повести – в конверт был вложен чек на шестьсот тридцать три фунта и десять шиллингов. С минуту я обалдело смотрел на чек, не понимая, кто мог так странно ошибиться. Потом извлек из конверта напечатанный на машинке листок с перечнем имен: Маленькая Ферма, Питер, сын Алекса, Хэл Эдэр, Дагенхем, Святой Крест, Грач Королевы. Имена точно из учебников истории. Внизу Сэмми приписал от руки: «Бросил и подобрал! В следующий раз советую поставить на Птицу Лиру». Я покраснел. Заметив это, Финн вышел из комнаты. Возможно, он решил, что письмо было от Анны. Но от Анны письма не было.

Поскольку Сэмми проявил такое благородство, мне не терпелось договориться насчет Марса. Я решительно зашагал в гостиную, где Дэйв сидел за пишущей машинкой, а Финн стоял, в задумчивости прислонясь к косяку. Дэйв писал для журнала «Психология» статью о различии в сходстве. Над этой статьей он работал уже довольно давно – писал ее, сидя перед зеркалом, то изучая свое отражение, то рассматривая свои руки. Он несколько раз пытался объяснить мне свою концепцию, но пока что я даже еще не уловил самой сути проблемы. Когда я вошел, он перестал стучать и глянул на меня исподлобья. Финн тихонько опустился на стул, словно занял место в заднем ряду зала суда. Марс, отдыхавший на коврике у камина, бурно меня приветствовал, после чего я немедля приступил к делу.

– Допустим, что идея была неудачная, – сказал я, – но теперь важно решить, как быть дальше. Я хочу, чтобы вы с Финном помогли мне написать письмо.

Дэйв потянулся. Я понял, что он не позволит себя торопить – ничего не пропустит.

– Какой же ты дилетант, Джейк! – сказал он.

Я обиделся.

– Не будем отвлекаться, – сказал я. – Мне кажется, первым делом нужно уведомить Старфилда, в чьих руках находится Марс и с какой целью он был уведен. Скрываться нет смысла. Когда мы изложим наши условия, Сэмми догадается, кто ему пишет.

– В ответ на это, – сказал Дэйв, – я имею сделать два замечания. Во-первых, мне не нравится это «мы». Я собаку не крал. Во-вторых, мы с Финном, разумеется, уже сообщили Старфилду по телефону, кто ее похитил.

– Зачем? – спросил я в крайнем изумлении.

– Затем, чтобы не дать Старфилду поднять на ноги полицию; это должно бы быть понятно всякому шантажисту, даже не слишком талантливому. Наше сообщение, очевидно, достигло цели – это явствует из того, что ты до сих пор на свободе. А ты, я вижу, позаботился о том, чтобы твой портрет попал во все газеты.

Я сел. Видя, как Дэйв упивается моей бедой, я перестал опасаться, что порчу ему жизнь своими выходками.

– Ценю твою заботу, – сказал я холодно. – Но ты упустил из виду, что, поторопившись со своей информацией, лишил меня возможности предложить Сэмми Марса в обмен на рукопись. Теперь он уже сто раз успел заказать с нее фотокопию.

– Наивный ты человек, – сказал Дэйв. – Ты что же думаешь, он этого раньше не сделал? На таких, как Старфилд, день и ночь работают сотни машинисток. Он ни на час не оставит важный документ в одном экземпляре.

– По тому, как он говорил, я уверен, что еще вчера днем у него был только один экземпляр.

– Неизвестно, – сказал Дэйв. – А уж полиция наверняка могла тебя зацапать. Когда ты научишься избегать такси?

Я не считал, что меня было бы так легко изловить, но не стал спорить.

– Ну что ж, – сказал я, – раз уж ты проявил такую заботу обо мне, придется нам изменить формулировку. Теперь мы предложим Марса в обмен не на рукопись, а на документ, гарантирующий мне компенсацию за ее использование.

