Текст книги "Критикон"

Андренио был охвачен изумлением и восторгом – как дешево обретается счастье, как легко достается добродетель, не надо себя насиловать, одолевать горы препятствий, бороться с хищниками, плыть против течения, грести в поте лица. Он уже готов был облачиться в какой-нибудь пристойный плащ, чтобы жить вольготно и войти в братство лицемеров, когда Критило, оборотясь к Отшельнику, спросил:

– Скажи-ка, друг, – желаю тебе жизнь долгую, пусть и не добрую! – с этой притворной твоей добродетелью сможем ли мы достигнуть блаженства истинного?

– Ох, горе мне с вами! – отвечал Отшельник.

Кризис VIII. Оружейная Мужества

Когда Мужество, утратив власть, силу, крепость, задор, лежало на смертном одре, явились к нему, сказывают, все народы с просьбой составить завещание в их пользу, оставить им его владения.

– Ничем я не владею, кроме самого себя, – отвечало Мужество. – Единственное, что могу вам оставить, это жалкий мой труп, скелет прежнего меня. Подойдите поближе, я дам каждому его долю.

Первыми были итальянцы, – они, конечно, прибежали первые – и попросили голову.

– Даю вам ее, – был ответ. – Вы будете людьми государственными, будете обеими руками держать мир в повиновении.

Тут встревожились французы и полезли вперед – им надо повсюду руку приложить, и они выпросили себе руки.

– Ох, боюсь, – отвечало Мужество, – ежели дать вам руки, вы мир перевернете. Будете драчливы, будете людьми крепкой руки и не дадите никому передышки – худо придется вашим соседям.

Но генуэзцы мимоходом остригли французам ногти – нечем схватить, нечем удержать добычу, – а у испанцев так славно пощипали их серебро, что и ведьма позавидовала бы – пили их кровушку, пока те спали крепким сном.

– Пункт следующий: лицо оставляю англичанам. Будете красивы, как ангелы, но, боюсь, что, по примеру красавиц, не сумеете отказать ни Кальвину, ни Лютеру, ни самому дьяволу. Берегитесь, как бы лисица не сказала вам: «Лицо красиво, да мозгов нет» [440]440
  Из басни Эзопа о лисе в мастерской лепщика.


[Закрыть].

Венецианцы, люди толковые, попросили щеки. Все вокруг засмеялись, но Мужество молвило:

– Ничего вы не понимаете, вот увидите, как они будут уплетать за обе щеки.

Язык был завещан сицилийцам, а когда те заспорили с неаполитанцами, Мужество завещало его обеим Сицилиям [441]441
  В «Королевство Обеих Сицилии» входили Сицилия и Неаполь.


[Закрыть]. Ирландцам – печень; туловище – немцам.

– Будете народом с красивым телом, только глядите, не забывайте ради него о душе.

Селезенку – полякам, легкие – московитам, желудок – фламандцам и голландцам.

– Только чтоб не стал он вашим богом.

Грудь – шведам; ноги – туркам, те всем пытаются подставить ножку и, куда ступят ногой, не уберут ее оттуда ни за что; кишки – персам, у них, известно, кишка тонка, сердце доброе; африканцам – кости, чтоб было что глодать, как положено псам; спину – китайцам; сердце – японцам, этим испанцам Азии, а хребет – неграм.

Последними подошли испанцы – замешкались, выдворяя из дому гостей [442]442
  Т. е. евреев (изгнанных из Испании в 1492 г.) и морисков, крещеных мавров (изгнанных в 1610 г.).


[Закрыть], которые бог весть откуда явились, чтобы изгнать хозяев.

– А нам что оставишь? – спросили они.

Мужество в ответ:

– Опоздали, друзья, все уже роздано.

– Но как же так, – возразили они, – нам, твоим первенцам, надо бы завещать не меньше, чем майорат.

– Ума не приложу, что вам дать. Имей я два сердца, первое дал бы вам. Но постойте, найдется и для вас кое-что – так как вас беспокоят все прочие народы, обратитесь против них, повторите то, что прежде вас сделал Рим: ударьте на всех и с моего разрешения надерите всем вихры.

Сказано это было не глухим. Так наловчились испанцы, что вряд ли найдется в мире народ, которому они не дали бы таски; хватили у одного, хватили у другого – и вскоре все Мужество с головы до ног оказалось у испанцев.

Рассказывал это выходившим из Франции через Пикардию Критило и Андренио некий человек, вполне и во всем человек, – ежели у одних есть сотня глаз, чтобы глядеть, а у других сотня рук, чтобы действовать, у этого было сто сердец, чтобы страдать, весь он был сплошное сердце.

– Покидая Францию, – спросил он, – будете ли по ней тосковать?

– Конечно, нет, – отвечали они, – даже тамошние уроженцы покидают ее, и чужеземцы в нее не стремятся.

– Великая страна! – сказал Стосердечный.

– Была бы великой, – ответил Критило, – кабы довольствовалась собой.

