Электронная библиотека » Бальтасар Грасиан » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Критикон"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 17:22


Автор книги: Бальтасар Грасиан


Жанр: Зарубежная старинная литература, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Кризис V. Вход в мир

Хитро, даже коварно, обошлась природа с человеком, вводя его в этот мир: устроила так, чтобы, появляясь на свет, он ни о чем не имел понятия и потому не мог воспротивиться. На ощупь, вслепую, начинает он жить, не сознавая, что живет, и не зная, что такое жизнь. Подрастает ребенок – тоже дурачок; коль заплачет, безделкой угомонят, игрушкой развеселят. Мнится, ведут его в царство утех, а на самом деле – в рабство бед. Когда же, наконец, у него откроются глаза духа и он поймет, сколь жестоко обманут, оказывается, он уже бесповоротно залез, по уши увяз в грязи, из которой и слеплен. Что тут делать? Топчи ее, барахтайся, старайся как-нибудь выбраться. Да, я убежден, что без вселенской этой плутни никто не пожелал бы и вступить в наш полный обманов мир, мало кто согласился бы войти в жизнь, если б знал, какова она. Ну кто, зная о ней все, захотел бы попасть в этот мнимый чертог, а на деле – острог, и терпеть столь многие и различные страдания? Тело страждет от голода и жажды, от холода и жары, от усталости, наготы, болей, недугов; дух – от обманов и гонений, от зависти и презрения, от бесчестья, нужды, печали, страха, гнева, отчаяния; а в конце концов мы обречены на жалкую смерть и должны лишиться всего – дома, денег, имущества, почестей, друзей, родных, братьев, сестер, родителей, самой жизни, когда она милей всего. О, природа знает, что делает, человек же не знает, что получает. Пусть тот, кто тебя, жизнь, не изучил, тобою дорожит; но человек, тебя постигший, предпочтет, чтобы его переместили сразу из колыбельки да в могилку, из пеленок да в пелены. При рожденье мы плачем – верное предвестье наших скорбей; хотя счастливчики и рождаются в сорочке, участь ждет их незавидная, и трубой, под звуки коей человек-царь вступает в мир, служит его же плач – пророчество, что все его царение будет полно скорби. И может ли иною быть жизнь, что начинается под вопли матери, ее дающей, и под плач дитяти, ее получающего? Хоть знания нет, зато есть предчувствие бед; дитя их еще не сознает, но предугадывает.

– Вот мы и в мире, – сказал разумный Критило неопытному Андренио, когда оба сошли на землю. – Жаль, что вступаешь в него, уже много о нем зная, – теперь он наверняка тебе не понравится. Все, что создано Верховным Мастером, столь совершенно, что там нечего улучшать, но То, что добавлено людьми, весьма несовершенно. Бог сотворил мир, полный порядка, а человек все смешал – я разумею, все то, что было ему под силу, а куда его власть не достигает, там он тщится все перевернуть хотя бы в своем воображении. До сих пор ты видел творения природы и по праву ими восхищался; теперь увидишь творения человеческие и будешь изумляться. Ты созерцал создания Бога, теперь узришь создания человека и поймешь разницу. О, сколь отличающимся покажется тебе мир людей от мира природы, человеческое от божественного! Предупреждаю об этом, дабы ты ничему увиденному не дивился, ни при каких испытаниях не отчаивался.

Они двинулись по дороге, хорошо проторенной, к тому же единственной и изначальной. Андренио, однако, заметил, что ни один из человеческих следов на ней не повернут назад, – все направлены вперед, стало быть, никто не возвращался. Невдолге увидели они зрелище веселое и занятное: беспорядочную ораву ребятишек, целую толпу детей разных сословий и наций, как можно было понять по их одеждам шум и гам стояли невообразимые. Детей созывала и вела вперед женщина редкой красоты, с улыбчивым лицом, веселым взглядом, нежными устами и сладкой речью; руки у нее были ласковые-преласковые, и вся она излучала нежность, доброту и благодушие. При ней было множество служанок такого же облика и обхождения, они ей помогали и прислуживали – одни несли младенцев на руках, другие вели малышей на помочах, а детишек постарше – за руку, и все стремились вперед. Трудно вообразить, с каким радушием всеобщая эта мать баловала детей, угадывая их желания и прихоти! Чтобы их забавлять, за нею несли тысячи разных игрушек и груды лакомств – стоило малышу захныкать, она спешила его приласкать, шутками и нежностями утешить, давая все, что ни пожелает, лишь бы не плакал. С особой заботой пеклась она о тех, кто был одет получше, – видимо, то были дети знатных родителей, этим ни в чем не было отказа. Так нежно и любовно она их пестовала, что сами родители приводили к ней своих деточек и отдавали на ее попечение, доверяя ей больше, чем самим себе.

