Текст книги "Путешествия по Центральной Азии"

Глава IX

Ответный визит даотая. Я посещаю командующего войсками. Обед из 240 блюд. Китайский театр. Ответный визит цзунтуна. Обмен любезностями и подарки

На следующий день даотай нанес мне визит, приехав в консульство. Мы оказали ему подобающий прием, встретив у входа в сад в парадных мундирах, а конвой взял ружья «на караул».

Выезд даотая за городские стены случается нечасто и сопровождается множеством церемоний. Впереди процессии бегут два скорохода с палками и выкрикивают: «Все на землю! Великий даотай едет!» За ними следуют верхом несколько чиновников, один из них держит гонг (медный инструмент, по форме напоминающий поднос или таз) и ударяет в него деревянной колотушкой. Услышав звук гонга, все падают ниц прямо там, где стояли, иногда утопая по колено в грязи, и остаются в этой позе до тех пор, пока не проедет дао-тай. Вслед за чиновником с гонгом едут еще несколько верховых, один из них держит большой красный зонтик, укрепленный на длинной палке. Этот зонтик является символом высшей административной власти и дает право вершить безапелляционный суд не только в учреждении, но и в любом месте, где он будет раскрыт. Затем появляется мапа, которую везут, в сопровождении погонщиков, два рослых коня, запряженных цугом. В мапе сидит даотай, чаще всего закрытый со всех сторон голубыми занавесками, подобно божеству. Мапа двигается в окружении пеших солдат, вооруженных древним китайским оружием, вышедшим ныне из употребления. Это насаженные на длинные палки трехзубые вилы и зазубренные, как пила, мечи. Сразу за мапой едут верхом 30–40 чиновников различных рангов. Вся эта орава вваливается вслед за даотаем в помещение, наполняя его специфическим запахом пота и чеснока, с интересом все оглядывает, а время от времени прикарманивает мелкие предметы[85]85
  Должен признать, что и некоторые высокопоставленные российские чиновники позволяли себе нечто подобное. После того как в 1901 г. Пекин был занят коалиционными войсками, императорский дворец находился под охраной российских солдат из корпуса генерала Линевича, позднее – главнокомандующего всей российской армией во время русско-японской войны, и генерала Стесселя, впоследствии коменданта Порт-Артура. Адмирал Алексеев, тогдашний главный начальник и командующий сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке, с огромной свитой посетил дворец императрицы Цыси, которая бежала незадолго до захвата дворца, оставив в нем все. Повсюду на столах и столиках были расставлены драгоценные безделушки, предметы из бронзы, кораллов, слоновой кости и золота. И я был свидетелем того, как многие из окружения адмирала рассматривали эти шедевры, восторгались ими – а затем прятали себе в карман, «на память». Многие из этих «сувениров» были проданы впоследствии в Порт-Артуре китайцам. По ходатайству английского консула я получил от купца Тифонтая купленные им за 10 тыс. руб. регалии ордена Подвязки, усыпанные бриллиантами, – подарок королевы Виктории богдыхану. – Прим. авт.


[Закрыть]. По этой причине из приемных покоев консульства перед визитом высокопоставленных представителей китайской власти прятались все небольшие вещицы, которые легко было унести с собой. Даотай провел в консульстве несколько часов. Ел он мало, но с удовольствием цедил по глоточку из маленьких рюмочек сладкий ликер. Постепенно щеки его зарумянились, он пришел в хорошее расположение духа и стал очень разговорчив, проявляя в беседе недюжинный ум и хорошую осведомленность о положении дел в стране и мире. Благодаря этой беседе мне удалось снискать расположение даотая, что впоследствии очень пригодилось в моем дальнейшем путешествии по Кашгарии.

На третий день пребывания в Кашгаре (23 августа) я нанес визит командующему войсками (зунгтун[86]86
  Цзунтун – кит. 总统, командующий войсками. Далее по тексту название будет использовано в уточненном варианте.