– Сколько в ней народу!

– Но не людей.

– Как урожайна!

– Только на пустяки.

– Как просторны и приятны равнины!

Но по ним гуляют ветры, отсюда и ветреность обитателей.

– Сколько изобретательности!

– Но лишь в ремеслах.

– Сколько трудолюбия!

– Да только в делах пошлых, это самый вульгарный народ на свете.

– Как воинственны и храбры ее жители!

– Но суетливы: это домовые Европы, пакостят на море и на суше.

– В первой атаке молниеносны.

– А во второй – малодушны.

– Весьма бойки.

– Но нестойки.

– Старательны.

– Но ничтожны, они – рабы других народов.

– Многое замышляют.

– Но мало свершают и ничего не сохраняют; на все зарятся и все теряют.

– Как остроумны, быстры, поворотливы!

– Но поверхностны.

– Глупых среди них не встретишь.

– И умных также, их удел – посредственность.

– Народ весьма учтивый.

– Да чуждый верности – собственных их Генрихов не щадит предательский кинжал [443]443
  Генрих III (1574 – 1589), которого католики упрекали в покровительстве гугенотам, был убит фанатиком монахом Жаном Клеманом; Генриха IV (1589 – 1610) заколол кинжалом Франсуа Равальяк, также бывший монах.


[Закрыть].

– Любят труд.

– Это так, но заодно – деньги.

– Вы не станете отрицать, что у них были великие короли.

– Но от этих великих толку было очень мало.

– Они торжественно приходят и становятся владыками мира.

– Но как бесславно уходят! Встречают их здравицами, а провожают заупокойными вечернями [444]444
  Намек на «Сицилийскую вечерню» (1282), резню французов в Сицилии при Карле Анжуйском (1266 – 1285). Сигналом к восстанию был колокол, сзывавший на вечернее богослужение.


[Закрыть].

– С оружием в руках спешат на помощь тем, кто просит их защиты.

– О да – хахали прелюбодейных, низких провинций [445]445
  Т. е. Нидерландов.


[Закрыть].

– Бережливы.

– Еще как! Унция серебра им дороже кинтала [446]446
  Мера веса, равная ста фунтам.


[Закрыть] чести. В первый день они – рабы, на второй – хозяева, а на третий – тираны несносные. Середины не знают, только крайности, то человечны, то бессердечны.

– У них великие достоинства.

– И столько великих пороков, что нелегко указать главный. Короче, они – антиподы испанцев.

– Но скажите, чем кончился разговор с Отшельником, как ответил он на язвительный вопрос Критило.

– Он признался, что наружная добродетель не получает весомой и истинной награды; людям еще можно подбросить фальшивую кость, а бога не надуешь [447]447
  «Бог поругаем не бывает» (Апостол Павел. Послание к галатам, VI, 7).


[Закрыть]. Услышав такое, мы переглянулись и, поймав случай, поскорей сбросили дрянные ризы притворщиков и перескочили через ограду гнусного Лицемерия.

– О, вы превосходно поступили! Ведь блаженство лицемера короче одного мгновения – это точка в пространстве. Поймите простую истину – добродетель подлинную за сто лиг отличишь от фальшивой. Нынче глаз сильно навострился: сразу примечают, кто с какой ноги выступает, на какую хромает. Чем пуще изощряется обман, тем за ним усердней следит бдительная осторожность – и в облачении благочестия ему не избежать разоблачения. Стойкая и совершенная доблесть может смело показать себя небу и земле, лишь она ценна и прочна, лишь ее слава чиста и вечна. Главное – искать прекрасную Виртелию и не унывать, пока не обретешь; пусть придется идти по остриям пик и кинжалов, лишь она укажет путь к вашей Фелисинде, в поисках которой вы странствуете всю жизнь.

Он одобрял их, призывал подняться на гору трудностей, что так устрашала Андренио.

– Эй, вперед! – говорил Стосердечный. – Трусливое твое воображение рисует тебе пресловутого льва куда свирепей, чем он есть на деле. Знай, немало нежных юношей и хрупких дев сумели сломать ему челюсти.

– А как? – спросил Андренио.

– Сперва хорошо вооружаясь, затем еще лучше сражаясь: отважная решимость все побеждает.

– Какое же надобно оружие и где его найти?

– Пойдемте со мною, я поведу вас туда, где сможете его подобрать себе – не ради потехи, а ради дела.

Они пошли за ним, беседуя и рассуждая.

– Какой толк, – говорил Стосердечный, – в оружии без мужества? Это значит снабжать оружием своего противника.

– Неужели Мужество кончилось? – спросил Критило.

