Текст книги "Память бережно храним"

Вдруг она услыхала звук приближающихся самолетов. Схватила Светланку, пихнула её под себя, стараясь прикрыть её и, вместе с тем, удобнее устроить свой тяжелый живот. Встревоженная, она ясно почувствовала, как на её тревогу ребёнок в ней упруго забил ножкам или кулачками. Эти признаки жизни внутри нее всегда приносили чувство радости и полного счастья, но теперь Клавдия Ивановна испугалась, что как-то потревожила то дорогое, что жило внутри нее и скоро должно было появиться на свет. По её расчётам, ребенок должен был родиться в августе.

Она с удивлением увидала, что один «юнкерс» стал снижаться над полем «Неужели заметил нас?» – пронеслось в мозгу, и она еще теснее прижалась вместе с девочкой к земле. Нет, немец не видел женщину и ребёнка, укрытых высокой пшеницей. Он увидел одинокую козу и, за неимением другой цели, стал гоняться за ней, строча из пулемёта, пока бедное животное не было прошито пулемётной очередью и не упало, забившись в предсмертных судорогах.

Клавдия Ивановна с ужасом наблюдала эту дикую картину, придумать которую не могло бы даже самое чудовищное воображение. Убив беззащитное животное, летчик, довольный, улетел.

С трудом дождавшись темноты, женщина и девочка тронулись в свой трудный и опасный путь. Клаве нужно было пройти восемнадцать километров и пронести еще Светланку.

Они шли около шоссе, чтобы не заблудиться в лесу. Когда на пути встречались трупы убитых во время дневного налета людей, Клава осторожно обходила их, стараясь отвлечь внимание девочки. Света Кожанова молчала, крепко держась за руку тети Клавы. Бесконечный поток вопросов, наконец, иссяк; девочка, изнемогая от усталости, засыпала на ходу, начинала спотыкаться и была готова заснуть прямо на земле. Тогда Клавдия Ивановна брала ее на руки и несла. Но живот начинал ныть, становилось трудно дышать, сердце сильными толчками гнало по жилам уставшую кровь и, казалось, было готово выпрыгнуть из горла Ребёнок, на которого давила своей тяжестью спящая девочка, начинал сопротивляться, сердито бил внутри ножками и ручками, стараясь сбросить с себя тяжесть.

Тогда Клава будила Свету, ставила ее на землю, и снова обе в глубоком молчании брели в темноте, держась крепко за руку, боясь оторваться друг от друга, как будто эта родная и знакомая рука была сейчас единственным спасением. Обе черпали силы друг в друге: женщина – в ребенке, ребенок – в доброй, любимой тёте. Клава не подозревала о той опасности, что грозит её жизни и даже жизни Светланки они прошли то место, выдвинувшееся лесным клином, где сосредоточивалась часть батальона «Нахтигаль» украинских националистов-бендеровцев.

Наблюдатели заметили одиноко бредущую по шоссе женщину с ребёнком на руках, а перед этим они многих уничтожили, из тех, кто уходил из приграничных сёл на Львов. Но головорезам не было приказа обнаруживать себя до условленного часа, когда они начнут активно действовать против Красной Армии, а вернее, против активистов советской власти. Клаве было неведомо, что немцы, завязав бои, продвигаются севернее Львова, всё глубже вклиниваясь в пределы советской Западной Украины.

Не доходя трёх километров до Городка, к Клаве прибилась семья украинца, вернее, то, что осталось от семьи: паренёк лет двенадцати, девочка лет восьми, старушка, ещё крепкая и шустрая, и молодая женщина мать этих ребят.

– Бежим от самого Перемышля. Грицко, муж, пропав без вистив, як началась пальба. Хата горит. Из-за речки германы в железах на головах, яку чертяк с рогами. Мы не стали ждать: шо было пид руками – взяли, – рассказывает она свою горькую и очень короткую повесть о несчастье, обрушившемся так внезапно на их семью. Теперь они пробираются во Львов к родственникам мужа.

Становилось светло. Тёмно-зелёные сосны вырисовывались на фоне багряной зари. Серая, росистая трава начала постепенно принимать цвет яркой зелени. На прояснившемся чистом небе гасли последние звезды. Беглецы свернули с шоссе, пошли обочиной дорогу, опасаясь воздушного налёта.

