Текст книги "Холодный день на солнце"

Она поднимает лицо. Вид у нее уставший, будто эту небольшую речь она силой выталкивала из себя. Кажется, ее усталость передалась мне. Я не хочу спорить или что-то объяснять. Я подхожу к ней, обнимаю и говорю:

– Я подумаю. Но ничего не обещаю.

* * *

Нашла в Интернете два видео с той самой голой девушкой.

Первое идет минуты четыре. Полноватая брюнетка пританцовывает без музыки посреди тротуара. В одной руке она держит скрученное в узел платье. Лицо непроницаемое. Иногда девушка растерянно озирается, руки повисают вдоль тела. На заднем плане растет автомобильная пробка. Собирается толпа с телефонами. Хохот, свист и улюлюканье. Под конец в кадре появляются двое полицейских. Один из них кричит что-то в громкоговоритель. Девушка уходит в переулок. Тот, кто снимал, еще полминуты преследует ее. Видео обрывается, когда она натягивает платье.

Второе видео снято с другого ракурса и начинается чуть раньше. Одетая девушка стоит у белого джипа с тонированными стеклами. Из окна высовываются мужские руки и стаскивают с нее платье, связывают узлом и отдают ей. Когда появляется полиция, джип уезжает.

* * *

– Как я и предполагала, – говорит врач, – у вас аднексит. Это сейчас у многих. Девушки совсем не берегут себя. Ходят с открытой поясницей в любую погоду. Но не волнуйтесь. Это лечится. – Она протягивает мне розовый листок. – Там антибиотики и… В общем, я написала. Все понятно?

– Да, – мямлю я и убираю листок в карман сумки.

– И вообще, – продолжает она, – вам бы ребеночка. Замуж не собираетесь?

– Думаете, пора?

– Вам двадцать четыре. Самое время.

– Ну, не знаю. Это очень ответственный шаг.

– Вот что я вам скажу. Идеальных людей не бывает. Искать можно долго, а биологические часы не остановишь. Я гинеколог. Я понимаю, о чем говорю.

– Я подумаю, – встаю со стула. – До свидания.

– До свидания.

* * *

Люси перебирает вещи в своем гардеробе. Она сваливает их в две кучи: «слишком мальчиковые» и «то, что надо». Первая раза в четыре больше. В колонках играет «Venus In Furs».

– Вот, посмотри. – В руках у нее клетчатые брюки. – Пару лет назад я не вылезала из этого. Была одна такая в городе. А теперь все заполонили девочки в точно таких же штанах. – Она швыряет брюки в первую кучу. – У меня почти нет нормальных женских вещей. С Давидом и его тусовкой я забыла, что такое юбка.

– Ты можешь купить новые вещи.

– Да. Этим и займусь в ближайшее время. Марина обещала походить со мной по секондам.

Она снова ныряет в гардероб. В первую кучу летит мужская рубашка из голубого денима.

– И это блеянье достало, – говорит Люси и тянется к компьютеру.

Голос Лу Рида обрывается на слове «dark».

* * *

Ночью мне снится Бетти Шорт. Она склоняется над моей кроватью. Что-то шепчет, но я не могу разобрать ни слова – ее рот разрезан от уха до уха. Я просыпаюсь. Ночная рубашка липнет к спине.

* * *

Во вторник днем Эрнст заходит к нам, чтобы попрощаться, окончательно расплатиться с мамой. Мы втроем пьем чай на кухне.

– До конца лета точно улечу, – говорит Эрнст по-русски. – Нашел работу в Мюнхене.

– По специальности? – спрашивает мама.

– Да, это проектное бюро. Я посылал им своим проекты. Вчера было собеседование по скайпу. Теперь осталось визу сделать.

– А жить где будете?

– Сниму квартиру пока.

Маму отвлекает телефонный звонок.

– Извините, – говорит она и оставляет нас.

Эрнст встает и выходит на балкон.

– Теперь я их не скоро увижу, – говорит он, глядя на темно-синие очертания гор.

– Лучше мне видеть вас черной золой[18]18
  Строчка из стихотворения Коста Хетагурова «Горе». Здесь цитируется в переводе Андрея Гулуева.


[Закрыть], – усмехаюсь я. – Не стоит грустить. У вас будут Альпы под носом.

– Знаете, Зарина, вы мне кажетесь умной девушкой.

– Я бы предпочла комплимент по поводу внешности.

– Я и не пытался сделать вам комплимент.