[Закрыть]) провинции Нан-лю-бо-чин, сановнику Дунг Да Женю, который жил в крепости Янги-шаар («новый город») в 9 км от Кашгара.

Консул Н. Ф. Петровский на этот раз ко мне не присоединился, так как между ним и цзунтуном существовала взаимная неприязнь. Я отправился вместе с секретарем консульства Я. Я. Лютшем и казачьим офицером и, само собой разумеется, с соблюдением всех правил китайского этикета, т. е. в сопровождении большого конвоя, знаменосцев, скороходов, предупредив еще вечером предыдущего дня о запланированном визите.

Янги-шаар – это крупнейшая крепость в Кашгарии, достигающая полутора километров в диаметре и обнесенная массивным земляным валом. Высота вала равна восьми метрам, толщина у основания – двадцати, а в верхней части – девяти метрам. На валу возведена оборонительная стена полутораметровой высоты с бойницами. Стены окружены глубоким рвом с водой, через который перед всеми воротами перекинуты подъемные мосты. Крепость выглядела внушительно и с учетом тогдашнего уровня вооружения могла стать серьезным препятствием при осаде, а для туземцев и вовсе была неприступной. Неудивительно, что цзунтун очень гордился крепостью и, когда мы познакомились поближе, предложил мне осмотреть ее более основательно.

В крепости располагался дворец цзунтуна, тут же рядом – арсенал и пороховые склады, казармы для пехотной и конной лянз, составлявших гарнизон, военные и гражданские учреждения, а также два ряда китайских лавок, в которых местные китайцы могли найти все необходимое из еды и одежды.

Цзунтун Дунг Да Жень сразу же мне понравился. Он был высокого роста, полный, с черными усами, энергичный и чуждый притворной любезности и в целом производил впечатление прямого и искреннего человека, разве что несколько фамильярного в обращении.

После официальной чайной церемонии нас пригласили на завтрак, и здесь гостеприимство цзунтуна проявилось в полной мере. Огромный стол ломился от разнообразнейших холодных закусок. Мы сидели на открытой веранде, не за круглым, а за обычным столом, лицом к театральной сцене, на которой во время всего обеда придворная труппа цзунтуна разыгрывала какую-то бесконечно длинную трагедию о героическом прошлом Китая. Актеры были в масках и роскошных старинных костюмах из шелка и парчи, исполнители, игравшие роли национальных героев, выходили на сцену в воинских доспехах. Разговаривали они громко и нараспев, и переводчик, стоящий за моим стулом, переводил и переводил без устали, не обращая внимания на то, что одновременно через второго переводчика я вел оживленную беседу с цзунтуном.

Отличительной чертой китайского театра является то, что женские роли в нем исполняют мужчины, переодетые женщинами и разговаривающие писклявыми голосами. Я очень сокрушался, что у меня не было с собой аппарата, чтобы сфотографировать костюмы, которые и впрямь того заслуживали. Во время пиршества, которое продолжалось до наступления сумерек, цзунтун пил много, но в меру; с удовольствием играл со мной «в рюмки», но после нескольких проигрышей посадил рядом со мной с другой стороны какого-то ловкача, который жульничал так, что, к великой радости цзунтуна, мне пришлось выпить несколько порций лишних. Поняв, в чем дело, я поймал ловкача на жульничестве, что привело цзунтуна в совершенный восторг: он смеялся до слез, аплодировал, хлопал меня по плечу и все время поднимал большой палец правой руки вверх, что означает у китайцев высшую степень одобрения. Ловкач был отправлен восвояси, а его место занял один из гостей цзунтуна, обладатель высокого воинского звания. По мере того как все новые блюда появлялись на столе, цзунтун по частям снимал с себя парадное облачение, уговаривая меня при этом последовать его примеру и снять мундир. Увидев, что на цзунтуне, помимо курмы с вышитым на ней тигром или каким-то другим хищником, была также желтая шелковая курма, которая в Китае является высшим знаком отличия за личную боевую доблесть и дает право въезжать верхом или в паланкине на внутренний двор дворца богдыхана, я стал расспрашивать его о сражениях, в которых он участвовал. Оказалось, что в молодые годы он принимал участие в войне против англо-французской коалиции[87]87
  Имеется в виду Вторая опиумная война (1856–1860).


