Текст книги "Холодный день на солнце"

По пути к машине Алан говорит мне холодно:

– Пахнет жареным.

– Ага, – огрызаюсь я. – Преступление века. Смотри, чтобы твое имя не угодило в криминальную хронику.

– Я буквально. Пахнет горелым.

Мы смотрим на мою сумку, от которой поднимается тонкая струйка дыма.

– Вот блин! – вскрикиваю я. Расстегиваю сумку и она вспыхивает, как комок ваты. – Дерьмо собачье, – шлепаю сумкой по фонарному столбу, ее содержимое сыпется на тротуар. Когда пламя обжигает руку, бросаю сумку на землю.

– Знал бы ты, сколько она стоила, – бормочу я сквозь слезы.

Алан пытается обнять меня, но я отвожу его руки. Он приседает на корточки и собирает уцелевшие вещи: губную помаду, подводку, телефон, упаковку парацетамола.

* * *

Илона бегает от стеллажа к стеллажу, но ничего не примеряет. И так уже три магазина подряд. Когда в девять утра она позвонила мне, то сказала:

– Ничего предсвадебного. Просто посмотрим шмотки.

Теперь полдень. Она выглядит рассеянной и смотрит будто бы поверх вещей.

– Как тебе это? – спрашивает она, приподнимая золотистую вешалку с черным шифоновым платьем.

– Очень даже, – говорю я. – Бегом в примерочную.

Илона прикладывает платье к себе и смотрится в зеркало.

– Ой, нет, – вздыхает она. – Не стоит даже мерить.

– Ты не можешь знать наверняка. Думаю, тебе пойдет.

– Это-то да, но длина… И этот вырез на спине… Не уверена, что Бусик разрешит мне его носить.

– Этого еще не хватало. Муж будет указывать тебе, как одеваться?

– Ну, как тебе сказать. – Она оглядывается и понижает голос. – Думаю, это нормально, когда мужчина не хочет, чтобы жена выставляла себя на обозрение. Да я сама хочу одеваться скромнее, хотя бы первое время. Пока смогу надеть такое платье, и сезон пройдет. Потом беременность… В общем, не до него будет.

Она трогает пальцами подол и бретельки, вешает платье, и мы уходим из магазина.

* * *

В коридоре женской консультации сижу между двумя беременными. Обеим на вид не больше девятнадцати. Одна из них, в зеленой юбке в пол и черной майке с пайетками, говорит:

– У одной моей знакомой даун родился.

– Ужас! – восклицает вторая, в бордовом домашнем халате и с заранее раздвинутыми ногами. – Так много больных детей стало в последнее время.

– Это все «Электроцинк». Он травит нас.

– А еще возраст. Сейчас поздно рожают в основном. А это для ребенка вредно.

Из кабинета выходит понурая девица постарше.

– Все в порядке? – спрашивает у нее та, что в зеленой юбке.

– Ну, как сказать…

– Девочка, да?

– Да. Третья уже.

– Оставлять будешь?

– Не знаю.

Я подскакиваю и захожу в кабинет, не дожидаясь, пока меня пригласят.

* * *

– Возраст?

Врач – женщина лет пятидесяти. Короткие обесцвеченные волосы. Прищуренные карие глаза за очками в тонкой металлической оправе.

– Двадцать четыре, – отвечаю я.

– Замужем?

– Нет.

– С какого возраста живете половой жизнью?

Отгоняю от себя назойливую мысль, что она, возможно, знакома с моим отцом:

– С восемнадцати.

– Количество половых партнеров?

– Всего или сейчас?

– Сейчас.

– Один.

– А вообще?

– Два.

Она отрывается от карточки и смотрит на меня:

– В последнее время нигде не переохлаждались?

– Ночевала в парке на скамейке, – отвечаю.

– Ну вот! Что и требовалось… – Она осекается. – То есть как это: ночевали в парке? У вас что, нет дома?

– Это было в чужом городе, – вру я.

– Тем более в чужом городе. Это же опасно! Вас могли ограбить, или собаки покусать, или… Да мало ли что могло случиться! – Она опускает голову, снимает и снова надевает очки. – Анализы будут готовы на новой неделе. Тогда я смогу сказать что-то определенное. Позовите следующую.

* * *

Иногда мне кажется, что где-то рядом бродит мой двойник. Что стоит мне завернуть за угол или войти в ближайшую дверь, и мы обязательно столкнемся. Но я не заворачиваю, оставляю дверь закрытой. Я не знаю, что мой двойник может сказать мне, и это пугает меня. Должно быть, она также боится и избегает меня. Мы идем навстречу друг другу вдоль перпендикулярных улиц и у самого перекрестка разворачиваемся и бежим в разные стороны. Никто не хочет встретиться с собой.