Попутчица ахнула, увидев при свете начинающегося дня запавшие глаза Клавы, ее заострившийся нос, ввалившиеся щёки и огромный выпирающий живот.

– Голуба ты моя! – вскрикнула женщина, – як вже ты пронесла дитыну? Дай мне её, – почти силой забрала с рук Светланку, которая спала, прильнув к груди Клавы.

Стало легче идти.

Солнце стояло высоко, когда Клавдия Ивановна и Света добрались до Городка. В привокзальном сквере расположились беженцы. Там же были и жители из Судовой Вишни. Клава пристроилась в центре скверика, у небольшого фонтана. Она положила спящую Светочку на скамейку, укрыла своей тёплой кофтой, а сама задремала, прислонившись к спинке скамейки. Вдруг кто-то стал тормошить её за плечо. Открыв глаза, она увидела Алексея Кожанова, который уже несколько минут тихонько звал Клаву по имени, и пытался разбудить её. Не в силах отделаться от тяжелого сна, она некоторое время смотрела на него ничего не понимающими глазами. Потом вдруг всё поняла.

– Алёша, милый, откуда ты?

Алексей рассказал ей, что он прибыл в городок с шестью машинами за снарядами, что он должен сейчас же вернуться на передовую. Узнав, что Маша осталась в Судовой Вишне, он отвернулся от Клавы, и та увидела, как он тайком вытер слезы.

– Клава, – наконец выговорил он, – я пришлю за вами машину или подводу, ты подожди немного, может быть Маша догонит вас, тогда поедете вместе.

Обняв Клавдию Ивановну, поцеловав дочь, Кожанов бегом направился к машинам, в которые уже были загружены снаряды.

Днём Клавдия Ивановна и Светлана пообедали на эвакопункте, организованном местными жителями. Клава не успела захватить с собою деньги, только сумочку с документами. Но, спасибо добрым людям, беженцев покормили. Пообедав, они вернулись на своё место в сквере и стали ждать Машу

Уже под вечер, подходя к скверу, Маша ещё издали увидела Клаву и Светлану, которая, стоя на скамье, показывала ручонкой на фантастические облака, плывущие навстречу закату.

– Света! Доченька! – душераздирающим голосом закричала измученная мать, причитая и бормоча какие-то ласковые и добрые слова.

Здесь и Клавдия Ивановна, до этой минуты мужественно выносившая все мытарства, громко разрыдалась, обняв вновь обретённую подругу.

Но их злоключения на этом не кончились. Всё пережитое вызвало у Клавдии Ивановны преждевременные роды, и она на каком-то полустанке родила семимесячного мальчика. Маша, оставив на попечение чужих людей Светлану, отыскала роддом, в который отвезли Клаву, навестила ее и отдала ей половину тех денег, которые у неё остались, а было у неё всего семьдесят рублей. Попрощавшись с подругой, Маша со Светланой, в телячьих вагонах, двинулись дальше, в Оренбург, где жила её мать, а Клава, пролежав несколько дней в роддоме, отправилась к себе на родину, в Неклюдово.

…Знакомым бродом рота Курцева, а следом весь танковый батальон, перешли речушку у сгоревшего моста, вышли на равнину и пересекли шоссе Судовая Вишня – Яворов. Надо было быстро достигнуть леса юго-западнее Яворова и сделать засаду на шоссе Яворов – станция Янов-Польский. Здесь колонну догнали пять грузовиков, которые привел Кожанов из Городка. Батальон остановился в пятистах метрах от леса для заправки и пополнения боекомплекта. Это была недооценка боевой обстановки, но ее не мог никто предвидеть.

Заправка машин заняла не больше десяти минут, боезапасами наполнялись еще пятнадцать. В последнем ночном бою многие танкисты стреляли наугад. Разнос последовал после боя, утром, уже в пути.

– Прекратить стрельбу в белый свет, – сердито звучат слова командира роты Курцева, – только по визуальным целям. Впереди предстоят непредвиденные события.

Становилось ясно, что немцы начали широкие боевые операции, и это совершенно не походило на «грязную провокацию», которую все думали пресечь в два-три дня.

Прибытие и рассказ Кожаном, который слушал радио в Городке, все поставило на свое место: началась Великая Отечественная война с фашистской Германией и её союзниками.