Очень понравилось Андренио это пестрое и веселое сборище детей – с восхищением глядел он и любовался человеком-ребенком. И, взяв на руки одного спеленутого младенца, он сказал Критило:

– Возможно ли, что это человек! Кто бы поверил, что из этого, почти бесчувственного, тупого и жалкого существа вырастет человек, столь разумный, быть может, столь просвещенный и проницательный, как Катон, Сенека или граф де Монтеррей [40]40
  Граф де Монтеррей, Мануэль де Асеведо-и-Суньига – посол Филиппа IV в Риме в 1621 г.


[Закрыть]
!

– Человек – весь из крайностей, – сказал Критило. – Вскоре ты увидишь, как трудно стать личностью. Животные сразу достигают полного развития, сразу начинают бегать, прыгать, от человека же требуются усилия великие, ибо он велик.

– Больше всего восхищает меня, – заметил Андренио, – необыкновенная нежность этой дивной женщины. Какая чудная мать! Сколько в ней чуткости, сколько любви! Увы, я был лишен этого блаженства, я рос в лоне горы, в логове зверя, надрывался там от плача, лежа на жесткой земле, голый, голодный, беззащитный, не ведая, что такое ласка!

– Не завидуй, – сказал Критило, – тому, чего не знаешь, и не зови блаженством, пока не узнал, чем оно завершится. В мире придется тебе повидать много кое-чего, что с виду одно, а на деле совсем другое. Ты только начинаешь жить, а поживешь, всякое увидишь.

Хотя двигаться в толпе было нелегко, они шли все вперед без остановки по разным местам, нигде не задерживаясь, и все под гору, а предводительница войска малюток неустанно следила, чтобы никто не утомлялся и не был в обиде. Кормила она их один раз в день, зато целый день.

Наконец дошли, спускаясь в долину, до глубокого ущелья, с обеих сторон огражденного высочайшими горами – как бы вратами на этой всечеловеческой дороге. Здесь стояла темная ночь, жуткий, непроглядный мрак. В страшной этой пропасти коварная предводительница приказала остановиться и, глянув направо и налево, подала условный знак. Тотчас – о, злодейство невообразимое, предательство неслыханное! – откуда ни возьмись, полезли из зарослей и пещер полчища зверей: львов, тигров, медведей, волков, змей и драконов; да как накинутся на это беззащитное стадо ягнят, чиня страшное опустошение и кровавую бойню, – одних волокли прочь, других разрывали на куски, грызли, убивали, пожирали всех, кто попадется. Иное чудовище хватало двух детей разом и, не вполне еще проглотив, тащило двух других; а вот хищный зверь терзает клыками одно дитя и рвет когтями другое, не давая передышки своей ярости. По жуткой этой арене рыскало зверье с окровавленными пастями и когтями. Хватая по двое, по трое самых крохотных малюток, звери уносили их в норы, чтобы накормить ими своих таких же свирепых зверенышей. Смятение и ужас царили в ущелье – то было зрелище страшнее, душераздирающее. А наивность и глупость детей была так велика, что удары когтистых лап казались им ласками, а укусы злобных клыков – игрой, и они, смеясь, сами манили зверей и тянули к себе в объятья.

Пораженный, устрашенный, смотрел Андренио на ужасное побоище, на немыслимую эту жестокость; укрывшись, по настоянию Критило, в безопасном месте, он восклицал:

– Ах, злодейка! Ах, мучительница! Лживая ты бабища, ты хуже самого свирепого зверя! Неужто все твои нежности имели эту цель? Ради этого расточала ты заботы и ласки? О, невинные ягнятки, как рано стали вы жертвою злого рока! Как быстро очутились на плахе! О, мир обманов! Таковы твои порядки? Таковы твои дела? Нет, я должен своими руками отомстить за столь неслыханную подлость.

Сказано – сделано. В ярости ринулся Андренио из укрытия, чтобы разорвать на части жестокую обманщицу, но ее и след простыл – она и все ее приспешницы вернулись обратно за новым стадом ягняток, чтобы предательски вести их на бойню. Так приводили они все новых и новых, звери терзали малюток, а Андренио безутешно оплакивал погибших.

