Текст книги "Так далеко, так близко..."

9

Когда бы я ни приехала в Прованс, меня всегда охватывает чувство ожидания и волнения, и сегодняшний день не был исключением. Я с трудом сдерживалась, сидя на заднем сиденье машины, глядя на пейзажи за окном.

Мы ехали из Марселя через Буш-дю-Рон, направляясь в Воклюз, в Лормарэн, на старую мельницу. Я не могла дождаться, когда же попаду туда.

Утром я прилетела в Париж из Нью-Йорка, пересела на рейс до Марселя, где в аэропорту меня ждал водитель из автомобильной компании, услугами которой я всегда пользуюсь.

Его звали Мишель, и я знала его уже несколько лет. Это был симпатичный, доброжелательный и услужливый провансалец, всегда знающий о том, что происходит в округе. Можно было полностью положиться на его знания о городах, деревнях, замках и церквях Прованса, об антикварных магазинах, лавках и ресторанах; при этом он сообщал свои сведения только когда его спрашивали. Это была одна из причин, почему я всегда предпочитала ездить с ним; он никогда не был фамильярен или болтлив, и поэтому совсем не мешал мне. В дороге я люблю расслабиться, молчать и думать. Я не выношу, когда разговор льется непрерывным потоком.

Я смотрела в окно, отмечая, как необычно выглядит пейзаж в этот солнечный и теплый октябрьский вечер. В неповторимом воздухе и пейзажах Прованса действительно будто присутствует какая-то особая подсветка, своего рода особая яркость, которая не меркнет круглый год и не одно столетие влечет к себе художников.

Многие из них приезжали сюда работать, привлеченные этим светом и трепещущими красками земли… Терракота, переходящая в сиену жженную, смесь коричневых, рыжих, сочащихся золотом, абрикосовым и персиковым цветом; ярко-оранжевые, резкие желтые, все оттенки зеленого. Под самым чистым в мире синим небом эти цвета казались поразительно живыми.

Эти блистающие краски густо наслаивал на свои холсты Ван Гог, добиваясь богатой фактуры. Работая в такой манере, он создал, впервые в прошлом веке, свои удивительные полотна и ими обессмертил Прованс и себя самого.

Одно время Себастьян увлеченно собирал импрессионистов. Он любил Ван Гога, у него было несколько его работ; теперь, должно быть, они принадлежат Джеку или Люциане. Интересно, кому он завещал их; скорее всего, их унаследует Джек.

Вскоре мы проехали Экс-ан-Прованс, который я хорошо знала, несколько лет отдыхая в шато д'Коз. Конечно, Джек приедет сюда на следующей неделе; я вдруг поймала себя на мысли, что совсем не хочу его видеть. Достаточно мы пообщались за последнее время.

В этот вечер дороги были практически пусты, и ехать было хорошо. Мы проехали Буш-дю-Рон и въехали в Воклюз. Это департамент Прованса я люблю больше всего; здесь я жила, приезжая и уезжая, почти четырнадцать лет с обоими своими мужьями.

Среди прочего мне особенно нравится разнообразие этой местности. Фруктовые сады, виноградники, оливковые рощи сменяются ровными полями, холмами и отрогами Люберонских гор. Там, где я живу, в Лормарэне, местность удивительно живописна на протяжении всего года. В основном, из-за огромного разнообразия деревьев, которые здесь разрастаются очень пышно, ведь в этих краях теплый сезон – самый долгий во Франции.

Конечно, меня привлекают и другие вещи. Очаровательный живописный городок, как бы столица Люберона. Он также считается главным городом Воклюза. Множество художников, музыкантов и писателей жили в этом городке и в его окрестностях: когда-то здесь был дом великого французского писателя Альбера Камю, который похоронен неподалеку.

Подъезжая к Лормарэну, я открыла окно. Ворвался теплый, сладкий воздух, принеся с собой смешанные запахи диких цветов, розмарина, фруктов, лаванды, сосны, – знакомые запахи, которые я так люблю и которые всегда говорят мне о том, что теперь я дома.

Теперь мы ехали по открытой, настоящей деревенской местности, полной изобильных садов, виноградников, оливковых рощ, отсюда почти до самой мельницы простираются мои поля лаванды.

