Текст книги "Память бережно храним"

– Карпука, он же, вражий сыну. Вытаскивай! – держит наготове сачок дед Остап и ловко закидывает его под рыбину. На берегу в сачке бился крупный карп. Курцев высвободил его из сетки, взял за жабры и потряс перед собой.

– Хоррош!

– На осемь фунтов, гарненько! Воскликнул дед. Курцев весело смеётся, прыгает на месте, и сейчас в нём не узнать командира. Его крупный рот расплылся в широчайшей улыбке.

– С лёгкой руцы, сынку, – радуется дед Остап и на его морщинистом, заветренном лице появилось тёплое выражение.

– Великолепный экземпляр. Оставлю вам, диду Остап, обе удочки, а вечером приглашаю вас на пирог! Вот удивлю всех, а они ещё спят, как миленькие!

– Спаси тебя Бог, сынку, но я ещё тоби ни всё сказал, – прервал веселье Курцева дед.

– Вечор я его бачив по вашей дорози, в лиси. С ним был кто-то чужой. Не наш, не вишенский. И дед рассказал Борису, как он своими глазами видел, что хозяин курцевской квартиры с чужаком вчера вечером находились в расположении их танковой дивизии. Дед Остап посоветовал Борису, чтобы он сегодня же поговорил со своим хозяином, иначе, утверждал дед, уже будет поздно.

Встревоженный не на шутку, Курцев заторопился домой. Только теперь он обратил внимание, что, действительно, его хозяин часто по вечерам уходил из дому. Особенно припоминался недавний разговор с хозяином, когда тот дал понять, что не всем жителям Западной Украины нужна советская власть. Тогда Курцев не придал серьёзного значения этому разговору, а теперь, сопоставив с этим разговором все рассказанное дедом, очень встревожился. Почти бегом Курцев возвращался домой. Когда он вошел в небольшой двор, обнесённый плетнём, где на кольях вверх дном сушились глиняные крынки, то внезапно столкнулся с хозяином. Сейчас Курцев уже новыми глазами смотрел на него, особенно поразил его острый и ненавидящий взгляд, которым тот окинул ладную фигуру Бориса. Поздоровавшись, они разошлись. Да, это, видимо, враг, один из таких, которые у нас в тридцатые годы становились кулаками, а потом уходили в банды. Вечером, отложив в сторону книгу, Борис и Клава долго говорили о будущем ребёнке, которого оба так ждали и уже любили. Они часто спорили о том, как назовут мальчика или девочку, и каждый предлагал свое, понравившееся имя. Но в этот вечер оба были встревожены, но старались скрыть друг от друга свою тревогу. Наконец, Клава всё-таки сказала Борису о том, что тревожило и волновало ее. Он понял, что Клава тоже боится, что вот-вот начнётся война. Он старался успокоить ее, но видел и понимал, что по-настоящему не может доказать ей, что войны не будет, так как сам не верил в свои собственные доводы: всё шло к войне. В этот вечер Курцевы и Кожановы собрались на пирог к великой радости Светланки – общей любимицы. Сегодня Курцев, казалось, хотел превзойти самого себя. Обладая исключительной памятью и незаурядной артистичностью, он с вдохновением читал стихи и отрывки из поэмы Есенина:

 
Спит ковыль, равнина дорогая,
И свинцовой свежестью полынь…
Никакая родина другая
Не вольёт мне в грудь мою теплынь.
 

На семейную вечеринку почему-то не пришёл дед Остап. Курцев подумал: «Постеснялся старина или что стряслось. Может быть, занемог?» А ему так хотелось показать всем своим этого замечательного старика, прожившего такую сложную и тяжелую жизнь.

* * *

Гитлер придавал большое значение организации и ведению подрывной пропаганды среди войск и населения страны, против которой готовилась агрессия, – так называемой «психологической войне». В правительственном постановлении от 1 сентября 1939 г. говорилось: «В современной войне используются не только средства вооруженной борьбы, но и средства, которые должны воздействовать на моральный дух народа и подрывать его». К таким средствам фашистское руководство относило в первую очередь подрывную пропаганду и усиленно готовились использовать её в войне против СССР.