Хочется влепить ему: «В вас таки проснулся гестаповец», но я сдерживаюсь.

– Так вот, – продолжает он. – Вроде бы вы не глупая. Так откуда в вас это пренебрежение к Родине?

– Ох, – вздыхаю я. – Снова вы за старое.

– Не я, а вы.

– Так вы что же, хотите, чтобы я объяснила?

Он кивает. Я колеблюсь пару мгновений и выдаю:

– Неужели вы ничего не замечаете? У вас в кармане американский смартфон, собранный в Китае. Цивилизация живет вне границ. Различия стираются. У нас по привычке говорят «Кæрцæн йе ‘мпъузæн йæхицæй»[19]19
  Шубе заплатка из нее же (осет.).


[Закрыть]. Но это уже ничего не означает. Так, звучная фраза из прошлого, готовый рецепт для тех, кто не хочет думать. Где сейчас шуба, а где заплатка? С парнем из моего ущелья у меня не больше общего, чем с парнем из Манчестера или Сеула. Мы все смотрели «Утиные истории» и «Матрицу», слушали «Нирвану» и «Радиохед». Мы едим пиццу и роллы и запиваем кока-колой. Мы знаем, кто такие Бэтмэн и Дарт Вейдер. Да, я читала Нартский эпос, а дети из Исландии – Эдду. Но это музей, а не живая культура. Народное вливается в мировое. Тор – просто один из Мстителей, Локи – злодей из того же комикса. Немецкие сказки – сюжеты для диснеевских фильмов. Вагнер – саундтрек к американскому фильму про Вьетнам. Да, Эрнст, у немцев нет особого пути. Вы едете не в Германию, а в Евросоюз. Будете получать там евро, а не марки, и если повезет с гражданством, сможете летать без визы хоть в Рим, хоть в Лиссабон. Ни у кого нет особого пути. А маленькие народы вроде моего – рудименты истории. Они скоро исчезнут, и противиться этому – все равно что противиться вращению Земли.

Я замолкаю. Во рту пересохло. Эрнст смотрит на меня. Я откашливаюсь и продолжаю, глядя ему в глаза:

– Я не верю в вашу искренность. Просто здесь дыра, а там есть приличная работа. Вот вы и бросились вспоминать язык предков. Это не плохо. Я сделала бы то же самое на вашем месте. Только не надо мне тут втирать про стремление к корням. Ich glaube Ihnen nicht![20]20
  Я вам не верю (нем.).


[Закрыть]

Эрнст сжимает кулаки и щурится. Только он открывает рот, входит мама.

– Что случилось? – спрашивает она. – Вы оба такие красные.

– Душно, – отвечает Эрнст. – Очень душно.

* * *

Примерно через полгода после разрыва с Маратом, то есть почти через год с нашей последней встречи, мне стало недоставать отношений. Я никогда не считала себя особенно привлекательной, а теперь моя самооценка и вовсе опустилась до нуля, и сам роман с Маратом казался случайностью. Я собиралась при первой же возможности положить конец затянувшемуся штилю в личной жизни. Тогда и появился Алан.

Мы познакомились на новогодней вечеринке, на которую я пришла за компанию с Люси и Давидом. Он подошел, представился и спросил:

– Не хотите потанцевать?

– Под дабстеп? Сомневаюсь.

– О нет, только не это.

Он подал знак парню, сидевшему за ноутбуком, и дабстеповая композиция сменилась на «Twilight Time» The Platters. Кто-то крикнул «Какого…», но его голос тут же потонул в скрипичных переливах.

Выбор песни меня подкупил, и я положила руки на плечи Алана.

– Эта песня напоминает мне сцену из фильма «Кровь и пончики», – сказала я. – Там герои занимаются любовью на расстоянии.

– Увы, не смотрел. У меня эта песня связана с серией «Секретных материалов». Там двое хакеров – парень и девушка – избавляются от своих тел и полностью переходят в киберпространство.

– Вы говорите об этом так, будто тело не имеет для вас значения.

Я подумала, не слишком ли мое платье обтягивает бока: в ту пору я налегала на сладкое. Алан ответил:

– Оно имеет значение. Я просто не преувеличиваю его.

Когда песня закончилась, мы присели на диван в другой комнате, где музыка звучала не так громко, и люди просто болтали, попивая виски с колой.

– «Кровь и пончики», говорите? – спросил Алан.

– Да. Любопытный фильм. Там Дэвид Кроненберг играет бандита.

– Кроненберг, который режиссер?