– Voila! Regardez, madame Trent[6]6
  Вот! Смотрите, мадам Трент! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул вдруг Мишель, нарушая молчание.

Он замедлил скорость. Перед нами на бледно-голубом небе вырисовывался зазубренный силуэт – маленький средневековый городок, прилепившийся к вершине холма.

– Как хорошо вернуться домой, Мишель, – сказала я: я волновалась все больше, и вот он свернул с узкого грязного проселка, направляясь по длинной подъездной дороге к старой мельнице. По обеим сторонам дороги, ведущей до самого двора, выложенного плитами, стояли гордые кипарисы – высокие, стройные, темно-зеленые стражи.

На древние камни мельницы, построенной в XVI веке, пятнами ложился солнечный свет, и казалось, что по ним раскиданы мазки золотой краски. В этом мягком свете сияли многочисленные окна, а двор был уставлен огромными кувшинами для оливкового масла, в которых росли яркие и веселые цветущие растения, которые словно приветствовали меня.

Большая дубовая дверь была распахнута, и пока мы заезжали в тупичок на дворе, из дома выбежали Филлис и Ален Дебрюлль, супружеская чета, работающая у меня.

Фил, англичанка, переселившаяся во Францию и вышедшая замуж за провансальца, обняла меня и сказала:

– Добро пожаловать домой, миссис Трент.

– Здравствуйте, Фил! Если бы вы знали, как я рада, что я здесь.

– Очень хорошо вас понимаю, – отозвалась она.

Ален пожал мне руку, широко улыбнулся и сказал, что они скучали обо мне: потом повернулся к Мишелю, вынимавшему мои вещи из багажника, и быстро заговорил с ним по-французски.

– Ah oui, bien sur. Mersi beaucoup[7]7
  Ах да, конечно, большое спасибо (фр.)


[Закрыть] – ответил Мишель и, обратясь ко мне, добавил: – Ален приглашать меня на кухню выпить кофе.

– Да, я поняла, – ответила я. – Зайдите ко мне перед отъездом, Мишель.

– Oui madame, merci.[8]8
  Да, мадам, спасибо (фр.)


[Закрыть]

Я еще не успела отдышаться, как начал трезвонить телефон. Кажется, весь Лормарэн знает, что я вернулась. У них, наверное, есть сигнальные барабаны.

Когда я, не знаю какой раз подняла трубку и сказала «да» довольно резко, оказалось, что это моя близкая подруга Мари-Лор.

– Я звоню только чтобы сказать «привет», Вивьен, – пояснила она, а потом обеспокоенно спросила: – Что-нибудь случилось?

– Конечно, нет. Почему ты спрашиваешь?

– Твой голос… как это сказать… немного дрожит.

– Все в порядке, уверяю тебя.

– Надеюсь, в дороге все было хорошо?

– Да, Мари-Лор, дорога была нетрудная. За столько лет я привыкла к ней. Но ты не поверишь – кажется, весь городок знает, что я приехала… Мне звонило столько разного народа. Я – прямо сенсация дня.

Когда она заговорила, в ее голосе слышался теплый смех.

– А это так и есть, дорогая. Мне сказала об этом мадам Крето, когда я утром была в булочной. Она сказала, что об этом ей сказала Фил – что тебя ждут сегодня около пяти. Надеюсь, я не помешала своим звонком?

– Нет-нет, я так рада слышать твой голос. И все же я не перестаю удивляться сельским тамтамам. Они здесь совершенно такие же, как в дебрях Африки.

– Замечательное сравнение, – воскликнула она. – Но ты же знаешь, как местные любят посплетничать, обсудить чужие дела, они без этого не могут жить. Ничего плохого в этом нет. А я рада, что ты приехала. Я действительно соскучилась по тебе.

– Я тоже соскучилась по тебе. Как Александр? А девочки?

– Все у нас хорошо, Вивьен. – Она с минуту колебалась, потом добавила ласково и сочувственно: – Я еще раз хочу сказать тебе, как мне жаль, что с Себастьяном так вышло. Такая потеря для тебя. Надеюсь, ты не очень переживешь?