Подготовка к проведению подрывной пропаганды охватывала: во-первых, создание особого аппарата и воинских частей для ведения агитации среди войск и населения противника, во-вторых, определение основных направлений, по которым должны были идти идеологические диверсии против СССР, в-третьих, обучение агентуры и вербовка бывших белогвардейцев и предателей для распространения антисоветских измышлений на территории СССР.

Первоначально ведением подрывной пропаганды в боевых условиях занималось ведомство Геббельса. Оно осуществляло подготовку кадров и технических средств для печатной, устной и радиопропаганды среди населения и войск противника. Постепенно к этой работе стали привлекать военные организации и штабы. До 1939 г. разработкой основ использования идеологического оружия в войне занималась 5-я группа психологической лаборатории военного министерства. Она подготовила доклад «Развитие пропаганды как оружия», в котором подчеркивалось возросшее значение «духовного воздействия» на противника.

Организационные принципы «психологической войны» были изложены в «соглашении о ведении пропаганды во время войны», подписанном еще зимой 1938/39 г. Геббельсом – от министерства пропаганды и Кейтелем от командования вермахта. В нём отмечалась важность «разъяснительной» работы среди войск и населения противника и предлагалось, чтобы ведением «психологической войны» в районах боевых действий занималось министерство пропаганды совместно с ОКВ. Непосредственное ведение «пропаганды на врага» в боевых условиях возлагалось на роты пропаганды, которые по штатам военного времени придавались каждой полевой армии и каждому воздушному флоту.

Подрывная пропаганда являлась составной частью гитлеровской стратегии блицкрига.

В ходе кампаний в Польше и Западной Европе гитлеровцы приобрели опыт ведения «пропаганды на врага», использованный затем в подготовке агрессии против СССР. Во время войны с Польшей были дни, когда германская авиация сбрасывала на окруженные группировки польских войск до 300 тыс. листовок. Уже в этот период командующие армиями и штабы отмечали эффективность действий приданных рот пропаганды. Они стали учитывать меры пропагандистского характера при планировании и проведении операций. В период наступления вермахта на Западном фронте в ротах пропаганды было вдвое увеличено число громкоговорящих установок. Роты получили специальные приспособления для разбрасывания листовок на переднем крае противника.

С осени 1940 г. гитлеровское руководство непосредственно занялось организацией «психологической войны» против СССР. Были сформированы новые роты пропаганды, в том числе четыре – для танковых групп. Всего в группировке немецко-фашистских войск, созданной для нападения на СССР, имелось 17 рот пропаганды. При каждой из трёх групп армий были образованы отделы пропаганды, которые должны были вести подрывную деятельность на занятой советской территории.

Фашистское руководство уделяло большое внимание сбору и обобщению информации для подрывной «идейной» борьбы против СССР. Этим ведало восточное отделение внешнеполитического отдела нацистской партии, под руководством которого работали институты и центры по изучению Восточной Европы. В отделение поступали донесения германских агентов и заграничных организаций партии, материалы корреспондентов фашистских газет. Оно поддерживало связь с белоэмигрантскими группами на территории Германии и оккупированных ею стран. Сотрудники отделения вели тщательную обработку поступающих материалов, составляли доклады о положении Советского Союза для фашистского руководства. В июне 1940 г. было подготовлено два совершенно секретных доклада: «Социальное положение Советского Союза» и «Положение немцев в СССР», в начале октября внешнеполитический отдел партии представил Гитлеру, Герингу и другим фашистским главарям объемистый «труд» под названием «Результаты исследования государственного строя и партийного строительства в Советском Союзе», который был использован немецко-фашистским командованием при разработке плана «Барбаросса».

Сбор и обобщение материалов, предназначенных для пропаганды против СССР, осуществлялись под общим контролем центральных органов национал-социалистской партии.