– Да. Только это не его фильм.

– Я люблю его «Муху» и «Видеодром».

– «Видеодром» крут, – согласилась я. – А еще лучше «Экзистенция».

Мы разговорились. Когда возникали минуты неловкого молчания, мы шли танцевать или наливали себе еще выпить. Потом я вдруг выключилась. Когда я проснулась, то увидела, что лежу на том же диване, разутая и укрытая покрывалом. Алан сидел в изголовье.

– Доброе утро, – сказал он.

Я огляделась. На часах было пять утра. Кто-то спал на полу, кто-то курил, сидя в кресле. Из соседней комнаты раздавалась радиохедовская «Karma Police». В дверном проеме парень в желтом кардигане пытался выяснить у девушки в красном платье и красных бусах, какой здесь адрес. Я была еще пьяна, но в голове вдруг что-то прояснилось. Я вспомнила картину четырехчасовой давности: Алан жмет руку Давиду, Люси что-то шепчет Давиду на ухо, потом Давид разговаривает с Аланом и едва заметно кивает в мою сторону. Я протерла глаза и сползла на пол.

– Зарина, тебе плохо? – засуетился Алан и попытался приподнять меня.

– Отвали, – ответила я и на четвереньках поползла в дальний угол, где под елкой, рядом со спящим Давидом, сидела Люси.

– Что это за хрень такая? – прохрипела я ей в лицо. – Что вы трое тут задумали?

– Заринушка, я не понимаю, о чем ты говоришь. И кто это – мы трое?

– Ты, Давид и этот ковбой на диване.

– А, теперь понятнее, – Люси ухмыльнулась. – Так в чем ты нас обвиняешь?

– Не валяй дурочку. Я сообразила не сразу, но все-таки сообразила.

– О чем ты?

– Да хватит уже! Ведь это вы попросили его подойти ко мне. Разве я не права? Я что, выгляжу такой несчастной, что нуждаюсь в подачках?

Тут я услышала голос Алана позади:

– Да, Зарина, Давид попросил меня потанцевать с тобой. Один танец, и все. Он сказал, что ты грустишь, и я согласился. Но ты и правда думаешь, я стал бы всю ночь торчать с девушкой, которая мне неинтересна?

Пока он говорил, все в комнате умолкли. Даже Том Йорк запел тише. А потом я уловила удаляющиеся шаги. Алан спросил у кого-то в коридоре: «Где моя куртка?» – и вышел из квартиры. Люси схватила меня за волосы, прижалась лбом к моему лбу и прошептала:

– Какая же ты дура!

Обижался Алан недолго. Через два дня он нашел меня в Facebook и предложил встретиться. Я согласилась.

Алана в моей жизни я сравнила бы с Луной. Светило – да, но второе по яркости и всегда обращенное ко мне одной и той же стороной. На этой видимой стороне были начитанность, открытый ум, здоровая романтичность и собственные пьесы для фортепьяно, которые слышали всего пять человек, включая меня. На оборотной стороне были юрфак СОГУ, жутко властные родители из села, служба в каком-то министерстве и сестра Майя, которая жила с Аланом в одной квартире.

Иногда ему звонили, и для того, чтобы поговорить, он отходил в сторону, а потом возвращался, смущенный собственной скрытностью. Порой он отменял свидания без внятных причин, а когда мы позже встречались, бывал чересчур возбужденным и заваливал меня комплиментами. Он будто заглаживал непонятную мне вину за что-то и, усиливая сияние своей видимой стороны, сильнее скрывал темную.

Когда я спросила, почему он поступил на юрфак, он с пародийной томностью произнес:

– Настоящей свободы в выборе профессии для меня не существовало, я знал, мне все будет столь же безразлично, как гимназический курс. Речь, стало быть, идет о том, чтобы найти такую профессию, которая позволила бы мне, не слишком ущемляя тщеславие, проявлять такое же безразличие. Значит, самое подходящее – юриспруденция.

– Да ну тебя, – рассердилась я и не стала расспрашивать дальше.

В целом наши отношения меня устраивали, и я не стремилась заглянуть на темную сторону. Только однажды я столкнулась с ней в лице его сестры.

Был морозный февральский день, и мы гуляли по замерзшему пруду в парке. Зазвонил телефон. Алан ответил:

– Да… Ага… А где ты?.. Понятно… Минут двадцать… Хорошо… Давай.

Он обернулся ко мне и сказал:

– Кажется, прогулка, прерывается. Мне нужно отвезти сестру домой.

