Текст книги "Память бережно храним"

– К сожалению, вы ошиблись. Мы тоже ждём подкрепление из резерва, от самой границы, но, увы, его нет и в помине.

– Где ваша дивизия? Командование?

– А зачем оно вам? – вопросом на вопрос отозвался Борис; прищурив глаз, он изучал майора. К тому же он и сам толком не знал, где сию минуту находится штаб дивизии, не говоря о корпусе.

– Немцы прорвались у Рудо-Бродска (Броды).

– Наш полк где-то рядом на подходе, – стараясь как можно меньше информировать этого майора, вышедшего из окружения, на всякий случай умалчивая и о дивизии, сказал Курцев, – могу вам и вашим бойцам предложить совместное действие в атаке на село. У нас очень мало осталось стрелков, без которых и танкистам, и артиллерии будет туго.

– Это что? Приказ? – насупился было майор.

– Нет, сама обстановка подсказывает, – спокойно отвечает Курцев, словно не замечая перемену в лице майора. – Вы принимайте командование всей нашей пехотой, ведёте наступление, мы поддержим вас танками и артиллерией, хотя последней у нас – единицы. У вас, я вижу, одна пушка без снарядов и полный расчёт при ней. Ставьте артиллеристов на наши полковые пушки.

– Верно. Отступать дальше некуда. А воевать надо. Резервов, как я и предполагал, вообще не существует, – согласился майор, – но бросать орудие я не уполномочен: пусть решают сами артиллеристы. Майор повёл своих к опушке, где уже заняли исходные позиции к атаке, поредевшие две роты мотострелков. Троих раненых, вышедших с майором из окружения, санитары увели к переправе.

Старший сержант, оставшись за погибшего командира взвода сорокапяток, с удивительно свежим и рыжим от огромного количества веснушек лицом, упрямо, но вежливо сказал:

– Извиняюсь, товарищ лейтенант, – козырнул он Курцеву под ревнивыми взглядами своих артиллеристов.

– Почти тридцать километров тянем на себе своё орудие. Четыре танка и броневик у немцев подбили. А если найдём свою часть или кого-либо из командиров, с кого спросят? С меня. С нас, – оглянулся он на артиллеристов, обступивших плотно своё орудие. Двое из них были с забинтованными головами. Курцев проследил за взглядом старшего сержанта, ему очень понравился этот рыжий сержант, вышедший из пекла и сохранивший бравый вид настоящего воина. Весь расчёт вооружён короткоствольными карабинами, болтающимися за спиной.

– И все с этого орудия?

– Никак нет, товарищ капитан, со всего взвода мы одни выжили, – просто и буднично ответил старший сержант.

– Из какой вы части? – уже влюблённо смотрит на него Курцев.

– Сорок первой дивизии…

Снаряд разорвался недалеко, задев крону сосны. Осколки щелкнули о чей-то танк. Артиллеристы чуть притулись, но не легли, что не ускользнуло от внимания Курцева. Обстрелянные, знают, что ложиться поздно, если «твой» осколок пролетел мимо.

– Хорошо, – согласился Курцев, – пополнитесь снарядами и поддержите мотострелков, если есть у вас силы. Быстро подкрепитесь там, у полковой кухни, – показал он рукой в сторону реки, скрытой от них деревьями.

– Слушаюсь, – воспрянул духом старший сержант, – мы мигом.

– Постойте, у вас же раненые. Немедленно их на перевязку и в тыл, заметил Курцев.

– Да у нас царапины пустяковые, – почти в один голос заявили те.

– Оставайтесь в строю, но срочно на перевязку, там решат, что с вами делать – это уже дело медиков.

Снаряды с воем пронеслись над их головами, начала обстрел немецкая батарея. Снаряды начали рваться у реки, близко от переправы.

Трое артиллеристов побежали за снарядами; видно было, что они и не думают о еде и перевязке, пользуясь тем, что строгий и подтянутый лейтенант-танкист взбирается на свой танк и не обращает больше на них внимания. А Курцеву нужно было думать об атаке, которая начиналась через 15 минут.

Немецкие артиллеристы, как нарочно, усилили огонь.

Танкисты до неузнаваемости похудели, измотанные маршами и боями, за эти несколько суток начала войны. Переговариваясь между собой, они то и дело сплевывают пыль и песок, противно скрипящие на зубах. У Курцева на почерневшем от пороховой копоти, иссеченном царапинами лице, синью выделяются глаза, когда он посматривает в небо в ожидании очередных бомбежек.

Война – это жестокость, но жестокость – это чуждое человеку чувство. Человек добр от своего рождения, добрым или жестоким его делает воспитание того общества, в котором он живёт.

За первые дни боёв три экипажа роты Курцева погибли, а остальные были измотаны боями; оставшиеся в живых, кто ранен – отправлены в тыл. Погиб командир танка Слава Чупахин; тяжело, если не смертельно, ранен командир первого взвода лейтенант Андрей Курбатов; убит Веня Кайгородов, Лёня Иванов. Первые потери – самые тяжёлые. Ещё очень свежи воспоминания о мирных, тихих днях, когда эти ребята были рядом, смеялись и пели, любили, дружили и верно служили Родине. Не долюбив, не дослужив, они погибли, защищая свой народ. От этих мыслей не уйти, не спрятаться. Они бьются где-то в глубине души, они бьются в мозгу, тревожа и не давая покоя: почему так не готовы мы были к войне?

Чтобы сдержать тревожные вопросы, сомнения, нужна большая сила воли. Борису её не занимать. Воля командира передаётся всему экипажу. Если потеряешь власть над собой, тогда конец; смерть не только тебе, но и тем, кто верит в тебя, как в командира.

Первый же бой показывает, на что способен человек. Есть и такие: всем вышел – громовым голосом, статью, выправкой, живым умом, а на деле оказывается трусом. И это – словно бельмо, все сразу видят труса.

Сейчас Борис начал трезво оценивать всё то, что произошло и продолжает происходить: слабость брони, недостаточно мощное танковое вооружение; малая скорость, отсутствие настоящего артиллерийского сопровождения; самолётов краснозвездных нет; в небе висят над головой одни «юнкерсы», «фокке-вульфы», «мессеры», рамы с двойными фюзеляжами, неуязвимыми для пулемётного огня. А сколько наших зениток? Капля в море – против воздушной армады немцев. Из этого напрашивается вывод: мы не готовы к войне с фашистской Германией, и нам приходится расплачиваться за это большой кровью. Но есть главное – железная стойкость, непреодолимая сила воли, великая любовь к Родине, за которую каждый готов отдать свою жизнь. И еще: каждый должен нести в себе непоколебимую веру в победу! Иначе не может быть. Иначе – заранее выкопать себе могилу собственными руками. Не только себе, но и Клаве, будущему ребёнку, маленькой Светланке, брату, сестре, матери… Всему тому, что завоёвано Великим Октябрём. Нет, проклятый фашист! Ничего у тебя не выйдет: мы остановим твою чудовищную военную машину, чего бы нам это ни стоило, и загоним тебя в гроб…

– Двигатель? – спросил с беспокойством Курцев.

– Покудова на мази, а там, кто знает, может, обойдётся. Тьфу! – отозвался из глубины танка Новиков, сплюнув суеверно, словно рыбак или охотник.

– Проверь зажигание, – советует не без умысла Соколов.

– Вот я не знал, то-ва-рищ стар-ши-на, – с расстановкой парирует Новиков, давая понять, чтобы тот не совал нос, куда не положено. Посмотрел на Курцева. Тот давно не обращал внимания на дружескую перебранку, без которых им просто не обойтись. Он наклонился к Новикову.

– Сейчас нам всем предстоит ещё одно крепкое дело. Условимся на крайний случай: трогаю тебя в спину ногой один раз, понимай: полный вперёд; два толчка – девяносто градусов вправо, два и один – влево, стой три раза подряд. Запомнил?

– Так точно, усёк.

– Повтори.

Новиков добросовестно повторил условие. Это же запомнил и Соколов: если откажет ТПУ, понадобится своего рода «морзянка».

– Все верно.

Снаряд рванул воздух где-то рядом, за толстыми стволами деревьев. Осколки просвистели мимо.