Алексей Кожанов сообщил Курцеву, что видел в Городке Клаву и Светланку, а про Машу он сам ничего не знал. Но это известие было всё-таки утешением. Хотя бы Клава и Света были в сравнительной безопасности.

Внезапный рёв самолётов заглушил всё вокруг. Танки успели кое-как рассыпаться по полю, устремляясь к спасительному лесу. Команда «Воздух! Воздух!» – прозвучала с опозданием. Десять «юнкерсов», отклонившись от дороги Яворов – Львов, обрушили свой смертоносный груз на танковый батальон, остановившийся на открытом месте.

Продолжались горькие уроки начавшейся войны. Головной танк, идущий в дозоре, рядом с которым поднялся султан взрыва авиабомбы, вспыхнул сизым факелом.

– Веня Кайгородов! Покидайте машину! Слышите меня: немедленно вон из машины! – крикнул в ларингофон Курцев, наблюдая всё время за танком, где находился Веня, сменивший погибшего Леонида Иваном.

Но Кайгородов не отвечал. Танк продолжал дымить. Правее и позади танка Курцева, от прямого попадания бомбы взорвался ещё танк. Здесь уже не требовалась помощь экипажу. Все были убиты сразу. Новиков направляет свой танк к горевшей машине Вени. Там уже двое танкистов орудуют лопатами, бросая землю в пламя над моторной группой. Но безуспешно: пламя разгоралось с чудовищной быстротой.

Курцев высунулся из башни, крикнул:

– Бесполезная работа! Где Кайгородов?

– Там, убит. Не успели вытащить, – ответил невысокий коренастый танкист с опалёнными бровями. Другой, высокий, с располосованной осколком щекой, подпрыгивает на одной ноге, с кровоточащей сквозь разорванный комбинезон раной на бедре, пытаясь бросить лопату земли.

– Прекратите тушить! Бегом от машины! – крикнул Курцев. Те отскочили и залегли. В этот миг танк взорвался. По броне забухали осколки.

– Все кончено. Вени больше нет, – с горечью произнёс Курцев.

– И хоронить некого. Вот это смерть – с музыкой, – нервозно добавил Новиков.

– Довольно! Товарищи! Новиков, вперёд! – командует командир роты. Неожиданно с опушки леса по идущему туда танковому батальону ударили несколько орудий. Где-то позади повторились выстрелы, разорвались снаряды. Два танка застопорились с перебитыми гусеницами. Ещё залп – по вспышкам Курцев заметил, что стреляют из трех орудий. Еще один танк завертелся на месте и загорелся.

– Рота! В атаку! – командует Курцев, выцеливая одно из засеченных им орудий.

– Всем атаковать батарею противника! – слышен в наушниках приказ лейтенанта Курцева.

Впереди ещё вспышки. Рядом с башней пронёсся с тяжким грохочущим гулом снаряд. Смерть прошла мимо.

– Новиков! Прямо на батарею, скорей!

Две роты – Курцева и Киблицкого – налетели на батарею бурей. Три орудия с расчётами – прислугой смяты. Но танки были встречены немецкими автоматчиками. Они начали бой гранатами. У Киблицкого остановились еще два танка, подпрыгнув от взрывов. Мазаев вовремя выдвинул третью роту с десантом мотострелков. Командир третьей роты лейтенант Андрей Ковалёв прямо с ходу пошёл на фашистов, десантники, на ходу спрыгивая с танков, начали рукопашный бой.

Танковые пулемёты прочёсывали глубину леса, где, возможно, были еще силы противника. Потом всё перешло мотострелкам-де сантникам.

В ход были пущены штыки, ручные пулеметы, гранаты, ножи.

Танк Курцева пробирается медленно через заросли. Соколов, замечая серо-зелёные фигуры мечущихся немецких автоматчиков в рогатых касках, то и дело постреливает из пулемета короткими очередями. Курцев высунулся из башни, раз за разом разряжает пистолет в фашистов. Прошли не больше двухсот метров Остановились. Кругом мотострелки. Наступила тишина. Дальше немцев не было. Они все здесь, вблизи опушки, лежат серо-зелёными пятнами.