– Тогда закинь меня домой сперва.

– Давай сначала ее отвезем. Это недолго. Потом поедем куда-нибудь.

– Ну, давай.

– Отлично. Да, и можешь сесть сзади?

– Ладно.

С Майей были две девицы – как и сама она – в меховых жилетах.

– Почему так долго? – спросила она, усаживаясь на переднее сиденье, затем увидела меня в зеркале и сказала: – А, понятно.

Ее подружки залезли в машину и вжали меня в дверь. Они хихикнули и тут же пристали к Алану:

– Алан, это твоя девушка?

– Почему мы не знали, что у тебя есть девушка?

– Ой, мы испортили вам свидание? Как нехорошо получилось.

– Может, познакомишь нас?

– Меня зовут Зарина, – сказала я, чувствуя, насколько Алан смущен.

– О, надо же! – воскликнула одна из подружек. – Меня тоже зовут Зарина.

– А я – Лана.

– Отлично. Зарина и Лана. Я запомнила, – ответила я.

– Майя, а почему, ты говорила нам, что у твоего брата нет девушки?

– Вообще-то, – сказала Майя, – я и сама ничего не знала.

– Так, товарищи, – вышел из оцепенения Алан. – В каком порядке едем?

Мы подвезли сначала Лану, потом Зарину и, наконец, Майю, которая, когда выходила из машины, еле слышно попрощалась и громко хлопнула дверью.

– Можешь пересесть вперед, если хочешь, – сказал Алан.

– Нет. Уж тут досижу. Отвези меня домой.

– В чем дело?

– Ни в чем. Больше не хочу гулять.

Я, как обычно, вышла за квартал от своего дома. Мы простились без поцелуя.

На следующем свидании Алан носил меня на руках. А ближайшие выходные, когда Майя поехала в Цей кататься на лыжах и квартира осталась в нашем распоряжении, мы почти не вылезали из постели, и в комнате постоянно звучали Slayer, хотя ни один из нас не был их поклонником.

Мы никогда не клялись друг другу в верности и не говорили о будущем. Я даже не была уверена, что у него нет других женщин. Когда мы со Стеллой задумали переезд, я не считала отношения с Аланом большой помехой. Я только боялась, что он попробует удержать меня. В том, что он не поедет следом, я была почти уверена. Как-то я увидела у него в машине книгу «Breakfast at Tiffany’s» и спросила:

– Что человек, читающий Капоте в оригинале, делает во Владике?

– А где я, по-твоему, должен быть?

– Хотя бы в той же Москве.

– А там есть социальные льготы для тех, кто читает Капоте в оригинале?

Когда спустя пару месяцев я призналась, что уезжаю, Алан сказал только:

– Ладно. Но ведь ничто не мешает нам встречаться остаток лета.

Странно, но мне было даже досадно, что он так легко меня отпустил.

* * *

– Я такое про Бусика слышала! – говорит Арлета за столом у нас на кухне. – Помнишь Тимура, ну, Роберта сына? Он ведь, как юрфак закончил, два года дома сидел. А недавно судебным приставом стал. И знаешь, кто его устроил? Бусик. Молодец какой, да?

– Никогда не понимала, как можно два года сидеть без дела, – отвечает мама. – Руки, ноги, голова на месте. Можно хоть чем-то заняться.

– Жанна, ты витаешь в облаках. Сейчас без протекции никуда. Надо, кстати, Олегу ближе с Бусиком познакомиться. Вдруг он и Русику вашему поможет.

– Думаю, Русик и его родители сами разберутся.

– Ну, вот ты прям как не осетинка рассуждаешь. Вроде здесь родилась и выросла. Наверно, слишком много иностранными языками занималась.

– Я люблю свою профессию.

– А я вот никому не пожелаю быть учителем. Ладно, ты слышала про албеговскую свадьбу?

– Ты про каких Албеговых?

– Про тех самых. Сына они женили. Свадьба в «Плазе» была. Говорят, чего там и кого там только не было. Черная икра, шоколадный фонтан, свежая семга, судьи, мэр, спикер. Только нас с тобой не было.

– А что мы там забыли?

– Как что? На это стоило посмотреть! Алик Дзусов, говорят, сто тысяч записал. Представляю, какие там украшения дарили. Ну, ничего, у нас тоже будет шикарная свадьба. Я вот начала составлять список гостей, и уже двести человек набралось. И это еще без моей работы и работы Феликса. Да и Илона, наверно, весь курс позовет. А ты, Зарина, ничего пока? Давай, чтобы следующим летом мы тебя выдавали. Тебе точно стоило сходить к Албеговым. Нашла бы себе там жениха. Или ты за московского хочешь? Смотри, можем тебе жениха и там найти. Я знаю много московских осетин. Ты вообще общаешься там с нашими?