* * *

Над баром в Base Cafe висят черно-белые фотографии в рамках. На одной из них Джонни Депп в шляпе и очках. Мы с Мариной берем виски с колой. Люси от выпивки отказывается. Она ерзает на стуле и поглядывает на свою сумку.

– Как вы думаете, в туалете есть пожарная сигнализация? – спрашивает она.

– Делать им больше нечего, – отвечает Марина.

– Тогда я пошла. Кто со мной?

Мы мотаем головами.

– Ладно. Мне больше достанется. – Она проходит через зал и исчезает за дверью уборной.

– По-моему, она злоупотребляет, – говорит Марина.

– Ага. Я теряю в ней собутыльника.

– Это не смешно. Последнее время она все время накуренная. Я думала, после Давида она завяжет.

– Давид уходит, трава остается, – пытаюсь отшутиться я.

– Помяни лешего, – вдруг шепчет Марина, глядя в сторону входа. – Он здесь. И он с Инной.

– С кем?

– Сейчас познакомишься.

– Привет, – говорит Давид. На нем футболка с надписью «I wanna be your dog». Волосы закрывают половину лица. Он держит за руку чернобровую блондинку в белой футболке и голубой юбке до середины голени.

– Здравствуйте, – говорит девушка и отрывается от его руки.

Она делает шаг в сторону Марины, но та всем своим видом – стиснутые зубы, сдвинутые брови, сжатые колени – дает понять, что обниматься не будет.

– Ты разве не в Москве? – спрашивает у меня Давид.

– Самолеты все еще летают, – отвечаю я.

– Вы знакомы? – Давид смотрит на девушку.

– Инна, – говорит она и протягивает руку.

– Зарина. – Я жму руку и понимаю, что они оба укурены вусмерть.

– Мы тут с Люси, – говорит Марина. Ей не хватает только транспаранта с надписью «Убирайтесь!»

– Да? – Инна озирается. Люси выходит из уборной.

– О, Давид! Инна! – восклицает она и целует каждого в щеку. – Вы здесь вдвоем?

– Вдвоем, – отвечает Давид. – Нас на кишку пробило.

– Съели бы слона, – хихикает Инна.

– О, понимаю. Думаю, меня тоже скоро пробьет.

– Тогда возьмем пиццу?

– Две пиццы! Пойдемте за столик. Девочки, вы пересаживаетесь?

– Нет, мы здесь посидим, – отвечает Марина за нас обеих.

– Ну ладно. А я брошу вас на время. Станет скучно, подходите.

Они оставляют нас и устраиваются за столиком в дальнем углу.

– Конопляный лист как символ мира, – говорю я.

– Боб Марли отдыхает.

– По-твоему, лучше бы они были трезвые?

Я смотрю на Люси, Инну и Давида. К ним подходит официантка. Они вырывают меню друг у друга, размахивают им и хохочут.

– Лучше бы они друг другу лица расцарапали, – говорит Марина.

* * *

Эрнст снова у нас. Из обрывков разговора я узнаю, что он окончил архитектурный факультет, но последний год работает продавцом в магазине отделочных материалов.

* * *

Когда мы с Мариной заходим в «Комсомолец», все места уже заняты. Мы становимся в проходе среди других опоздавших.

За столом в партере сидит мужчина лет пятидесяти с зачесанными назад волосами. На экране за его спиной фотография угловатого сооружения из ржавого железа. Он говорит по-итальянски. Женщина в переднем ряду переводит:

– Эта моя скульптура находится в Падуе. До того, как я стал профессиональным художником, я занимался палеонтологией. И здесь вы можете видеть отпечаток этого.

Кадр сменяется. Еще одно ржавое сооружение.

– А это в Неаполе. Я называю ее «Тщетность». Она как бы стремится куда-то, но тут же будто разваливается под собственным весом.

– Блин, – шепчет Марина. – Написано было «видеоарт», а они просто фотки показывают.

Другие работы итальянца в том же духе. Иногда это просто два или три спаянных бруса или перекрученный жестяной лист.

Когда показ заканчивается, Марина говорит:

– Сливной бачок в этом кинотеатре круче. Такая же ржавая железяка, только помнит, наверно, самого Мурнау.

Ведущая – коротко стриженная коренастая брюнетка в толстовке – предлагает зрителям задать художнику вопросы. Женщина, похожая на учительницу, обращается к группе молодых людей:

– Ну, спросите же что-нибудь! Неудобно перед человеком!