Немцы явно просчитались: поначалу они заметили только восемь лёгких русских танков, которые представлялись им лёгкой добычей. Начали бой, который кончился для них плачевно. Эта была группа, оторвавшаяся ночью от главных сил и теперь ожидавшая подхода своих. Танкисты, мотострелки, командиры окружили плотным кольцом захваченных трех пленных – всё, что осталось от роты немецких автоматчиков. Они с любопытством рассматривают их: что же из себя, наконец, представляют живые фашисты. Многие не видели немцев вообще: ни мирных, ни военных.

Обер-ефрейтор, здоровенный, рыжий, с белесоватыми бровями и маленькими, заплывшими жиром испуганными глазками, стоит, расставив ноги. На груди у него ярко краснеет лента Железного креста, заправленная за борт мундира.

– Смотри, – гад, рыцарь. Не одну душу отправил на тот свет, – зло цедит лейтенант Золотов.

– За что получил? – спрашивает обера Соколов, тыча ему пальцем а ленту.

Тот молчал, только пуще засопел широкими ноздрями горбатого носа.

– Чего спрашивать этого идола, надо обыскать, – сказал Курцев.

Обыскивать себя обер не даёт, сопротивляется, тогда его повалили на землю и скрутили руки за спиной. При обыске нашли авторучку из слоновой кости, инкрустированную золотом, с надписью по-английски.

Всё сдать в полк как трофеи, – сказал Курцев.

У немца оказалась книжка, похожая по обложке на русский паспорт. На первой обложке-корочке во всю страничку – портрет Гитлера в полувоенном костюме. Первая страница с орлом и свастикой, по верху его – вся короткая родословная, выведенная готическим шрифтом.

Увидев портрет фюрера, обер заорал:

– Сталин капут! Хайль Гитлер!

– Сволочь, – вытаскивает из кобуры пистолет Золотов.

– Отставить! – приказал ему Курцев. – Мы бойцы Красной армии, а не фашисты, Николай. Не марай рук и свою совесть.

Обер заметил движение Золотова, присмирел, втянул крупную голову в плечи.

За книжкой появилась на свет фотография, на ней, видимо, жена и сын.

С фотографией – какая-то лента с миниатюрной серией фотокарточек. Лента пошла по рукам. Поднялся дикий хохот. Послышались «соленые» словечки.

– От это дают! Ха-ха-ха!

– Убийственно, не могу больше, – залился в сумасшедшем смехе Меняйпо, схватившись за живот.

Подошла очередь ничего не подозревавшего Курцева. Он, взглянув на снимки, брезгливо отбросил их. Появился Колбасюк. Он подобрал снимки, посмотрел, поморщился:

– Приобщить к документам. Это должны знать наши пропагандисты, – смотрит на обера с ненавистью. – Перед вами, товарищи, совершенный, отпетый фашист. Посадить бы его в клетку и возить по матушке Руси, пусть полюбуется народ, с кем он имеет дело.

Другой пленный, солдат лет двадцати, придерживает раненую руку, покачивая ей. Он смотрит в пространство бесцветными, водянистыми тазами и, словно загнанный волк, показывает остренькие мелкие зубы.

Третий, совсем молодой, стоит навытяжку, опустив руки по швам.

– Какой части? – спрашивает третьего Киблицкий на ломаном немецком языке.

– Шестьдесят восьмой пехотной, – по-немецки начал было отвечать с готовностью пленный, но обер рявкнул на него и толкнул в плечо так, что тот чуть не упал: – Швайне!

– Увести пленных в полк. Обера отдельно, – распорядился Колбасюк Мотострелки повели пленных, подталкивая и подгоняя медлительного обер-ефрейтора.

Мазаев собрал всех командиров рот. Коротко объяснил обстановку, которую и сам до конца не знал. Но поставил задачу по приказу командира корпуса Кориезо И.И.:

– Через лес выйти на шоссе и железнодорожную линию Яворов Янов-Польский (Иваново-Франковск), здесь должна пройти большая колонна немцев в сопровождении танков. Немцы рвутся к Львову именно по этому пути, – показывает по карте-трехверетки путь движения, – головным боевым охранением идёт рота Курцева. Выступление через тридцать минут. Проверьте машины, ремонтникам заняться неисправными танками.

Мазаев стал до неузнаваемости суровым, резким, с порывистыми движениями; видно, он слишком переживал все эти события, тяжелые потери, неясность обстановки.

– Пересечение открытой местности разведкой нам стоило пяти танков и гибели трех экипажей. Компенсировано батареей и сотней врагов. Но это слишком дорого. Командирам танков в авангарде батальона необходимо быть вдвойне бдительными, осмотрительными.

По лесу шли медленно, осторожно обходя каждое дерево, на полях прижимаясь к лесу. Впереди на броневике скрылся командир разведвзвода лейтенант Рябов. Где-то у конца пути к намеченному рубежу Рябов подождал танк Курцева, сообщил:

– В ста метрах кончается лес. С опушки видно шоссе, за ним чуть заметна железная дорога, выведенная из строя авиацией. Я засёк большую колонну немцев, она движется по шоссе из района Яворова или Немирова. Занимай позицию, я к Мазаеву и в полк. Не медли ни минуты.

Скоро весь батальон, замаскировав танки берёзовыми ветвями, устроил засаду на шоссе, за которым виднелась через пшеничное поле небольшая деревня. Ближе к опушке мотострелки роют в пшеничном поле ячейки огневых позиций для пулеметов, противотанковые щели. Рослые батарейцы зарывают в землю орудия на прямую наводку.

– Какого дьявола пехота так трудится? Мы распушим фашистов в дым и прах, – заметил Новиков Курцеву, – когда они стояли у своего танка и наблюдали за шоссе, за полем.

– Скажи на милость, откуда у тебя такая уверенность? Одно ясно, что с немцами мы здесь разделаемся, как бог с черепахой. Но за первой колонной может появиться другая. И пехота должна быть нами поддержана. У немцев, кстати, тоже пехота Так что драка будет жаркой. То-то. Соколов! – окликнул он старшину, занятого танком – Ты смотри в оба, я по взводам.

Курцев определил каждому командиру экипажа секторы ведения прицельного огня, наметил ориентиры. Сделал наказ:

– Огонь открывать по сигналу красная ракета. В первую очередь поразить танки и артиллерию противника. Стрелять только по целям. Беречь каждый снаряд, каждый патрон.

Всё было готово к бою. Стало тихо до звона в ушах после грохота орудий, пулемётов, взрывов и шума моторов. Все, как могли, наспех подкрепились из НЗ, тянули цигарки, тихо переговаривались, в то же время чутко прислушиваясь к каждому постороннему звуку. Несмотря на предстоящий бой, многие, кто в танках, кто в ячейках, клевали носами, уронив голову на руки, привалясь к броне, сидя в окопах-времянках. Впадая в минутную дремоту Курцев и его экипаж заставили себя отключиться на время, забыться в тяжелой дремоте. Это было необходимо: набухшие от бессонницы веки сами собой закрывались, в глазах начинало рябить. Десять, возможно, двадцать минут, было достаточно для молодых здоровых ребят, чтобы отдохнул мозг и восстановилась необходимая энергия. Наблюдатели передали, подёргав шпагат, привязанный к руке Курцева: «Внимание, вижу противника!» Потом кто-то тихо сказал:

– Новиков! Двигаются колонной по шоссе!

– К бою готовьсь! – доносится в наушниках приказ Мазаева.

– Огонь только по красной ракете! – напомнил своим Курцев.

Они появились грохочущей змеей, выползающей из-за поворота дороги, закрытого кромкой леса. Но какая самоуверенность! Вперёд не высланы боевые охранения, нет дозорных, хотя бы мотоциклистов. Поистине, гитлеровцы ещё не знают, что такое русский солдат и русский порох.

– Привычка – вторая натура, – успевает сострить Соколов, – Францию, Париж «брали» с музыкой, в Прагу въехали так, что ни один житель не заметил. Польшу прошли с прохладцей. Не война, а едреня-феня!

Впереди колонны идут на малом ходу три танка Т-3 с открытыми люками башен, над которыми маячат офицеры в кожаных куртках, затянутых ремнями, и нагло осматривают местность. За ними пылят два бронеавтомобиля. Следом грузовики, набитые солдатами в касках, с автоматами, ручными пулеметами, бронетранспортёры с орудиями на прицепе, полевые кухни и ещё в конце что-то неясное из-за пыли.