– Только с теми, кого знала раньше.

– Так не пойдет. Нужно расширять круг общения.

– Нечего ее торопить, Арлета, – вмешивается мама.

– Я не тороплю. Самое же время. – Она смотрит на меня. – Ты симпатичная девушка. Нечего ушами хлопать. Если ты ничего не делаешь, и твоя мать тоже, я тобой займусь. Даю тебе год. От силы полтора. Поняла?

– Куда уж понятнее, – вздыхаю я.

* * *

Я и Марина слоняемся по проспекту Мира. Радио «Город», вещающее из колонок на фонарных столбах, переходит с Фрэнка Синатры на Кима Суанова. Останавливаемся перед новым отелем «Александровский». Светло-серые своды, большие полупрозрачные окна, козырьки из бордовой ткани. Когда я уезжала, это был заброшенный советский универмаг.

– Мне одной эта штука напоминает пенис? – спрашивает Марина, глядя на стилизованную букву «А» на крыше.

– Порой все напоминает пенис.

– И то верно. Говорят, у них шеф-повар со звездой Мишлен.

У Марины звонит телефон. Она отвечает:

– Да… Мы в самой середине проспекта, напротив этой фаллической хреновины… Да, я про новый отель… Там же, где памятник Ленину… Ага, двигай сюда.

Она убирает телефон:

– Это Заура.

– Кто?

– Девушка, которая четыре года жила в Питере, а теперь вернулась.

– Когда я слышу имена вроде Заура или Анзорина, – говорю я, – то представляю себе двухметрового трансвестита в леопардовом платье, где-нибудь на пляже в Геленджике.

В чем-то я права. Заура очень высокая. У нее длинные красные волосы, тоннели в мочках и татуировки в виде подвязок с бантиками на задней стороне бедер. Еще одна татуировка – картинка в духе пин-ап на левом предплечье. На ней джинсовые шорты, короткий белый топ и красные конверсы. На плече сумка в форме стопки виниловых пластинок. На шее старый пленочный фотоаппарат.

– Я Заура, – она крепко сжимает мою руку и долго трясет.

– Я Зарина, – говорю я и с трудом высвобождаюсь.

– Куда пойдем? – спрашивает она.

– В сторону «Солнечного», – предлагает Марина.

По пути на Зауру все пялятся. Девушки перешептываются и переглядываются, парни свистят и высказываются вслух: «Ты это видел?», «Я того все», «Для этого города это перебор».

– Тоже мне, полиция моды, – ворчит Заура. – Неужели здесь до сих пор все на том же уровне?

– Может, даже хуже, – отвечает Марина. – Боюсь, с этими татуировками тебе придется забыть про шорты. Будешь ходить как нормальная осетинская чинза[21]21
  Сленговое обозначение девушки на выданье. От осетинского «чындз» – невеста.


[Закрыть]: носить обтягивающие джинсы в тридцатиградусную жару. Или еще лучше – длинную зеленую юбку.

– А-а-а! – визжит Заура. – Точно! Я два дня здесь, а уже сбилась со счета, сколько этих юбок видела.

– Провинциальная мода: увидела на подруге – захотелось самой.

В «Солнечном» покупаем колу и чипсы потом идем дальше. У входа в Дом искусства – афиша: «Раздвигая рамки. Выставка работ женщин-художников Северного Кавказа». Кто-то зачеркнул черным маркером слово «рамки» и надписал «ноги». Заура останавливается, чтобы сфотографировать это.

На Площади Свободы натыкаемся на двух наездников в красных черкесках и белых бурках.

– Это еще что? – спрашивает Заура.

– Наверно, от свадьбы отбились, – говорит Марина.

– Ты серьезно? Кто-то может заказать конный кортеж для свадьбы?

– Конно-автомобильный. Там еще машины в ленточках бывают.

Один наездник кивает другому, и они пускают лошадей рысью. Заура приседает на корточки и снимает кучки конского навоза.

– Нет, это все-таки ненормально, – возмущается она. – Чтобы в двадцать первом веке на главной площади города лежало такое.

Мы переходим улицу Куйбышева, спускаемся с моста и садимся на скамейку у памятника Плиеву.