– Конечно, я горевала, это естественно. Какая-то дверь вдруг захлопнулась, и целый кусок жизни, совершенно особый, безвозвратно остался за ней. – Я села в кресло, радуясь, что могу поговорить с ней немного. – Мы не часто виделись в последнее время, он всегда был в разъездах, но мы много разговаривали по телефону. Его смерть меня потрясла. Я никак не могла предположить такого.

– Да уж конечно. Он же был совсем не стар, ему и шестидесяти не было, и мне всегда казалось, что он в хорошей форме.

– Так оно и было, но, наверное, мне станет легче, когда я узнаю, как именно он умер. К сожалению, результатов вскрытия все еще нет.

– А я думала, ты уже знаешь, – сказала она удивленно, а потом быстро продолжала: – В наших газетах пока ничего нет. А на днях в них было полно всяких россказней. Французская пресса считает, что его смерть выглядит очень подозрительно.

– Нью-Йоркская тоже. Что поделаешь. Но в его смерти на самом деле есть что-то таинственное. Я с радостью уехала оттуда, так все это грустно. Конечно, пришлось дождаться поминальной службы – для меня очень важно было присутствовать на ней.

– И как все прошло?

– Вполне прилично. Это было вчера, и церковь была переполнена. Было много важных персон, – правительственные чиновники, люди из ООН, руководители благотворительных организаций. Народ приехал со всего света. Известные и не очень. Я порадовалась, что так много людей пришли отдать свой последний долг. Но как только все кончилось, я улизнула и прямо в аэропорт. Так хотелось поскорее вернуться к своей обычной жизни.

– А мне хочется поскорее увидеть тебя. Ты можешь приехать к обеду в субботу вечером? Будем только мы, всей семьей. Не хочешь ли прихватить Кита?

– Спасибо, с удовольствием приеду, а с ним поговорю попозже. Я знаю, что он вовсю творит, кончает последнее полотно для своей выставки в следующем месяце. Я ему еще не звонила. Просто не было возможности.

– Если он недоступен, приходи одна, но я уверена, что он придет. Совершенно уверена, – многозначительно сказала Мари-Лор, неисправимый романтик. – А теперь я побегу, Вивьен. Я утонула в документах в связи с выставкой древностей, она откроется через неделю.

– А мне нужно распаковать вещи. До субботы, дорогая. Ах да, во сколько?

– Около семи. Чао.

– Пока, Мари-Лор.

Мы одновременно повесили трубки, и я пошла искать Фил.

Выйдя из своей спальни, расположенной в одном из новых флигелей, я прошла через холл, связывающий пристройку с основной частью дома. Она построена из крупных камней, цвет их колеблется от мягких песочных и золотистых тонов до бледно-розовых и темно-серых. Камни не оштукатурены, как было принято в XVI веке.

Основное здание мельницы, построенной, кажется в 1567 году, состоит из четырех огромных помещений, которые мы превратили в жилые комнаты. Когда Себастьян купил эту мельницу, помещения были практически в полной сохранности, и мы только отремонтировали стены и потолки. Когда-то здесь давили оливки на гигантских круглых камнях, поражающих воображение своим размером. Своды, из которых иные достигают высоты тридцати футов, разделяют эти огромные помещения, отчего они кажутся еще более величественными.

Несколько помещений поменьше, образующих внешний периметр изначальной постройки, были почти разрушены, когда мы стали владельцами мельницы. Все нужно было перестроить; так мы и сделали, превратив их в чуланы, кладовые и прачечную.

Повсюду мы настелили плиточные полы, пробили множество окон, дверей и добавили новых балок, чтобы укрепить потолки.

Себастьян настоял, чтобы для реконструкции использовалось старое дерево и камни, которые можно было брать либо из самой мельницы, либо покупать у местных строителей: плиты мы выбирали только такие, которые отмечены патиной времени. В результате новшества не отличить от старины, и отреставрированное здание вызывает изумленный восторг, главным образом потому, что кажется – оно было таким всегда.

Спустившись из холла на три ступеньки, попадешь в кухню – изначальное сердце мельницы, к которой относятся еще три помещения, превращенные нами в столовую, гостиную и библиотеку. Кухня снабжена всеми современными удобствами, она очень уютна и по-деревенски очаровательна с ее потолочными балками, стенами открытой каменной кладки и полом из терракотовых плиток. Прованский облик кухни дополняют всевозможные корзины, медные горшки и сковородки, сухие травы, колбасы и сыры, свисающие с балок.

В центре – громадный очаг, на его обширной плите – огромная корзина с поленьями, блестящие латунные инструменты и подсвечники из кованого железа почти пятифутовой высоты с толстыми восковыми свечами. Перед очагом – старый крестьянский стол, окруженный стульями. Я села за этот стол.

Фил, стоявшая у плиты, посмотрела на меня и сказала:

– Когда на чайник смотришь, он ни за что не закипит. Хочу приготовить вам чай. Я собиралась принести его вам наверх.

– Спасибо, Фил, я буду пить чай здесь. А потом, если вам не трудно, помогите мне, пожалуйста, распаковать вещи.

– Совсем не трудно, – она опять с беспокойством посмотрела на чайник.

– Кстати, Мишель уже уехал? Я с ним еще не расплатилась.

– Нет, он здесь, миссис Трент. Он пил кофе. Котом они с Алленом вышли. Покурить, наверное.

Я кивнула и сказала:

– Фил, дом в идеальном порядке. Вы прекрасно за ним смотрите. Спасибо.

Она ничего не ответила, но по выражению ее лица я поняла, что она польщена. Сняв чайник, она поднесла его к раковине, вылила немного воды и опять поставила на газовую плиту.

– Когда на чайник смотришь… – напомнила я, протягивая руку к зазвонившему телефону. – Алло.

– Просто не верится, что ты приехала и все еще не позвонила мне, – сказал Кристофер Тримейн.

– Привет, Кит, я еще никому сама не звонила. Но ты первый в моем списке. Ты просто опередил меня на несколько минут.

– Приятно слышать. Как ты? Хорошо добралась?

– В порядке. Добралась легко и быстро.

– Значит, готова пообедать со мной сегодня? Я надеюсь.

– Я очень хочу тебя видеть, правда. Но мне нужно распаковать вещи, все разложить, разобрать бумаги, ну все кака положено. Ты же знаешь, как это бывает по приезде. Меня ведь не было здесь почти три месяца.

– Как будто я этого не помню. Ну ладно, дорогая, на сегодня я тебя отпускаю.

– Мари-Лор приглашает нас к обеду в субботу.

– Прекрасно, договорились. А как насчет завтра? Поужинаем вместе?

– Давай, это будет замечательно. Как работа? Кончил картину?

– Кончил. Ночью во вторник, или, точнее, утром в среду. Слегка устал, но к субботе воспряну.

– А ты уверен насчет завтрашнего ужина? Может, отдохнешь сначала?

– Да ведь я не собираюсь готовить его, только съем. Слушай, Вивьен…

– Что, Кит?

– Я только что узнал о Себастьяне. О его смерти. Сегодня утром по Си-Эн-Эн показали кадры поминальной службы. Мне так жаль. Ты держишься?

– Да, спасибо.

– Ты, наверное, подумала, какой я бесчувственный, не позвонил тебе. Но я просто не знал. Я живу так уединенно.

– Не нужно ничего объяснять, я поняла, что ты, наверное, сидишь у себя в мастерской безвылазно.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– Да, несомненно. Когда увидимся завтра?

– В семь – начале восьмого устроит?

– Да. Я заеду за тобой, а ты дашь мне глотнуть чего-нибудь, прежде чем я отвезу тебя в городок.

10

– Миссис Трент, вас к телефону, – сказала Фил, спускаясь по ступенькам, ведущим из библиотеки к плавательному бассейну.

– Я больше не могу, – простонала я, приподнимаясь в шезлонге. – Я и понятия не имела, что так популярна в Лормарэне.

– Это мистер Лок, – сказала она, подходя ко мне. – Он звонит из Нью-Йорка.

Я посмотрела на часы. Пятница, три тридцать у нас и, значит, в Штатах – половина десятого. Взяв у нее сотовый телефон, я включила первую линию.

– Здравствуй, Джек, я думала, ты уже в Париже.

– Привет, Вив. Я приеду. Сегодня, попозже. Сяду на французский «Конкорд». В час тридцать. Как там? Тепло и солнце, да?

– Именно так. Сижу у бассейна, расслабляюсь.

– Вив, мне звонили из полиции. Детектив Кеннелли. Десять минут назад. Потрясающе. Заключение эксперта готово.

Я стремительно выпрямилась, спустив ноги с шезлонга, изо всех сил прижимая к уху телефон.

– Ну и что? Какое заключение?

– Самоубийство. Себастьян покончил с собой. Умер от отравления барбитуратами, осложненного сверхдозой спиртного.

Я оцепенела. Затем закричала:

– Я не верю! Этого не может быть! Себастьян не мог совершить самоубийства! Это какая-то ошибка.

– Боюсь, что нет. Это заключение главного медицинского эксперта. Он покончил с собой.

– Но… но… это не может быть несчастный случай? – я хваталась за соломинку.

– Нет, Вив. Это не несчастный случай. Эксперт провел множество тестов, в экспертизу входит много всякого. Все остальные варианты исключены.

– А как же рана на лбу?

– Он умер не от нее. Его прикончили барбитураты и алкоголь. Так говорит Кеннелли.

– А почему эксперт так уверен, что это не несчастный случай? – голос у меня от волнения звучал почти как крик.

– Я же только что сказал тебе. В его крови, мозге, тканях и других органах было всего слишком много. Это могло быть приятно только с определенной целью. Нельзя оспаривать заключения токсиколога. Факты есть факты, они не могут лгать.

– Но он не мог убить себя. Себастьян не мог! – протестующе повторяла я, убежденная доводами Джека и все еще не веря ему.

– Ну как можно так говорить! – воскликнул он нетерпеливо. – Вы разошлись уже давно, Вивьен. И редко виделись в последнее время. Откуда тебе знать, что было у него в мыслях?

– Он был счастлив, – выпалила я, – очень счастлив в тот день… – Я резко остановилась, поняв, что не хочу говорить большего.

– Себастьян счастлив! – Джек хмыкнул. – Ну ты скажешь. Он никогда не был счастлив. Ни разу за всю свою жизнь. Вечно угрюмый, мрачный. Раздраженный. Брюзга и зануда. Я-то знаю. Я достаточно натерпелся от его настроений.

Меня охватил холодный гнев, мне захотелось выругать его, крикнуть, что он не прав, жесток, судит об отце неверно и несправедливо. Но я взяла себя в руки, сказала сдержанно и твердо:

– В тот день, когда мы завтракали в «Ле Рефюж», он казался счастливым. Вот что хочу сказать.

– Это в понедельник. А в субботу он покончил с собой.

– Значит, эксперт установил, что это было в субботу?

– Да. В субботу ночью. А почему он поступил так, мы никогда не узнаем. Все, что я знаю наверняка – что медицинские эксперты обычно не ошибаются.

– Я не могу в это поверить, – твердила я.

Джек сказал:

– Поверь. Случилось именно это. Самоубийство.

– Значит, твоя теория насчет грабителя рухнула, – заметила я.

– Так же, как и твоя насчет сердечного приступа или инсульта, – парировал он.

– Джек, а как полиция объяснила беспорядок в комнате? Опрокинутую лампу, кресло, разбросанные бумаги?

– Никак. Потому что они не могут сказать пока ничего определенного.

– Но ведь должна же у них быть какая-то версия? Они же занимаются такими расследованиями.

– Фантазии – не их дело. Они оперируют фактами.

– Наверное, Себастьян бродил, шатаясь, по комнате, – рассуждала я вслух, – прежде чем вышел в сад. Интересно, зачем он вышел в сад, зачем пошел к озеру. Как ты думаешь, Джек?

– Понятия не имею. Это не факты. Мы никогда не узнаем больше того, чем знаем сейчас. Слушай, мне пора двигать. К Люциане. Рассказать ей. Потом в аэропорт. Пока, малышка.

Он исчез, как всегда, прежде чем я смогла с ним проститься. Я отключила связь, опустилась в шезлонг и закрыла глаза. Мысли мои мчались галопом.

Джек привел меня в ярость. Его отношение к отцу просто ужасно. Со дня смерти Себастьяна Джек не может говорить о нем без оскорблений и грубостей. Это неуважение к памяти покойного, но делать Джеку выговор – бессмысленно. Он остался бы глух к моим словам.

Всего несколько минут тому назад он говорил со мной о смерти Себастьяна так, будто речь шла о постороннем человеке, – без всяких чувств вообще. И с полным равнодушием к моим чувствам. Холодно и бессердечно, и это чудовищно.

В Коннектикуте, как раз накануне похорон, я размышляла, не убил ли Джек своего отца. Но сразу же отбросила эту мысль. Теперь эта мысль снова вернулась ко мне. А мог ли Джек это сделать? Мог дать отцу алкоголь, смешанный с барбитуратами? Убийственная смесь, это всем известно. Разве это не убийство?

Я села, как от толчка, пытаясь поскорее прогнать эту пугающую мысль. Не может этого быть. Джек – человек тяжелый, по временам его переполняет ненависть, но он не злодей.

Сомневаюсь я и в том, что Себастьян убил себя сам. У него для этого не было причин: жизнь его была полна. Я-то это знаю. Он сам говорил мне об этом – что никогда не был так счастлив, что готов начать новую жизнь.

Лежа в шезлонге с закрытыми глазами, я восстановила с памяти нашу встречу с Себастьяном в «Ле Рефюж».

* * *

Я не опаздывала. Было только двадцать минут третьего. Тем не менее я ускорила шаги, торопясь по авеню Лексингтон, направляясь на 28-ую улицу, где находится «Ле Рефюж». Мы договорились встретиться там в два тридцать, и мне хотелось придти раньше его.

Только я успела сесть за стол и отдышаться, как вошел Себастьян, пунктуальный, как всегда.

Несколько голов повернулись, чтобы взглянуть на него, пока он шел к нашему столику. Даже если кто-нибудь и не знал, кто он, не обратить на него внимание было невозможно. н был высокий, заметный, и казалось, что вокруг него яркое сияние.

В свои пятьдесят шесть лет Себастьян был таким же гибким и атлетически сложенным, как и в молодости, и мне показалось, что он стал красивее – темный загар, белые нити седины в темных волосах. На нем был серый полосатый костюм, белая рубашка, бледно-серый шелковый галстук, и он был, как всегда, безупречен весь, начиная с макушки мастерски подстриженной головы и до кончиков начищенных ботинок.

Лицо у него было серьезно, но ярко-синие глаза улыбались, когда он подошел к столу. Наклонясь ко мне, он сжал мое плечо и поцеловал в обе щеки, прежде чем сесть.

– Виви, девочка моя дорогая, как я рад тебя видеть.

– Я тоже, – сказала я, улыбаясь ему через стол.

Потом мы оба заговорили одновременно, и тут же замолчали, рассмеявшись.

– Мы не виделись несколько месяцев, Виви, а мне нужно так много тебе рассказать, – начал он, беря меня за руку и крепко сжимая ее.

– Почти год, – заметила я.

– Неужели так долго? – Темная брось удивленно поднялась. – Это очень долго, дорогая моя. Давай тут же исправим это, чтобы в будущем не повторилось. Но слава Богу – существует телефон.

– Да, слава Богу, но ты не пользуешься им так часто, как раньше и как мог бы пользоваться, – пробормотала я и тут же добавила: – Это не упрек, нет.

– Знаю, что не упрек. И ты права. Ты скажешь, что это слабое оправдание, но я был в разных трудно доступных местах. Не говоря уже о районах бедствия, и звонить оттуда иногда невозможно. Но это ты знаешь, ты бывала со мной в таких местах.

– Ты делал удивительные вещи, Себастьян, прорываясь сквозь все эти бюрократические преграды в разных странах, ты столько всего добился. Ты просто творил чудеса.

– У меня было много хороших помощников. И мы могли оказывать помощь людям непосредственно, это было и вправду замечательно. Поставлять продукты, лекарства и медицинскую помощь тем, кто действительно в этом нуждается, – это такая радость. А еще нам удалось доставить туда квалифицированных врачей и медсестер. И заметь, – куда бы я ни приехал, везде вокруг меня начиналось большое волнение, если не бури. Я сражался со множеством людей Вивьен, я отказывался иметь дело с марионеточными правительствами и продажными дураками-бюрократами.

– Все по-старому, – я покачала головой, – ты все такой же. Мятежник в глубине души.

– Да? – Он бросил на меня быстрый взгляд, потом легко рассмеялся. – Я предпочитаю считать себя просто практичным и умелым, хорошим бизнесменом, Виви, даже когда занимаюсь благотворительностью. Я хочу делать дела как можно просто и быстро. Ну, это ты знаешь.

Подошел официант, и Себастьян заказал бутылку «Вдовы Клико» – его обычный напиток, и продолжал:

– Хватит обо мне. Что было с тобой с тех пор как ты вернулась? Последний раз мы разговаривали в июле, когда ты еще была на старой мельнице.

– Ничего особенного. В основном, работала. Я только что закончила очерк о сдвиге вправо в американской политике для лондонского «Санди Таймз» и почти закончила книгу о сестрах Бронте. В начале августа ездила в Йоркшир, побывала в Хэворте, где они жили, а потом отправилась сюда, как всегда летом. Чтобы сбежать от…

– Туристов в Провансе и вновь прикоснуться к своим собственным корням, – закончил он за меня, и в уголках его глаз побежали морщинки от сдерживаемого смеха.

– Ты хорошо меня знаешь, – прошептала я, думая о том, как точно он меня процитировал. Но я действительно часто повторяла эти слова.

– Не совсем так, дорогая. Просто твой стиль почти не меняется.

– Твой тоже.

– Наверное.

Принесли шампанское, показали Себастьяну бутылку, открыли и налили.

Мы чокнулись, и Себастьян сказал:

– Где ты собираешься проводить Рождество?

– В Провансе, я думаю.

– Ох, как жалко.

– почему?

– Хотелось бы повидаться с тобой на праздники. Я буду на ферме.

– Это новость. Ты ведь обычно колесишь по свету, делаешь добро, а не отмечаешь праздники! – воскликнула я, очень удивленная.

– Мне захотелось старомодного Рождества, – сказал он с улыбкой. – Вроде того, что бывало много лет назад, когда ты, Джек и Люциана были детьми. – Он слегка пожал плечами и добавил: – Не спрашивай, почему.

– Ностальгия, наверное, – предположила я, задумчиво глядя на него. – У всех она бывает по временам.

– Верно. Давай закажем что-нибудь а? А то забудем. Как это часто бывало у нас в прошлом.

Я засмеялась, вспомнив времена, когда мы так 3увлекались разговором, что забывали о еде. Просмотрев меню, мы оба решили заказать жареную на гриле камбалу, и когда официант отошел Себастьян начал со множеством подробностей рассказывать об Индии. Мы были с ним в Индии много лет тому назад, чтобы посетить мать Терезу, но все наше пребывание ограничилось недолгой остановкой в Калькутте.

Слушая его, как всегда, с большим интересом, я вдруг осознала, что он какой-то другой. И тут же поняла. У него был легко на душе. В последние годы, после нашего развода, он всегда казался мне угрюмым и мрачным, где бы мы ни встречались. Я часто ловила себя на мысли, что его снедает тревога – о положении в мире, о его благотворительной деятельности, о «Фонде Лока», о «Лок Индастриз», о его трудных детях. Тяжесть на сердце. Но сегодня он был полной противоположностью самому себе.

И я выпалила, не подумав и не успев себя остановить:

– Ты счастлив! Вот в чем дело, Себастьян. Ты счастливее, чем я когда-либо видела тебя за многие годы.

Откинувшись на спинку стула, он с одобрением посмотрел на меня.

– Ты всегда была очень проницательна, Вивьен. Да, я счастлив. Очень счастлив. Таким я никогда себя не чувствовал…

Он замолчал и отвел глаза.

– А что случилось?

Несколько мгновений он молчал, а потом медленно повернул голову и пристально посмотрел на меня.

Вот тут-то он и рассказал мне.

– Надеюсь, я могу объяснить тебе все, – начал он, тщательно подбирая слова, – не причиняя тебе боли. Я только что сказал, что ты проницательна: но ты еще и умна, и чутка, и умеешь сочувствовать. Да… конечно, я могу сказать тебе все, и тебе не будет больно.

– Мы всегда могли все рассказать друг другу. Все на свете, – напомнила я. – Ты часто говорил мне об этом, когда я росла. И потом тоже.

– Ты знаешь, Виви, что ты взволновала мое сердце, когда была еще девочкой, а когда тебе исполнилось двадцать один год, ты пленила меня… я был очарован тобой. Поэтому я и женился на тебе.

– Я думала, ты женился на мне потому, что любил меня, – сказала я так тихо, что мой голос был еле слышен.

– Действительно любил тебя, я люблю тебя и сейчас. И всегда буду любить. Ты занимаешь в моей жизни совершенно особое место. Но когда мы поженились, я полагал, что просто очарован ребенком, взволновавшим мое сердце, ребенком, который вырос и превратился в очень красивую молодую женщину. Которая обожает меня. Может быть, это одна из причин, почему наш брак был таким взрывчатым, ты была слишком молода, слишком неопытна и очень ранима. Я был стар для тебя. Но видит Бог, мне тоже очень хотелось, чтобы наш брак получился.

– И мне. И хотя наш брак был несколько перегружен, он был очень страстным, этого ты не можешь отрицать, не так ли? – спросила я с вызовом.

– Я и не отрицаю! Бог мой, конечно, не отрицаю, разве не ясно?

– Так что же ты пытаешься сообщить мне, Себастьян? Что ты опять полюбил?

Он перегнулся через стол, и вдруг его лицо так засияло, ожило, помолодело даже, что я тут же утратила всякое душевное равновесие.

Он сказал:

– Да, я полюбил, Виви. Женщину, которая изумляет меня, поражает. Я люблю ее так, как никогда не любил ни одну женщину, ни одного человека. – Слегка поколебавшись, он мягко добавил: – Тебя я любил по-другому. Любовь, которую я испытываю к этой женщине, это что-то… что-то из другого мира, что-то, чего я не могу объяснить. Это самый необычный случай в моей жизни. Я не испытывал ничего подобного раньше и вряд ли испытаю в будущем.

– Она потрясла тебя в физическом смысле, – прошептала я, уверенная, что это правда. Он был очень чувственный человек.

– Да. Потрясла. Но есть и нечто большее. Гораздо большее. Когда я с ней, я чувствую себя совершенно цельным человеком. Как будто мне не хватало какой-то части меня, пока она не вошла в мою жизнь. Она как-то уравновешивает меня. – Он помолчал, глядя на меня, коснулся моей руки. – Прости, Виви, я не хотел делать тебе больно.

– Ты и не сделал, – ответила я, и это была правда. – Я знаю, что ты любил меня, ну, скажем, любил определенным образом. Я это понимаю. Ее ты любишь иначе, вот и все. Никогда ничто не повторяется дважды. Я знаю. Я была замужем за Майклом, и этот брак был совсем не похож на наш с тобой. Я знаю, что наш брак не получился по многим причинам. Но у нас, по крайней мере, были эти пять лет. С другой стороны, твой брак с Бетти Бетьюни вообще взорвался тут же. Не бывает одинаковых отношений с разными людьми.

– Это был не брак! Это совсем не то, что было у нас! – воскликнул он. – Какая из Бетси жена!

– Я это понимаю.

– Ты огорчилась?

Я покачала головой и спросила:

– Кто она?

Он улыбнулся, и это была такая блаженная улыбка, что я опять поразилась: его поведение в тот день было совершенно не в его характере. И я не могла не подумать, что кем бы ни была эта женщина, она существо необыкновенное.

– Ты ее узнаешь, – решительно сказал он. – И она тебе понравится, ты ее даже полюбишь. И она тебя полюбит, я знаю. Вы будете хорошими друзьями.

– Но кто она?

– Врач. На самом деле – ученый. Блестящий.

– Сколько ей лет?

– Примерно твоего возраста. Нет, чуть моложе, года на два.

– Американка?

– Нет… Мы познакомились в Африке.

– Она африканка?

– Нет, она из Европы. Я собираюсь встретиться с ней в Африке, очень скоро. Она там работает над одним проектом. Мы поедем в Индию, а потом приедем сюда на Рождество. Вот почему я надеялся, что ты будешь здесь и познакомишься с ней. Но может быть, мы встретимся во Франции, в новом году? Можно, я привезу ее к тебе на «Vieux Moulin»?

– Разумеется.

– И еще, если это не слишком много, я надеюсь, ты будешь присутствовать на нашей свадьбе? Мы хотим пожениться весной. Ты будешь здесь, да, дорогая? Я хочу, чтобы ты была здесь.