– Идут, им бы ещё музыку! – восклицает Новиков – Хозяевами, гады, чувствуют себя. Завоеватели. Ух, и дам же я им сегодня, враз гонор сшибу!

Головные танки вдруг сбавили совсем ход. Они готовы остановиться. Видно, немцы заметили что-то подозрительное. Вдруг по ним батарея ударила беглым огнём. По колонне прошлись пулемётные очереди.

– Эх, не выдержали артиллеристы и пехота! – воскликнул Курцев, не выключая ларингофона.

– Ракету! Надо ракету!

– Больше выдержки, – предупредил по эфиру капитан Мазаев. Перед головным танком взметнулся огненный смерч Снаряды начали рваться по всей колонне. Там началась паника.

– Даю ракету! – предупредил Мазаев. И тотчас в небе появилась розовая полоса огня. Танки грохнули разом из пушек прямой наводкой. Курсовые пулемёты заработали, словно гигантские швейные машины. Немцы смешались. Вся колонна фашистов, оставляя на шоссе горящие машины, броневики, перевёрнутые прямым попаданием, бросилась от шоссе в противоположную сторону, по пшеничному полю, к деревне. Этого-то и ждали наши, чтобы враг показал самое уязвимое место – спину! Словно на полигоне, советские танкисты и артиллерия громили врага. Но наступил момент, когда фашисты стали приходить в себя. Пехотинцы-автоматчики рассыпались по полю, залегли. Фашистские артиллеристы стали разворачивать орудия. Танки, а их осталось не больше десятка, заняли боевой порядок. Они начали огрызаться, но было поздно, т. к. они уже были разгромлены.

– В атаку! Вперёд! – раздался голос Мазаева. Танки, обходя свою пехоту, устремились к шоссе, изрыгая на ходу огонь. Мотострелки пошли за ними, подбираясь ближе к залегшим немцам.

Курцев заметил слева, впереди, немецкий танк, замаскировавшийся за тремя берёзками. Тот ведёт стрельбу из орудия по левому флангу роты Киблицкого. Курцев берёт в прицел танк. Предупредил механика-водителя: – Впереди, слева у одиноких берёз, видишь танк?

– Вижу.

– Держи прямо на него. Веду огонь.

Новиков, прибавив скорость, направляется к берёзам. Курцев выстрелил. Снаряд высек огонь на башне, срикошетив, взорвался высоко в воздухе.

– Сергей! Заряжай, быстро! – сказал Курцев Соколову, но тот что-то замешкался. Борис берёт снова в прицел врага. Фашист медленно поворачивает башню на надвигающийся на него танк. Курцев видит, как тупое рыло орудия подходит к точке, прямо в лоб. Соколов загнал снаряд в приёмник, но их опередил враг. Ослепительная вспышка. Вражеский снаряд отбил окалину, скользнув по броне, угодил в ящик с инструментом и запасными частями. Осколки шаркнули по броне, сдвинув танк в сторону. Курцев потерял цель, Новиков пошел на таран. Сильный удар потряс корпус. Что-то звонко лопнуло слева. Вражеский танк сильно накренился, и его правая гусеница оказалась в воздухе, ствол орудия уставился свечой в небо.

В танке Курцева стало тихо, заглох мотор. В смотровую щель Курцев видит, как откинулся башенный люк и из него вывалился на землю немец. Вскочив на ноги, он бросился бежать, но пулемётная очередь сбила его. Второй немец выполз из люка, поднял руки и стоит столбом. Новиков, приоткрыв лобовой люк, из пистолета пристрелил его.

– Надо было брать в плен. Зачем стрелял? – напустился на него старшина.

– Пускай, гад, покается на том свете перед нашими ребятами. Буду бить фашистов, почём зря! – грозно докричал последнюю фразу Новиков, видно, переживая смерть танкистов, с которыми он крепко подружился и всех полюбил, как братьев. Третий немец так и не показался.

– Что с мотором? – спросил Курцев, будто не заметив перепалку товарищей.

– Кажись, в порядке. Сейчас заведём, – как ни в чём не бывало ответил Новиков. Мотор, чихнув, заработал. Новиков прибавил газ. Машина вздрогнула, медленно сползла с вражеского танка. Но вместо того, чтобы двинуться вперед, танк остался на месте.

– Гусеница! – определил задержку Курцев, откинул люк, вылез из башни, посвистел над гусеницей с порванным траком.

– Меняйте трак! – Взял наушники, вызвал Мазаева, доложил о себе, о таране Новикова.

– Молодец! Передай ему: представлю к правительственной награде! – донёсся весёлый и довольный голос Мазаева, – Раздолбали всю фашистскую колонну! Чистая работа, Борис. Батальон пехоты уложили, так рассеяли, что сам чёрт их не вдруг соберёт. Так держать, Курцев!

– Есть так держать!

– Кто подбил первый танк на шоссе?

– Возможно, я но по нему стреляли и артиллеристы.

– Брось скромничать, Курцев. Я наблюдал: ты подбил. У тебя на счету три танка. Объявляю тебе благодарность и представлю к правительственной награде! Понял?

– Служу Советскому Союзу! – откликнулся Курцев.

– Учти, нас слышит сам командир полка. Слушай приказ: занимай оборону на восточной окраине этого села. Сюда подходит весь наш полк…

Курцев осмотрел поле боя, пожалел изрытую, покорёженную землю, прикатанную колосистую пшеницу. На ней пылало по меньшей мере шесть танков, три бронеавтомобиля, пять орудий задрали стволы вверх, два – уткнулись в землю. Трупы немцев валялись везде, насколько хватал глаз.

– Да, работа чистая.

Именно так Курцев с первых дней войны набирался боевого опыта, его живой ум развивал тактику боя дальше. Делая ошибку один раз, он не повторял её никогда. Но за эти первые дни боёв надо было простить ему многое, т. к. даже его старшие командиры были ещё неопытными в тактике ведения боя с опытным, отлично вооружённым противником, каким представлялась чудовищная военная машина гитлеровцев.

Рота Курцева в составе восьми танков, а следом взвод мотострелков на двух грузовиках, выдвинулись на северо-западную окраину местечка. Недобитая группа немцев могла начать контратаку. Двадцать «юнкерсов» и три «мессершмитта», предательски зайдя не с запада, а с севера, налетели внезапно. Зенитчики, ломая плетень, успели затащить орудие в сад и развернуть его к бою. Бомбы начали рваться среди рассредоточенных по селу танков. Самолёты заходят и снова бомбят. Загорелся один танк. Разбит в щепы грузовик. Но зенитчики не открывают огонь: ждут, когда выйдет у врага бомбовый запас. Лётчики, уверовав в свою безнаказанность, сбросив все бомбы, выводят из пике самолёты в тридцати или пятидесяти метрах от земли, стреляя из пулемётов короткими очередями. Четвёртый заход. Мотострелки под танками. Первый снаряд, выпущенный из зенитного орудия, врезался в лоб «мессеру», когда тот выходил из пике. Оглушительный взрыв, и в воздухе парят оторванные крылья, падают на землю куски металла. Третьим выстрелом сбит «Юнкерс», когда он начал пикировать на автобус командира полка. «Юнкерс» врезался в землю буквально в десяти метрах от автобуса, перелетев его. Смирнов успел выпрыгнуть из автобуса и залечь в канаву. Лётчик, понятно, не успел и рта разинуть. Автобус от взрывной волны подскочил и завалился на левый борт. Четыре «аса» рассвирепели, но бомб уже не было. Они пикируют на зенитное орудие. Расчёт – в погреб.

Старшина Соколов, вынув из гнезда пулемёт, присоединил к нему приклад, облокотясь на гусеницу, палит в пикирующего над танком «юнкерса». Трассиры пулемётов летят навстречу.

– Собака, не выйдет номер! – словно из фантастического брандспойта направляет он струю светящихся пуль по кабине самолета. Трассирующие пули отлетают от бронированного стекла, но бронебойные делают своё дело: самолет, чуть не задев башню танка, грохнулся оземь. Соколов падает от тугой и горячей взрывной волны.

– A-а, гадюка! – кричит он, лёжа. Кто следующий, налетай! Это тебе за наших ребят!

Замыкающему «Юнкерсу» снарядом оторвало хвост. Самолёт, делая немыслимые кульбиты, шлёпнулся в речушку. Поднялся столб воды, грязи, газа. Когда столб осел, из воды видно было только одно торчащее крыло.

Остальные самолеты скрылись на западе и больше не возвратились. Быстро темнело. Стало прохладней.

– Ур-ра-а! Наша берёт! – заорал, пританцовывая на танке, Новиков.

– Ур-ра-аа! – подхватил Соколов, потрясая над головой танковым пулемётом, на время ставшим ручным.

– Ур-ра-аа! – разнеслось по всему местечку. Курцев крепко обнял старшину.

– Ну, Соколов, отличился на славу. Вот, поистине, не ожидал, чтобы из обыкновенного пулемёта можно было сбить самолёт. Вот так проучили прохвостов! Драпанули без оглядки.

Старшина смущенно и довольно улыбнулся. От сада, где была зенитка, доносилось дружное:

– Еще разик! Еще разик!

Там стрелки и танкисты качали зенитчиков.

Командир полка подполковник Смирнов объявил благодарность всем, кто отличился в боях. Многие были представлены к правительственным наградам, в числе которых оказались Курцев, Кудряшов, Киблицкий, Колбасюк, Новиков и Соколов.

* * *

Наступила ночь. Фашисты молчали. К лесу, перед которым был последний бой, к 68-му танковому полку подошли левая колонна – отдельный танковый батальон, зенитный дивизион, весь гаубичный полк. Перед этим сюда же был подтянут отдельный разведывательный батальон, весь 34-й мотострелковый полк, тылы дивизии. В полночь штаб дивизии с 68-м и 34-м полками стремительным маршем проследовал до местечка Дмитривичи. 67-й полк, отдельный разведбат, гаубичный полк, зенитный дивизион, с батальоном мотострелков двинулись до Западной Вишенки через Пусаков, Мостиску, Городок, Зимне Вода, Скнипувк. По приказу командующего 6-й армии Музыченко первоначальный план марша был изменён. Дивизия должна сосредоточиться южнее Яворова в Деженовском лесу северо-западнее Перемышля. Мотострелковый полк выдвинут маршем на Судовую Вишню.

Командира 34-й танковой дивизии подполковника Васильева такое лихорадочное и, как ему показалось, слепое и никчемное передвижение подразделений сбивало с толку. В довершение ко всему тракторы, тягачи пушек, присланные из Житомира, где-то отстали от колонн и многие из них оказались неисправными. Штаб корпуса с отдельными частями направился на Рава-Русскую, к самой границе. На рассвете 24-го июня обстановка резко изменилась. Немецкая армия прорвалась на фронте на протяжении пятидесяти километров и устремилась в прорыв, выходя к станции Буск, севернее её на Броды и Дубно. 6-й армии угрожало окружение. Фашисты отдельными группами просачивались повсюду. Оттеснить их за границу СССР не удавалось. Всю ночь две колонны 34-й дивизии шли маршем к Львову. Штаб корпуса тоже двигался к этому городу. Львов горел, подвергаясь беспрерывным бомбёжкам. В нём уже вовсю действовали диверсионные группы бендеровцев, совершая внезапные налёты на правительственные и советские учреждения, поджигая дома, стреляя из-за угла.

В Львове осталась тридцать вторая танковая дивизия, чтобы обеспечить прикрытие отходящих частей Красной Армии. Но Перемышль еще отстаивали сводный батальон и 99-я стрелковая дивизия. 25 июня, к вечеру, из штаба корпуса пришёл приказ:

«Всеми силами, чего бы ни стоило, полкам 67-му и 68-му наступать на местечко Перестечки и выбить из него немцев».

Рота Курцева, входящая в батальон Мазаева, начала наступление севернее реки Светени по лесу, где оказались обширные поляны. Навстречу вышла группа пограничников, среди которых были и бойцы из разных стрелковых частей. Пятеро артиллеристов тянут на себе пушку-сорокапятку, без единого снаряда. Все еле держатся на ногах от страшной усталости.

– Где резервы? Где подкрепление? – подступил к Курцеву высокий майор в пыльной гимнастёрке, в пилотке, ловко сдвинутой вправо, как у истинного кадрового командира. Он спрашивает громко, почти крича, стараясь перекрыть рев моторов танков, готовящихся к решительной атаке. Проверив удостоверение личности майора, Курцев покачал сокрушенно головой.