– По машинам! – передается от танка к танку. Соколов лезет в танк через лобовой люк вслед за Новиковым, ворчит:

– Оно и пора: она, пуля-дура иль осколок сослепу шлёпнет, и будь здоров, Сергей Соколов. Артиллеристы «сорокопятки» готовятся к бою. Они подносят снаряды, дозаряжают свои карабины, проверяют в сумках ручные гранаты. Двое из них ранены, со свежими повязками, но не ушли в эвакогоспиталь: разве можно бросить товарища в такой час? Если разойдутся их дороги, то вряд ли они встретятся когда-либо в этой великой военной суете, когда и части то уж не существует.

– Что-то ты сегодня такой разговорчивый? – заметил старшина. Новиков в это время проверял показания на приборах, берясь половчее за рычаги управления.

– А когда и поговорить: марши, бои и вновь всё сначала, да еще бомбёжка, – Соколов продолжал ворчать себе под нос.

Курцев вынул из полевой сумки фотографию Клавы, о которой вспоминал с болью. Он посмотрел на часы, до атаки осталось две минуты. Борис кладёт на место фотографию жены и продолжает думать: «Что с Клавой? Что с ними – Машей и Светланкой? Успели ли они уйти от беды? Если успели, то где они в эти минуты: рядом, у Львова, или далеко в пути?»

Изготовились к отчаянному прыжку стальные машины. Замерли бойцы в окопах, припорошенные землёй от взрывов, и прокопчённые пороховой гарью, перемешанной с пылью, превратившейся в грязные подтёки на потемневших суровых лицах. Многие из них ушли мыслями в прошлое и самое дорогое. Они дышат, видят, ощущают и, значит, живут. О том, что будет с каждым из них в следующие минуты, думать запрещает разум. Каждый думает о жизни, только о жизни, ради которой они идут в бой и могут умереть.

Курцев связался с соседями: справа – с командиром роты лейтенантом Киблицким: слева – с командиром роты лейтенантом Андреем Ковалёвым. У них настроение боевое. Мазаев командовал всем:

– Внимание! Смотри красную ракету!

Замолчал. Ему наверняка сейчас трудно: на треть обескровлен батальон. Потеряно в боях и отстало в пути до половины танков и грузовых автомобилей с продовольствием и боеприпасами. Не подтянута вся артиллерия, нужная для ведения боя, а атаку необходимо начать, ибо отброшенный в село противник может сам с минуты на минуту перейти в контратаку. Впереди, на гречишном поле, горят три немецких танка, от них загорелось поле и по нему стелется дым. За полем угадывается большое село – последнее перед станцией Броды. Там поднимаются к небу столбы дыма, – работа немцев, которые никак не могут обойтись без разбоя и поджогов. Дым медленно опускается вниз и стелется по полю, прикрывая рубеж, за которым стоят готовые к бою танки.

– Скоро дождь, дым идет низом, – сообщает совсем по-мирному Новиков.

– Духотища – невмоготу, – как бы нехотя откликается Соколов. В томительном ожидании ракеты Борис Курцев внимательно рассматривает сады и ближние хатки. Он замечает замаскированный в палисаднике вражеский танк, а в десяти метрах правее его жерло орудия.

– Новиков, прямо по курсу видишь черепичную крышу?

– Вижу, товарищ командир, и танк вижу.

– Молодец, а правее орудие видишь?

– Нет, не замечаю, – напряг зрение Новиков, – Да, да, усек!

– Так, хорошо, а теперь возьми на мушку.

В это мгновение ракета, оставляя белый след, кровавым метеором делает дугу в сторону села.

– В атаку, вперёд! – командует Курцев. Сразу же танки рванулись и лавиной выметнулись из леса; миновав окопы стрелков, они устремились к селу, оставляя глубокие следы в рыхлой, напоённой влагой земле, беспощадно приминая душистую гречиху. Немцы, видимо, не думали, что так бесстрашно, в открытую, пойдут советские танкисты; они ждали атаку пехоты. Несколько мгновений, которые фашисты упустили в замешательстве, дали возможность нашим танкам проскочить половину пути и приблизиться к деревне на расстояние выстрела. Вслед за танками поднялась наша пехота.

Борис нацеливается на тот танк, который он обнаружил ещё из засады. Между ними начинается дуэль: кто кого первым достанет снарядом. Гитлеровец был в более выгодном положении. Он первым даёт залп, но – недолёт! Танк Курцева охватило жаром взрыва, и волной так ударило по машине, что она, двигаясь на предельной скорости, подпрыгнула вверх, а потом снова рванулась вперёд. Одновременно по башне танка полоснула пулемётная очередь, отбив мелкую игольчатую пыль, окалину. Новиков, после сильной встряски, повёл танк зигзагами, стараясь сбить с толку немца. Курцев не мог выбрать момент, чтобы прицелиться и выпустить снаряд по врагу, на мушке у которого всё время был сам. Второй вражеский снаряд разорвался справа, чуть позади танка, отчего машину отбросило влево. Третий снаряд задел башню, отлетел вверх и разорвался в воздухе, поражая нашу пехоту, которая двигалась за танком Курцева. От сильного удара у Бориса потемнело в глазах. Тонкий, как игла, осколок, влетев вместе со взрывной волной, впился в правую руку, чуть выше локтя, вызвав мгновенную боль, которая горячей волной стала растекаться по всему телу. Старшина ударился головой о броню, откинулся всем корпусом назад и на долю секунды потерял сознание, но машинально успел дослать снаряд в приёмник пушки. Новиков от удара на миг выпустил управление и машина замедлила свой бешеный ход. Этого было достаточно, чтобы Курцев успел выстрелить по фашистскому танку. Снаряд угодил в боковую броню немца, треснувшую, словно яичная скорлупа. Удар был нанесён с тридцати метров. Фашист замолк. Вдруг случилось что-то невообразимое. На танке лейтенанта Золотова, который шёл рядом с Курцевым, страшным ударом снесло башню. В тот же момент взорвался ещё один танк из роты Киблицкого: снаряд угодил в боезапас, и чёрный столб земли и металла взметнулся в небо. Слева, позади Курцева, загорелся танк Меняйло. Немецкие пулемёты и автоматы били сплошным огнём: наша пехота залегла, не в силах поднять голову и прорваться сквозь грохочущую огненную стену.

Немцы уже ликовали, думая, что вырвали победу у наших танкистов, но исход боя решил танк Курцева. Он, прорвавшись вперёд, влетел в село и смял орудие, с которым вёл дуэль. Раздавив орудие, Новиков стал утюжить вражеские окопы, где засели пулемётчики и автоматчики. Внезапно справа, прикрывая роту Киблицкого, вырвались три новых советских танка КВ. Они шли напрямик, не боясь фашистских снарядов. Немцы били их в лоб, но снаряды отскакивали от крепкой брони, только иногда оставляя вмятины. Эти минуты решили исход боя. Потрясённые немцы, увидев неуязвимые машины, побросав орудия, побежали в панике к противоположному лесу, но их всюду доставали огнём советские танкисты, разгоряченные боем, в ярости готовые мстить этим гадам, уползающим после своего смертельного укуса.

– Бей, кроши, дави эту сволочь! Так их раз так! – кричит в порыве гнева Соколов, беспрерывно заряжая орудие.

Танки, увлекшись преследованием, не заметили замаскированную батарею противника, к которой они приближались на полной скорости.

– Быстро всем назад! – звучит в шлемофонах властный голос капитана Мазаева. Срезу же танк Курцева и два тяжелых КВ, остановившись с ходу, попятились за хаты, уходя из-под прицела вражеской батареи, которая открыла огонь, когда еще группы удиравших немцев не успели скрыться в лесу. Фашисты ожесточенно били по селу, по нашим танкам, по пехоте, а заодно летали в воздух и чистокровные арийцы, не успевшие добежать до своих.

Село покрылось столбами пыли, щебня, запылали хаты. Вдруг неожиданно стрельба прекратилась с обеих сторон. Над селом рассекла небо пополам молния, мощный удар грома прокатился по полю и, то затихая, то вновь возвращаясь, был повторен многократным эхом. Полил дождь, чистый и крупный, прибивая дым, пыль, туша пожарища.

Батальон был спасен от полнейшего разгрома. Борис не мог смириться с тем, что не он, а Мазаев догадался о спрятавшейся в лесу вражеской батарее. Он несся туда на всех парах и был бы расстрелян и сожжен, как мотылек, летящий на огонь свечки.

– Стыдно быть таким мальчишкой, – мучительно переживал он, теребя свою шевелюру, а уши горели, как у нашалившего школьника: – Опять увлёкся сам, да и других повел за собой. Надо много, очень много учиться и постигать, чтобы скорее стать настоящим командиром! – он с любовью думал о своём комбате, который снова спас его и его ребят от неминуемой гибели.

Борис с трудом вылез из танка, рука ныла, кровоточила, в голове стоял звон. Соколов и Новиков копались в моторе. Из-за хаты вышли три танкиста. Курцев не сразу узнал их; это был командир взвода лейтенант Меняйло со своим экипажем. С почерневшими лицами, в порванных комбинезонах, которые висели на них клочьями, они напоминали бродяг.

– Где твои танки, где твой взвод? – спросил у лейтенанта Борис. Тот посмотрел на Курцева пустыми глазами, было видно, что смысл вопроса не дошёл до него.

– Говори громче, я ничего не слышу, – показал он на уши и покачал головой.

– Где, говорю, твой взвод? – почти закричал Борис.

– Где взвод? Да все там, все убиты, сожжены, уничтожены! – голос Меняйло сорвался на стон, – мы все сгорели живьём! И они, что остались там, и мы, – указал он на своих танкистов.

– Понял? И ты сгоришь, и все сгорят! Где самолёты? Где подкрепление?.. Борис подумал, что лейтенант сошёл с ума, так он кричал и бесновался.

– Стой, остановись! – повелительно крикнул Борис, схватив Меняйло за руки, которыми тот бессмысленно размахивал. – Не паникуй!

– Что, я паникую? Я, может быть, и трус? Да? – он схватил пулемёт, выпустил из него бешеную очередь по далёкому лесу и бросился вперёд, стреляя на ходу из пистолета.

Курцев успел подсечь его ногой, и тот упал на землю, закусив руку так, что из лопнувшей кожи брызнула кровь, трудно и тяжело заплакал, видимо, облегчая душу этими слезами. Борис положил руку ему на плечо, крепко сжал его.

– Возьми себя в руки, ты командир Красной Армии.

Меняйло поднял голову, тихо сказал:

– Пойду в пехоту, только в пехоту. Эти наши спичечные коробки только на свалку годны. Шум, треск, а в результате – гроб для экипажа. – Ребята, – обратился он к своим танкистам, – пойдёте со мной в пехоту?

– Знамо, пойдём, – ответил за обоих заряжающий Вася Козлов. – Вот к ним и пристанимо, – показал он рукой в сторону майора-пограничника, который собирал около себя оставшихся стрелков.

– Слушай, Меняйло, видишь артиллеристов у пушки? Их было пять, а теперь трое. Идите к ним, бери под команду расчёт, – предложил Курцев.

Меняйло, как подброшенный какой-то ранее скрытой в нём силой, вскочил, махнув рукой своим танкистам, вместе с ними побежал к пушке.

– Спасибо, Боря! – донеслось до Курцева.

Туча скатилась к востоку. Засияло ослепительное солнце. Из его живительных лучей на село стали пикировать «юнкерсы». Больше двух десятков самолётов начали бомбёжку.

Земля вздыбилась, закачалась, кругом загрохотало, забухало, вызывая кровотечение из ушей. Мотострелки и пограничники залегли в щелях, плотно прижимаясь к стенкам окопов, в которых только что были немцы. Танкисты пластом лежат под танками. Кто-то успел вырыть щель под танком, и это спасало в какой-то степени. Всё покрыла мгла, смертельный гул и, казалось, нет ему конца.

Но бомбежка продолжалась не больше десяти минут. Постепенно дым рассеивается. Стало тихо. Из разорванной, вздыбленной земли поднимаются люди. Они словно тени, но живы. Совершенно непонятно, как можно было выжить во время такой бомбёжки, когда последние домишки снесены взрывной волной или разбиты прямыми попаданиями. Дым скатывался волнами на поле, к лесу, и снова солнце заливает всё кругом ярким светом. Понесли на плащ-палатках и на носилках раненых к переправе. Оттуда показалось несколько грузовиков с боеприпасами. Они стойко преодолевали пахоту. Возле них рвутся огневые шары, немцы бросают по ним мины.

– Слушай мою команду! – раздался в наушниках голос Мазаева, – доложите обстановку.

Курцев, Киблицкий и Ковалёв поочередно доложили о потерях. Повреждены в батальоне от авиабомб две машины, которые можно быстро отремонтировать, и лейтенант Горматин занялся ремонтом. Ранено четверо танкистов. В пехоте убитых шесть, ранено десять, погиб лейтенант Курбатов, командир первого взвода роты Курцева. Потери весьма чувствительны, но могло быть и хуже. Вместо Курбатова принял взвод лейтенант Хохленков.

Курцев скрытно продвинул свои танки к северной окраине этого когда-то большого села, покинутого жителями и исчезающего на глазах. От него остались развалины, груды пепла с торчащими трубами печей. Вдоль и поперёк оно перепахано снарядами и авиабомбами.

Дождевая вода в воронках парила под горячими солнечными лучами. В этих земных ранах и залегли стрелки. Позади, за развалинами домов, притаились три танка КВ, остальные четыре переданы 67-му полку.

У последних усадьб, ближе к лесу, занятому противником, окопались стрелки и, к удовольствию экипажа Курцева, здесь же оказались пушки Фёдора Меняйлы. Потребовалось несколько минут, чтобы пушка оказалась в глубокой яме-площадке.

От немецких наблюдателей она скрыта кустами палисадника, ещё чудом уцелевшего. Танки батальона притаились по всему лесу, в садах с поломанными и исковерканными деревьями, в буреломе.

Капитан Мазаев поддерживает связь с командиром полка; трудно добиваться получения приказа на дальнейшие действия. Но Смирнов ждёт, когда подтянется дивизия, отставшие гаубицы и зенитки. Надо было во что бы то ни стало продолжать наступление, и на плечах отступающего противника дальше развивать наступление на Броды.

Смирнов решил удержать достигнутые рубежи до наступления ночи и, если будет возможность, начать рейд с удара в намеченном прорыве. Такие действия противоречат уставам и положениям, но война есть война, ее обстановка и особенности диктуют свои неписаные законы.

Перерыв между бомбёжкой и артиллерийским налётом был десятиминутным. До тридцати орудий громыхнули огнём от леса. И вновь солнце стало просвечивать багрово-черным диском сквозь дым и пепел. Немцы перенесли огонь на переправу. Снаряды завыли над головой, уносясь в небо, и падали с воем в лесу и на реке, по тылам полка и дивизии.

Шевельнулись в окопах стрелки. Подправили «сорокопятку» артиллеристы, отодвинутую взрывом. Приподнялся из окопа майор-пограничник. Он внимательно наблюдает за опушкой леса напротив. Командир роты тяжёлых КВ, лейтенант Андрей Ковалёв, с высоты башни смотрит в бинокль туда же.

Тишина опустилась на оборону. Но теперь все знают, что произойдёт сейчас за считанные секунды. И оно произошло.

– Ни шагу назад! – только успел передать по связи Мазаев, как на опушке леса показались танки противника.

– Тридцать два, – сосчитал быстро Курцев и передал своим: – Вести огонь с места с дистанции двести метров, не дальше и не ближе.

Танки немцев поначалу казались муравьями, потом быстро выросли в чудовищных черепах. Теперь можно было различать среди них углом вперёд идущие Т-4, рассчитанные больше на уничтожение живой силы, чем танков противника. Но их оказалось десять, против трёх КВ.

За танками показались цепи автоматчиков в зелёной форме с чёрными воротниками на кителях. Таких Курцеву ещё не довелось видеть.

– К бою! Приготовиться! С двухсот метров стрелять! – разносятся команды по окопам, по танкам, по орудийным расчётам. Прилипли к пулемётам и орудиям руки. Глаза напряжённо устремлены на приближающиеся цепи немцев, отборные части СС, о которых советские люди узнают позже и названия которых будет предано проклятию.

– Курцев, Ковалёв. Кибпицкий! – вызывает в наушниках голос Мазаева, – связи, возможно, не будет. Жгите танков как можно больше. Ковалёв, бери на себя «четвёрки»… Будем держаться полчаса. Помощь близка…

Правее, у дуба с расщепленным стволом, Курцев заметил, как артиллеристы выдвинули два орудия на прямую наводку. Они появились только что и сразу приготовились к стрельбе; это обрадовало. Но всё равно: немецких танков было в три раза больше, а автоматчиков в десять.

– Товарищи! Постоим за нашу Советскую Родину! – встал во весь рост майор-пограничник, – смерть немецким захватчикам!..

Его голос тонет в грохоте пулемётов и пушек с обеих сторон.

Танки КВ ударили почти разом. Три немецких танка словно наткнулись на невидимое препятствие, два из них сразу же взорвались, а третий сильно задымил. Наша оборона грянула залпом танковых пушек. Орудия майора молчат, они выжидают подходящий момент. Поредевшие цепи гитлеровцев делают перебежки, упорно приближаясь. Танковая лавина с крестами на башнях, оставив на обширном лугу шестнадцать пылающих факелов, мчится на село, туда, где ведут огонь из пушек КВ два танка, подбитых намертво. Немцы, наконец, сообразили, что перед ними неизвестные русские танки, и пошли в обход, прорываясь в стык между двумя батальонами.

Курцев шестым выстрелом подбил второй танк. Рядом с ним закипела рукопашная схватка с прорвавшимися фашистскими автоматчиками. Курцев не может помочь своим. На него надвигаются одновременно два немецких танка. Он видит, как ствол одного танка уставился точно в лоб его танку с двадцати метров. Соколов не успевает дослать снаряд. Внезапно из окопа между немцами и Курцевым поднялся рослый майор-пограничник. Он, почти весь на виду, размахнувшись, бросает под танк связку гранат. Взрывом майора снесло, как перышко, с места, а танк с силой крутануло на перебитой гусенице. Курцев за это время успел выстрелить во второй танк, у которого снарядом покривило башню, и в ней зазияли трещины.

«Почему у немецких танков всегда трещины появляются?» – подсознательно билась мысль, не мешая действовать точно по обстановке. Фёдор Меняйло дождался своей минуты. Подпустив стремительно выросший перед его глазами танк, он прошивает его в лоб снарядом своей «сорокопятки». Трёхсантиметровая броня «немца» не выдерживает с ближней дистанции удара снаряда, у которого первоначальная скорость превышает семьсот метров в секунду.

Они у пушки втроём. Автоматчики налетели внезапно. Сражён ещё один артиллерист с перевязанной головой. Раскалились от стрельбы стволы орудий и пулемётов, а немцы все лезут, они вырастают, словно из-под земли. Они прорываются вслед за танками в село. Бой кипит кругом. От взрывов и порохового дыма по земле стелется сырой, едкий туман.

На Федора Меняйло и Василия Козлова навалилось разом шестеро дюжих гитлеровцев. Меняйло расстрелял из пистолета двоих. Но тут ему в лицо ударила автоматная очередь…

Козлов перехватил гитлеровца за пояс, поднял его над головой и бросил в тех, двоих. Кучей валятся с ног фашисты на землю. Сзади подбежали ещё два гитлеровца, но он схватил одного за горло и сжал его так, что захрустели под пальцами хрящи, но второй фашист выпустил в спину Козлову целую автоматную очередь. Но, падая, он не выпустил из рук уже задушенного врага.

Новиков резко повернул танк. Курцев очередью добил четырёх фашистов, хозяйничавших у нашей пушки.

– Курцев! Курцев! Выходи на восточную окраину, – слышится в наушниках команда Мазаева, – там танки утюжат наших стрелков!

Пять танков устремляются туда. Курцев видит, как семь немецких Т-3 давят гусеницами или стараются задавить стрелков в окопах. Для немцев появление здесь русских танков было неожиданностью. С первых выстрелов подбиты три танка. Идущий рядом с Курцевым танк лейтенанта Зеленина вспыхнул от прямого попадания снаряда.

– Вперёд! Добить фашистов! – командует Курцев, и пять танков на полной скорости налетают на четырёх немцев. Лейтенант Евгений Брядов – командир танка, пошёл на таран. Машины встретились лоб в лоб и обе застыли с заглохшими двигателями. Почти одновременно открылись башни. Командира немецкого танка Евгений Брядов перехитрил: только показался его шлём, как он выстрелил из револьвера. Шлём исчез, но Евгений Брядов успевает забросить в открытый люк гранату. Он знал, что делал, но другого выхода не нашёл. Только успел крикнуть своим:

– Ложись, ребята!

Пять секунд. Последнюю отстукало время! Один страшный взрыв, а за ним другой! Танки отбросило далеко один от другого, и они рассеялись по изрытому гусеницами полю тяжёлыми кусками бесформенного металла… На этом поле, вернее, на окраине села, закипела рукопашная битва с прорвавшимися автоматчиками.

«Зачем гранатой?!.. Зачем?.. Это же самоубийство!» – словно в полусне не то думает, не то бормочет Курцев, глядя на разыгравшуюся перед его глазами катастрофу. В это время немцы незаметно подобрались к его танку: Курцев успел из пулемёта положить их на землю. Но внезапно пулемёт замолк.

– Соколов! Заряжай! – вскричал Курцев, поворачивая башню и пытаясь достать гитлеровцев из орудия.

– Заклинило! О, чёрт! – вскричал Соколов, лихорадочно ища причину задержки.

Курцев спустился к Соколову, копавшемуся бесконечно долго. В этот момент от сильного взрыва тряхнуло весь танк. Загорелась система подачи топлива. Танк наполнился едким, до тошноты, дымом.

– Новиков, перекрой горючее! Соколов, люк!

Тот открыл нижний люк у сидения Новикова, сполз в него под днище танка. Набросал шанцевой лопаткой землю на кусок брезента, подал Курцеву Пламя удалось быстро потушить.

Курцев занял своё место у орудия слева. Новиков – справа. Они припали к смотровым щелям, поворотом башни расширяя сектор обзора.

– Какая же гадюка ударила по нашему танку? – угрюмо заметил Новиков.

– По-моему, из мортиры, навесным, – предположил Курцев.

– Осколочным саданул, олух царя небесного! – обозвал Новиков не то себя, не то немецкого артиллериста.

– Осматривай, продолжай, я свяжусь с комбатом и взводами, – занялся лорингофоном Курцев, но в наушниках было мёртво. Даже не прослушивались характерные шорохи в эфире. Рядом раздались два пушечных выстрела из наших «сорокапяток». Значит, здесь неподалеку свои.

– Что за дьявольщина! – произнёс озадаченно Курцев, крутя настройку, но рация молчала.

Он раздумывает: как быть? Нет связи, гиблое дело, потом решается открыть люк и визуально связаться со своими ближними экипажами, снять с любого танка из своей роты исправную рацию, и взять его себе в напарники. Такое допускалось.

– Вон они, красотки подзаборные! Вижу, товарищ лейтенант! У холма! – вскричал Соколов. Он повернул башню так, что пушка остановилась против цели. Курцев перехватывает механизм поворота, видит двухорудийную вспышку у подножья холма. Два далёких гулких удара и после усиливающийся вой снарядов. Они взорвались позади, недалеко. Он решает с первого выстрела поразить цель, заведомо зная, что подвергает себя и экипаж большому риску: танк на открытом пространстве, просматриваемом с двух направлений. После снаряда, которым был подожжен танк, они стоят на месте, и немцы решили, что с этим танком покончено. Их наблюдатели не обращают внимания на то, что башня медленно поворачивается. Но опасность угрожала именно от той, засеченной ими батареи мортир – «кривых пушек», как прозвали такой вид орудий бойцы. Борис определил расстояние. С завидным хладнокровием подвёл оптический прицел к нужной точке, нанизав на нее тёмно-зеленое камуфлированное орудие. Если промах, то выручат только скорость и манёвр.