– Да, ему пришел конец, – отвечал вожатый. – Нет уже в мире Геркулесов, чтобы побеждали чудовищ, карали за несправедливость, оскорбления, тиранию; совершать злодеяния и покрывать их найдется много охотников; что ни день – сотни тысяч злодейств. В прежние времена был один Как – один обманщик, один вор на целый город; ныне на каждом углу свой Как, в каждом доме его логово. А сколько Антеев, сынов своего века, рожденных из праха земного! Кругом когтистые гарпии, семиглавые и тысячу раз семинравные гидры, распаленные похотью кабаны, обуянные гордынею львы! Повсюду кишмя-кишат легионы чудищ, и не видно человека столь мужественного, чтобы пройти до столпов стойкости, продвинуть их на рубежи возможностей человеческих и покончить с химерами.

– О, как недолго жило Мужество в мире! – сказал Андренио.

– Да, недолго, человек отважный и соратники его живут недолго.

– А от чего оно умерло?

– От яда.

– Какая жалость! Лучше бы в бессмертной – ибо столь смертельной – битве под Нордлингеном [448]448
  В 1634 г., в ходе Тридцатилетней войны, при селении Нордлинген (Швабия) инфант дон Фернандо нанес жестокое поражение шведам.


[Закрыть] или при осаде Барселоны, доблестный конец – жизни венец. Но от яда! Злая доля! А как дали ему яд?

– В виде порошков более смертоносных, чем миланские [449]449
  Вероятно, намек на знаменитую эпидемию чумы в Милане в 1630 г. – как полагали, она была вызвана ядовитыми порошками


[Закрыть]; более губительных, чем из спорыньи, из языка сплетника, предателя, мачехи, шурина или свекрови.

– Говоришь так, потому что милые эти люди любому запорошат глаза и утопят в грязи, на крови замешанной?

– Нет-нет, я выразился вполне точно. Так далеко зашло коварство людское, что потомкам нашим уже нечего будет делать. Оно изобрело порошки ядовитые и губительные, что, как чума, косят подряд великих людей; с той поры, как порошки эти в ходу и даже в чести, нет на свете доблестного человека, сгубили всех славных. Теперь и думать нечего о Сидах или Роландах, героях прошлого. Ныне и Геркулес стал бы марионеткой, и Самсон разве что чудом уцелел бы. Говорю вам – изгнаны из мира отвага и храбрость.

– Что ж это за злокозненные порошки? – спросил Критило. – Не из молотых ли василисков или внутренностей сушеных гадюк, из скорпионьих хвостов, из очей завистливых да похотливых, из кривого умысла, коварных замыслов, злых языков? Неужто в Дельфах опять разбился сосуд, и отрава залила всю Азию? [450]450
  Возможно, Грасиан имеет в виду ядовитые испарения, исходившие из расщелин в Дельфах и приводившие прорицательниц (пифий) в состояние исступления.


[Закрыть]

– Того хуже. И хотя говорят, будто в составе этих порошков адская сера, стигийская селитра [451]451
  Т. е. селитра из краев, орошаемых Стиксом, рекою, по греческим мифам, семь раз опоясывающею подземное царство.


[Закрыть] и уголь, раздуваемый чихом дьявола, я утверждаю, что они из сердца человеческого, более непреклонного, чем Фурии, более неумолимого, чем Парки, более жестокого, чем война, более бездушного, чем смерть: нельзя вообразить изобретения более кощунственного, отвратительного, нечестивого и пагубного, чем порох, названный так потому, что он в прах обращает род человеческий. Из-за него-то и перевелись троянские Гекторы, греческие Ахиллесы, испанские Бернардо. Сердца уже нет, сила не нужна, ловкость бесполезна: мальчишка сокрушает исполина, заяц стреляет в льва, трус в смельчака – удаль и отвага теперь ни к чему. – А я, напротив, слыхал, – возразил Критило, – что нынешнее мужество превосходит прежнее. И то посудить – насколько больше храбрости требуется от человека, чтобы противостоять тысячам пушек, насколько больше силы духа, чтобы ждать ураганного огня бомбард, быть мишенью смертоносных молний! Вот это – мужество, древнее против него – пустяк; нет, именно теперь мужество в зените, оно в бесстрашном сердце, а прежде заключалось оно в дюжих руках мужлана, в крепких икрах дикаря.

– Кто так говорит, кругом неправ. Нелепое, ложное суждение! То, что вы прославляете, не мужество, даже не пахнет им; это всего лишь дерзость и безумие – качества совсем иные.

– И я скажу, – подтвердил Андренио, – что война ныне – для дерзких безумцев, недаром великий муж [452]452
  Филипп II в бою при французском городе Сен-Кантене (департамент Эн). который был в 1557 г. взят англо-испанской армией и подвергся страшному разграблению.


[Закрыть], славный в Испании своим благоразумием, оказавшись в первый и в последний раз на поле боя и услышав свист пуль, сказал: «Ужели моему отцу это было любо?» И многие разделяли его здравое мнение. Слышал я, что с тех пор, как Отвага и Благоразумие поссорились, мира меж ними нет и нет; Отвага вышла из себя и отправилась к Войне, а Благоразумие ушло к Разуму.