С начала 1941 г. фашистское руководство удвоило внимание к изучению внутренней жизни Советского Союза. В январе в восточное отделение внешнеполитического отдела нацистской партии были направлены новые сотрудники. В их числе были специалисты по «русскому вопросу» – Бунге и Кастель, занявшиеся обобщением сводных данных о работе Коминтерна, политике и экономике Советского Союза. Приказом Геринга от 3 марта в Познани наряду с действовавшим университетом «Ост» создавался новый имперский центр по «исследованию восточного пространства». В попечительский совет этого центра вошли Розенберг и другие видные руководители нацистской партии. Центру передавалось около 200 тыс. экземпляров книг по истории СССР и стран Восточной Европы.

20 апреля 1941 г. приказом Гитлера Розенберг был назначен «уполномоченным по центральному контролю над проблемами восточно-европейского пространства». В составе организации Розенберга первоначально имелось шесть отделов, в том числе отдел политических вопросов и печати, который развернул сбор и изучение материалов для идеологического воздействия на народы СССР. Позднее на основе этой организации было учреждено министерство по делам оккупированных восточных областей.

К июню 1941 г. отдел пропаганды вермахта, при активном содействии управления Розенберга, разработал директиву о применении пропаганды по плану «Барбаросса» В начале июня директива была подписана Йодлем и передана в штабы групп армий, танковых групп, воздушных флотов, авиакорпусов и в роты пропаганды против СССР. Все расчеты гитлеровцев строились на том, чтобы вызвать у советских людей недоверие к Коммунистической партии и советскому правительству, посеять рознь и вражду среди народов Советского Союза, нарушить их единство и сплоченность. Директива требовала проводить подрывную пропаганду так, чтобы она маскировала захватнические намерения фашистской Германии, скрывала планы ограбления и уничтожения Советского государства. В качестве основных форм пропаганды предлагалось использовать распространение листовок с помощью самолётов и ведение специальных передач через громкоговорящие установки. За несколько дней до нападения на СССР к ротам пропаганды сухопутных войск были прикомандированы журналисты и другие специалисты, в их состав вводились особые подразделения для захвата советских радиостанций и немедленной организации радиопередач. В директиве подчеркивалось, что «применение всех средств активной пропаганды в борьбе против Красной Армии обещает больший успех, чем в борьбе со всеми прежними противниками вермахта».

Значительное место в подготовке Германией «психологической войны» против Советского Союза занимала диверсионная деятельность. Особенно активной она стала в первой половине 1941 г. Периферийным отделам абвера, которые вели работу против Советского Союза, было дано задание увеличить засылку агентов в СССР. Такое же задание об усилении агентурной работы против СССР было дано всем разведывательным органам, которые имелись в армиях и в группах армий. Для более успешного руководства всеми этими органами абвера в мае был создан специальный разведывательный штаб.

В каждом из разведотделов немецких групп армий и армий готовились подразделения для совершения диверсионных актов и ведения подрывной пропаганды в советском тылу. Работники германской разведки вступали в связь со своими агентами в СССР. В частности, заместитель начальника отдела диверсий и саботажа (абвер-2) Штольце получил задание «использовать свою агентуру для разжигания национальной вражды между народами Советского Союза». Он дал указания украинским националистам – германским агентам Мельнику и Бандере – «организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине с целью подрыва ближайшего тыла советских войск, а также для того, чтобы убедить международное общественное мнение в происходящем якобы разложении советского тыла».

Действия диверсионных групп и фашистских агентов в тылу должны были, по расчетам гитлеровского командования, облегчать продвижение германской армии.

К моменту нападения на СССР гитлеровское руководство создало разветвленный аппарат для организации подрывной антисоветской пропаганды, привело в готовность целый арсенал средств идеологического и политического воздействия на войска и население Советского государства. Так почему же не пришел дед Остап? Оказывается, бандиты видели его вчера, когда он прятался в кустах: стар стал дед – сам спрятался, а удочки колыхались над кустарником.