[Закрыть], затем участвовал в подавлении Тайпинского восстания[88]88
  Тайпинское восстание (1850–1864).


[Закрыть], а в последнюю свою кампанию руководил китайскими войсками против дунган[89]89
  Дунганское восстание в Китае (1862–1877).


[Закрыть] (китайцев мусульманского вероисповедания), населяющих северо-западную часть Китая. В течение нескольких лет они вели активную повстанческую деятельность, направленную против правительства. Это восстание было подавлено с неслыханной жестокостью, причем цзунтун якобы приказал обезглавить 60 тыс. плененных дунган[90]90
  Число значительно преувеличено. Факты массовых казней участников восстания, в которых число казненных исчислялось бы десятками тысяч, не упоминаются в надежных исторических источниках. Известно, что на заключительном этапе подавления дунганского восстания Цзо Цзунтан в 1873 г. отдал приказ о казни 7 тыс. дунганских повстанцев.


[Закрыть]. Рассказывая о некоторых эпизодах этой чрезвычайно трудной войны, цзунтун расстегнул рубашку и продемонстрировал следы весьма серьезных ранений на груди и на боку, которые до сих пор давали о себе знать.

Пытаясь подсчитать количество поданных яств (их было такое множество, что я совершенно утратил способность оценить их качество), я дошел до головокружительного числа – 240 (включая холодные закуски). У меня сложилось впечатление, что это рекордное количество для китайского кулинарного искусства; во всяком случае, когда спустя более десяти лет, в бытность мою военным комиссаром всей Маньчжурии[91]91
  Здесь имеется неточность, в период похода русской армии в Китай (1900–1901) Громбчевский исполнял должность военного комиссара при Мукденском цзянцзюне. Аналогичные должности военных комиссаров существовали и в других провинциях Маньчжурии – Цицикарской и Гиринской.


[Закрыть], мне случалось бывать на приемах у вице-короля Печилийской провинции, известного в Европе сановника Ли Хунг Чана[92]92
  Ли Хунчжан (15.02.1823–07.11.1901) – один из влиятельнейших цинских сановников, руководил подавлением восстания тайпинов, административный и военный реформатор, в последние годы жизни фактически руководил внешней политикой Китая. Далее по тексту имя будет использовано в уточненном варианте.


[Закрыть], или у мукденского вице-короля, цзянцзюня Цзэн Ци, более 240 блюд на этих обедах не подавалось. Мне захотелось выяснить, каким образом можно успеть приготовить такое огромное количество блюд, и я попросил разрешения заглянуть на кухню, когда это будет возможно. Оказалось, что самовар, которым так гордятся русские, изобретен китайцами. В кухне стояло сразу несколько самоваров различной величины, но только без кранов. Китайские самовары внутри (там, где у нас кипяток) имеют десять-двенадцать перегородок, и во всех отделениях одновременно готовятся схожие блюда. За каждым самоваром следит повар, специализирующийся на определенном типе блюд. Таким образом, рыбные, овощные, мясные блюда или блюда из птицы, а также супы готовятся сразу же в десяти-двенадцати вариациях. Кулинарное мастерство состоит в том, чтобы придать каждому кушанью окончательный вкус, но прежде всего в том, чтобы придумать последовательность, в которой они подаются на стол. А поскольку в китайских пиршествах обычно принимают участие 8–10 человек и все блюда подаются в небольших салатницах, то названного количества отделений в самоварах оказывается вполне достаточно. Сложнее дело обстоит с жареными блюдами: они частично жарятся на решетке, а частично – в небольших духовых печах; доступ к таким печкам возможен с двух сторон, в них имеется несколько уровней с противнями, на которых в маленьких лотках или небольших сковородках жарятся и тушатся всевозможные мясные яства.

