Текст книги "Сейд. Джихад крещеного убийцы"

Глава VIII – ЯД СКОРПИОНА (КАРАВАН В ИЕРУСАЛИМ)

Ловить скорпиона, собственно, было не так уж и трудно. Гораздо труднее было добывать его яд. Но и с этим они справились. Муаллим требовал научиться пользоваться каждым даром Всевышнего и превращать эти дары в оружие на пути джихада. Сейд, вместе с тринадцатью первыми учениками Муаллима, отправился в пустыню добывать яд скорпиона. Задание было простым. Углубиться в пустыню. Поймать как можно больше скорпионов и набрать яд в тринадцать небольших флаконов из багдадского стекла, в которых обычно женщины хранят благовония. Чтобы наполнить один флакон, требуется поймать триста скорпионов. А еще было задано ни с кем не встречаться, не разговаривать. Избегать оазисов. Не просить ни у кого пищи и воды. Выжить. Вернуться. Просто.

Пустыня ждала его – Сейд это понял сразу, как только увидел пески родной пустыни, взял их полную горсть, просыпал сквозь пальцы и снова взял... вдохнул воздух... Он был дома. В этих песках была его кровь. Она была везде... как и кровь мамы... Сейд был дома. И никто не мог его понять лучше, чем эта пустыня, этот воздух, этот мелкий песок, смешанный с камнями. Песок рассказывал, и Сейд слушал. Он научился слышать пустыню – лучше, чем когда был ребенком и жил здесь. Наверное, потому что тогда он еще не подарил песку свою кровь?

Песок рассказывал, что когда-то тут было море. Мелкие камни соглашались, подтверждая своей покатостью шепот песка, и обещали сами однажды стать песком – когда придет их время. Песок говорил, что пустыня любит его, и Сейд верил. Он не искал скорпионов – пустыня сама приводила их к Сейду, и ему оставалось только делать свое дело. Убивать этих детей песка, которых пустыня дарила ему как жертву за любовь. Сейд благодарно принимал дар, читая «Аль Фатиха» по каждому убитому скорпиону. И пусть другие скажут, что это святотатственно – Сейд, как суфий, верил в то, что если Всевышний есмь во всем, что существует, то и «Фатиху» правоверный воистину читает не по ушедшему из жизни человеку, но по той частице Создателя, что возвращается к Нему, покидая погибшую плоть. А значит, эта частица уходит и из погибающего скорпиона. «Аль Фатиха» и «Эль Ихлас» – первая и последняя суры Кур’ан-И-Керим’а не покидали его уст, шепотом вторя песням песка... становясь частью вечного рондо пустыни.

Тринадцать воинов-гашишшинов, выкормышей Орлиного Гнезда в Аламуте, разошлись по пустыне, и Сейд был рад, что может побыть у себя дома. Пустыня могла убить их всех, но Сейд сказал пескам, что они – его гости, и пески вспомнили обычай бедавинов – гостеприимство свято! У него нет условий, есть лишь залог – честь пустынного федаина, принимающего в шатре своем странника волей Всевышнего. Вся пустыня была шатром Сейда, и он был гостеприимным хозяином в мире песка и бесконечного неба.

Вспоминая горы Аламута, Сейд чувствовал, что он и есть мост между двумя такими разными мирами, и, улыбаясь, читал пескам строки:

– Во мне вместятся оба мира...

* * *

И читал бескрайнему небу над пустыней:

– Но я и в мире не вмещусь...

Я суть, я – не имею места...

Ласково обращался к убитому ради капли яда скорпиону:

– И в бытие я не вмещусь.

* * *

Смотрел пронзительным орлиным взглядом на горизонт, словно пытаясь проникнуть за пределы и пространства, и времени, а губы шептали:

– Всё то, что было, есть и будет...

* * *

Нагишом ложился в ласковые объятия песка ранним утром, когда пустыня только начинает прогреваться первыми лучами восходящего солнца, и тихо признавался:

– Всё воплощается во мне.