Но вот, средь ужасающей этой сумятицы и кровавого побоища, в другом конце долины, на высоких горах, появилась, подобная Авроре, другая (поистине другая!) женщина – озаренная сиянием, окруженная прислужницами; паря без крыльев, спускалась она, чтобы спасти гибнущих детей. Лик ее был спокоен и важен, от него и от самоцветов на вышивке платья струились истоки света, заменяя лучи отсутствовавшего владыки дня. Ослепительна была ее красота, и среди свиты красавиц она по праву носила венец королевы. О, радость! О, счастье! Лишь завидели ее разъяренные звери, вмиг прекратили бойню и пустились наутек, с пронзительным воем прячась по своим норам. Милосердная спасительница стала подбирать немногих уцелевших, да и те были все в ранах и ссадинах. Пригожие ее помощницы усердно отыскивали детей, извлекали из темных пещер и даже из пастей злых чудищ – всех, сколько удалось, собрали и взяли под защиту. Андренио заметил, что то были дети самые бедные и менее всего обласканные мерзкой обманщицей; пуще всего пострадали от зверей дети богатых и знатных родителей. Когда всех уцелевших собрали вместе, благодетельница поспешно повела их из этого опасного места в другой конец долины, затем вверх, на гору, и так, без остановки, вела до самой вершины – где высоко, там безопасно. Отсюда они, умудренные своей избавительницей, глядели и созерцали великую опасность, которой недавно подвергались, того не сознавая. Красавица же, надежно их укрыв, стала раздавать драгоценные камни – каждому по самоцвету, – которые, имея целебные и охранительные свойства, излучали вдобавок свет, столь яркий и ровный, что ночь превращалась в день; и что белее всего ценно – камни эти выручали из любой беды. Детей затем отдали под спеку мудрым наставникам, дабы те повели их еще выше, в Великий Град Мира.

Между тем снизу донеслись вновь вопли детей, раздираемых в роковом ущелье и гибнущих от звериных клыков. Тотчас милосердная королева со своими амазонками устремилась к ним на помощь.

Андренио не мог опомниться от удивления, сопоставляя столь разные поступки и размышляя над чередованием бед и удач в жизни сей.

– Как противоположны две эти женщины! – говорил он. – Как различно их поведение! Не скажешь ли, Критило, кто та первая, чтобы я знал, кого проклинать, и кто эта вторая, чтобы я мог ее прославлять?

– Что, нравится тебе. – сказал Критило, – это вхождение в мир? Не правда ли, оно под стать тому, что я о нем рассказывал? Примечай хорошенько здешние обычаи и скажи честно – коль таково начало, чего уж ждать от дальнейшего хода и исхода? Открой глаза пошире, будь постоянно настороже – ты живешь среди врагов! Ты спрашиваешь, кто та первая, жестокая тиранка, который ты так восхищался, – да, пока не узнал, каков конец, никого не хвали и не осуждай. Знай же, что это – наша дурная склонность, влечение ко злу. Опередив разум, она с первых же дней завладевает ребенком и ведет его; она царит и властвует, пока родители от горячей любви к своим деточкам потакают им и, чтобы ребенок не плакал, дают ему все, чего захочет; во всем он добивается своего, всегда настоит на своем, вот и вырастает порочным, мстительным, гневливым, лакомкой, упрямцем, лжецом, нахалом, плаксой, самовлюбленным и невежественным – ведь окружающие лишь потворствуют его прирожденной пагубной склонности. Страсти завладевают ребенком, набирают благодаря родительским потачкам силу, извращенная склонность ко злу берет верх и ласками заводит глупое дитя в долину хищников, где оно становится добычею пороков и рабом своих страстей. Когда же появляется Разумение – та вторая, светлая королева, мать трезвой мысли, – она со своими спутницами-добродетелями находит детей уже развращенными, подверженными порокам, и часто спасения им нет; большого труда стоит их вырвать из когтей дурных наклонностей, и много усилий тратит она, ведя их на безопасные вершины добродетели, все ввысь и ввысь. Многие погибают, становятся жертвою своих пороков – чаще всего дети богачей, знати и государей: где больше роскоши, там сильнее власть порока. Тем же, что растут в нужде, а порою и в строгости, у злой мачехи, тем легче спастись – они, подобно Геркулесу, удушают змея своих страстей, еще лежа в колыбели.

– А что за камень, – спросил Андренио, – вручила она каждому из нас, расхвалив его свойства?