В сумерках по двору между верандой и открытой сценой растянулась процессия с разноцветными фонарями и китайскими фонарями самых разнообразных форм. В центре шествия несколько мальчиков шли гуськом и несли огромного дракона, сделанного из разноцветной бумаги и подсвеченного изнутри. Из его пасти, ноздрей, ушей, когтей и хвоста сыпались снопы разноцветных искр и взрывались с громкими хлопками. Мальчики шли быстро, поразительно похоже изображая, как, извиваясь по-змеиному, движется дракон. Вообще же зрелище это было очень ярким и интересным и наглядно демонстрировало, что искусство пиротехники в Китае весьма развито.

Мы отправились в обратный путь поздним вечером, в окружении целого легиона скороходов, которые несли на палках большие разноцветные фонари. Цзунтун проводил нас до лошадей, любезно погрозил нам кулаками напоследок и пообещал вернуть визит на следующий день. Прощаясь, он не смог сдержаться и с солдатской прямотой заявил, что впервые посещение русского консульства доставит ему удовольствие.

И действительно, на другой день цзунтун приехал в консульство. Его свита была под стать свите даотая, только более многочисленная и пышнее разряженная. Вместо красного зонтика, который несли перед даотаем в качестве символа высшей местной административной власти, один чиновник из свиты цзунтуна, одетый в красную курму и такого же цвета китайские ботинки, вез обнаженный широкий меч, символизирующий абсолютную власть над войсками. Цзунтуна несли в паланкине. Носильщиков было двенадцать человек, они передвигались плавно, но быстро, так что конная свита с трудом поспевала за ними мелкой рысью. Время от времени, по негромкому окрику старшего, носильщики поднимали паланкин вверх и через голову перекладывали его с одного плеча на другое. Шествие возглавлял отряд маньчжурских лучников, вооруженных широкими мечами, в руках у них были луки, а за спиной – колчаны, полные стрел. Такой же отряд лучников замыкал процессию. Только высокопоставленные чиновники маньчжурского происхождения имеют в своем распоряжении таких лучников, тогда как даже самые знатные чиновники-китайцы не имеют права использовать лучников-маньчжуров. Паланкин двигался в окружении всадников, державших большие разноцветные знамена, на каждом из которых белыми иероглифами было написано название соответствующей лянзы. Количество знамен, окружающих паланкин цзунтуна, соответствует количеству находящихся под его командованием лянз. Когда свита цзунтуна въехала на двор консульства, я насчитал знамен до 34 штук.

После официальной чайной церемонии цзунтун непременно захотел приватно посетить мою палатку, установленную в саду при консульстве. Это было столь любезно с его стороны, что отказаться я никак не мог. Палатка моя стояла на высоком берегу реки Кызыл-су, которая огибала сад. С реки веяло прохладой. Цзунтун вошел в палатку и, усевшись на походную кровать, с интересом стал разглядывать складной столик и стульчик, бинокль, ружье, ремень с револьвером и патронами, дотрагиваясь до всего рукой и все время повторяя: «Хо! Хау!» («Хорошо! Отлично!»).

Не предполагая, что цзунтун нанесет мне визит, я не успел заранее позаботиться даже о чае и поэтому предложил своему гостю рюмку водки, предупредив, что русский ханшин очень крепкий. Он сразу выпил изрядную порцию, закусил леденцом и, многозначительно подмигнув, сказал: «Это наша, армейская, – очень хороша!» Затем он заглянул к моим казакам, чья палатка стояла неподалеку, рядом с лошадьми. Цзунтун осмотрел их оружие и амуницию, седла, фуражные мешки и лошадей; узнав же, что мы за десять дней преодолели 1000 «ли» (500 км) по горной местности, он похвалил казаков за хорошую военную подготовку и позвал одного из своих чиновников, который сразу же подал ему кошель с серебром. Цзунтун вынул из него 10 лан серебром (25 руб.) и дал их старшему из моего конвоя со словами: «Повеселитесь!»

Вахмистр поблагодарил его, однако взял деньги, только получив мое разрешение, что также произвело на цзунтуна благоприятное впечатление. Воспользовавшись моментом, я объявил ему, что меня очень интересуют китайские войска и я хотел бы понаблюдать за их учениями. Цзунтун тотчас же позвал чиновника из своей свиты, который извлек из-за голенища пачку с бумагой для официальных документов, а из-за пояса – тушь и кисти, и без отлагательства написал удостоверение, дающее право на осмотр казарм и наблюдение за военными учениями. К удостоверению цзунтун приложил свою печать, которую он носил на мизинце, как перстень, так как сам был абсолютно неграмотен и не умел ни писать, ни читать.

Мы вернулись в мою палатку. Не зная, чем занять гостя, я достал складной стереоскоп, который захватил с собой среди прочих, столь необходимых в Китае мелких вещиц, и предложил ему посмотреть разнообразные фотографии, приличный запас которых был у меня с собой. Он заинтересовался фотографиями чрезвычайно, над самыми фривольными смеялся, как ребенок, восклицая: «Прекрасно! Замечательно!» и хлопая себя по коленям.

Когда же он собрался обратно в консульство, чтобы попрощаться с консулом, я попросил его принять в дар этот стереоскоп, ибо иного способа отблагодарить его за вчерашний грандиозный пир у меня, как у путешественника, не было. Он долго отказывался, не желая принять столь «великолепный» подарок, но в конце концов согласился.

У ворот в сад стоял отряд маньчжурских лучников. Поскольку я никогда с ними раньше не сталкивался, я стал с интересом разглядывать их боевое снаряжение. Заметив это, цзунтун тут же остановился, взял у солдата лук и стал объяснять мне, как им пользоваться. Лук этот, высотою около двух метров, был очень искусно склеен из тонких бамбуковых стеблей и легко гнулся. Тетива из толстой бычьей кишки звенела, как струна; стрела достигала в длину почти метра, а конец ее был увенчан стальным острием.

Мне представлялось невероятным, что эту игрушку можно использовать как оружие. Я попробовал натянуть тетиву: оказалось, что для этого нужно приложить большое усилие. Тем временем цзунтун приказал солдату отсчитать 200 шагов и повесить на дереве его курму с нашивкой на груди в форме диска. Он слегка натянул тетиву так, что лук изогнулся полукругом, и, почти не прицеливаясь, выпустил стрелу, которая полетела с громким стрекотом. Мы подошли к дереву: стрела пробила самую середину курмы, а стальное острие застряло в дереве до половины.

Я вытащил стрелу с большим трудом, отломив конец. Моему изумлению не было границ. Цзунтун со светской учтивостью преподнес мне в подарок лук и колчан со стрелами.

Выяснилось, что умение стрелять из лука и вращать палашом с такой скоростью, чтобы его движения были неразличимы для глаза, является необходимым для получения офицерского звания в маньчжурской армии; цзунтун весьма преуспел в этой науке.

Наконец, цзунтун уселся в паланкин, напоследок еще раз погрозив нам кулаками, и мы вздохнули с облегчением после четырех изнурительных дней взаимного обмена любезностями.

Следующие несколько дней, которые еще оставались в моем распоряжении до того, как я должен был в назначенный срок встретиться с китайским представителем на северной [китайской] границе с Ферганской областью, я употребил на то, чтобы получше изучить столицу провинции – Кашгар.

Глава X

Город Кашгар. Ворота. Городские кварталы. Местные жители. Торговля. Уличная жизнь. Браки и разводы

Город Кашгар, как я уже упоминал, окружен оборонительной стеной, весьма внушительной, однако содержится она плохо, а вокруг нее нет рвов с водой. В Кашгаре есть только трое ворот: с северо-западной стороны – Яр-баг-дарваза, ведущие на берег р. Кызыл-су, которая подступает к городу с северной и восточной сторон; с юго-западной стороны имеются ворота Кум-дарваза, ведущие в Янги-шаар, откуда идет главная дорога в Яркенд и далее в глубь страны; и с восточной стороны – Тышик-дарваза («дырявые ворота»), по дороге к гробнице особенно чтимого здесь святого Аппак-ходжи.