* * *

Кричал в сердце пустынной бури, сдиравшей плоть с костей, но щадившей своего сына:

– Не спрашивай, иди за мною!

* * *

Качая головой, отвечал на немой вопрос в глазах прочих товарищей, переждавших бурю в скальных пещерах и удивлявшихся тому, что Сейд выжил:

– Я в объясненье не вмещусь.

* * *

Все тринадцать вернулись в Аламут. И все, не сговариваясь, признавали главенство Сейда после этих дней, проведенных в пустыне. Муаллим, выслушав рассказы учеников о походе, лишь промолвил коротко:

– Среди нас зреет айдын – просветленный. Мир ему. В этом – свидетельство верности учения и залог лучшего будущего.

После чего вызвал Сейда к себе и велел готовиться в дорогу. Муаллим собирался покинуть Аламут – впервые за последние пять лет. Муаллим собирался в Иерусалим, выполнять данное Железному Копту обещание. Муаллим собирался убить магистра тамплиеров.

Дорога в Иерусалим – второй раз за прошедшие полтора года – для самого Сейда не представляла ничего интересного. Он всё также не видел (или правильнее сказать – не замечал? – Сейд не знал этого) женщин. Хотя... нет, все он замечал и запоминал, но – не ВИДЕЛ! Потому что по-настоящему ВИДЕТЬ, а значит – ЧУВСТВОВАТЬ, он мог только тогда, когда смотрел глазами орла. А в такое состояние он за свою короткую жизнь входил лишь трижды. Первый раз – когда убил орла и стал орлом. Второй – в башне у Железного Копта, когда приходил в Иерусалим, чтобы убить праведников-имамов. И в третий раз – совсем недавно – в пустыне, когда ВИДЕЛ песок. Торопить четвертый раз он не спешил. Потому что боялся он этих ощущений ничуть не меньше, чем желал испытать их снова. Он чувствовал, что в этом состоянии он не сможет убивать. Какой же он тогда гашишшин – воин на пути джихада? К тому же состояние это, судя по всему, приходило само, и вызвать его по желанию не получится... Впрочем, Сейд и не пробовал. То, что предстояло сделать, требовало полной его сосредоточенности. Учитель взял с собой именно его. Только его. А значит, и рассчитывать мог только на него. На Сейда, своего лучшего ученика, воина-гашишшина, а не юного орла, чувствующего свою связь со всей вселенной, и потому неспособного причинить бессмысленного с точки зрения птицы вреда. Потому что там, в пустыне, вновь став орлом, Сейд понял – Всевышний и война несовместимы. Убивая же человека, человек лишь отдаляется от Аллаха... Как этого не понимает Учитель?.. Всё, хватит! Орел – не человек. Сейд же – воин и мститель, он – человек, и часть войны человека с человеком... И он идет в Иерусалим, чтобы убивать! Он идет вместе со своим Учителем. Вместе с человеком, который называет его сыном!..

Учитель не часто использовал это обращение к Сейду. Когда они были еще в Аламуте, в Орлином Гнезде, он называл его так только тогда, когда они оставались одни. По пути ж в Иерусалим – несколько чаще, чем раньше. Словно проверяя и еще больше привязывая к себе... Учитель вообще вел себя по дороге очень странно. Довольно часто возжигал кальян, заправленный гашишем. По ночам, когда караван, к которому они присоединились, назвавшись купцами, останавливался на отдых, что-то писал своим тайным языком на маленьких свитках из очень дорогого пергамента. Такого, на котором обычно хафизы пишут суры из Кур’ан-И-Керим’а. В одну из таких ночей Муаллим подозвал к себе Сейда и сказал:

– Что бы со мной ни случилось, сынок, ты должен будешь доставить эти свитки в Гнездо... Школа должна жить! Что бы с нами со всеми ни случилось...