А утром хозяин хаты Курцева подслушал весь разговор деда Остапа и Бориса. Это могло повредить ему. Так как он знал, что советский танкист утром может прийти со своими товарищами и арестовать его.

Вечер выдался на редкость тёплым и тихим, как будто сама природа чувствовала приближение беды и старалась дать отдых обитателям Судовой Вишни, а также дать им набраться сил для борьбы с надвигающейся бедой.

По цветущей и утопающей в зелени улице Речной неспеша идут гости Бориса – капитан Мазаев с женой и лейтенант Кожанов с семьей, вдыхая в себя аромат садов, но на подходе к дому Курцева, где он снимал комнату, чувствовался удивительно приятный запах рыбного пирога, который испекла Клава. Гости прибавили шаг.

Клава накрывала на стол, а Борис встречал гостей. Усадив всех за стол, тут Курцевы вспомнили о своих хозяевах. Борис вышел, чтобы пригласить их, но сразу же вернулся.

– Нет никого дома.

– Наверное, ушли к детям?

– Приступим к дегустации пирога, пока он горячий, а потом, может, и подойдёт мой дед Остап, я очень хочу познакомить вас с ним. Удивительный дед!

Застолье было очень весёлым, много пели, танцевали, даже уговорили Бориса сплясать.

В общем, всё шло хорошо, если бы не сосед Фёдор, лет шестидесяти, немного седоватый, который испуганно сообщил, что нашли деда Остапа в кустах ивняка на берегу реки Вишни мёртвым.

Все сидевшие за столом на минуту оцепенели, но тут Курцев вспомнил последний разговор с дедом и мужчины побежали на берег реки.

Подбежав к берегу, они увидели мертвого деда Остапа, прислоненного сидя к ивняку, с передавленном горлом и рассечённым виском. На голове с левой стороны виднелось небольшое пятнышко крови, рана уже не кровоточила.

Когда они вернулись, гости засобирались по домам. Тонкая румяная полоска зари прорезалась на востоке и заглядывала сквозь зелёную садовую решетку в комнату Курцевых.

Борис не спал, а ходил по двору в накинутом на плечи кителе, переживая и вспоминая утренний разговор с дедом Остапом. Он осторожно дёрнул ходившую на верёвочке ставню хозяйского окна и внимательно посмотрел в темные окна. Да! Где же хозяева? Борис как бы желал прозрить их души. Ну вот, теперь и нет деда Остапа…

Борис направился в дом, но тут подошел сосед Устимыч и сообщил, что хозяин со своей старухой перед рассветом запрягли свою лошадь и уехали со двора. Пропали хозяева, да и только.

Тут же милиция стала разыскивать их, но хозяева как в воду канули. По показанию арестованного сообщника узнали только, что на берегу реки Вишни, где был убит дед Остап, был и хозяин Бориса, но быстро растворился в тёмном ивняке.

Минут через тридцать, а уже светало, послышался шум приближающегося мотоцикла. У Курцева забилось сердце от плохого предчувствия – это прибыл посыльный из его полка, который доложил, что надо срочно прибыть в часть в полной боевой готовности…

Наступило утро 21 июня. В 68-м танковом полку оно прошло обыкновенно. К большому огорчению танкистов-рядовых и сержантского состава, командование запретило увольнение в близлежащие местечки и городки, включая Львов. Начсостав почему-то оставался в расположении полка. Видно было, все ожидали объявления «учебной тревоги».

Дежурный по полку Курцев со своими связистами каждый час проверяли линии телефонной полевой связи с другими полками, со штабами дивизии и корпуса. Радист в назначенное время выходил в эфир. Разводящие меняли усиленные караулы через каждые два часа у складов боеприпасов, горючего.