В Кашгаре около 160 кварталов, из коих каждый имеет свое особое название. Кварталы эти невелики и насчитывают приблизительно по 30–40 домов, плотно заселенных. Точное количество жителей города назвать трудно, поскольку туземцы, спасаясь от личных податей, которыми их облагают китайские власти, уклоняются от учета. Есть еще два обстоятельства, которые крайне затрудняют контроль за численностью кашгарцев: во-первых, мусульманская религия запрещает мужчинам входить в помещения, занимаемые женщинами, а во-вторых – ежевечернее закрытие всех уличных ворот на ночь вынудило жителей соорудить внутренние переходы между домами, чтобы в случае необходимости иметь возможность вернуться к себе домой или попасть на соседнюю улицу.

Примерное же количество домов в Кашгаре, вероятно, около 6 тыс., отсюда, полагая в среднем по 10 жителей на один дом, получаем численность населения около 60 тыс. человек.

Несмотря на то что весь Кашгар сам по себе город очень древний и упоминается в китайских хрониках под названием «Кашага-лю»[93]93
  Со времен династии Хань (206 до н. э. – 220 н. э.) известен как Шулэ – кит. 疏勒城, в описываемый период и по настоящее время как Каши – кит. 喀什市или Кашигаэр – кит. 喀什噶尔.


[Закрыть], одна его часть считается старейшей и носит название Ичкаре-шаар («внутренний город»). Эта часть города состоит из нескольких кварталов, построенных на высокой горе и окруженных стеной, пришедшей ныне в негодность.

Торговля в Кашгаре весьма развита, именно на него приходится основной торговый оборот всей провинции. Оптовая торговля сосредоточивается в караван-сараях, принадлежащих в большинстве своем различным духовным учреждениям и благотворительным заведениям. Сараи эти были построены людьми состоятельными и богобоязненными, которые, желая оставить после себя добрую славу, передавали их в дар учебным заведениям или на благотворительные нужды.

Плата за отдельную комнату (худжра) – обычно достаточно просторную, чтобы служить и складом товаров, – составляла около 50 коп. в неделю. Лучше и богаче других были следующие караван-сараи: Кунак-Сарай, Худай-Бергана, Дурга-Бека, Ямын-Сарай, Махомед-Юсуп-Бая, Яркенд-Сарай, Ура-Тюбе-Сарай, Пчак-Сарай и Аксу-Сарай. Торговцы – русские подданные жили преимущественно в Кунак-Сарае («помещение для друзей»).

Розничная торговля процветает в лавках на базарах, которых в городе несколько; для каждой разновидности товара есть свой базар, например, разнообразные мануфактурные товары продаются на Ичкаре-шаар-базаре; рисовая крупа – на Грунч-базаре; мука и всевозможные виды зерна – на Кунак-базаре; бараны, дрова, солома, уголь – на базарах Хаит-Го и Урданы-Альды; лошади, бараны, рогатый скот, ослы и верблюды – в двух километрах за городом по дороге в Янги-шаар, на площади Ат-базар и т. д.

Мелочная торговля товарами повседневного пользования распространена на гузарах в каждом квартале. Помимо этого, весьма распространена торговля самым разным товаром с лотков на гузарах; на улицах также полно торговцев, которые разносят товары в корзинках и коробах за спиной или на голове и тем самым вносят свою лепту в уличную толкотню. А по базарным дням, когда в городе случается наплыв сельских жителей, приехавших на закупки, эти улицы превращаются в сущий муравейник, передвигаться по которому приходится с неимоверным трудом.