Сейд просто кивнул в ответ. Говорить с Муаллимом после путешествия в пустыню ему отчего-то стало очень непросто, а порой – даже неприятно. Он всё чаще ловил себя на том, что перестает верить в смысл того, что они делают. Но вера была единственным, что имело смысл в его жизни. Единственным, как он считал, что делает его человеком. И потому он крепко ухватился за нее, эту разрушающуюся, рассыпающуюся, подобно пескам пустыни, веру, пытаясь удержать каждую крупицу, не дать ускользнуть сквозь щели сомнения, оставив руки убийцы (а ведь он уже – убийца!) пустыми. Потому что тогда эти руки перестанут быть руками человека, и превратятся... во что они превратятся? В когти орла? Или же в оружие, просто оружие, как нож, кинжал, меч, бессмысленный сам по себе, если их не направляет сердце, полное веры, как учил Муаллим? Это пугало еще больше. Сейд очень хотел оставаться человеком.

По пути они часто встречали тех, кто перестал быть человеком. Трупы, совсем новые или же совсем разложившиеся, в изобилии устилали караванный путь. После смерти семи имамов в Иерусалиме противостояние между бедави и христианами стало нарастать. Кланы пустынных бедави атаковали каждый второй христианский караван, христиане же и раньше не брезговали нападениями на караваны мусульманских торговцев... Чтобы спокойно торговать, мусульманские общины, еще проживавшие в христианских городах, хоть и значительно сократившись в числе, платили сумасшедшие деньги наемникам-христианам за охрану в пути. Что, впрочем, вовсе не означало уверенности в безопасной дороге – очень часто такая охрана сама грабила своего же нанимателя. Всё это привело к тому, что цены на базарах Иерусалимского Королевства невероятно выросли, торговля шла на спад, жители роптали и покидали города... Король же иерусалимский был умен и твердо верил словам из Экклезиаста, поучавшим, что «сила государя – в многочисленности народа его...», и потому требовал от своих воинов еще строже наказывать грабителей и обеспечивать безопасность торговых путей. Однако наемники были до денег жадны, жалованье же казна королевства платила невысокое, и потому зачастую те, кто должен был охранять торговцев, сами становились грабителями. Король понимал и это, но платить больше своим солдатам не мог – с ослаблением торговли казна оскудевала, Рим же, в свою очередь, всё чаще проявлял недовольство тем, что подати в виде «даров от короля Иерусалима» в Латеран идут всё реже... а порой и вовсе не доходят. Оставался единственный выход – война! Война с Египтом из некогда каприза короля и его брата превратилась в насущную необходимость. Лев Пустыни же был всё еще жив, а благодаря провалу союза с мусульманскими общинами (и да заберет геенна души убийц этих имамов! – кричал каждый вечер прокаженный король) обретал всё большую власть и поддержку.

Единственной поддержкой короля в этой сложной ситуации оставался Орден тамплиеров. Вернее сказать, магистр ордена, человек, прозванный Сабельником, бывший наемник, авантюрист и великолепный, непобедимый воин и генерал, волею случая возглавивший Восточное Крыло самого сильного из рыцарских орденов христианского мира. Своей воинственностью он вызывал недовольство уже и у самих тамплиеров. Храмовники Западного Крыла Ордена считали, что Тампль свою задачу на Священной Земле выполнил, закрепившись и взяв под свою охрану главные христианские святыни. У Ордена назревали серьезные разногласия с Римом, пути Тампля предполагали усиление власти Ордена в самой Европе за счет контроля богатств Востока. Верхушка Западного Крыла уже неоднократно предлагала Де Сабри претворить в жизнь их план, встав на защиту караванов всех без исключения торговцев, как христианских, так и мусульманских, и даже – иудеев! Согласно измышлениям верховных рыцарей Запада, Тампль на Востоке должен был в кратчайшее время стать самой надежной силой, к которой за защитой обращались бы все. Предполагалось также, чтобы представители Ордена выписывали торговцам «кредитные письма», которые заменили бы собой золотые деньги на всем пространстве влияния Ордена. В результате торговцы бы доверяли (были бы вынуждены доверять!) свои настоящие деньги и ценности Ордену взамен за безопасные в пути, но удобные при расчете «кредитные письма», и со временем Тампль контролировал бы богатства торговцев всех вероисповеданий и народов!

Однако эти дерзкие по размаху, но сложные для понимания солдатом, коим был Де Сабри, планы, магистру Восточного Крыла не могли понравиться. Веруя в силу своего меча и собственную солдатскую удачу, бывший генерал наемников мечтал сразиться со Львом Пустыни, разбить его в сражении, завоевать богатый Египет и, быть может (если дать достаточно денег Риму) стать помазанником Божьим и королем... возможно – того же Египта! А для этого надо пока что поддерживать в его воинственных мечтах прокаженного королька и сдерживать слишком ретивых воинов Ордена, так и рвущихся выйти в бой и с кланами бедави, и с разбойниками, что из числа христиан, грабивших торговые пути.

Совсем недавно, за день до выхода каравана в путь, до Муаллима донесли интересные новости, которыми он счел нужным поделиться со своим учеником. Рассказывали, что из Европы прибыл посланник Западного Крыла Ордена, приведший с собой несколько кораблей, полных воинов-тамплиеров. О человеке этом было известно, что он всё время носил с собой лютню, умело обращался со странным, узким клинком и умел говорить по-арабски так, как говорят в Иберии мусульмане Гранады. Помимо лютни и кораблей со свежими силами для тамплиеров в Иерусалиме посланник привез рекомендации, звучавшие скорее как приказ и призывавшие магистра Восточного Крыла приступить к воплощению в жизнь планов Тампля в Европе. Поговаривают, Сабельник был в бешенстве, однако не стал вступать в открытое противостояние с посланником, ко всему прочему прозывавшемуся еще и Первым Мечом Тампля. А такие прозвища храмовники, к которым Муаллим относился с определенным уважением, просто так не дают! И всё же хитрый солдат удачи Де Сабри нашел выход. Как рассказывали осведомители Муаллима, магистр Восточного Крыла собрал отряд из тех рыцарей, что наиболее рьяно противостояли ему и требовали скорее навести порядок на торговых путях. Поставив во главе отряда новоприбывшего посланника, он отправил его к одному из пустынных оазисов с заданием разобраться с бандой разбойников из бедави, якобы уничтоживших уже пять христианских караванов. Но там, куда этот отряд пришел, оказалась почему-то не разбойничья шайка, а одно из крупных соединений самого Салах-ад-Дина, Льва Пустыни. Причем войска, численностью превосходившие отряд тамплиеров более чем в десять раз, располагались в оазисе уже давно, и на самом деле никаких караванных путей там не проходило. Тамплиеры вступили в бой и погибли. Правда, другой осведомитель джаллада-джаани, явившийся от некоего Акына-Сказочника, рассказал, что погибли не все тамплиеры. Нескольких рыцарей, среди которых есть и человек с лютней, говорящий по-арабски, подобно маврам Гранады, взяли в плен. Того же, с лютней, держит при себе сам Лев Пустыни и даже допускает для бесед в свой шатер.

Де Сабри, однако, кричит на весь Иерусалим, что тамплиеров заманил в ловушку Лев Пустыни, грозится самолично вырвать этому самому Льву зубы и требует от Западного Крыла Ордена еще воинов-храмовников для предстоящей в союзе с иерусалимским королем войны против Египта и его грозного правителя-айюбида. Недавно между Учителем и Сейдом произошел разговор. Один из немногих разговоров за последнее время, что доставил Сейду пусть необъяснимое, но определенное удовольствие, вернул частичку веры в их дело, но при этом немало встревожил. Муаллим сказал:

– Жажда власти и денег подобна яду скорпиона, что сначала парализует мышцы, лишая тело подвижности, и лишь затем приносит смерть, которая ко времени своего прихода воспринимается умирающим как благословение! Яд скорпиона проник в тело Ордена Храмовников, единственной силы в христианском мире, что не жаждет этой войны ради денег, но ведет свой джихад подобно нам, во имя веры и, добившись своего, может остановиться и созидать. Ты – мой лучший ловец скорпионов, и мы идем с тобой изъять ядовитое жало из здорового тела, ибо даже среди последователей Исы, мир Ему, есть те, с кем нам иногда по пути. Но еще важнее – другое. Еще очень давно я узнал из своих видений, что Сабельник заключил союз с шайтаном! Союз против веры собственной и против Праведника Веры! Так он достиг тех вершин, на которых нынче находится. Так он до сих пор умудрялся избежать смерти от моего кинжала. И потому он со своей хитростью и поддержкой Нечистого может оказаться неуязвимым для честного меча Льва Пустыни! С твоей помощью, мой ловец скорпионов, и твоей удачей Сейда я надеюсь победить его!..

Учитель закашлялся, выпустив густой клуб дыма, и вновь присосался к серебряному мундштуку своего кальяна. «Учитель стареет!» – изумленно подумал Сейд, но, не став углубляться в это, воспользовался паузой и задал вопрос на тему, неожиданно взволновавшую его сейчас:

– Но... Учитель! С чего вы решили, что сам шайтан пошел на союз с этим человеком? Разве Всевышний допустил бы такое?

– «И просил Нечистый у Повелителя Миров дать ему время, и сказал Всевышний: «Ты из тех, кому дано время!» Примерно так сказано в Книге, и я не хафиз, чтобы утверждать это точно, но смысл ясен... вернее, ясно то, что замыслы Всевышнего не всегда могут быть ясны нашему разумению... Что же касается шайтана..., – Муаллим хитро прищурился и странно улыбнулся своему Ученику, показывая длинным узловатым пальцем на свой кальян. – Шайтан сам иногда обращается ко мне через дым из этой штуковины!

Муаллим сказал это коротко, хрипло, рассмеялся и закрыл глаза, дав понять, что разговор окончен.

Сейд был встревожен состоянием Учителя. Встревожен гораздо сильнее, нежели постоянным, длившимся всю дорогу ожиданием предательства. Караван был в пути уже месяц. Скоро они должны были достигнуть Иерусалима. Но еще когда они выходили в путь, Учитель поручил Сейду присматривать за капитаном отряда охраны. Караван, к которому они присоединились, состоял в основном из торговцев мусульман, но были и иудеи с христианами. Купцы рассчитывали получить большую прибыль от продажи своих товаров в Иерусалиме, изнывавшем от нехватки самых необходимых вещей. Для безопасности в пути и защиты от разбойников всех вероисповеданий был собран отряд из опытных воинов, также разной веры. Капитан для них был нанят отдельно. Он должен был брать на себя командование лишь в случае нападения на караван, в остальное же время охранники подчинялись караванбаши, старому молчаливому арабу, водившему караваны в Иерусалим вот уже тридцать с лишним лет. Караванбаши не стал спорить с новшеством, признав его разумным: если солдаты охраны и капитан не знают друг друга давно, риск от того, что они договорятся и ограбят собственных заказчиков становился значительно меньше. Однако Муаллим, лишь только взглянул на капитана, сразу же сказал Сейду:

– Будь внимателен к этому человеку. Он из кочевников-туркменов и верит только в силу своего клинка, да в своего Тенгри. А еще у него слишком много дорогих украшений, да и оружие слишком дорогое для обычного наемника. В нем чувствуется властность. И он легко подчинит себе всех солдат, какой бы веры они не были, потому что любой солдат-наемник – на самом деле убийца. Тот же, кто убивает ради золота, всегда отравлен жаждой наживы. В каждом из них течет яд скорпиона, но настоящий скорпион здесь – капитан. Он наверняка договорится с большинством из солдат и попытается ограбить караван. И никто, кроме нас, не сможет ему помешать. Но мы не должны себя выдавать. Ты знаешь, что нужно делать, когда почувствуешь опасность...

Сейд знал. Но разговор с Учителем смутил его, он немного утратил собранность и ослабил внимание, которое в течение всего этого пути было направлено на капитана. И потому происшедшее в эту ночь воспринял как свою собственную ошибку. Хорошо, что ошибся не он один... И если ошибка Сейда заключалась в его невнимательности, из-за чего, собственно, капитану и удалось устроить небольшой переполох во время ночной стоянки, то ошибка капитана была гораздо большей. Хотя бы потому, что ему она стоила жизни. Он так и не учел того, что иудеи крайне редко предают своих соплеменников. Особенно если речь идет о членах семьи. Двое же братьев-мечников, входивших в отряд охраны, оказались родными племянниками одного из купцов, идущих с караваном. Когда туркмен только начал договариваться с прочими наемниками о том, чтобы ограбить их нанимателей по пути, они дали согласие... только для того, чтобы предать.

Караван не сразу становился на ночлег. Некоторое время после захода солнца караванбаши вел свой караван по звездам. Но ближе к полуночи, когда в пустыне начинало холодать, он молча останавливал своего верблюда, похоже, такого же старого, как и он сам. По его примеру прочие караванщики начинали разгружаться и становились лагерем для ночлега и отдыха. После ужина все, кроме охраны, ложились спать. Ближе к заре просыпались, собирали лагерь и вновь выходили в дорогу. Для нападения на купцов капитан охраны выбрал час после ужина, когда усталость людей должна была стать его союзником, наемники же, которые в пути в основном отдыхали, были полны сил.

В ту ночь, после встревожившего его разум и смутившего душу разговора с Учителем, который состоялся как раз во время ужина, Сейд направился в свою палатку. Спать он не хотел, но и не хотел никого видеть, и потому сидел, углубившись в размышления о том, что же происходит с Муаллимом. Вдруг снаружи послышался приглушенный крик. Выскочив из своей палатки, Сейд увидел, как рослый франк-наемник, сжимает своими мощными ручищами не менее мощную шею толстого купца из сирийских армян. Своего, между прочим, нанимателя. Жирный коротышка оказался необычайно живуч. Он пытался разжать руки душителя и даже пнуть того в пах. Всю дорогу веселый и разговорчивый армянин подшучивал над иудеями, спрашивая их, как же они могут выходить в дорогу по субботам. Он советовал им в этот день оставаться на месте, а потом догонять караван. Из Сирии он вез шелк. В Триполи он не смог его продать, потому нанял своего франка и присоединился к каравану, идущему в Иерусалим. Огромному потомку галлов надоела эта возня, и он отпустил шею своей жертвы, резко оттолкнув того от себя, выхватил громадный двуручный меч, закрепленный за спиной, и попытался зарубить купца. Тот, однако, довольно вертко крутился по земле, пока не оказался на пути капитана стражников, быстрым шагом направлявшегося в сторону прикинувшегося спящим Муаллима. Споткнувшись об армянина, капитан вынул из ножен саблю и ткнул оказавшегося прямо у него под ногами толстяка куда-то в область ключицы. Тот дернулся и затих.

В этот миг из одного из шатров вышли трое германцев – в прошлом крестоносцев, пришедших в эти земли со своим королем, но позже променявших плащи воинов Христовых на мечи солдат удачи. За собой они волоком тащили двух венецианцев – отца и сына, везущих в Иерусалим груз драгоценного цветного стекла для украшения христианских храмов. Они швырнули своих жертв под ноги капитану, и тот, выдернув свой клинок из плоти армянина, двумя точными движениями перерубил обоим венецианцам шеи.

Тут со стороны, где рядом друг с другом располагались шатры иудеев и мусульман, появились братья-мечники в сопровождении еще троих наемных воинов-бедави. Один из братьев громко, по-арабски сказал капитану:

– Мы со своими покончили!

Капитан удовлетворенно кивнул:

– Со всеми так быстро и тихо? Хорошая работа! – и с недовольством обернулся к франку и германцам. – А вы пока ничем своей доли не заслужили! Разберитесь хотя бы с этими! – Он указал на Муаллима и оказавшегося рядом с ним Сейда.

Учитель казался спящим, но Сейд понял приказ, отданный одним лишь движением губ, словно человек причмокивал во сне: «Не вмешивайся!» Когда здоровенный франк только приблизился к нему, Учитель покачнулся, словно заснувший сидя человек, теряющий равновесие, и упал прямо под ноги громиле. Франк как будто споткнулся, и никто, кроме Сейда, не заметил, что это руки учителя, молниеносно коснувшиеся коленных чашек нападавшего, стали причиной падения гиганта. Тот рухнул в пыль, ударившись затылком о твердую землю иерусалимской пустыни. Послышался треск, словно лопнул спелый арбуз... и черная, блестящая лужа мгновенно образовалась вокруг головы упавшего. Германцы уже приближались к лежавшему на земле Муаллиму, размахивая кистенями, но тут со стороны иудейских шатров раздался детский плач. Одна из купеческих семей путешествовала с грудным ребенком, и шум снаружи, видимо, потревожил сон младенца. Капитан настороженно взглянул на братьев-мечников:

– Там кто-то остался жив?

Братья переглянулись, один из них неуверенно ответил:

– Женщину и ребенка оставили... Можно будет в рабство продать...

Возможно, только сейчас кочевник вспомнил о преданности иудеев своим соплеменникам, а может, неубедительным показался голос и сам вид говорившего, однако рука его вновь потянулась к мечу, и тогда другой брат с криком «ялла!» обнажил свой клинок и бросился на капитана. Крик предназначался пустынным бедави – те, обнажив оружие, в свою очередь, насели на германцев. «Иудеи и арабы договорились между собой!» – подумал Сейд, ничуть, однако, не удивившись. Дети Ибрагима и Давуда, братья по крови, они часто вступали между собой в тайные союзы, с тех пор как крестоносцы явились сюда.

Капитан умело отбивался от менее искусных, чем он, братьев, и даже довольно опасно ранил одного из них в бок, но тут вмешался Учитель. Искусно разыгрывая из себя только проснувшегося от шума человека, он встал и, качаясь, словно пьяный, двинулся на капитана. Тот попытался отмахнуться от идущего прямо на него полусонного купца мечом, как иной отмахивается рукой от мухи. Муаллим шарахнулся от просвистевшего у самого уха клинка в сторону одного из братьев, того, что был ранен, падая, повалил его, но при этом умудрился задеть ногой капитана в живот. Тот согнулся вдвое от резкой боли, пронзившей всё его нутро... и уже не выпрямился обратно – меч другого брата опустился на открывшуюся бритую шею туркмена, отделив голову от тела.

Сейд решил тоже вмешаться – германцы встали в оборонительный треугольник и успешно отражали атаки наседавших на них бедави. Схватка могла длиться как угодно долго, пока кто-либо не совершит ошибки, германцы же ее явно совершать не собирались, показывая слаженность действий – результат долгого обучения и сражений в едином пехотном строю не на одном поле битвы. Сейд схватил висевший над еще тлеющим костром котелок и, размахнувшись, бросил его прямо в центр германской тройки. Горячее варево выплеснулось на голову одному из них, брызнуло на щеку второму. Первый на время ослеп, второй же от неожиданности схватился рукой за обожженное место, на миг опустив клинок. Третий просто отвлекся, но этого оказалось достаточно. Строй был нарушен, и кривые сабли бедави сначала вонзились в горло того, кто вовсе не пострадал от котелка, брошенного Сейдом, а затем одновременно пробили сердце одному и раскроили залитый варевом череп последнему германцу.

– Маашаллах, сыновья мои! – послышалась тихая похвала. Обернувшись, бедави увидели караванбаши, который тихо появился некоторое время назад и бесстрастно наблюдал, как два его родных сына сражаются с гяурами-неверными, предавшими еще и тех, кто их нанял и дал им берекет – хлеб насущный и честный. Ничего не выражающим взглядом он посмотрел сначала на сыновей, родство с которыми он тщательно скрывал с самого начала путешествия, затем на братьев-иудеев, один из которых бережно перевязывал раненый бок другому и только потом обратил свой взгляд на стоящих рядом Сейда и Муаллима:

– Воистину, Всевышний направлял ваши действия этой ночью во благо всем нам! Возблагодарим же Творца всего сущего!

– Шюкраллах! – тихо, в один голос сказали Сейд и Учитель.

Послышался тихий стон. Это подал голос купец-армянин, лежавший доселе на земле. Он даже попытался встать. Караванбаши подошел, наклонился к нему, осмотрел рану и удивленно цокнул языком:

– Жив. И жить будет. Клинок пробил кожу и жир у основания шеи, но не задел ни кости, ни вен. Удачлив, воистину!

– Это хорошо, что он жив, – негромко сказал Муаллим. – Нехорошо было, если бы в Иерусалим пришел караван без единого христианина. Это вызвало бы подозрения, что мы объединились, чтобы убить и ограбить их в пути, и тамплиеры наверняка заинтересовались бы... А нам их интерес не нужен.

Караванбаши на этот раз очень внимательно посмотрел на Учителя, подумал, медленно кивнул:

– Ты прав, туджар-торговец, в этом тоже есть керамет – высший замысел Всевышнего. Он сохранил жизнь этому гяуру, чтобы правоверные не пострадали. Мы вылечим его еще до прихода в Иерусалим.

Караванбаши кивнул воинам-бедави, и те, без слов понимая приказы отца, подняли стонущего армянина и понесли в шатер. Муаллим же повернулся к Сейду и, подмигнув, тихо сказал:

– А еще хорошо, что нам с тобой не пришлось никого убивать сегодня... Почти!

И тихо хихикнув, Муаллим ушел в палатку, оставив Сейда с вновь вернувшимися мыслями о возможном безумии Учителя.

* * *

Короткое рондо (во времени)

* * *

Безумие наполняло город. Иерусалим ждал чего-то. Впрочем, город этот всё время чего-то ждал, и это ожидание составляло смысл жизни в нем каждого, кто здесь обитал. Король ждал возможности исполнения своих замыслов... и смерти. Евреи ждали Мешиаха, мусульмане – Льва Пустыни и Праведника Веры, и только большинство христиан, уставших от состояния вечной войны, ждали и жаждали лишь одного – мира. И это состояние постоянного ожидания не могло не привести к тому, что люди здесь начинали сходить с ума. Каждый третий мнил себя пророком, каждый второй – спасителем, каждый первый ненавидел вторых и третьих, обещавших ему то, чем он и так был сыт по самое горло, хуже, чем пылью пустыни, постоянно забивавшей все отверстия и пустоты в этом городе, – надежду. Надежда на лучшую жизнь уже не заполняла всё возрастающую пустоту в умах и душах – слишком призрачной она была, слишком часто обманывала веривших в нее. И на ее место приходило безумие, наполнявшее город плотнее и надежнее, чем рваные лоскуты несбывшихся надежд.

Сердце безумия билось в королевском дворце, в груди прокаженного короля Иерусалима. Воспаленный жаждой власти и амбициями мозг безумия разражался мелкими внутренними кровоизлияниями в покоях Магистра Восточного Крыла Ордена Тамплиеров, скрывая свои болячки под огненно-рыжей шевелюрой могучего и хитроумного Сабельника. Из этих двух очагов безумие протягивало щупальца в каждый дом, скручивая мысли обывателей в тугие жгуты ожидания... ожидания без надежды. Город ждал и жаждал чьей-нибудь смерти. Смерти, которая будет настолько значимой и такой страшной, что перекроет страх за себя самого и свою маленькую, обывательскую, но такую важную для каждого жизнь.