Перед вечерней поверкой танкисты в казармах и на скамейках занимаются, кто чем: пишут письма, пришивают пуговицы к обмундированию, меняют подворотнички на гимнастёрках, кто-то тихо, под подсказки неутомимых болельщиков, играет в шахматы. Недалеко от входных дверей одной из казарм, на круговых скамьях у ящика с песком, собрались заядлые курильщики и те, кто любит «потравить» или послушать. Здесь же, среди рядовых, устроились несколько командиров взводов. В батальоне, в километре от полка, старшина Соколов закончил рассказывать сногшибательный анекдот:

– …Так в одних подштаниках он сиганул в окно и дует по улице…

Взрыв хохота далеко разнесся по плацу. Хохочут вместе с солдатами лейтенанты Копбасюк, Кайгородов, Чупахин, Сенник и Кудряшов – молодые среди молодых, и если бы не знаки различия и шевроны на рукавах, то были бы похожи они друг на друга, рядовые и командиры – как одна большая семья.

Можно было увидеть в средней казарме, в ленкомнате, тоскующего Голикова. Завтра решительное объяснение с родителями Оксаны, и его судьба будет решена окончательно. Вместо такого знаменательного события, ему сейчас ничего не оставалось, как рассеянно листать журнал «Огонёк». И на каждой странице, вместо букв, он видит черноглазую красавицу Оксану, укоризненно смотрящую куда-то в пространство. Он тряхнул головой, отгоняя видение, положил на стол журнал, подошел к дневальному, попросил:

– Саша, друг, дай швабру, хоть полом займусь.

Тот с удивлением взглянул на него, потом хитро прищурился и подмигнул:

– Приспичило, заноза? Вот так-то оно, по уши то влюбляться – беспокоит хуже чесотки.

– Да ладно тебе, приснилось, что ли. Прошу, давай, значит, сил некуда деть, – и Голиков с ожесточением начал драить пол, мысленно посылая ко всем чертям старшину роты, который объявил ему насчет увольнительной: «Вы, голубчик, займитесь чем-либо другим. На снарядах поработайте, а то тяжеловат ещё…». От клуба, где демонстрировался кинофильм «Истребители», доносится голос Бернеса:

– Любимый город может спать спокойно. И видеть сны, и зеленеть среди весны…

После вечерней поверки на казармы, танкодромы, на окружающий лагерь опустились тишина и южная ночь. Небо сияло крупными мерцающими звёздами.

В полночь Курцеву из дивизии позвонил дежурный по штабу:

– Выключайте все наружное освещение по периметрам ограждений. Оставьте замаскированные с воздуха точки у проходных. Проверьте на светомаскировку все казармы. Через полчаса доложить, – жестким голосом отдавал распоряжение помощник начальника штаба – «Первый» ПНШ-1 лейтенант Малеваный.

– С какой целью, Григорий? спросил Курцев, уже ничему не удивляясь, и не понимая, что происходит во время его дежурства.

– Черт её знает. Часть боевой учебы, – помолчала трубка, – одним словом, выполняй и доложи, – требует высшее начальство (надо было понимать, командир корпуса генерал-лейтенант Рябышев).

Всё было исполнено, и Курцев доложил Малеваному После первого батальона Курцев вызвал свой, а потом стал вызывать третий батальон майора Чегункова, дежурного Кожанова.

Тот начал было докладывать подробно, но Курцев его оборвал:

– Если все в порядке, то ставь точку. Я знаю свой полк не хуже дежурных по батальонам. Как твое настроение?

– Лихорадка какая-то, а так ничего.

– У меня тоже что-то взвинчены немного нервы. Смотри, чтобы не засекло начальство насчет светомаскировки.

– Могила, нигде и щёлки не найдут, – уверенно сказал Кожанов.

– Послушай, Алексей: давай завтра махнём во Львов, – предложил Курцев. – Походим, людей посмотрим, себя покажем. В самом деле, можно одичать в лесу. Жены наши заскучали, только молчат. Надо и нам совесть иметь.

– С тобой не заскучаешь: вчерашний пирог забыть не могу. Однако предложение принимаю – я за, но если разрешит командир.

– По-моему, разрешит.

– А не трудно будет после дежурства? Минут сотню поспать необходимо.