Вообще, уличная жизнь в Кашгаре развита значительно лучше, чем в городах [Русского] Туркестана. Здесь не принято, как в Туркестане или Бухаре, держать при чайхане миловидных молодых мальчиков, которые прислуживают посетителям, пьют с гостями чай, а по вечерам танцуют под бубен, что привлекает множество поклонников, часто устраивающих драки на ножах, стремясь добиться расположения молоденьких педерастов. Значительная свобода, которую отвоевали себе местные женщины, право появляться на рынках и вести торговлю, почти не прикрывая лица, – все это вернуло присущий мужчине от рождения культ красоты в привычное русло, и потому педерастия распространена здесь только среди китайцев, которые приезжают ненадолго и берут с собой жен только в исключительных случаях.

С другой стороны, общая бедность этого края, истощенного непрерывными войнами, дурное управление страной китайскими властями, а также упомянутое свободное положение женщин в сочетании с чрезвычайно простой процедурой развода у магометан повлияли на нравственность населения, которая сильно пала. В самом деле, получить развод в мусульманстве очень легко, но только для мужчин. Достаточно того, что разгневанный муж при свидетелях скажет жене: «Уч таляк куйдым» («Я развелся трижды»), чтобы дальнейшее сожительство с ней считалось уже гражданским браком и грехом. Бывает и так, что, остыв, муж начинает сожалеть о сказанном в порыве гнева и не хочет расставаться с женой. Тогда он вынужден соблюсти целую предсвадебную процедуру: отправить жену в дом к ее или своим родным; выждать 45 дней и убедиться, что она не беременна; выдать ее замуж за другого мужчину (для этого обычно договариваются за деньги с каким-нибудь восьмидесятилетним стариком), чтобы она провела с ним в его доме хотя бы одни сутки; дождаться от новоиспеченного мужа брошенных в гневе слов: «Уч таляк куйдым» и снова выждать 45 дней. Только после этого женщина может повторно выйти замуж за своего первого супруга.

Нередко старичок, плененный красотой молодой жены или же рассчитывая вытребовать более существенное вознаграждение, отказывается дать развод, и тогда первый муж начинает судиться у местного казия и требовать возвращения жены, причем судебный процесс, весьма забавный, растягивается надолго, и в результате вспыльчивый муж непременно превращается в посмешище.

Куда меньше хлопот доставляет восстановление семейных отношений в случае, если муж произнес «Быр таляк куйдым» («Я развелся один раз») или «Искзи таляк куйдым» («Я развелся дважды»). В первом случае сожительство может быть возобновлено после того, как супруги помирятся в присутствии двух почтенного возраста родственников или жителей того же квартала, а в другом – после ритуального омовения обоих супругов местным имамом, прочтения соответствующих молитв в присутствии по меньшей мере двух уважаемых свидетелей и вкушения трапезы, состоящей хотя бы из одного плова.

Значительно труднее получить развод, когда этого желает женщина, а муж не соглашается. В этом случае необходимо заручиться показаниями свидетелей, которые под присягой покажут, что дальнейшая совместная жизнь невозможна из-за того, что муж бьет жену и издевается над ней; в противном случае жена обязана полностью вернуть мужу заплаченный за нее калым. В таких случаях женщинам приходится прибегать к разнообразным уловкам. Например, они сами себя щиплют, а затем показывают появившиеся синяки казию как доказательство жестокого обращения мужа; или среди ночи забираются на крышу и пронзительно кричат, как будто их кто-то режет, чем будят всех соседей, и т. п. Если муж потеряет терпение и в самом деле хорошенько поколотит жену, то соседи под присягой покажут, что он прилюдно бил жену на крыше, и дело будет выиграно. Если же нет, то женщине приходится искать другие способы, как избавиться от постылого супруга.