– Надобно тебе знать, – отвечал Критило, – что силы, приписываемые некоторым камням в легендах, в этом камне существуют на деле; это подлинный карбункул, излучающий свет во мраке невежества и порока; редчайший алмаз, что под ударами страданий и в огне вожделений становится тверже и ярче; пробный камень для различения добра и зла; магнит, всегда устремленный к полюсу блага; короче, это краеугольный камень всех добродетелей, то, что мудрецы именуют разумным суждением, – самый верный каш друг.

Так беседуя, они подошли к пресловутому распутью, где дорога жизни разветвляется; место сие славится тем, что тут трудно решить – не так умом, как сердцем, – какую дорогу избрать, в какую сторону направиться. Критило пришел в большое затруднение – как он знал, положено, чтобы были две дороги: налево приятная, веселая и все под гору, а направо трудная, крутая и вес в гору. Здесь же дорог было три, и выбор оказался еще более сложным.

– Помоги нам бог! – сказал он. – Разве это не та коварная развилка, где сам Геркулес смутился, не зная, из двух дорог какую избрать? [41]41
  Намек на знаменитую в античности и в средние века притчу софиста Продика (V в. до н. э.) «Геркулес на распутье». Юный Геркулес встречает на пути Порок и Добродетель в образе двух женщин, каждая из них зовет его идти за нею, и он, после размышления, отвергнув легкий и соблазнительный путь Порока, избирает трудный путь Добродетели.


[Закрыть]

Смотрел он вперед, смотрел назад и спрашивал себя:

– Разве это не знаменитая буква Пифагора [42]42
  буква Пифагора… – то есть, игрек (Y), буква, по преданию, изобретенная Пифагором.


[Закрыть]
, в которой он выразил всю суть мудрости? До этого места дорога прямая, а отсюда должна разделяться на две: одну широкую, дорогу порока, и другую узкую, стезю добродетели; они ведут к разным концам: первая к каре, вторая к награде. Постой, постой, – говорил он, – а где же тут две вехи Эпиктета [43]43
  Имеется в виду изречение Эпиктета (см. Ор, прим. 39): «Терпи (держись) и воздерживайся».


[Закрыть]
– «Держись» на стезе добродетели и «Воздержись» на пути наслаждений? Да, явились мы с тобою в мир в такое время, когда большие дороги и те изменились.

– А что это за изваяние и куча камней, – спросил Андренио, – виднеются там, между дорогами?

– Подойдем к нему, – сказал Критило, – перст этого придорожного Кумира одновременно манит нас и направляет [44]44
  Так называемые «гермы» («Гермесовы столбы») с головою или бюстом Гермеса, который был, среди многих других своих функций, также покровителем дорог и странников, стояли в античности на дорогах, улицах и площадях.


[Закрыть]
. Дивный сел холм Меркурия был у древних знаком того, что мудрость нас ведет, а идти мы должны туда, куда небо велит, – вот о чем говорит рука статуи.

– Но зачем здесь куча камней? [45]45
  Проходя мимо Гермесова столба, путники, по обычаю, бросали к его подножию камень.


[Закрыть]
– удивился Андренио. – Странный способ расчищать дороги, загромождая их!

– Камни эти, – со вздохом отвечал Критило, – бросают путники, так платят они за науку! Увы, такова благодарность, которую получает всякий учитель, и пусть учители истины и добра помнят, что даже камни восстанут против них. Но подойдем вон к той колонне – она, возможно, в затруднении нашем будет нам оракулом.

Критило прочитал на колонке первую надпись – вместе с Горацием она наставляла: «Мера должна быть во всем, в крайности ты не вдавайся» [46]46
  Гораций. Сатиры, I, I, 106. (Перевод мой. – Е. Л.)


[Закрыть]
. Сверху донизу колонна вся была покрыта дивной резьбою, в которой материальная красота симметрии соперничала с красотой духовной изощренного ума; было там начертано множество мудрых афоризмов и поучительных историй. Андренио с восторгом читал их, а Критило толковал тонко и метко. Увидели они там также изображение дерзкого юноши, правящего колесницей света, и отца его, говорящего: «Лети посредине, там безопасней» [47]47
  Овидий. Метаморфозы, II, 137. (Перевод мой. – Е. Л.).


[Закрыть]
.