– Ну, и как тебя угораздило? – спрашивает Марина.

– Вернуться?

– Ага.

– Ну, как-то само собой. – Заура открывает пачку чипсов и протягивает мне, потом Марине. – Думала, с факультета культуры нельзя вылететь. Оказалось, можно. Меня еще год назад отчислили, но родители только сейчас узнали. Пришлось вернуться. Но здесь не так уж плохо. Легко добраться до любого места, тепло и можно пить воду из крана.

– Вот, все про эту воду говорят.

Перед нами возникает парень в синих трениках и белой поло с поднятым воротником.

– Девушки, я извиняюсь, вы местные?

– Типа того, – говорит Заура.

– Ты конкретно местная?

– Выросла здесь.

– Тогда скажи мне, чей это памятник.

– Генерала Плиева. А что?

– Вот. Генерал Исса Плиев. Великий человек был. Дважды герой СССР. Благодаря таким, как он, наш край, наш народ уважают. А ты сидишь напротив него и позоришь нас. Что это за наколки? Что за шорты по самую, не хочу выражаться?

– Тебя как зовут? – спрашивает Марина.

– Виталик меня зовут.

– Можно с тобой без посторонних поговорить?

– В смысле?

– В смысле отойдем.

– А, ну давай.

Марина встает. Они отходят и останавливаются с другой стороны от памятника. Виталик в два раза выше ее. Тень лошади генерала Плиева падает прямо на них.

– О чем она с ним болтает? – спрашивает Заура.

– Не знаю. Но лучше бы ты не говорила, что местная.

– С моим лицом? Серьезно?

– Ладно, чего уж теперь.

Марина разговаривает с Виталиком минут десять. Иногда он приседает на корточки, потом встает, упирает руки в бока и сплевывает на землю. Потом они жмут друг другу руки, он опускает воротник и уходит в сторону моста.

– Ничего себе, ты умеешь, – говорю я, когда Марина возвращается.

– Хотела бы я это не уметь. Вы что, все чипсы сожрали?

– Извини.

– Ладно.

– А что ты ему сказала?

– Не спрашивайте. Пойдемте просто погуляем.

На углу Коста и Штыба Заура останавливается у афишной тумбы и читает вслух:

– «Art look». Выставка фотографии в Национальном музее. Будут представлены работы фотографов из Владикавказа и Москвы, а также пройдет мастер-класс модного московского фотографа Марата Гобети.

Я притворяюсь, что это не волнует меня, но на самом деле готова взорваться.

– Московский, – замечает Заура. – А фамилия осетинская. Он из московских осетин?

– Он местный, – говорит Марина. – Я знаю этого Марата. Года три назад свалил. Стоит им уехать ненадолго, и они уже московские. А про свои фамилии, наверно, врут, что они итальянские.

– Или ирландские.

– Ага, О’Гобети.

– О’Хайти.

– О’Кокойти.

– Сходим, – предлагает Заура.

– Да ну его, – говорю я. – Отстой, наверно.

– Не важно, – возражает Марина. – Даже если отстой, то хотя бы можно будет постебаться.

– Вот, вот. Мне жутко интересно, как здесь проходят такие мероприятия. Это в понедельник вечером. Давай с нами, Зарина.

– Ладно, – вздыхаю. – Пойду, если не буду занята.

* * *

Кукурузные стебли закрывают горизонт. Початки с волосатыми макушками раскачиваются в полуметре над головой. Трудно продираться. Куда ни повернись – сплошная кукуруза. Солнце высоко, жара невыносима. Где-то стрекочет саранча. С каждой секундой звук все громче. Не пойму, с какой он стороны – будто насекомые окружают поле кольцом. Бреду наугад. Стебли сопротивляются и бьют меня по рукам и лицу. Отчаянно пинаю их. Отираю пот с лица собственными волосами. Шум саранчи становится совсем громким, и я замечаю пару штук у себя на плечах. Вскоре их уже не сосчитать. Здоровенные, бурые, они вылетают из зазоров между стеблями, скачут с листа на лист, роятся над головой. Отмахиваюсь. Толку от этого мало. Руки путаются в кукурузе. Спотыкаюсь и падаю навзничь. Стебли вдруг становятся податливыми и приминаются подо мной, как трава. Не могу встать. Свежие побеги и листья вылезают из земли, как на ускоренном видео, и обвиваются вокруг запястий и голеней. Какое-то время я еще вижу солнце, но потом саранчи становится так много, что все поле вместе со мной погружается в темноту.