– Нет, ты неправ, – сказал Мужественный. – Много ли свершит сила без благоразумия? Возраст зрелости – самая пора мужества, потому и зовется возмужалостью. Что для юности смелость, для старости опасливость, то для зрелости мужество: здесь оно на своем месте.

Тут они подошли к зданию мощному и просторному. Назвали свое имя и обрели имя, ибо здесь обретают славу. А как вошли внутрь, их взорам явились чудеса, сотворенные отвагой, дивные орудия ратной силы. То была оружейная, собрание всех видов древнего и нового оружия, проверенного опытом, испытанного мощными руками храбрецов, что шли за военными штандартами. Великолепное зрелище являло сие собрание трофеев мужества, от изумления глаза разбегались и дух захватывало.

– Подойдите поближе, – говорил Мужественный, – смотрите и восхищайтесь столь многообразным и грозным чудом, сотворенным ради славы.

Но Критило вдруг объяла глубочайшая скорбь – так сильно сжалось его сердце, что увлажнились глаза. Мужественный, заметив это, осведомился о причине его слез.

– Возможно ли, – сказал Критило, – что все смертоносные эти орудия – против хрупкой жизни нашей? Добро бы их назначением было охранять ее, тогда они заслуживали бы одобрения; но нет, чтобы увечить и уничтожать жизнь, чтобы губить сей гонимый ветром листок, чванятся своею силой все эти острые клинки! О, злосчастный человек, своею же бедой ты гордишься, как трофеем!

– Клинок этой сабли, сударь, обрубил нить жизни славного короля дона Себастьяна, достойного прожить век сотни Несторов; вот этот сгубил злополучного Кира [453]453
  Кир – персидский царь Кир Младший (424 – 401 до н. э.), убитый в сражении с своим братом Артаксерксом II близ г. Вавилона.


[Закрыть], царя Персии; эта стрела пронзила бок славному королю Санчо Арагонскому [454]454
  Санчо Арагонский (Санчо I Рамирес, 1067 – 1094) – был убит в бою с маврами под стенами Уэски.


[Закрыть], a вон та – Санчо Кастильскому [455]455
  Санчо Кастильский (Санчо II, 1065 – 1072) – был убит мнимым перебежчиком Вельидо Дольфосом при осаде крепости Саморы, которой владела его сестра донья Уррака. Эпизод, воспетый в народных романсах.


[Закрыть].

– Будь прокляты все эти орудия смерти, да сотрется и память о них! Глаза бы мои на них не глядели! Пройдемте дальше.

– Этот сверкающий меч, – сказал Мужественный, – прославленное оружие Георгия Кастриота, а вон тот – маркиза де Пескара.

– Дайте мне ими налюбоваться.

И, хорошенько их оглядев, Критило сказал:

– Я чаял увидеть нечто более удивительное. Ничем не отличаются от прочих. Немало видывал я мечей лучшей закалки, пусть и не столь знаменитых.

– Ну да, ты не видишь тех двух рук, что ими орудовали; в руках-то и была вся суть.

Увидели они два других, и очень схожих, меча, обагренных кровью от острия до рукояти.

– Эти два меча спорят, какой выиграл больше сражений.

– А чьи они?

– Вот этот – короля дона Хайме Завоевателя, а другой – кастильского Сида.

Меня больше привлекает первый, он принес больше пользы, а второму пусть остается хвала, о нем сложено больше сказаний. Но где же меч Александра Великого? Очень хочется увидеть его.

– Не трудитесь искать – его здесь нет!

– Как это – нет? Ведь он победил весь мир!

– Но не достало мужества победить себя, малый мир: покорил всю Индию, но не свой гнев [456]456
  Александр Македонский на пиру в приступе гнева убил своего любимца Клита.


[Закрыть]. Не найдете здесь и Цезарева меча.

– Неужели? А я-то думал – он здесь первый.

– Нет. Ибо Цезарь обращал свою сталь больше против друзей и косил головы людей достойнейших.

– Я вижу здесь некоторые мечи, хоть и добрые, но коротковатые.

– Вот чего не сказал бы граф де Фуэнтес [457]457
  Граф де Фуэнтес, Педро Энрикес де Асеведо (1525 – 1610) – выдающийся государственный и военный деятель, сражался в Португалии, во Франции, занимал посты главнокомандующего испанской армией, губернатора Миланского княжества и пр.


[Закрыть], ему ни один меч не казался короток; надо лишь, говорил он, ступить еще на шаг к противнику. Вот три меча славных французов – Пипина, Карла Великого и Людовика Десятого.

– И больше нет французских? – спросил Критило.

– О других я не знаю.

– Но во Франции было столько знаменитых королей, столько достославных пэров и доблестных маршалов! Где мечи двух Биронов [458]458
  Т. е. Армана де Гонто барона де Бирон (1524 – 1592), маршала Франции при Генрихе IV, убитого в бою с гугенотами при осаде г. Эперне; и его сына, Шарля (1562 – 1602), также маршала Франции, который, после блестящих военных успехов на службе у Генриха IV, был казнен за измену (сговор с Испанией).


[Закрыть], меч великого Генриха Четвертого? Неужто всего три?

– Только эти три меча обратили свое мужество против мавров, прочие – против христиан.

Заметили они меч, туго вложенный в ножны, – все остальные были обнажены, одни сверкающие, другие окровавленные. Смешным показалось это нашим странникам, но Мужественный молвил:

– Меч этот воистину геройский – второе его название «Великий».

– Но почему он не обнажен?

– Потому что Великий Капитан, его хозяин, говаривал – высшая храбрость в том, чтобы не ввязываться в войну, не быть вынужденным обнажать меч.

У одной шпаги был сверкающий наконечник чистого золота.

– Этот наконечник, – молвил Мужественный, – надел на свою шпагу маркиз де Леганес [459]459
  Маркиз Де Леганес, Диего Фелипе де Гусман (ок. 1590 – 1655) – командовал испанскими войсками в Каталонии в 1646 г., когда французы осаждали Лериду, и одержал решительную победу над графом д'Аркур, по прозванию «Непобедимый», с которым до того несколько раз сражался в Италии.


[Закрыть], разбив и победив Непобедимого.

Андренио пожелал узнать, какой же меч лучший в мире.

– Это установить нелегко, – сказал Мужественный, – но я бы назвал меч католического короля дона Фердинанда.

– А почему не мечи Гектора или Ахиллеса, – возразил Критило, – более знаменитые и поэтами воспетые?

– Признаю это, – отвечал Мужественный, – но сей меч, пусть и не столь громкой славы, был более полезен и создал своими победами величайшую империю, какую знал мир. Клинок Католического Короля да броня короля Филиппа Третьего могут на любом поле брани показаться: клинок приобретет, броня сохранит.

– Где ж она, геройская броня Филиппа?

Им показали броню из дублонов и восьмерных реалов, уложенных вперемежку наподобие чешуи – что придавало броне вид богатейший.

– Броня сия, – сказал Мужественный, – была самой прочной, самой надежной – второй защиты такой не видал мир.

– В какой же войне облачался в нее великий владелец? Ведь отродясь не довелось ему вооружаться, ни разу его не вынудили воевать.

– Броня эта скорее служила для того, чтобы не воевать, не создавать повода для войны. С ее помощью – но, главное, с небесной – сохранил он великое и цветущее свое государство, не потеряв ни единого крепостного зубца, а сохранить куда важней, чем завоевать. Один из умнейших его министров говаривал: «Владеющий – не судись, выигравший – за карты не садись».

Среди блистательных этих клинков виднелась дубинка, корявая, но крепкая. Очень удивился этому Андренио.

– Кто поместил сюда суковатую палку? – спросил он.

– Ее слава, – отвечал Мужественный. – Принадлежала она не мужику какому-нибудь, как ты думаешь, но королю арагонскому, прозванному Великим [460]460
  Т. е. Педро III Великому, королю Арагона (1276 – 1285); он был вызван на поединок Карлом Анжуйским и прибыл в город Бордо переодетый батраком, однако противник не явился. Педро III неоднократно наносил поражения французам – на острове Мальта, в Неаполе, в Сицилии, которую завоевал в 1282 г., вскоре после «сицилийской вечерни», и присоединил к Арагону.


[Закрыть], тому, кто стал дубинкой для французов, изрядно их отдубасив.

С изумлением смотрели они на две черные, тупые шпаги [461]461
  Шпаги для фехтования были железные и с надевавшимся на острие наконечником («черные», в отличие от боевых стальных – «белых»)


[Закрыть] между многими белыми и преострыми.

– На что они здесь? – спросил Критило. – Ведь здесь все не забава, а всерьез. Принадлежи они даже храброму Каррансе [462]462
  Карранса, Херонимо де (XVI в.) – мастер фехтования и теоретик фехтовального искусства, автор трактата «О философии оружия и о владении им» (1569).


[Закрыть] или искусному Нарваэсу [463]463
  Нарваэс, Луис Пачеко де – учитель фехтования Филиппа IV.


[Закрыть], они этого места не заслужили.

– Шпаги эти, – был ответ, – принадлежат двум великим и могучим государям; после многолетней войны и многонощной бессонницы, потеряв уйму денег и солдат, остались эти короли при своих, ни один не выиграл у другого и пяди земли. Словом, то была скорее забава фехтовальщиков, чем настоящая война.

– Не вижу я здесь, – заметил Андренио, – шпаг многих полководцев, знаменитых тем, что из простых солдат поднялись на высокие посты.

– О, кое-какие из них тут есть – и им воздана честь. Вот шпага графа Педро Наварро [464]464
  Граф Педро Наварро (1460 – 1528) – соратник Гонсало де Кордова («Великого Капитана») в походе в Италию, славившийся изобретательностью в военных хитростях.


[Закрыть], а вот – Гарсиа де Паредес [465]465
  Гарсиа де Паредес – также отличившийся в боях в Италии воин, которого за необычайную физическую силу прозвали «эстремадурским Геркулесом».


[Закрыть]; вон та – капитана де Лас Нуэсес, столь громкую славу снискать – не орешки щелкать; а ежели которых нет, так потому, что орудовали не клинком, а крючком, побеждали не пиками, а червонными.

– Куда подевался меч Марка Антония, достославного римлянина, соперника самого Августа?

– Он и ему подобные валяются в пыли, разбитые на куски слабыми женскими руками. Меч Ганнибала найдете в Капуе [466]466
  В античной литературе вошел в поговорку просчет карфагенского вождя Ганнибала (247 – 183 до н. э.), который после победы при Каннах в 216 г. не пошел сразу на Рим, но разрешил своему войску перезимовать в Капуе; проведя зиму в наслаждениях, воины его утратили боевой дух, и весною Ганнибалу пришлось удалиться в Африку.


[Закрыть] – был он стальной, но от наслаждений стал мягким, как воск.

– Чей это меч, такой прямой и непреклонный, не сгибающийся ни вправо, ни влево, точно стрелка весов Справедливости?

– Этот меч всегда разил по прямой. Принадлежал он поп plus ultra цезарей, Карлу V, обнажавшему его только во имя разума и справедливости. А вон те кривые сабли свирепого Мехмеда, Сулеймана и Селима [467]467
  Речь идет о султанах: Мехмеде II (1451 – 1481), Сулеймане II (1520 – 1566) и Селиме II (1566 – 1574).


[Закрыть] – во всем кривые, всегда сражались против веры и правды, права и справедливости, силою захватывая чужие государства.

– Погоди-ка, что там за шпага с изумрудом на рукояти, сплошь позолоченная и вся испещренная жемчугами? Великолепная вещь! Чья она?

– Эта шпага, – ответил, возвышая голос, Мужественный, – сперва окруженная соперниками, а потом – славой, так и не обретшая должного почета и награды, принадлежала Фернандо Кортесу, маркизу дель Валье.

– Стало быть, это сна? – воскликнул Андренио. – Как я рад, что вижу ее! Она стальная?

– Какой же еще ей быть?

– А я слыхал, будто тростниковая, – дескать, сражалась с индейцами, которые орудовали деревянными мечами и потрясали тростниковыми копьями.

– Ба, честная слава всегда побеждает зависть! Пусть люди болтают, что хотят, своим золотом шпага сия сделала все шпаги Испании стальными, лишь ей они обязаны победами во Фландрии и Ломбардии.

Увидели они шпагу новешенькую и блестящую, проткнувшую три короны и грозившую прочим.

– Поистине героически увенчанная шпага! – восхитился Критило. – Кто он, доблестный и счастливый ее хозяин?

– Кому ж и быть, как не современному Геркулесу, сыну испанского Юпитера, прибавляющему к нашей монархии по короне в год?

– А что там за трезубец, блещущий молниями среди вод?

– Он принадлежит храброму герцогу де Альбуркерке [468]468
  Посланный в 1645 г. для подавления восстания в Каталонии, был назначен ее вице-королем. Его отец и тезка также был вице-королем Каталонии в 1616 – 1618 гг.


[Закрыть], стремящемуся сравниться славою с великим своим отцом, мудрым правителем Каталонии.

– Зачем здесь валяется на земле лук, изломанный в куски, и почему его стрелы тупы и без наконечников? Он так мал, словно это игрушка ребенка, но так тверд, словно сделан для руки гиганта?

Это, – гласил ответ, – один из самых героических трофеев Мужества.

– Эка невидаль, – возразил Андренио, – победить и обезоружить мальчишку! Не зови это подвигом, это просто пустяк. Можно подумать, сломана палица Геркулеса, разбита молния Юпитера, раздроблена в куски шпага Пабло де Парада!

– Не говори так! Мальчишка-то строптив, и чем более обнажен, тем грозней его оружие; чем нежнее, тем сильнее; когда плачет – жесток; когда слеп – меток; право, победить того, кто всех побеждает, – великий триумф.

– Но кто же его покорил?

– Кто? Один из тысячи, феникс целомудрия, вроде Альфонса, Филиппа, Людовика Французского [469]469
  Т. е. короля Леона Альфонса VI Целомудренного (792 – 842), короля Испании Филиппа III и короля Франции Людовика IX Святого (1226 – 1270).


[Закрыть].

А что скажете об этой чаше, тоже разбитой на куски, рассеянные по земле?

– Хорош герб, – сказал Андренио, – да еще стеклянный! Ну и диво! Такие подвиги впору пажам, по сто раз на день свершаются.

– А все же, – возразил Мужественный, – тот, кто этою чашей воевал, изрядно был силен и многих сразил. Любого силача валил с ног, будто комаришку.

– Неужто чаша была колдовская?

– Отнюдь, но многих околдовывала, даже с ума сводила. Сама Цирцея не подносила более дурманящего зелья, чем в этой чаше древний бог вина.

– И во что она превращала людей?

– Мужчин в обезьян, а женщин в волчиц. То был особый яд – он метил в тело, а увечил душу, попадал в желудок, а отравлял рассудок. Сколько мудрецов из-за него несло вздор! Хорошо еще, что побежденным было очень весело.

– Да, правильно, что на земле валяется чаша, свалившая стольких; да будет она гербом испанцев.

– А там что за оружие? – спросил Критило. – Видно, дорогое, раз его так ценят, что хранят в золотых шкапах?

– Это наилучшее оружие, – отвечал Мужественный, – потому что оборонительное.

– Какие нарядные щиты!

– Да, щитов здесь больше всего.

– Вот этот, среди них первый, он, кажется, зеркальный?

– Ты угадал, любого врага сразу ослепит и покорит: это щит разума и истины, коим славный император Фердинанд Второй посрамил гордыню Густава Адольфа [470]470
  Густав Адольф (Густав II) – король Швеции (1611 – 1632), выступил в 1630 г. на стороне протестантов. В это время во главе католической лиги еще стоял император Фердинанд II (1619 – 1637). После ряда блестящих побед Густав Адольф был убит в бою при Люцене (Саксония).


[Закрыть] и многих других.

– А вот эти, небольшие, лунеподобные, чьи они? Какого-нибудь сумасброда лунатика?

– Они принадлежали женщинам.

– Женщинам? – удивился Андренио. – Зачем они здесь, среди атрибутов мужества?

– Потому что амазонки без мужчин были отважней мужчин, а мужчины среди женщин – ничтожней женщин. Вот этот щит, говорят, заколдованный – сколько ни сыплется на него ударов, сколько ни летит в него пуль, на нем и щербинки нет; даже немилости Фортуны не в силах сломить терпение дона Гонсало де Кордова. А погляди-ка на тот блестящий.

– Похоже, он новый.

– И вдобавок непроницаемый. Это щит умнейшего и доблестного маркиза де Мортара, кто стойкостью и мужеством восстановил мир в Каталонии. Вон тот круглый стальной щит, где изображены многие подвиги и трофеи, принадлежал первому графу де Рибагорса [471]471
  Граф де Рибагорса, Алонсо Арагонский (1470 – 1520) – прелат и воин. Его отцом был король Арагона Хуан II (1458 – 1479), его братом – Фердинанд V.


[Закрыть], чья благоразумная доблесть сумела занять почетное место, блистая рядом с таким отцом и таким братом.

С любопытством прочитали они на одном из щитов надпись: «Либо с ним, либо на нем».

– Это благородный девиз великого победителя королей [472]472
  Т. е. маркиза де Пескара, командовавшего испанской армией в сражении при Павии (1525), когда был взят в плен Франциск I.


[Закрыть] – словами сими он хотел сказать, что вернется либо с победоносным щитом, либо мертвым на щите.

Немало позабавил их щит, на котором эмблемой было зернышко перца.

– Разве враг увидит это зернышко? – спросил Андренио.

– Eще бы! – ответил Мужественный. – Славный адмирал Франсиско Диас Пимьента [473]473
  Франсиско Диас Пимьента (ум. 1652) – знаменитый испанский адмирал, погиб при осаде Барселоны в 1652 г., когда его корабли блокировали Барселону с моря, чтобы воспрепятствовать помощи со стороны французов (исп. el pimiente – «перец»).


[Закрыть] так близко подходит к врагу, что вынуждает увидеть и даже отведать жгучей своей храбрости!

Один щит имел форму сердца.

– Наверно, он принадлежал страстно влюбленному, – сказал Андренио.

– Вовсе нет. Его хозяин весь – сплошное сердце, что видно даже по щиту; это великий потомок Сида, наследник его бессмертной отваги, герцог дель Инфантадо.

Был там круглый щит из странного материала – странники наши такого не видывали.

– Он из слоновьего уха, – сказали им. – Щит сей носил равно доблестный и благоразумный маркиз де Карасена

– О, какое блестящее забрало! – восхитился Критило.

– Поистине блестящее, и за ним надежно скрывал свои замыслы король дон Педро Арагонский, – прознала бы о них сорочка его, он тотчас бы ее сжег.

– А это что за шлем, такой просторный и прочный?

– Он для большой головы, такой, как у герцога де Альба, мужа глубочайшей прозорливости, не позволявшего себя побеждать не только врагам, но и своим, не в пример Помпею, который дал бой Цезарю против собственной воли.

– А этот ослепительный шлем – не Мамбрина ли [474]474
  Мамбрин – король-волшебник; персонаж рыцарских романов; его шлем обладал свойством делать человека неуязвимым.


[Закрыть]?

– Пожалуй, он столь же непроницаем. Принадлежал он дону Фелипе де Сильва, о коем храбрый маршал Ламот сказал, что, хотя ноги его скованы подагрой, зато разум не ведает оков. Взгляни на шлем маркиза де Спинола, как надежно защищает он забралом несравненной проницательности, – недаром маркиз сумел метким словом озадачить быстрый ум Генриха Четвертого. Все сии доспехи – для головы, для мужей зрелых, не для юнцов зеленых; это нужнейшая часть брони, потому сие собрание называется «кабинет Мужества».

Дальше они увидели изорванные в клочья карты, обрывки валялись на полу, королей и валетов топтали ногами.

– Мне чудится, – сказал Андренио, – я уже слышу, как ты расписываешь разыгравшийся здесь великий бой и славную победу.

– Во всяком случае, ты не станешь отрицать, – возразил Мужественный, – -что драка здесь была, звенели бубны, потом бряцали пики, и полетели колоды. Не думаешь ли, что немалое мужество требовалось человеку, который, взяв в обе руки колоду, в один раз ее переломал?

– Это скорее смахивает на подвиг силача дона Херонимо де Айансо [475]475
  Херонимо де Айансо. – Личность его не установлена, хотя этот силач упоминается не только у Грасиана.


[Закрыть], – отвечал Андренио, – чем на деяние героя.

– Как бы то ни было, в тот день ему достался самый крупный выигрыш. Уверяю тебя, величайшее мужество требуется, чтобы уйти от карт, и лучший выход из долгов – не ввязываться. Хочешь увидеть огромное мужество? Подойди и взгляни на растоптанные драгоценности, наряды, украшения.

– Похоже, это женские побрякушки, – возразил Андренио. – Разве разоблачить женскую слабость, одолеть изнеженную красоту – такая Уж великая победа? Разве панцири здесь разбиты, шлемы раздавлены?

– О, да! – гласил ответ. – То была победа над миром и удаление на небо редкостной красоты светлейшей сеньоры инфанты, Сор Маргариты де ла Крус [476]476
  Сор («сестра») Маргарита де ла Крус – r миру Маргарита Австрийская (1567 – 1633), дочь императора Максимилиана II (1564 – 1576) и Марии Австрийской, дочери Карла V. После смерти Максимилиана дочь и мать поселились в Мадриде и вступили в монастырь Королевских босоногих монахинь. Сор Маргарита оставила сочинения на духовные темы.


[Закрыть], за которой последовала Сор Доротея [477]477
  Сор Доротея – в миру Анна Австрийская, дочь императора Рудольфа II (1576 – 1611), племянница Сор Маргариты, вступившая в тот же монастырь босоногих монахинь в Мадриде. Монастырь этот принадлежал к «серафическому», т. е. францисканскому ордену, почему Грасиан и пишет, что обе «стали серафимами».


[Закрыть], величайшая слава Австрии, – оставив чин ангельский, они, вступив в орден, стали серафимами. Вот и другой трофей великого мужества – разбросанные по земле павлиньи перья да хохолки надменной цапли, плюмажи ее гордыни, а ныне клочья побежденной тщеславной суетности.

Однако наибольшее восхищение вызвала у наших странников разбитая в куски острая коса.

– Вот это триумф! – воскликнули они. – У христианина Мора [478]478
  Мор, Томас (1478 – 1535) – английский лорд-канцлер и автор знаменитой «Утопии». Разошедшись с Генрихом VIII по вопросу об отчуждении церковных имуществ в связи с Реформацией, был отставлен от должности лорда-канцлера и казнен. Причислен католической церковью к лику святых.


[Закрыть] и королевы Марии Стюарт достало мужества презреть самое смерть!

Оба наши покорителя горы Виртелии решили вооружиться и стали выбирать себе оружие – отважные мечи света и истины, из коих, словно из огнива, исходили лучи, непроницаемые щиты терпения, шлемы благоразумия, панцири непобедимой стойкости. А главное, мудро Мужественный снабдил каждого многими благородными сердцами – нет лучших товарищей в беде. С удовольствием оглядывая свои доспехи, Андренио сказал:

– Теперь мне нечего бояться.

– Кроме зла, – был ответ, – и несправедливости.

Критило не скрывал огромной своей радости.

– Ты вправе радоваться, – сказали ему. – Прочие достоинства – знания, благородство, любовь окружающих, богатство, дружба, ум, – ежели их не сопровождает мужество, бесплодны и бесполезны. Без мужества шагу не шагнешь, дела не сделаешь; осмотрительность велит, прозорливость предупреждает, но, коли мужество не свершит, толку не будет. Потому-то мудрая Природа и устроила, что сердце и мозг человека образуются одновременно, дабы мысль и действие были едины.

Так говорил Мужественный, но вдруг речь его прервали звуки военной тревоги, доносившиеся со всех концов. Друзья наши быстро схватили оружие и стали по местам. Что это было и что с ними произошло, о том поведает следующий кризис.