– Таков же был, – заметил Критило, – один юнец, который с великой самонадеянностью взялся страной править; не желая держаться благой середины, как советовали старшие, выпустил он из рук поводья разума и с таким пылом принялся горячить свой народ, что все у него погорело и сам он потерял и жезл и жизнь [48]48
  Возможно, Грасиан здесь имеет в виду юного португальского короля дона Себастьяна (род. 1554, годы царствования 1577 – 1578), племянника Филиппа II. Обуреваемый жаждою славы и религиозным пылом, Себастьян отправился в Африку покорять неверных и вскоре погиб в сражении при Алькасаркивире (Марокко).


[Закрыть]
.

Рядом был изображен Икар, падающий с поломанными крыльями, попадающий из одной крайности в другую – из огня да в воду, хотя Дедал ему кричит: «Лети посередине!»

– Таков был другой безумец, – молвил Критило. – Не довольствуясь знаниями необходимыми и подобающими, он пустился в излишние мудрствования, но перья подвели его, и он со своими химерами утонул в море всеобщей горькой скорби – недаром перо по-латыни «пенна», почти «пеня». А вот и знаменитый Клеобул – в трех посланиях он пишет одно слово «Мера»: в ответ царю, который, дабы успешней править, трижды просил совета, достойного его, Клеобула, мудрости. Взгляни еще на другого из семи мудрецов Греции [49]49
  Т. е. на Питтака из Митилены.


[Закрыть]
, ставшего бессмертным благодаря лишь одному изречению: «Во всем избегай излишества» – ибо избыток всегда вредней, чем недостаток.

Были там представлены в рельефах все добродетели – с остроумными девизами на картушах и волютах. Они шествовали по порядку, каждая посреди двух пороков, образуемых ее крайностями, а внизу красовалась Отвага, надежная опора, всех прочих добродетелей, покоившаяся на антаблементе колонны, между Дерзостью и Трусостью. Шествие добродетелей возглавляла Мудрость, их царица, державшая в руках роскошный венец с надписью: «Для того, кто возлюбил золотую середину». И много еще виднелось там других надписей, свивавшихся в гирлянды; то были определения Искусства и Изощренного Ума.

Венчало же всю эту композицию Блаженство с величаво спокойным ликом, такое, каким его описали мужи мудрые и доблестные: а по сторонам его стояли две крайности – Плач и Смех, поддерживаемые своими атлантами – Гераклитом, вечно плачущим, и Демокритом, вечно смеющимся [50]50
  В народной традиции Гераклита (IV в. до н. э.), благодаря его учению о всеобщей изменчивости и бренности («Все течет»), называли «плачущим», тогда как Демокрита (V в. до н. э.), учившего, что все существующее – лишь случайное сочетание вечных атомов и что надо, ни о чем не печалясь, видеть тоько хорошие стороны жизни, представляли «смеющимся».


[Закрыть]
.

С огромным удовольствием Андренио всматривался и вникал в дивный этот оракул, учащий, как жить. А тем временем собралась у колонны толпа людей – но не личностей; большинство, не сообразуясь ни с чем, кроме своего желания, ударялись в крайности, влекомые прихотью и наслаждением. Вот явился некто и, никого не спрашивая, всем на удивление, ринулся сдуру по пути крайности – гордыня одолела его, и вскоре он погиб. Подошел тщеславный – тоже никого не спрашивая, он, себе на беду, но с веселым видом, пошел по самому верхнему пути, но так как надменный этот путник внутри был пуст, а ветер все крепчал, то вскоре его сдуло, и он шлепнулся вниз при злорадных криках толпы – ведь забрался он так высоко, что и подъем его и падение произошли у всех на виду и всем на смех.

Была там еще тропа, сплошь усыпанная колючками. Андренио подумал, что по ней-то уж никто не пойдет, как вдруг увидел, что народ там кучей теснится и даже кулаками пробивается. Наиболее же утоптанной была дорога для скотов. И когда Андренио спросил у одного скотоподобного, почему он по ней идет, тот ответил: чтобы не идти, мол, одному. Рядом была совсем короткая дорога, но кто на нее вступал, с собой тащили груды яств и лакомств; да только долго идти не приходилось – сытость губит пуще голода. Иные пытались парить в воздухе, но их одолевало головокружение, и. они быстро падали – и небо и земля были не для них.

Большой гурьбой двигался народ по весьма красивой и приятной дороге – с одного лужка да на другой, резвясь да забавляясь, пляшучи да играючи, – но вдруг то один, то другой валился от изнурения, весь в поту и в слезах, ни шагу ему уже не сделать, беспечную улыбку сменил смертный оскал.