– Ерунда, вырастет седая борода, успеем выспаться.

– Что ж, аргумент веский. А как с твоим хозяином? – напомнил Кожанов.

– Нормально, меры приняты, – не говорит лишнего по телефону Курцев, – подробности при встрече.

Курцев сильно переживал, что деда Остапа убили, а его хозяин скрылся, Положив трубку. Курцев распахнул окно, не опасаясь демаскировки: свет настольный лампы отбрасывал отблески на многочисленные аппараты и на двух связистов, колдующих над ними и рацией, не достигая окна. В комнату вместе с прохладой ворвался запах резеды и ромашки. Благодаря ежедневным заботам комиссара полка Приколотина, территория расположения полка пестрела цветами. Постояв у окна, вдохнув полной грудью чистый воздух, Курцев подошел к настенному календарю с портретом Ленина на фоне Кремля. Взглянув на ручные часы, отметил 00 часов пятнадцать минут, оторвал листок с датой – 21-е июня. Оставалось до обхода казарм и постов сорок пять минут. Он сел у стола, рядом со связистами, углубился в газету «Красная Звезда» за 21 июня. Прочитал статью о вручении ордена Красного Знамени 184-му стрелковому полку, отличившемуся в боях против белофиннов, и о награждении рядового и начсостава правительственными наградами. Глаза остановились на сообщениях о военных действиях в Сирии… Потом, как в калейдоскопе: борьба с последствиями бомбардировок в Лондоне, который был знаком только по кинобоевикам в начале тридцатых годов… Военный обзор занял половину газетного листа. Война, война…

…Она вовсю бушует на планете. Остаётся мирной только одна страна – его Родина – страна Советов. Но долго ли просуществует мир? Когда? Когда это неизбежное наступит? И наступит ли? Не должно.

Когда Курцев углубился в статью о защите войск от огнеметания, в комнату влетел помощник дежурного по части – лейтенант Чупахин Слава.

– Курцев, начальство прибыло, встречай! – крикнул он.

Курцев успел только выйти из-за стола, принять стойку «смирно» как появились начальник штаба полка капитан Сазонов, подтянутый и блестящий, и с ним комиссар 8-го корпуса Попкль, с седыми висками, полноватый, немолодой, с уставшими глазами: видно, что давно уже не спал.

Курцев доложил о том, что произошло с утра до полуночи в полку и по батальонам. Существенного ничего. Двое посажены на гауптвахту за самовольную отлучку.

– Кто наложил взыскание и почему? – четко выговаривая каждое слово, спросил комиссар.

– Ходили в лес за грибами.

– Этого ещё не хватало, грибов, значит, захотелось, – комиссар повернулся к Сазонову, – дисциплинка у вас хромает, – и к Курцеву, – свяжитесь с разводящими, освободите «грибников». Товарищ Курцев, слагайте полномочия дежурного: выезжаем в ваш второй батальон. Капитан Сазонов, поднимайте полк по тревоге. Командир полка прибудет из дивизии… – посмотрел на часы, – через двадцать минут. Поставит задачу, – и Курцеву: – Спешите, жду у выходных ворот. Три минуты в вашем распоряжении.

Когда старшие командиры вышли из штаба, Курцев передал приказ разводящему и вызвал дежурного своего батальона лейтенанта Киблицкого.

– Вася! Ал-ло! Слушаешь? Поднимай батальон по тревоге. Где капитан Мазаев?

– Я уже послал за ним автобус. Звонили из корпуса. Что там случилось? – слышит Курцев вопросы Киблицкого, обеспокоенного происходящим, но он сам еще плохо понимает, что случилось:

– Тревога. Видно, выйдем на полигон.

Потом все произошло стремительно. Когда Курцев влезал в танк комиссара бригады, первый батальон, находящийся здесь при полку, заводил танки. Газовали автомобили у артиллеристов, снятые с консервации. Снимались службы. Все шло без суеты, только прорывались сквозь грохот двигателей отдельные команды.

Танк БТ-7, рыча двигателем, мчался по просёлочной дороге, рассекая ночную темноту светом фар. Курцев высунулся наполовину из открытого люка башни, прищурив глаза и не замечая ночного гнуса, бившего в лицо, смотрел вперёд и напряженно думал: «Лихорадочная поспешность штабистов, укладывающих бумаги в ящик; снимаются с места все службы полка, что-то тёмное, грозное надвигается, словно цунами, и уйти от него, уклониться невозможно…»

Жена утром была необычно грустна, а он посмеялся над её предчувствиями, крепко поцеловал и, кажется, успокоил. Немного заныло под ложечкой, но быстро прошло. Если война, то она не должна так начаться. К ней готовятся. Танки должны бы быть не здесь, в сорока пяти километраж от границы, а там, в зоне укрепленных районов… Если война, то это преступление – так разбросать танковые части и артиллерию сопровождения; нет, не должно быть войны. Возможно, провокация, о чем предупреждает сообщение ТАСС. И снова бьются мысли… Если… Если… А каково тогда будет пограничникам без танковой поддержки?

Курцев впился глазами в циферблат: 2 часа. На одном из поворотов дороги, вьющейся по темному лесу, свет фар выхватил на обочине двоих гражданских, которые, перебежав дорогу, скрылись в придорожном подлеске. Это было какое-то мгновение, но Курцев успел заметить: один – в шляпе и гуцульской одежде, другой – крупный, похожий на хозяина квартиры. Здесь для гражданских – запретная зона. Все дороги перекрыты контрольно-пропускными пунктами. Эти пробираются лесом, в ночное время, явно не с мирными намерениями.

– Стой! – крикнул Курцев, выхватывая из кобуры пистолет.

Комиссар тоже заметил неизвестных, наблюдая за дорогой в открытый лобовой люк. Вспышка выстрела, и в башню, чуть ниже пояса Курцева, шлёпнулась пуля, Курцев дважды разрядил пистолет по вспышке. Танк, словно споткнувшись, сбавил скорость и, свернув вправо, остановился.

– Длинной очередью из пулемёта, по лесу, огонь! – командует комиссар.

Под грохот пулемёта Курцев и за ним заряжающий бросились в глубь леса. Пробежав метров пятьдесят, остановились Дальше свет фар не пробивал темень, царившую в лесу. Преследование было бессмысленным.

– Назад, Курцев! Время! – громко крикнул комиссар.

Танк взревел и понесся на предельной скорости. Бориса от такой езды бросало из стороны в сторону, это действовало успокаивающе, по крайней мере, не давало сосредоточиться на одной мысли. Через несколько минут бешеной езды танк комиссара влетел на танкодром второго батальона.

В штабе батальона, в небольшом доме, сколоченном из досок и покрашенном в зелёный цвет, куда пришли Попель и Курцев, весь комсостав был в оборе. Капитан Мазаев доложил комиссару:

– Батальон к выходу готов. Телефонная связь с полком нарушена полчаса назад. По линии отправлены связисты. Сейчас вызываем командира полка подполковника Смирнова по рации.

– Вызывайте, срочно. Время не ждёт, – коротко приказал Попель, занимая место у стола на табурете.

– Орёл… Орёл… Я – Марс. Я – Марс, – вызывает радист, – Приём…

С ним рядом заместитель командира батальона политрук Сенник.

– Товарищ капитан, связь есть, – доложил радист, – у микрофона Ноль Первый.

Мазаев надел наушники.

– Я – Марс… Прием… Вас понял… Вас понял… Выхожу северо-восточнее Судовой Вишни три километра, отметка 13–4. Выхожу на связь с места.

Комиссар бригады Попель сообщил о ЧП в двух километрах по дороге, в третий батальон. Оставлена метка – сломанная сосёнка поперек дороги. Просит передать в подразделения НКВД или пограничникам, чтобы прочесали основательно этот участок леса.

Все командиры стоят молча, ждут, что скажет командование.

Здесь же лейтенант Колбасюк – начальник штаба второго батальона. Возле командиров рот сгрудились взводные. Получив разрешение у Попеля, Мазаев вынул карманные часы, окинул собравшихся быстрым взглядом и поставил задачу:

– Время – 2 часа 20 минут. Через пятнадцать минут поротно выходить на дорогу – танкодром – Судовая Вишня, место сосредоточения дополнительно узнаете от меня. Я – в голове колонны, замыкающий – политрук Сенник. По местам!

Курцев покидает штаб последним. Он невольно слышит вопрос Мазаева к Попелю:

– Что это – война?

– Пока не ясно. Но надо быть готовыми к ней.

Мазаев приказал командиру взвода связи вернуть связистов, посланных на повреждение линии. Необходимость в ней отпала. Диверсанты сработали впустую.

Курцев легко вскочил на танк. Его нетерпеливо встречает лейтенант Кудряшов.

– Вовремя, товарищ командир. Заждались, – улыбнулся широко, – прямо с корабля на бал!

– Если бы так, Андрей.

– У вас все в порядке?

– Так точно.

– Выходим, товарищ командир, на полигон? – слышится приглушенный бронёй голос Соколова.

– Заводи, Новиков, – будто не слыша вопроса, отдаёт команду Курцев, занявшись шлемофоном, – следуй за второй ротой.

– Слушать всем! – сквозь потрескивание слышен в шлемофоне знакомый голос Мазаева: – Вперёд! За мной!

С места сорвались два БТ-7 из разведки штаба полка лейтенанта Золотова. Они вышли на дорогу и помчались на предельной скорости. Следом двинулись три Т-34, – резерв комбата, за ними остальные роты – танки Т-26.

Занимался рассвет. Вот-вот наступит день – 22 июня. Гулом и стоном отдает земля под тяжестью стальной колонны. Следом за нею поднимается над лесом, словно дымовая завеса, желто-серый шлейф пыли.

И вот уже батальон за батальоном полк в сто пятьдесят боевых машин спешит выйти в район, отмеченный на карте-трёхвёрстке. Тогда, в ту памятную ночь и раннее утро нового дня, К государственной границе мчались десятки колонн стальных машин. Танкисты выжимали из моторов всё, что было возможно и невозможно.

Здесь – каждый со своей собственной судьбой, своим миром, своей любовью и дружбой, но все – крепко спаяны одним – долгом перед Родиной и народом. Они, эти люди, ещё не знали, что будет с каждым из них, спустя час, два, сутки, месяцы, годы.

Как произойдёт встреча старшего сержанта Новикова с его ненаглядной Настенькой, что снится ему среди белых берёз на Урале?

Загоняя наглухо чувство страха силою воли, они все были готовы совершить невозможное.

Выполняя приказ командира 8-го механизированного корпуса генерал-лейтенанта Рябышева, дивизия остановилась в лесу, выдвинув замаскированные ветками танки и орудия сопровождения ближе к опушке. Впереди, за лугом, большое пшеничное поле, за которым виднеется Судовая Вишня. Там проходит железная дорога Львов-Краков, а здесь, на ее отрезке, городки: Судовая Вишня, Мостиска и пограничный городок Перемышль. Дальше, через реку Сан, уже прорвались немцы, и первый бой здесь приняли пограничники.

Здесь, на опушке леса, черта, за которую без приказа дивизия не двинется дальше, если не будет чрезвычайных обстоятельств.

Первый день войны. Четыре часа утра 22 июня 1941 года. Только заглушили танкисты моторы, как с неба, с большой высоты ворвался давящий гул самолетов Он нарастал волнами с запада на восток, над линией железной дороги. До сознания Курцева эти зловещие звуки еще не дошли. Все устремили взгляды в небо: кто с танков, кто выскочил на открытое место. Но в темно-серой глубине неба самолетов не было видно. По звуку можно было определить, что их не десяток, не два, а армада! Не успела затихнуть одна волна, как снова нарастает вторая.