– Бред, – сказал Дэйв. – Ясно, что ты ничего не продумал. – Он отодвинул машинку и освободил перед собой место на столе. – Необходимо проанализировать положение, – сказал он. – Разберем его в двух аспектах: во-первых, какие у тебя есть возможности и, во-вторых, как ты их можешь использовать. Не выясним первое – нет смысла рассматривать второе. Нужно рассуждать логически, Джейк. Верно?

– Верно, – сказал я. Так, должно быть, чувствовали себя жертвы Сократа. Нечего было и надеяться ускорить разбирательство.

– Первое распадается на два вопроса, – сказал Дэйв. – А – насколько срочно Старфилду нужна собака, и Б – в какой мере Старфилд действовал юридически неправомочно в отношении твоего перевода. Итак, что ты можешь сказать по пункту А? – Дэйв посмотрел на меня, притворяясь, будто ждет от меня точных сведений.

– Ничего не могу сказать.

– Как! – воскликнул Дэйв, изображая изумление. – Значит, собака может не понадобиться Старфилду еще много недель, а то и месяцев? А может, он вообще еще не решил, будет он ее снимать или нет?

– Я прочел в какой-то читательской анкете, – сказал Финн, – что публике осточертели фильмы про животных.

– Во всяком случае, – сказал Дэйв, – мы не можем утверждать с уверенностью, что Старфилд будет торопиться. А пока что он вполне может оставить собаку у тебя. Подумай, сколько он на этом сэкономит! Как ты говорил, Финн, сколько мяса в день ей требуется?

– Полтора фунта в день, – отвечал Финн.

– Десять с половиной фунтов в неделю, – сказал Дэйв, – не считая остального.

Мы все оглянулись на своего плотоядного пленника. Он крепко спал.

– Сегодня он сожрал два фунта, – сказал Финн.

– Но он будет тревожиться за собаку, – сказал я. – Захочет увидеть ее целой и невредимой.

В обращенном на меня взгляде Дэйва читалась жалость.

– Чем ты можешь его запугать? – сказал он. – Отрубишь ей хвост? Даже если б это не было написано у тебя на лице, твоя Сэди отлично знает, что ты и мухи не обидишь, не говоря уже о собаке.

Он был прав. Мне и самому начинало казаться, что мой дебют на поприще шантажа был не слишком удачен.

– Возможно, конечно, – продолжал Дэйв, – что собака понадобится им очень скоро, но это под вопросом. Итак, с пунктом А покончено. Перейдем к Б. Ты закрепил за собой право на перевод произведений Бретейля?

– Нет, конечно. Просто я на каждую книгу заключал договор с издателем.

– Так! – сказал Дэйв. – Значит, если чьи-нибудь интересы и под угрозой, то не твои, а издателя. Но давай разберемся – что именно ему может угрожать?

Я запустил руку в волосы. Что бы я сейчас ни сказал, все покажется детским лепетом!

– Послушай, Дэйв, – сказал я, – произошло вот что: они украли мою рукопись и покажут ее мистеру Прингсхейму, будут уговаривать его сделать из нее фильм.

– Совершенно верно, – сказал Дэйв. – Но пока они ее никак не использовали. Если бы перевод был опубликован, они могли бы купить его в любом магазине.

– Но он не опубликован. Они просто стибрили рукопись.

– Уголовщина – это особый вопрос. А вот нарушения авторского права пока что, видимо, не было. Этот американец, который не знает французского, просматривает твою рукопись, только и всего. Если они решат делать фильм, то о подробностях будут договариваться с тем, кому принадлежит право экранизации, очевидно с автором.

– Не знаю, не знаю, – сказал я в отчаянии. – Но кража-то налицо.

– И это еще не ясно. С точки зрения морали – да, но как ты это докажешь? Твоя приятельница Мэдж отдала рукопись Старфилду. Старфилд скажет: он и не подозревал, что тебе это может быть неприятно. Опрошенная как свидетельница, твоя Мэдж скажет то же самое, да еще адвокат ответчика вытянет из нее все подробности насчет того, насколько близко она была с тобой знакома.