Я резко приподнимаюсь на кровати. Первую минуту кажется, что саранча бьется о стекло моего окна. Потом я окончательно просыпаюсь и понимаю, что это просто дождь с градом.

* * *

White Cafe. Мы с Аланом сидим бок о бок за столиком для четверых. Рядом из стены торчит гипсовая голова бульдога.

– У меня раньше не было свидания вчетвером, – говорит Алан.

– Со мной у тебя и свиданий вдвоем не было.

– То есть если мы ужинаем вдвоем, а потом трахаемся, это не свидание?

– Я ужинаю с тобой, потому что бываю голодна.

Подходит официантка:

– Готовы сделать заказ?

– Нет, – отвечаю я. – Мы еще двоих ждем.

– Понятно. Я еще подойду.

– Ты с ним знакома? – спрашивает Алан, когда она отходит.

– Видела раз. На «Аланике».

– Он тоже художник?

– Ага. И еще танцор. Кажется, этим ее и зацепил.

– Какие танцы танцует?

– Слушай, когда они придут, сам у него и спросишь.

– Ладно, ладно, – Алан поднимает руки. – У него и спрошу.

– Именно. И будь потактичнее. Этот парень мало кому нравится, но раз уж Люси с ним…

– Понял.

Через пару минут появляется Люси. У нее короткие обесцвеченные волосы. Вместо Левана рядом с ней худощавый блондин в белом льняном костюме. Они мешкают на входе, потом замечают нас и идут через весь зал.

– Это не он, – говорю я сквозь зубы.

– А кто тогда?

– Без понятия.

– Привет, Алан! – выкрикивает Люси. – Давно не виделись.

Мы встаем. Она обнимается с нами, затем переводит взгляд на своего спутника.

– Кексин, – представляется тот. – Евгений Кексин.

– Алан, – говорит Алан и жмет его руку.

– Зарина.

– Очень, очень приятно.

Мы усаживаемся: они напротив нас с Аланом.

– Что с волосами? – спрашиваю я Люси.

– Сама не знаю, что это, – говорит она, приглаживая прическу. – Может быть, Агнесс Дейн, а может, Эди Седжвик. Кстати, я взяла новый фотоаппарат и вернулась к старому ремеслу. Вот. – Она высыпает на стол пригоршню свежеотпечатанных визиток. – Раздавайте всем и везде. Мне больше не западло снимать свадьбы и делать фотки для соцсетей.

– И правильно, – говорит Кексин. – Нужно продаваться.

Мы с Аланом берем по несколько визиток. На них девушка с объективом вместо лица. Слева в черном прямоугольнике контактная информация.

– Надо здесь тоже оставить, – предлагает Алан и швыряет небольшую стопку на соседний пустой столик рядом.

– Ладно, что будем жрать? – Люси открывает меню.

– Не люблю я заведения Mercada Group. – Кексин заглядывает через ее плечо. – Но раз уж мы здесь, открой-ка страницу суши.

– Это мысль, – говорит Алан. – Можно взять какой-нибудь сет на четверых.

– Я за, – говорю я.

– И я.

Алан подзывает взглядом официантку.

– Я вас слушаю.

– Вот этот большой ролл-сет, – говорит Люси.

– А пить что?

– А какое у вас пиво? – Люси берется за барную карту.

– «Туборг», «Стелла Артуа», – отвечает официантка.

– Пиво? – Кексин отбирает барную карту. – Вино же лучше? Так, что здесь? Совиньон блан, мерло… – Он переводит взгляд на официантку: – А шардоне у вас никакого нет?

– Нет, к сожалению.

– Ладно, пойдет и совиньон. Ребята, вы же не против?

– Пускай, – говорит Алан.

Я смотрю на Люси. Она кивает.

– Да, пусть будет вино, – соглашаюсь я.

– Отлично. Тогда бутылку.

– Значит, биг-сет и бутылку совиньон блан?

– Да, – подтверждает Кексин.

Официантка собирает со стола меню и удаляется.

– Женя, да? – спрашивает Алан.

– Ага.

– Ну, рассказывай о себе, Женя.

Я пишу Люси сообщение: «Пойдем в туалет». Кексин достает из нагрудного кармана платок и вытирает лоб:

– Я медик, журналист и, надеюсь, последний великий русский писатель.

Люси читает сообщение и встает:

– Извините, мне нужно в дамскую комнату.

– И мне.

Мы оставляем Алана с Кексиным.

– Что это за фигня? – спрашиваю я в уборной. – Я думала, ты придешь с Леваном.

– Сама так думала. Но мы расстались.

– Вы встречались меньше чем две недели.

– Знаю, мне этого хватило. Каким же он оказался козлом. Указывал мне, как одеваться. Не разрешал джинсы носить. Мол, это одежда рабочих, и человек первого сорта не должен ее носить. Да, у него есть теория про человека первого сорта. А позавчера… – Она приподнимает футболку и показывает синяки на боках.

– Какого хрена? – шиплю я и на всякий случай оглядываюсь.

– Странно вышло. – Люси заправляет футболку. – Мы даже не ссорились. Обжимались у меня в комнате, а потом стали типа бороться. И в какой-то момент он увлекся и давай колотить меня по-настоящему. Это меня довело. Я прогнала его. Сказала, что не хочу больше видеть. Думаешь, он отстал? Вчера какие-то чуваки приперли мне на порог здоровенный деревянный ящик. Сказали, что посылка из Питера. Я даже расписалась где-то. Думала, мама заказала гигантский хрустальный шар или еще какую-нибудь хрень. Короче, оставили они этот ящик у нас в прихожей, и тут крышка сама собой приподнимается и вылезает Леван с букетом роз! Давай, мол, мириться.

– И что ты?

– А что я? Отхлестала его этими розами. Он, правда, еще целый час не убирался. Сидел у меня в комнате с исцарапанным лицом и молчал. Наверно, думал, что я растаю. Пока я ему не сказала, что я уже с Женей, не ушел. А ящик свой так и оставил. Еще пришлось тащить его с четвертого этажа на мусорку.

– Стоп! – говорю я. – Ты начала встречаться с Женей на следующий день после ссоры с Леваном?

– Ох. Время ничего не значит. Пойдем.

Возвращаемся за столик. Кексин что-то рассказывает Алану, но, заметив нас, прерывается.

– Женя как раз рассказывал, как тяжело учиться в СОГМА.

– А, так ты студент? – спрашиваю я.

– Последний курс. Сейчас у нас много практики. Времени почти ни на что не хватает. Прихожу утром в понедельник и ухожу домой ночью во вторник. Сплю до утра среды, ухожу и возвращаюсь домой вечером в четверг.

– На его фоне я совсем бездельница, – улыбается Люси.

– Так живут те, кто учится хотя бы на четыре. Я учусь на пять.

Приносят роллы и вино.

– Дзинь! – говорю я, и мы чокаемся.

– А что с журналистикой? – не отстает Алан.

– Пишу на заказ статьи. Причем как для прокремлевских изданий, так и для оппозиционных. Мне все равно. Главное, чтобы платили. А для самореализации больше подходит художественная литература.

– И как успехи?

– Пока печатаю рассказы в «Дарьяле».

– Надо бы почитать, – говорит Алан.

– Да, почитай. Если тебе нравится Кафка, понравится и это. А чем ты сам занимаешься?

– В Минимуществе работаю.

– О, госслужба – это здорово. Работа на перспективу.

– Кстати, – вставляет Люси. – Вернее, это не совсем кстати, но все-таки. В пятницу в клубе «West» будет вечеринка. Тек-хаус, минимал, прогрессив-транс и все такое. Не хотите пойти?

– Да, точно, – поддерживает Кексин. – Вечеринка закрытая, вход строго по спискам. Как администратор могу вас внести.

– Ты еще и администратор на вечеринках? – Алан макает ролл с лососем в соевый соус.

– С каких пор ты увлекаешься подобной музыкой? – спрашиваю я у Люси.

Она смотрит на Кексина и улыбается.

– А куда я денусь, если диджеи – мои друзья? – говорит Кексин. – Так как, пойдете?

– Возможно, – говорю я. – Запиши нас на всякий случай.

С минуту мы едим и пьем молча. Потом Кексин выдает:

– Я с детства отличался любовью к чтению. В седьмом классе нам задали сочинение «Книга, которую я прочел на каникулах». Я написал про «Постороннего». Учительница не поняла, шучу я или нет, и поставила мне четверку.

Алан смеется. Люси пишет мне: «В такие моменты я чувствую себя полной дурой». Я отвечаю: «Зря».

* * *

Как-то Оксану, Тимура и меня пригласил на концерт своей группы знакомый музыкант. Концерт проходил в одном из тех клубов, где обшарпанность выдают за стиль и белой краской под мел пишут на доске не свое меню.