В конце зала встает долговязый мужчина в роговых очках. Ему дают микрофон.

– Скажите, пожалуйста, ваши скульптуры дошли до такого состояния естественным образом или вы как-то обрабатываете их?

Художник в ответ рассказывает об окислителях и сварочных аппаратах, которые он использует в работе.

В антракте выходим на улицу и становимся у стены кинотеатра, на которой чернеет призыв: «Кæд дæ ирон…»[10]10
  Если ты осетин… (осет.)


[Закрыть]. Рядом еще одно трафаретное граффити – зеленый противогаз и надпись «Электроцинк убивает».

Половина зрителей выходит вместе с нами. Девушки в основном в кедах и растянутых пуловерах, парни бородаты и носят брюки карго.

– Если на этот кинотеатр в ближайший час упадет бомба, – замечает Марина, – Владикавказ вмиг лишится всей творческой интеллигенции.

Перед нами возникает девушка с волосами цвета электрик, стриженными под каре. Одета она в черное платье.

– Люси? – удивляюсь я.

– О да! – выкрикивает Люси. – Не сразу признали?

– Ага, – отвечает Марина. – Ты прям Коралина[11]11
  Главная героиня детской повести Нила Геймана «Coraline» и одноименного мультфильма, шедшего в российском прокате под названием «Коралина в стране кошмаров».


[Закрыть].

– Не совсем тот оттенок синего, но все равно спасибо.

К Люси подходит какой-то рыжий бородач и обнимает ее за талию.

– Знакомьтесь, – говорит она, – это…

– Леван, – перебивает парень и отвешивает поклон.

– Зарина.

– Марина.

– Давно хотел познакомиться, – улыбается Леван.

– Вы слышали обо мне? – удивляется Марина.

– Люси рассказывала о вас обеих. Она рассказывает мне все.

– Простите, – вмешивается Люси. – Антракт всего пятнадцать минут. Нам нужно успеть пыхнуть. Трезвой я это долго не выдержу.

Она берет Левана под руку и тянет ко второму входу.

– Увидимся в зале, – бросает Леван напоследок.

– Ну, по крайней мере, у нее появился парень, – говорю я.

– Не нравится он мне, – морщится Марина.

– Прям так сразу?

– Не могу объяснить. Это интуитивное.

После антракта француженка лет сорока рассказывает, что раньше работала на Карла Лагерфельда, а потом ушла из моды и занялась чистым искусством. Глядя на ее мрачные геометрические картины Марина говорит:

– Ради этого уйти от Лагерфельда. Не понимаю.

После показа я подхожу к Люси, которая у выхода стоит одна, и говорю:

– Мы хотим пройтись. Ты с нами?

– Ага. Сейчас только Левана позову.

Она возвращается в кинотеатр и выволакивает оттуда Левана, который не перестает болтать с каким-то сутулым парнем в бейсболке с огромным козырьком. Оба плетутся за нами. Когда мы пересекаем две линии трамвайных путей, до Левана, похоже, доходит, что нужно выбирать. Он догоняет нас и говорит:

– Ну, Люси. Я, короче, с Гарри пойду. Нормально?

Марина улыбается и подмигивает мне.

– Ладно, – отвечает Люси.

– Ну, тогда пока. Девушки, рад был познакомиться.

Леван возвращается к Гарри, и они сворачивают в сторону Русского театра.

Город в сумерках. На улице тихо. Только иногда пролетают обшарпанные «БМВ», в которых грохочет хип-хоп.

– Я вот что хотела спросить, – говорит Люси. – Это… Короче, как он вам?

– Пока никак, – отвечает Марина. – Где ты его нашла?

– Ты правда хочешь, чтобы я рассказала?

– Да. А почему нет?

– Хорошо. Тогда слушай. Это удивительная история. Он с нашего факультета. На курс младше меня. Почему-то я его все эти годы не знала. А недавно зашла на факультет по делу, за справкой. Неважно. В общем, он стоял перед деканатом. Мы познакомились.

– Да уж, удивительнее некуда.

– Ты не понимаешь… Хорошо, сейчас я вам скажу. – Она замолкает, потом произносит по слогам: – Он тан-цор. Спортивные бальные танцы! Я с детства мечтала о парне-танцоре.

Из окна очередной «БМВ» вылетает пара строчек местной рэп-команды «Наши женщины знают себе цену. Я оставляю за собой право быть первым».

Люси продолжает:

– Я всегда хотела заниматься танцами. А мама отдала меня на аккордеон. Только осанку испортила. Кстати, Леван помогает мне с этим. Шлепает меня по спине, когда я сутулюсь. – Она смеется, потом берет нас под руки: – Я очень хотела, чтобы вы с ним познакомились. Так боялась, что он вам не понравится…

Мы молчим. Люси отпускает наши руки:

– Все так плохо, да?

– Кинул он нас отстойно, – говорит Марина. – Хотя без него лучше.

* * *

Сусæг цыд[12]12
  Тайный визит (осет.) – традиционное осетинское обручение.


[Закрыть] у Арлеты и Феликса.

Я в обществе Илоны и еще пяти девушек торчу в комнате с задернутыми шторами. Мы ждем жениха. На Илоне бежевое платье-футляр и бежевые туфли. Она сделала укладку – лоб открыт, локоны спускаются по щекам. Остальные девушки в розовых, коралловых, зеленых и прочих одноцветных платьях, обувь и сумки в тон. Я – единственная, у кого платье с рисунком (голубые цветочки на сером фоне), и обувь отличается от него цветом (коричневые босоножки).

Самая младшая в комнате, двоюродная сестра Илоны по линии Феликса, которой четырнадцать или около того, пристает к остальным с вопросами:

– Как переводится «сусæг цыд»?

– Тайный визит, – отвечают ей.

– А почему тайный, если мы все в курсе?

– Тайный от родителей невесты.

– Но ведь Арлета и Феликс тоже здесь?

– Наверное, раньше жених приходил тайно, – говорит розовое платье.

– Надо у бабушки спросить, – предлагает зеленое.

– Я у своей спрашивала. Она не знает.

– Ну, – вступает коралловое платье. – В книге «Осетинские обычаи» все описано так, как мы сейчас делаем.

– А что первично, книга или обычай? – спрашиваю я.

– В смысле?

– Забудьте.

– Ой, давайте я вас сфоткаю! – говорит второе зеленое платье мне, Илоне и еще двум девушкам, сидящим с нами на диване.

Мы обнимаемся, улыбаемся и замираем. Вспышка.

– Иди сюда, – говорит Илона четырнадцатилетней кузине, и та втискивается в кадр. Мелькают еще две вспышки.

– Эй, давайте все в кадр!

– Постойте, – коралловое платье, прикладывает ухо к двери. – Они идут.

Мы встаем, выстраиваемся полукругом. Я оказываюсь между Илоной и четырнадцатилетней кузиной.

– Разве мы не должны встать по старшинству? – шепчет кто-то.

– Нет, это у мужчин…

– Сейчас мы его наконец увидим, – хихикает розовое платье, толкая Илону локтем. – Напомни, как его зовут?

– Бусик, – отвечает Илона.

Дверь открывается. Входят трое мужчин в костюмах. У одного в руках красная бархатная коробочка, у другого – сложенное вдвое свадебное платье, третий держит блестящее картонное ведерко с конфетами. Если я что-то смыслю в обычаях, он и есть жених.

– Фарн уæ хæдзарæн![13]13
  Мир вашему дому (осет.).


[Закрыть] – восклицает он.

Тот, что с платьем, раздраженно косится на него, и жених тушуется.

Розовощекий, чернобровый, упитанный, с римской стрижкой и розовым галстуком. Бусик, а не Эльбрус. Бусик. Эдакий осетинский буц хаст сывæллон[14]14
  Избалованный ребенок (осет.).


[Закрыть]. Из тех, кого до тридцати треплют за щеку многочисленные тетушки. Стоит растерянный с ведром конфет.

За его плечом возникает мамино лицо. Мама что-то шепчет ему на ухо и подталкивает кулаком в спину. Бусик недоуменно оглядывается, потом, возвращает на лицо свою наивную улыбку и делает шаг к нам.

– Крышку сними, – говорит сквозь зубы товарищ с платьем.

Тот, что с коробочкой, снимает крышку.

– Адон та уын сиахсы къаффеттæ! – говорит мама. – Райсут дзы, чызджытæ[15]15
  А это конфеты от жениха!.. – Возьмите, девушки (осет.).


[Закрыть].

Бусик подходит по очереди к каждой девушке, протягивает ведерко, и девушки достают по конфете. Когда очередь доходит до меня, кажется, что в его глазах загорается пламя. Я вздрагиваю, чуть не уронив конфету, но тут же соображаю, что это просто еще одна вспышка. Бусик переходит к четырнадцатилетней кузине, потом к другим девушкам. Потом у него отнимают ведерко, и он вместе с товарищами сумбурно и скомканно дарит невесте платье. Ему в руки суют бархатную коробочку. Девушки включают камеры на телефонах. Бусик вынимает кольцо и надевает его на палец раскрасневшейся Илоне. Илона надевает ему кольцо в ответ. Это и есть вершина жизни?

– Все, ребята, – говорит мама. – Пойдемте отсюда, оставим невесту с девушками. Пойдемте, пойдемте. Вас ждут нуазæнтæ[16]16
  Напитки (осет.).


[Закрыть].

Жених и товарищи покидают комнату. Цветные платья окружают Илону.

– Покажи, покажи!

– Ничего себе!

– Бриллиантов карата на два!

– Эй, я еще не видела!

Когда шум вокруг кольца стихает, все переключаются на новое платье.

– В нем я буду вначале, – объясняет Илона. – Но поеду я, конечно, в разгæмттæ[17]17
  Грубо говоря, этнический женский наряд.


[Закрыть].

Мама зовет меня на кухню.

– Отнеси в комнату мужчин. – Она вручает мне тарелки с пахлавой и наполеоном.

Прежде чем выйти, замечаю на столе три пустых бокала рядом с откупоренной бутылкой Brentino – в каждом банкнота в пять тысяч рублей.

– Нехило они заплатили, – говорю я. – За дешевое-то итальянское винище.

– Эх, Зарина, – качает головой мама. – Не говори лишнего. Неси тарелки, и все.

За столом восемь мужчин. За старшего – мой отец. Осторожно расставляю тарелки. Уже на выходе слышу, как кто-то говорит Бусику:

– Так, ты в таможне работаешь?.. Что надо, чтобы машину из Грузии пригнать?

У Илоны застаю девичье общество за разговором о свадебной музыке.

– Слыхали? – говорит розовое платье. – У жениха будет петь Сухраб Будайчиты.

– Ой, я его не люблю, – стонет зеленое. – Слишком слащавый.

– Слащавый не слащавый, но знаешь, сколько он берет за одно выступление?

– Сколько?

– Около ста. Дороже его только Хадикова и Дзуцев.

– Хадикова столько за одну песню берет.

– Да ну, серьезно?

– А кто будет петь у вас?

– Ох! – отмахивается Илона.

– Ну, кто? Лагкуев?

– Нет.

– Габуева?

– Нет.

– Илурова?

– Нет.

– Ну, кто? Ну, скажи.

Илона сдается:

– Игорь Фидаров.

Становится очень тихо. Потом кто-то говорит:

– Ну и что такого? Он не так уж плох.

– Эй, а вы слышали про девушку, которая разделась на улице? – вдруг говорит бирюзовое платье.

– Это ужас! – отзывается розовое. – Надо же такой дурой быть!

– Говорят, она это на спор.

– И на что поспорила?

– На однокомнатную квартиру.

– Разве стоит однокомнатная квартира того, чтобы на тебя пальцем показывали? Теперь ей все равно придется уехать отсюда. Житья не дадут.

– Самое ужасное, – печалится четырнадцатилетняя кузина, – что и на ней кто-нибудь женится.

– Да нет. Осетин не женится.

– Женится-женится. И не на таких нынешние парни женятся.

Я разворачиваю конфету. Зеленое платье оборачивается на шорох фольги.

– Ты что! Ее нельзя есть сегодня!

– Почему?

– Ее нужно положить под подушку, – объясняет коралловое платье. – Тогда во сне ты увидишь суженого.

– Отлично, – говорю я и забрасываю конфету в рот. – Мне и без этого кошмаров хватает.

– Эх, Зарина, – вздыхает Илона.

* * *

Выходим от Арлеты и Феликса в половине первого ночи.

– Ты пил? – спрашивает мама.

– Компот, – отвечает отец. – А эти молодые хорошо накатили, хоть и за рулем.

– Безответственно. Заря, садись спереди.

Я берусь за ручку дверцы и тут же отпускаю ее.

– Вот так, – усмехается отец. – Уже забыла, с какой стороны у меня руль.

Смущенно обхожу машину и сажусь на пассажирское кресло слева. В дороге отец вдруг произносит:

– Не нравится мне это.

– Что именно? – спрашивает мама.

– Бусик этот. Не хочу наговаривать. Может быть, он сам и хороший человек. Но вот один из его друзей весь вечер делал вид, будто не знаком со мной.

– Ты мог обознаться.

– Что бы там ни говорили, мы иногда запоминаем пациентов в лицо. Особенно если они приходят не раз.

* * *

У друзей родителей Стеллы была однокомнатная квартира на «Баррикадной», и они сдали нам ее по щадящей цене. Их больше волновало, что в квартире «не будет бардака», чем сколько они заработают.

Стелла готовилась к вступительным экзаменам в аспирантуру, а я искала работу.

Я откликалась на пятьдесят вакансий в день и ходила на два собеседования в неделю. Каждый раз, когда я отвечала по телефону на очередное родительское «Ну как успехи?», уверенности, что я что-то найду, становилось все меньше. Хуже всего было, когда мама говорила:

– Ты не отчаивайся. Спокойно ищи работу. Если закончатся деньги, мы еще пришлем.

Страшно было вернуться неудачницей, еще страшнее – уехать, чтобы остаться нахлебницей.

Через месяц меня взяли менеджером по снабжению в компанию с названием «Нарвал Трейд». Им нужен был человек с экономическим образованием и свободным немецким. Девушка, проводившая собеседование, кроме прочего, спросила:

– Что означает слово «нарвал» в нашем названии?

– Дельфина с бивнем?

– Отлично. Большинство отвечает, что это глагол.

Компания закупала в Германии электродвигатели, гидравлику, пневматику и прочее оборудование, в котором я ничего не понимала. Моим делом было отыскивать в Интернете лучшие предложения и потом договариваться с поставщиками.

Кроме меня в отделе работала девушка по имени Оля. Первую пару недель мы почти не общались, и я произнесла куда больше слов по-немецки, чем по-русски. Потом Оля спросила:

– Зарина, а вы откуда?

– Из Владикавказа.

– Это где Владивосток?

– Нет, это Северная Осетия.

– Я тоже с севера.

Оля год назад приехала из Сургута. Она жила одна и встречалась одновременно с тремя парнями, которые не догадывались друг о друге. Календарь в ее телефоне был полон напоминаний на месяц вперед.

– Чем больше лотерейных билетов, тем больше шансов на джекпот, – объяснила она.

– Что ты называешь джекпотом?

– Как что?

Однажды она похвасталась:

– На этой неделе я иду на три концерта. В пятницу Iowa, в субботу Zaz и в воскресенье Soulfly.

– Ничего себе винегрет, – сказала я.

– Ой, ладно. Вкусы женщины определяет мужчина.

Иногда она задавала вопросы об Осетии: «А у вас растут финики?» или «А у вас бывает добрачный секс?» или «У вас все очень богатые, да?» Я каждый раз замирала, прежде чем ответить. Все надеялась, что она шутит.

Я узнала от Оли, что лучше встречаться с парнем из дальнего региона, чем с жителем Подмосковья.

– Подмосковному слишком близко до Москвы, чтобы переезжать. Он еще тебя в свое Щелково какое-нибудь затащит. Так что будь осторожна. Хотя у вас, наверно, только за своих выходят. Или как?

Когда один из ее молодых людей предложил съехаться, она рассуждала вслух:

– Я же теперь, получается, с другими должна порвать. А ведь жить вместе это еще не значит пожениться. Хотя, с другой стороны, эти двое ничего лучше не предложили. Наверно, рискну.

Как-то она спросила:

– А с осетином стоит иметь дело? Ну, то есть встречаться.

– Ты о ком-то конкретном?

– Нет. Я вообще. Гипотетически.

– Гипотетически не стоит.

Я так и не узнала, что стояло за ее вопросом.

Стелла меж тем поступила в Литературный институт. Научный руководитель сразу сказал ей, что Брет Истон Эллис, которым она хотела заниматься, пока «не прошел проверку временем», и многие специалисты не уверены, что это серьезная литература.

– Им нужно, чтобы автор обязательно отбросил копыта или стал отшельником, как Сэлинджер, чтобы о нем можно было писать?! – орала она тогда, но через несколько дней успокоилась, прочитала список проверенных авторов и выбрала Джеймса Болдуина.

В Литературном институте Стелле явно нравилось. Она оказалась в новой тусовке и поздно приходила домой.

Однажды я застала у нас на кухне незнакомую девушку в твидовых брюках и синей водолазке.

– Это Лика, – представила ее Стелла. – Тоже наша аспирантка.

– Очень приятно, – сказала я и ушла в комнату.

В начале весны Стелла спросила, не против ли я, если Лика поживет с нами некоторое время.

– Она сейчас ищет работу, чтобы самой снимать жилье.

– Ну, – ответила я. – Пусть вселяется.

Как соседка она меня устраивала: не храпела, была вежлива, готовила и прибиралась. Но работу искала медленно.

В мае я вдруг поняла, что я в квартире так же неуместна, как раскладушка, на которой спала Лика. Никто не выживал меня и не вгонял нарочно в неловкость. Но я не хотела больше видеть это подчеркнуто девственное расстояние, которое соблюдали Стелла и Лика при мне, ловить взгляды, которыми они обменивались, и все время чувствовать себя так, будто я вторглась в супружеские покои.

– Может, переберемся в двухкомнатную? – предложила я Стелле.

– Зачем? – с искренним удивлением спросила она.

– Я хочу свою комнату. Думаю, вам с Ликой тоже лучше будет в своей.

– Но это квартира в центре. Мне близко до института. Тут хороший ремонт, и платим мы неприлично мало. А Лика здесь временно.

Моей зарплаты не хватало на то, чтобы снять квартиру, и я попросилась к Оксане и Тимуру.

Во Владикавказе Тимур работал в магазине музыкальных инструментов и сидел на транквилизаторах. Выглядел он как бомж: косматая борода, лоснящиеся брюки и дырявый свитер в любую погоду. Когда появилась Оксана, он привел себя в порядок: побрился, купил новую одежду и, судя по взгляду и цвету лица, бросил транквилизаторы. Знакомые девушки дружно отметили, что он, «оказывается, вполне ничего». Может быть, поэтому их поначалу раздражала Оксана, как и то, что они теперь всюду появлялись вдвоем и не целовались, только когда ели. Им прочили от силы полгода. Но они не только не расстались, но и сыграли свадьбу в арендованном трамвае, а потом переехали в Москву. Она устроилась администратором на «Винзавод», а он стал звукорежиссером. Оксана с Тимуром снимали двухкомнатную квартиру на «Алексеевской», и в одной из комнат частенько кто-нибудь подолгу гостил.

Когда я собирала вещи в большую клетчатую сумку, Лика встала и объявила:

– Кажется, это из-за меня. Так вот: не надо! Я сваливаю сегодня же.

– Куда?! – крикнула Стелла.

– Найду куда.

– Ничего ты не найдешь, – сказала я и повернулась к Стелле: – Надеюсь, денег, которые присылают твои родители, хватит на двоих.

Больше никто ничего не сказал, и я вызвала такси.

* * *

На Марине – клетчатое платье с широкой пышной юбкой.

– Сама сшила. Стиль эпохи Эйзенхауэра.

– Или раннего Хрущева, – говорю я.

– Нет. Какой на фиг Хрущев? У меня Эйзенхауэр.

Мы гуляем по набережной. В прохладном после дождя воздухе носятся летучие мыши.

– Я со школы шью себе одежду, – продолжает Марина. – Фигура же у меня, скажем прямо, не стандартная. Я была самая маленькая и самая сисястая девочка в классе. Всегда было трудно найти что-то подходящее. Потом маме с сестрой стала шить. Они тоже невысокие. Только не знаю, смогу ли я шить что-то на обычных баб или моделей.

Мы проходим мимо нескольких машин с выключенными двигателями и огнями. У одной из них Марина мешкает и хихикает.

– Пойдем, – говорю я. – На что ты там уставилась?

Марина догоняет меня:

– Ты когда-нибудь делала это в машине?

– Ага.

– И как?

– Не очень удобно.

– А на фига тогда?

– Больше негде. Или ты предпочла бы мотель?

– Нет, мотель – это как-то совсем жестко.

Мы садимся на скамейку. Марина закуривает.

– Ты давно знаешь Люси? – спрашивает она.

– Достаточно.

– А дома у нее бывала?

– И не раз.

– И как тебе ее мама?

– Ничего не могу сказать. Редко сталкивались.

– Вот как. – Она смотрит перед собой, выпускает длинную струю дыма. – А я вот недавно с ней познакомилась. Люси прям настаивала. Ну, знаешь, мы последнее время постоянно вместе. Она даже сказала, что у нее никогда раньше не было такой подруги. Конечно, она была накуренная, но все равно приятно. И я решила: почему бы и нет?

Она умолкает. Собирается не то с мыслями, не то с духом. Я не мешаю.

– Знаешь, я думала, что ее мама – это такая хиппушка последней волны, – продолжает она. – Все эти разговоры о карме и астральных проекциях, – все, что я слышала от Люси. Видела бы ты, как я вырядилась на эту встречу: цветастое платье в пол, куча браслетов, хайратник. Я даже на веках цветные кляксы поставила. Думала, хиппушка заценит. Короче, пришла я, и мы втроем засели на кухне. Яблочный пирог, травяной чай и все такое. Ты знала, что Люси курит сигареты при маме? Я раньше здесь такого не видела. Сама я все равно не решилась закурить. Мы мило поболтали про Хендрикса, про Дали… Потом она рассказала мне, чем занимается: третий глаз, чакры, кундалини. Даже дала постучать в шаманский бубен с Алтая. Но мне все равно было как-то не по себе. Из-за Люси, наверно. Она вела себя так… Ну, знаешь… Все время перебивала нас и зачем-то меняла посуду на столе. В общем, я как жопой чувствовала, что-то не так. Ушла я оттуда без неприятностей. Но через день…

У одной из машин загораются фары, гудит мотор, и она трогается в сторону проезжей части.

– Видать, кончили, – говорит Марина, кажется, только для того, чтобы оттянуть развязку своей истории. – У таких людей в машине, наверно, всегда есть салфетки.

– Некоторые и не вытирают, – подыгрываю я. – Натянул штаны, и весь привет.

– Гадость какая.

На этом отступление исчерпывает себя, Марине уже некуда деться. Она вздыхает и говорит тихо низким голосом:

– Через день мы с Люси встретились, и она рассказала, что было, когда я ушла. Мать ее, мать ее, сказала, что я слишком яркая для того, чтобы дружить со мной. Что это вообще значит? Она что, боится, что я у ее дочери уведу этого ее Левана, как Инна увела Давида? Инна, кстати, никогда яркая не была. Ходила в своих мешковатых вещах. А оказалась той еще штучкой. Или это значит, что я выгляжу как шлюха и со мной рядом стыдно стоять? Люси тоже хороша. Зачем она мне это рассказала? Потом сама же говорит, что ей на это плевать и что мать ей друзей не выбирает. А почему тогда она так волнуется, если плевать?

Она встает со скамейки, подходит к парапету, потом возвращается и садится, склонив голову к коленям. Я говорю:

– Тебе можно позавидовать. Со мной никогда никому не запрещали дружить.

Из-под длинных черных волос Марины доносится приглушенное, но отчетливое «Спасибо».

* * *

Машина Алана стоит в пустынном переулке. У меня на коленях картонная коробка, в которой лежит белая кожаная сумка с застежкой-молнией и широкими черными ручками на больших стальных кольцах.

– Не стоило, – говорю я. – Правда.

– Тебе не нравится?

– Мне нравится, очень нравится. – Я достаю сумку из коробки, разглядываю. – Но это слишком дорого. Я знаю, сколько стоят такие сумки. Это вся твоя зарплата.

– Я не на одну зарплату живу. Родители помогают.

– Значит, я должна твоим родителям?

– Никому ты не должна. Это же подарок.

– Спасибо. Обещаю не сжигать ее.

Я тянусь к Алану и целую его. Сажусь ему на колени. Опускаю спинку кресла, так что мое лицо оказывается над лицом Алана, и волосы падают ему на скулы. Он сжимает мою талию, гладит ягодицы. Я засовываю руку ему в брюки. Вдруг звонит телефон. Не мой. Алан берет его, отключает звук и швыряет на заднее сиденье.

– Это Майя? – спрашиваю я.

– Забудь о ней.

Мы снова целуемся. Алан стягивает бретельки с моих плеч, расстегивает лифчик, трогает грудь. Я сжимаю его бедра своими. Телефон на заднем сиденье настойчиво жужжит. Я тщетно двигаю рукой в штанах Алана, потом вытаскиваю ее и говорю:

– Забудешь тут.

Перебираюсь обратно на пассажирское сиденье. Надеваю лифчик и натягиваю бретельки. Алан закрывает лицо ладонями.

– Извини, – говорит он.

– Ну, хоть не наоборот, – отвечаю я.

Телефон, смолкший на минуту, снова жужжит.

* * *

– Откуда сумка? – спрашивает мама.

– Алан подарил.

– Тот, который просто друг?

Поднимаю плечи, недовольно выпускаю воздух через нос.

– Послушай, Зарина… – Мама присаживается на ручку кресла. – Может быть, тебе стоит подумать о… Как же это сказать… Ну вот была я сегодня у Арлеты. Смотрела на Илону. Она счастлива. У нее все устраивается. А ты? Мотаешься по этой холодной Москве, занимаешься неизвестно чем. С Аланом этим у тебя тоже какие-то непонятные отношения. В общем, подумай. Есть еще две недели, а билет на самолет можно и сдать, или пусть пропадет – ничего страшного.