Я живо представил себе эту сцену.

– Так, – сказал я. – Да, да, все так.

– Можно подводить итог? – спросил Дэйв.

– Валяй, – согласился я с горечью.

– Собака им едва ли нужна, во всяком случае в ближайшее время. А потом, после того как американец просмотрит книгу, они вежливенько возвратят тебе рукопись и попросят вернуть им собаку. Если ты откажешься, они обратятся в полицию. Какое обвинение ты можешь им предъявить? Американец не будет знать, чей перевод, ему до этого дела нет. Если будешь настаивать, только запутаешься. Бесспорно только одно: что ты украл собаку.

– Но как же так, – сказал я, – если они не боятся, что их обвинят в мошенничестве, почему они до сих пор не заявили в полицию? Ведь ты говоришь, что, если б они заявили, мы бы уже об этом знали.

– Неужели ты не понимаешь? – презрительно поморщился Дэйв. – Им просто тебя жалко. Старфилд вполне мог напустить на тебя полицию. Но твой друг Сэди рассмеялась, сказала, что ты прелесть, и тебя отпустили с миром.

Эта гипотеза взбесила меня тем сильнее, что я сейчас же оценил ее как вполне вероятную.

– Ты блестяще доказал, что я дурак, – сказал я. – На том и кончим. Я иду гулять.

– Ничего подобного. Мы еще не обсудили пункт второй.

– Поскольку у меня, как выясняется, нет возможностей диктовать условия, вопрос об использовании этих возможностей как будто отпадает?

– Что у тебя нет возможностей диктовать условия, еще не доказано, хотя и очень похоже на правду. Но у тебя есть собака. Как ты намерен с ней поступить? Отослать обратно Старфилду?

– Ни за что! – воскликнул я. – Это уж если ничего другого не останется.

– Прекрасно, – сказал Дэйв. – Тогда обсудим пункт второй. – Он сидел в непринужденной, задумчивой позе, точно вел семинар со студентами, но по весело блестящим глазам было видно, что он от души наслаждается. – Кое-что предпринять все же можно, – сказал Дэйв, для разнообразия сменив черные краски на розовые. – Есть шанс, что собака им нужна теперь же, а может, они и в самом деле беспокоятся о ее благополучии и предложат тебе что-нибудь за немедленную ее доставку. Обратиться к тебе с выгодным предложением – это, вероятно, лучшее, что они могут придумать, если их тревожит момент с кражей рукописи. А тревожит он их или нет – это может зависеть от неизвестного фактора, то есть от поведения и настроения твоей Мэдж.

Но тут я оказался бо́льшим пессимистом, чем Дэйв.

– Это безнадежно. Ведь я только хотел помешать им использовать рукопись. А раз тут ничего не поделаешь, я лучше начну обдумывать, что мне говорить на суде.

– Вздор, – сказал Дэйв. – Непременно поторгуйся, хотя бы ради престижа. Ты мог бы сыграть на благородных чувствах этого Старфилда.

Я поморщился. Еще раз быть обязанным благородству Сэмми? Нет, хватит!

– Уж лучше Сэди, – сказал я.

– Ну так напиши ей. Письмо сочиним вместе. Но сначала нужно решить, в каком качестве ты пишешь – как пострадавшая сторона или просто как шантажист. И помни, с кем мы имеем дело. Сдается мне, что, если собака им понадобится, они не станут ни торговаться, ни заявлять в полицию – они узнают, где она находится, и пришлют за ней четырех крепких молодчиков с машиной.

Нас прервал громкий стук в парадную дверь.

– Полиция! – сказал Финн.

Я подумал, что скорее это молодчики Сэмми. Мы переглянулись. Марс зарычал и ощетинился. Стук повторился.

– Сделаем вид, что нас нет дома, – прошептал Финн. Марс оглушительно тявкнул – раз, другой, третий.

– Теперь не скроешься, – сказал Дэйв.

– Посмотрим через стекло, – предложил я. – Надо выяснить, сколько их там.

Я был готов сражаться за Марса, если, конечно, это не полиция. Мы на цыпочках вышли в прихожую. Сквозь матовое стекло двери смутно вырисовывалась всего одна фигура.

– Остальные в засаде, на лестнице, – сказал Финн.

– А, к черту! – сказал я и открыл дверь.

– Две телеграммы для Донагью, – сказал рассыльный.

Я взял телеграммы, и он рысью побежал вниз. Финн и Дэйв весело смеялись, я же, разрывая первую телеграмму, весь дрожал от смутного страха. Сейчас я отовсюду ждал беды. Я перечел текст несколько раз. Потом вернулся в гостиную. Телеграмма гласила: «Срочно вылетай Париж отель Принц Клевский важный разговор точка все расходы оплачены точка перевожу тридцать фунтов Мэдж».

– Что там такое? – спрашивали Финн и Дэйв, следуя за мной по пятам. Я показал им. Вторая телеграмма и была переводом на тридцать фунтов.

Мы уселись.

– Это зачем же? – спросил Дэйв.

– Понятия не имею.

И в самом деле, что еще придумала Мэдж? Все это казалось мне фантастикой. Все, кроме тридцати фунтов. Они-то были вполне реальны – как найденная утром вещица, доказывающая, что это все тебе не приснилось. Мэдж в Париже. Что она там делает? Любопытство уже сжигало меня, как лихорадка. Я мгновенно перебрал в уме десяток вариантов, один неправдоподобнее другого.

– Я, конечно, поеду, – проговорил я задумчиво.

Телеграмма от Мэдж пришлась кстати со всех точек зрения. Не то чтобы затея с шантажом мне надоела, но развивалась она как-то неинтересно и в дальнейшем не сулила ни приятных, ни особенно острых ощущений. Лучше всего, пожалуй, от нее вообще отказаться. Меня и всегда-то было нетрудно подбить на поездку в Париж, а сейчас, когда там Анна, и подавно. Вернее, Анна может быть там. Нет, она, безусловно, там, решил я, до того явственно был отмечен ее присутствием образ Парижа, возникший перед моим внутренним взором; в воображении я уже гулял с Анной по Елисейским Полям, а теплый ветерок парижской вечной весны навевал, подобно лепесткам цветов, обещание близкого счастья.

– А нам за тебя расхлебывать эту кашу? – Дэйв стал даже заикаться от возмущения. – Ты крадешь, ты шантажируешь, а в самый трудный момент преспокойно смываешься в Париж и краденое имущество оставляешь нам, чтобы его тут нашла полиция?

– Все расходы оплачены, – сказал Финн.

– Я ненадолго, – сказал я. – Всего на один день. Только узнаю, что от меня нужно Мэдж. Если что стрясется, телеграфируй, и через несколько часов я буду здесь.

Дэйв немножко успокоился.

– А подождать нельзя? – спросил он.

– Дело, видимо, очень срочное. А может быть, и денежное. – Это я заключил из слов «все расходы оплачены».

Дэйв задумался.

– Ну ладно, – сказал он после того, как мы еще попререкались. – Может, наскребешь денег, чтобы внести, когда тебя будут отпускать на поруки. Но, во-первых, надо решить, какое написать письмо, а во-вторых, изволь оставить нам денег – кормить твоего зверя, да и на случай осложнений.

– За деньгами дело не станет, – сказал я, с тайным удовлетворением вспоминая про чек, полученный от Сэмми.

И вдруг ужасная мысль пронзила меня, как пуля. Узнав, кто украл Марса, Сэмми тут же приостановит платеж и по этому чеку. Я вскочил со стула.

– Ну, что еще? – сказал Дэйв. – Ты мне действуешь на нервы.

Насколько хватит благородства Сэмми? Настолько не хватит, нет. Или все зависит от того, сильно ли он обозлился? Я представил себе его гостиную в том виде, как мы ее оставили, и застонал. Надежды не было, разве что он просто забыл о чеке.

– Ты сам звонил Сэмми? – спросил я Дэйва.

– Да. Из автомата, разумеется.

– Он был очень зол?

– Как тигр.

– Говорил что-нибудь?

– Да, я и забыл тебе передать. Он сказал: «Передайте Донагью, женщину я ему уступаю, а денежки оставлю себе».

Я чуть не заплакал. И тут мне пришлось все им рассказать. Я принес чек, и мы долго его рассматривали. Так смотрят на мертвое тело любимой. Финн сказал, что никогда еще не видел чека на такую большую сумму. Даже Дэйва прошибло.

– Теперь уж мне необходимо ехать в Париж! – сказал я. Раз меня лишили моих кровных денег, надо было немедля принять меры.

Финн тем временем изучал выписку из счета Сэмми.

– Остается еще Птица Лира, – сказал он. – Этого он у нас не отнимет.

– Но ведь она еще не победила, – сказал Дэйв.

– Вы тут следите по газетам, – сказал я. – У меня в банке около шестидесяти фунтов. Ты сколько можешь выложить, Финн?

– Десять фунтов.

– А ты, Дэйв?

– Не валяй дурака, – сказал Дэйв.

В конце концов мы договорились сообща поставить на эту лошадь пятьдесят фунтов. Мы еще не совсем оправились от потери шестисот тридцати трех фунтов и десяти шиллингов.

Затем мы стали обсуждать письмо. Я по-прежнему утверждал, что обращаться нужно к Сэди. Инсинуация Дэйва не давала мне покоя, и я с грустью вспоминал слова Сэди, что я милый. Будь у меня больше времени, я задумался бы над тем, не повлияло ли это на мое решение. Но сейчас некогда было разбираться в мотивах. Если для того или иного поступка есть основания, не следует отступать только потому, что не все основания одинаково хороши. Я решил не вдаваться в психологические тонкости. Сэди умнее, чем Сэмми, и в этой авантюре она, несомненно, играет первую роль. К тому же у нее никто не срывал занавесок, ее гостиную не переворачивали вверх дном. Что Сэди, возможно, все еще ко мне неравнодушна, это к делу не относится. Впрочем, меня это нисколько не радовало, мне не терпелось уехать.

Итак, было решено, что Дэйв от моего имени напишет Сэди письмо, в котором попросту предложит обменять Марса на официальное признание моих прав на перевод и соответствующую компенсацию за его использование. О сумме компенсации мы долго спорили. «Ты чего добиваешься, – приставал ко мне Дэйв, – возмещения гонорара, оплаты издержек или мести?» Финн считал, что уж шантаж так шантаж и нужно просить максимум того, что можно получить, если держать Марса у себя, да еще намекнуть, что здоровье его может пошатнуться. Он предлагал требовать пятьсот фунтов. Дэйв считал, что нужно требовать только гонорар, который, возможно, причитается мне за прочтение перевода до напечатания. Он сказал, что понятия не имеет, сколько это может составить, и что, строго говоря, причитается эта сумма не мне, а издателю, но, принимая во внимание обстоятельства дела и из престижных соображений, я могу требовать пятьдесят фунтов. Я же считал, что мне причитается не только гонорар, но и компенсация за кражу рукописи, и скромно назвал сумму в двести фунтов.

Мы сошлись на сотне. Мне казалось, что это недостаточно, но я уже всеми помыслами был в Париже и готов был согласиться на что угодно. Я подписался на нескольких листах бумаги, на одном из которых Дэйв обещал напечатать письмо, после того как составит его по разработанному нами плану. Он хотел, чтобы я подсказал ему какие-нибудь ласкательные обращения или интимные штрихи, чтобы письмо вышло похожим на подлинное, но я настоял, что оно должно быть безличное и деловое. Очень неохотно я оставил Дэйву незаполненный чек. А потом поспешил на вокзал Виктории, чтобы поспеть к ночному пароходу – ради экономии, а также потому, что в самолете я чувствую себя всегда неуютно.