О другой дороге говорили, что она страх как опасна, кишмя кишат там воры, но, хоть все об этом знали, нашлось и тут охотников немало, твердивших, что как-нибудь они с этими ворами поладят; в конце концов они сами становились ворами и крали один у другого. Кое-кто – к изумлению Андренио и к радости Критило, что наконец-то встретился человек осторожный и пытливый, – спрашивал, где тут дорога пропащих. Странники наши думали, что те спрашивают из боязни на нее попасть и пропасть. Ничуть! Как услышат, где она, туда и кидаются.

– Видана ли этакая глупость! – возмущался Андренио.

Заметив среди этих людей несколько важных персон, оба стали спрашивать – зачем они идут по такой дурной дороге. И услышали в ответ: Дескать, не сами идут, а их – ведут. Не менее явной была глупость других, которые день-деньской кружили на одном месте, терзая себя и окружающих, не продвигаясь ни на шаг и никогда не достигая цели [51]51
  Речь идет о завистниках.


[Закрыть]
. Иные никак не могли найти своего пути – все силы потратят на начало, а дальше идти нет мочи, станут сложа руки и – ни ногой; эти ничего не могли довести до конца [52]52
  Здесь – ленивые.


[Закрыть]
. Один сказал, что хотел бы пойти по дороге, еще никем не хоженной. Такой дороги ему указать не могли, он направился, куда повела прихоть, и вскоре сгинул.

– Заметил ли ты, – сказал Критило, – что почти все избирают путь не свой и впадают в крайность противоположную той, какой можно было от них ожидать? Глупец становится тщеславным, ученый притворяется неучем; трус мнит себя храбрецом и толкует лишь о пистолетах да о драках, тогда как подлинный храбрец о них и не вспоминает; кто имеет, не любит давать, а кто не имеет, сорит деньгами; красавица нарочито небрежна в туалете, а дурнушка франтит напропалую; монарх тщится быть человеком простым, худородный воображает себя божеством; красноречивый молчит, а невежда разглагольствует; кто умеет, действовать не смеет, а кто не умеет, орудует почем зря. И все, как видишь, идут по пути крайностей, не по стезе умеренности. Мы же с тобою изберем путь более надежный, хоть и не столь заманчивый, – путь разумной и блаженной середины: он менее опасен, чем крайние, ибо дает умеренное и устойчивое благополучие.

Мало кто последовал за Критило, но едва он и Андренио вступили на этот путь, как почувствовали веселье сердца и удовлетворенность духа. К тому же они заметили, что подаренные им карбункулы, дивные символы разума, заблистали, словно яркие звезды, и лучами своими, будто языками, казалось, говорили: «Вот путь истины и истина жизни!» Напротив, камни тех, кто следовал своей прихоти, потускнели, затем и вовсе погасли, а их хозяева угасли – неверно избрав призвание и путь. Видя, что они неуклонно подымаются в гору, Андренио сказал:

– Похоже, что дорога эта приведет нас на небо, а не в мир.

– Так и есть, – отвечал Критило, – ведь это дорога вечности, и хотя бы мы еще и еще углубились в пределы земли родимой, мы все равно будем выше ее, выше прочих людей, будем соседями звезд, – пусть же звезды нас ведут, ибо мы очутились меж Сциллой и Харибдой мира.

Когда он это говорил, они входили в один из славнейших городов мира, великий испанский Вавилон [53]53
  Т. е. Мадрид.


[Закрыть]
, владыку богатств Испании, высокое поприще учености и отваги, средоточие благородства и торжище жизни человеческой.

С изумлением глядел Андренио на незнакомый ему мир, гораздо более удивляясь, чем тогда, когда, выйдя из пещеры, увидел его впервые. Но мудрено ли? Ведь там он видел мир издали, а здесь вблизи, там созерцал, здесь ощущал: одно дело смотреть глазами, другое – потрогать руками. Особенно чудно было ему, что им не встречался ни один человек, хотя они усердно искали людей в многолюдном городе и при полуденном солнце.

– Что это значит? – вопрошал Андренио. – Куда подевались люди? Что с ними стало? Разве земля не родина их любимая, разве мир сей не прибежище их желанное? Зачем же они его покинули? Куда разбежались и что надеются там найти?

Оба странника бродили из конца в конец и глядели во все глаза, но не видели ни одного человека, как вдруг… Но о том, как и где нашли они людей, расскажет нам следующий кризис.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации