Текст книги "Хачироку и три месяца лета"

– Хм, но ведь цветы очень хрупкие и жизнь их коротка…

– Можно подумать автомобили живут вечно. Один богатый дурак и от тебя останется груда покореженного металлолома.

Вино уютно устроилось в желудке, разлив тепло по всему телу. Ветер затих, и на озеро опустилась тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в костре. Аюна перестала дрожать и теперь неотрывно смотрела на гладь воды. По небу с юга тихо ползли облака, четко обозначающиеся на синем фоне.

– Вот так бы и просидела полжизни. А то и дольше.

Я обнял её и прижал к себе.

– Какие бы проблемы тебя не угнетали, всё наладится. И покажется сущей ерундой. Лет через десять.

Аюна нервно хихикнула.

– На такой долгий срок лучше не загадывать. Давай здесь и сейчас?

Вместо ответа я повернул голову к ней и наши губы соединились.

– /-/-

Утро встретило нас легким дождём. Русские называют такой дождь «грибным». Он тихо барабанил по крыше, выбивая замысловатую мелодию. Аюна продолжала спать, когда я аккуратно выбрался из-под пледа и посмотрел в запотевшие окна. Дверь тихо скрипнула, и я выбрался наружу. Воздух был напоен свежестью, лес молчал. Черное пятно от костра напоминало о вчерашней ночи.

Невольно на ум пришёл школьный учитель. Я учился у него с 3 по 7 класс. С приближением лета, он часто брал нас в короткие, однодневные походы. Несмотря на то, что он преподавал химию, его познания в биологии, географии и экологии поражали. Урок он вёл вдохновенно, правда, примерно на середине, неизменно отклонялся от темы, уходя в жизненную философию. И когда он уже собирался сказать «самое главное», звонок обрывал его высокий позыв. В 7 классе его предмет пропал из моего расписания. А ещё через пару лет он умер от инфаркта. Теперь при воспоминании о нём, меня преследует грустная мысль, что «самое главное» я так и не узнал.

Я спустился к воде и умылся. На другом берегу стояла одинокая фигура рыбака. При виде меня он приветливо помахал, я поднял руку в ответном жесте. Дождь, понемногу затихая, сошёл на нет. Сегодня озеро не казалось таким тёмным, вода отливала оттенками изумруда. Запели птицы, радуясь возвращению солнца. Температура воздуха заметно выросла. Во рту поселился привкус вчерашнего пива и сколько я не полоскал, уходить он не хотел.

Собрав дрова, я соорудил небольшой костерок. Когда чай был готов, я снял котелок. Рыбак пропал. Надеюсь, улов был хорошим. Повинуясь неожиданному порыву, я разделся и зашел в воду. Ледяные объятия сковали ноги, однако я упорно шагал вперёд. Вскоре вода достигла груди. Резкое погружение и выныривание. Ух, словно перерождение, хотя почему «словно», ведь «жизнь началась с воды».

– Как водичка?

Аюна стояла на берегу и улыбалась. После сна она казалась ещё красивее.

– Залезай – узнаешь!

Без лишних слов она начала раздеваться.

– /-/-

Стали мы парой или нет, было непонятно. Но, одно я знал точно, едва ли найдется для меня ещё один такой человек, как Аюна. Никто не оказывал для меня столько участия, добра и терпения, как она. Ни с кем рядом, я не ощущал себя таким сильным, чувство, что можешь «свернуть горы» было мне неизвестно до встречи с ней.

– /-/-

Пара недель после поездки на озеро пролетели как один миг. Мы стали реже работать, реже видеться. Обстоятельства складывались таким образом, что незаметно мы отдалялись. Я всё чаще сидел в общаге слушая музыку и читая книги. Аюна ездила к родителям, ухаживала за родственницей в больнице. После таких визитов она выглядела расстроенной и уставшей.

– Ненавижу больницы! Порой мне кажется лучше сразу умереть, чем коротать в них время.

– Но, ведь врачи спасают жизни.

– Безусловно, однако атмосфера там тягостная, печальная. И этот запах, ощущение, что он впитывается в тебя и потом не отмывается, сколько не стой под душем.

Разговор наш происходил в одном баре на ***заки. Тридцать шестой этаж. Столик наш был у окна, и мы то и дело поглядывали вниз. С такой высоты всё казалось маленьким и незначительным. Официант принёс нам по второму пиву и обновил тарелку закусок. Не сговариваясь, мы принялись за фисташки и арахис, игнорируя сушеную ставриду и ржаные гренки. Иногда по вечерам, здесь выступали музыканты, однако сегодня только тихая мелодия из колонок вплеталась в насыщенный ароматами воздух. Я потянул носом в попытках определить, что есть что. Запах мяса, рыбы, жареные овощи, табачный дым и целый букет специй. Аюна сидела, сворачивая из салфетки оригами, да иногда бросала взгляд в окно.

– А других близких нет?

Она посмотрела на меня удивленно.

– В смысле?

– Чтобы ты реже ходила в больницу, по очереди с кем-нибудь.

В её глазах мелькнула ирония.

– Есть конечно, однако все вечно жутко заняты. Только одна я свободна.

Она отхлебнула пива, оставив пенные усы над губой. Я осторожно их стёр. Аюна улыбнулась.

– Спасибо! Порой я ловлю себя на мысли, что, так как обо мне заботишься ты, заботились лишь родители.

Бар постепенно заполнялся, под потолком повис гул голосов. Музыку сделали громче, а кондиционеры начали гонять холодный воздух. На улице по одному загорались фонари. Вечерний час пик наступил и вереница машин, словно гигантская гусеница, замерла на дороге.

Остаток ночи мы бродили по улицам, заходя в разные заведения. Слушали музыку, ели пиццу и выпивали крепкие напитки. В одном магазинчике прикупили разной ерунды, которую обычно покупают туристы. Всё это было нам без надобности, но, что делать, такое уж настроение настигло нас в этот час. Уже под утро сели в такси. Аюна раскраснелась и немного повеселела. Мы были одеты в одинаковые футболки и кепки, получился некий семейный лук. Таксист глянул на нас заспанными глазами и спросил адрес.

Когда мы в обнимку уснули на диване в квартире, небо уже совсем посветлело.

– /-/-

В разные времена рождаются разные люди, однако ты должен стараться быть лучшим. Именно такую фразу, куда ни попадя вставлял один мой школьный приятель. На логичный вопрос, откуда он это взял, всегда многозначительно отмалчивался, чтобы мы решили, что это он сам придумал. Спустя многие годы, он неожиданно нашел меня, и изредка писал. Несмотря на свою философию, особых высот он не добился. Он занимался фотографией и растил двух детей, сына и дочь. Жена его работала в детском саду. Даже из его писем было ясно, что он счастлив. Может он перерос свой слоган или жизнь всё расставила по своим местам, не знаю, однако быть счастливым и быть лучшим, ни одно и то же.

– /-/-

Аюна теперь часто ездила к родителям и виделись мы редко. По будням я развозил три-четыре заказа, а по выходным сидел в общаге. Читал книги, слушал музыку. Иногда мы говорили с Аюной по телефону. Разговоры получались короткими и скомканными.

– Когда приедешь?

– В конце недели.

Голос грустный и звучит издалека.

– Надеюсь ты там развлекаешься и ездишь по заказам.

– Ну, да.

– Хорошо, до скорого.

И длинные гудки в трубке. Телефон кладется на рычаг и умирает. В комнате душно, за окном умирает закат, а улицы готовятся к ночному покою. Я тихо включаю старый блюз и долго рассматриваю город. Я скучаю по Аюне, а в остальном всё хорошо. Очередная ночь.

– /-/-

Хачироку, юрким зверьком, скользит в потоке. Сигналы клаксонов, визг тормозов, гудение моторов выписывают свою партию в мелодию дня. Аюна сидела рядом со мной и сосредоточенно читала тонкую брошюру. Голову её украшала панама, а легкое платье сочеталось с синими кедами. С момента нашей последней встречи она похудела. Про дом, она ничего не рассказывает, а моих новостей хватает ненадолго. Порой в её глазах замирает такая тоска, что сердце моё тревожно сжимается. Все мои попытки её развеселить оканчиваются фиаско, и я умолкаю. Девушка раздраженно кидает брошюру на задние сиденья и достаёт сигареты.

– Я закурю?

– Машина твоя.

– Она отцовская, а пока мне нравится думать, что она наша. Мы ведь с тобой тоже своего рода единое целое.

– Летний союз?

Серьёзно кивает.

– С возможностью продления -, и шутливо щекочет меня по руке.

– /-/-

В пять лет у меня страшно разболелся зуб. Врачей я боялся до дрожи, а уж дантист – это дело особое. Мама сказала, что, если я не буду плакать, она купить мне солдатика. До сих пор в памяти четко запечатлелся этот боец спецназа, как знак моей храбрости. И сколько бы я не вспоминал, это, наверное, единственный раз, когда я с открытым забралом схватился с самым страшным, что мог представить. А ведь мне уже скоро тридцать. Такие дела.

– /-/-

Настал август, закономерный финал лета. Даже теплый сентябрь, уже не настолько мил, а лишь смягчает горечь приближающихся холодов. Я сидел в баре и щелкал семечки. Студенты ещё не вернулись после каникул и бар был полупустой. Телевизор показывал хоккейный матч, а из динамиков лилась музыка.

Аюна уже как с неделю уехала домой, и я здорово скучал. Когда я провожал её на вокзале, в глазах у неё стояли слёзы, причины которых она не рассказала.

– Эй, ну ты чего? Не навсегда же расстаемся.

Она провела ладонью по лицу и улыбнулась.

– «С любимыми не расставайтесь…», или ты уже позабыл классиков?

– Воу, воу, я уже вырос до статуса «любимого»?

Девушка ткнула меня кулачком в грудь.

– Может быть…

Репродуктор объявил прибытие, и не успели слова отгреметь в воздухе, подкатил поезд. Аюна махала мне из вагона, а я некоторое время шёл следом, пока состав не набрал скорость и не растворился вдали.

В бар ввалилась толпа посетителей и сразу стало шумно. Люди средних лет, сдвинули два стола и стали что-то с жаром обсуждать. Завсегдатаи, сразу видно. Один подошел к стойке и принялся диктовать длинный заказ. Некоторое время я наблюдал за ними, а потом допил пиво и ушел. Вся работа на сегодня была закончена, машина вернулась на стоянку. Лето выдавалось очень плодотворным. Заработки наши только радовали. Расходы на обслуживание машины, которых я до этого так боялся, выходили пустячными. Хотя тут дело больше в идеальном техническом состоянии авто. Большую часть денег мы откладывали. Себе оставляли немного, благо запросы у нас были не королевские.

Предзакатные солнечные лучи окрасили всё багровым. Нагретый за день асфальт парил. Множество людей стекались потоками к развлекательным заведениям, а то и просто бродили по тротуарам. Картина идиллическая, и я поневоле улыбнулся. Потом забежал в пару магазинов, купил книгу и пару бутылок импортного пива. Мелочь, которую стал себе иногда позволять. Виноградные сумерки залили небо фиолетовым цветом, что выглядело красиво до чертиков.

Здание общежития было темным, только несколько окон на первом этаже светились. По сравнению с центральными улицами здесь было тихо. Ничего, вот придёт учебный год, и спокойствию придёт конец. Дверь была заперта, и пришлось долго стучать прежде, чем вахтёр впустил меня. Одинокая комната встретила затхлостью. Я открыл окно и впустил свежий воздух. Пока закончил со всеми бытовыми делами, уже и ночь пришла. Пиво перекочевало в желудок и подарило расслабление. Бормотание телевизора в комнате вахтёра смолкло. Тишина опустилась на общагу. До самого рассвета я был в меланхолии ремарковских книг, и его героев. Какие тяжелые времена и страшные испытания выпали на долю некоторых людей. После подобных осознаний, своя жизнь кажется безмятежной и гладкой. Я тяжело вздохнул и отправился на кухню. Чистая, даже почти стерильная, она казалась нереальной в тусклом свете окна. Я выпил пару стаканов воды из-под крана и вернулся к себе.

До самого рассвета крутился в кровати, не находя места. Тягостное предчувствие поселилось в душе, то ли из-за скоро прихода осени, то ли на фоне прочитанного. Солнце уже вовсю било через неплотные шторы, когда я наконец задремал.

– /-/-

Звонок раздался через несколько дней. В один вечер телефон, висящий на стене, начал разрываться тревожным набатом. Звонил он раз семь, прежде чем я услышал. Семь трелей, семь криков о помощи. Я бросил приготовление кофе и опрометью бросился к нему. Во мне жила надежда, что звонит Аюна. Почти… Это был её отец. Сперва я даже не понял, о чем он говорит и кто ему нужен. Голос его был хриплым, а каждая фраза рубленной, будто он старательно подбирал слова.

– Могу я услышать Алекса?

– Слушаю, это я.

– Здравствуй, это папа Аюны.

Я замешкался, торопливо сглотнул слюну.

– Здравствуйте…

Тревога в груди вспорхнула испуганной птицей. Миллионы мыслей помчались наперегонки. Мой собеседник молчал, я тоже, пауза затягивалась. Только ритмичное дыхание звучало в трубке.

– Аюна… Она оставила тебе письмо…

Я ощутил, что мне не хватает воздуха.

– Оставила письмо?! Что это значит? А сама она где?!

– Вчера ночью, нашей дочери не стало.

В голове стало нестерпимо жарко, а перед глазами заплясали черные точки. Я осел на пол, да так и остался сидеть, в нелепой позе, прижимая трубку к уху.

– Эй, ты ещё здесь?

Голос звучал глухо, как из глубокого колодца. Я попытался ответить, но лишь невнятное клокотание вырвалось изо рта. Только откашлявшись, у меня получилось ответить.

– Но, как? Что случилось?

– Рак. Похороны будут послезавтра. Я подумал, ты захочешь приехать.

Остаток разговора не задержался в памяти, уж слишком внезапным оказался этот удар.

– /-/-

Время до похорон прошло в какой-то прострации. Я что-то делал, изредка что-то ел, с кем-то разговаривал. А потом оказался перед свежевырытой могилой, в которую медленно опускался гроб из коричневого дерева с блестящими ручками. Людей было немного, очевидно пришли только родственники. Стояли они небольшими группками, и только я стоял в одиночестве, прижимая к себе букетик хризантем. Не успели могильщики начать бросать лопатами землю, как пошёл дождь. Тихий, накрапывающий, летний дождь. Все заспешили к своим машинам. И только я остался стоять, чувствуя, как капли влаги стекают по лицу. Пришло осознание, что всё взаправду, и ниоткуда не выскочит девушка с миндалевидными глазами и чарующей улыбкой, и не закричит: «Сюрприз! Здорово мы тебя разыграли?», а для закрепления эффекта не сфотографирует меня моментальным Кодаком.

Кто-то тронул меня за руку. Рядом стоял отец Аюны.

– Поедем к нам.

Я бросил последний взгляд на установленную плиту, и отправился следом за ним.

– /-/-

Прошло немало дней прежде, чем я начал возвращаться к жизни. Однако вернулся полностью, или нет, сказать сложно. Самое удивительное, за всё время, я не плакал. Причём, ни разу. Боль была, а слёз нет. Объяснения у меня не найдено до сих пор.

Пролетела осень, пролетела и зима. В университете, несмотря на все увещевания родителей, я взял академический отпуск. На заработанные деньги снял комнату, в которой и проводил почти всё время. Иногда выезжал и развозил заказы, но в основном сидел в четырёх стенах. Много читал, всё подряд, даже не понимая смысла, или часами пялился в одну точку. Стены и потолок в комнате я изучил вдоль и поперёк, вплоть до малейших деталей. И если днём ещё было терпимо, то ночи были чистым мученьем. Память без конца перебирала страницы прошлого, счастливые моменты тех трех месяцев.

Только находясь за рулём, я полностью концентрировался и «оживал». В основном просто существовал. А потом и ездить забросил. Деньги на съем жилья были, а большего и не требовалось. Раз в месяц приезжали родители. Мама каждый раз плакала, а отец с трудом сдерживал гнев. Забивали холодильник продуктами, выбрасывали то, что испортилось. Так шло время…

Когда весна растопила редкий снег, всё закончилось. В один момент. Я проснулся и заглянул в зеркало. Худой, заросший волосами и щетиной. Казалось, что в отражении незнакомый человек. Однако это был я, постаревший от горя. Вспомнил Аюну, и понял, что дальше так нельзя. Тщательно убрался в комнате, проветрил затхлое пространство, а после привёл в порядок и себя. День пролетел в делах, а уже вечером достал с полки конверт, и снова стал перечитывать письмо, написанное ею. Листок был засаленный, покрытый мокрыми пятнами от слёз.

«Привет мой хороший! Если ты это читаешь, значит мой путь подошёл к концу. Ты, наверное, хочешь узнать, почему всё так, и почему я ничего не рассказывала. Честно, однозначного ответа нет. Да, просто не хотела портить это лето, лучшее лето в моей жизни. Когда я узнала диагноз, словно весь мир рухнул. Учеба, хобби, всё полетело в тартарары. Да и не удивительно, впрочем. После нескольких недель раздумий, решила оставить всё в тайне. Никому ни словечка. Странно, конечно, да и подло, если задуматься. Однако, тогда, мне это казалось, единственно правильным решением. Не усложнять никому жизнь. До поры, до времени, естественно. За тот период, едва с ума не сошла. Плакала, истерила, била посуду в квартире, всё спрашивала почему я? За что? А потом взяла себя в руки. Решила испытать что-то новое. Побежала в ресторан, возомнила себя первоклассной официанткой, хи-хи. Правда, по итогам это было самое правильное решение, ведь я встретила тебя. В тот день всё переменилось, хоть и звучит это напыщенно и пафосно, но это так. Ты стал толчком в сторону жизни. Я ведь даже в больницу начала ходить, помнишь эти бесконечные визиты к «родственнице» или поездки к родителям, так это была химиотерапия. Шанс, конечно, был призрачный, но я готова была рискнуть. Будущее стало возможным. Но, увы ремиссия бывает только в кино, у меня же особых изменений не произошло. А когда стало ясно, что почти половина органов поражены, то пришлось отправляться домой. Обычно животные, наоборот, уходят из дома, а я поехала к родителям. Хотя, отчасти ты стал моим «домом», так что и я немного кошка. Бедные мама и папа, едва с ума не сошли, когда узнали, однако исправить всё равно ничего было нельзя. Последние дни мы проведём вместе. Жаль конечно тебя не будет рядом, но мне хочется, чтобы ты запомнил меня бойкой и весёлой, а не лежащей в куче подушек, в комнате пропахшей лекарствами. Ведь память такая штука, последнее запоминается лучше всего. В конверте также будет моя фотография. Там я родом из нашего лета, довольная, а главное красивая. Пройдёт много времени, а тебе уже будет восемьдесят, а мне всё также девятнадцать. Вроде и грустно, но такая мысль греет мне душу. И прошу тебя, не замыкайся, не ставь жизнь на паузу, ведь мой уход – это ещё не конец света.

Помню задумывалась, почему те, кто стоит на пороге смерти, ничего про это не пишут. Можно ведь было бы собрать мнения воедино, и издать книгу «Руководство умирающим». Кажется, теперь начала понимать. Вот, скажем я на их месте, а что сказать миру, ума не приложу. Не идут слова, хоть тресни. Даже тебе письмо внятно составить не могу. Но, ты уж не сердись, эпистолярная связь никогда не была моей сильной стороной. Сейчас я много читаю, ведь почти всё время лежу в постели. Слова из этих книг служат большим утешением, и кажется я начала понимать почему ты так часто читал.

Пишу это письмо, и то плачу, то смеюсь. Сперва хотела позвонить, но ведь по телефону всего не расскажешь. Уж лучше собраться с мыслями и написать. Пусть и сумбурно, зато искренне. Ночью, мне снятся наши заказы, клиенты, как мы колесим по дорогам и слушаем музыку. Надеюсь, что ты продолжишь иногда этим заниматься, хотя бы пока не получишь диплом, и не устроишься на хорошую работу. А для этой цели, я упросила отца подарить Хачироку тебе. Даже уговаривать не пришлось, стоило только рассказать о тебе, и о том, что ты для меня делал. Хачироку, фотография и несколько теплых дней, это всё что останется тебе от меня. Но, ведь и этого не мало, правда?

В одной книге была теория, о том, что после смерти дух человека остаётся в этом мире, смешивается с его энергией. А потом оберегает и хранит близких ему людей. Так что, так легко ты от меня не отделаешься ))). И в один день к тебе подойдёт девушка (очень симпатичная, хи-хи), и задаст какой-нибудь глупый вопрос, типа: «Чего-нибудь ещё?», так вот родной, это буду я, а ты это сразу поймёшь. На этом думаю, пора закругляться, и так столько понаписала. Главное будь счастлив, а уж я за тобой сверху присмотрю. P.S. Я люблю тебя».

Много раз я перечитывал этот текст, однако от этого, естественно ничего не менялось. Сколько бы денег у тебя не было, реку жизни вспять не повернуть. И кто после этого скажет, что деньги всемогущи?

На улице стемнело, когда я отправился на свежий воздух. Вдохнул полной грудью, и почувствовал, как закружилась голова от переизбытка кислорода. Постоял немного, привыкая к обилию звуков и запахов. На парковке, заполненной к ночи, отдельно стоял наш Хачироку, уже покрытый большим слоем грязи. Он всё также оставалась «нашим», даже мысли не было что теперь он «мой». В голове проносились воспоминания, обрывки прошлого, разбитые надежды. Двигатель нехотя, но всё-таки завёлся, а печка подула теплым воздухом. А я сидел и сидел, словно на самом краешке мира, минуты утекали, но меня это не волновало. Я положил руки на руль, и в него же уперся лбом. Надо жить дальше. Подумал и стало легче, а по щекам заструились слёзы, будто родник, пробивающий себе путь к новому руслу.