Тяжелые условия местного быта приучили кашгарскую женщину смотреть на себя как на товар, ходко идущий в молодости. Посему я не знаю другой страны, где бы браки заключались, а затем и распадались так быстро, как в Кашгарии, причем трех-четырех рублей хватает на все расходы: на платьишко для жены из самой простой хлопчатобумажной ткани белого цвета, трапезу для двух-трех соседей жены с обязательным пловом и плату имаму за вычитывание молитв. Само собой разумеется, что брак с девушкой обойдется дороже, чем с разведенной женщиной; при этом если муж после свадьбы объявит себя обманутым и подаст жалобу, ссылаясь на свидетельства присутствовавших на свадьбе женщин, то мать невесты возвращает часть калыма и просит прощения за свою забывчивость, так как должна была предупредить, что ее дочь «Джума-ку-ны-тукульган-икиан» («Родилась в пятницу»). Дело в том, что, согласно поверьям кашгарцев, девочки, появляющиеся на свет в пятницу, рождаются сразу женщинами. Иногда муж решает начать процесс в суде казия и требует возвращения калыма и расходов, иногда же он вынужден мириться с фактом и помалкивать, опасаясь насмешек, и ограничивается лишь тем, что награждает тещу презрительным прозвищем люли, что значит «цыганка».

Таинство брака служит в Кашгарии прикрытием для проституции. Часто ранним утром на улицах города можно наблюдать такую сцену: на ишаке, бегущем мелкой рысцой, сидит мужчина, ноги его почти волочатся по земле; следом за ним бежит женщина и кричит: «Джаваб биринг» («Дай развод!»). Мужчина этот – новобрачный, женившийся вчера вечером, а сегодня утром он уже покидает жену, чтобы никогда к ней не вернуться, и то ли по рассеянности, то ли из-за дурного нрава до сих пор не произнес сакраментальных слов: «Уч таляк куйдым». Наконец кто-нибудь из сидящих на улице перед домом стариков кричит: «Джараб бирсен гиз чи!» («Дай же ты развод!») Тогда новоиспеченный супруг поворачивается к женщине, произносит необходимые слова, гладит ладонью бороду или то место, где она должна расти, пятками пришпоривает ишака и исчезает за поворотом. Мужчины, волею случая сидящие в этот момент перед домом, поглаживают ладонями свои бороды и говорят: «Амин». Что до женщины, то она кланяется в пояс вслед уезжающему мужу, затем поворачивается к сидящим мужчинам и кланяется им, стараясь при этом как можно более точно запомнить, кто был свидетелем этого события. На этом церемония закончена, и через 45 дней женщина может снова выйти замуж в этом квартале. Уточнение про квартал не случайно, ибо в любой другой части города, где люди не знают о том, что вчера эта женщина вступила в брак в присутствии имама, она может выйти замуж хоть тут же. Возможность так дешево жениться привлекает в Кашгарию множество мусульман – выходцев из России или Кашмира, которые сначала обзаводятся семьей, а после возвращаются на родину, бросая жену и прижитых детей на произвол судьбы. Это порождает нищету и способствует распространению проституции. Еще тяжелее судьба кашгарок, которые вышли замуж за китайцев и после их возвращения на родину остались одни, нередко еще и с детьми. На такой женщине ни один мусульманин не женится, поскольку она считается харам, т. е. нечистой, и получает презрительное прозвище «китайны иган» («китайский огрызок»). Хорошо еще, если женщине за время ее безбедного существования в браке с китайским чиновником или купцом (китайцы, как правило, жен своих из Китая не привозят) удается скопить какую-то сумму: это дает ей возможность переехать потом в другой город, купить участок земли и затеряться среди многочисленных тамошних жителей, не знающих подробностей ее судьбы. Чаще, однако, женщины переходят от одного китайца к другому и оканчивают свои дни в приютах при лянзах, организованных армейским руководством для того, чтобы солдаты не шатались и не шныряли по городу, поскольку это вызывает раздражение и возмущение среди туземного населения.

Матери выдают замуж своих дочерей здесь очень рано, по достижении ими 10–12 лет. Многие из них заболевают и умирают, но мне также часто доводилось наблюдать 12–13-летних девчушек, кормящих грудью уже своих собственных детей.