Текст книги "Волшебные чары"

Однажды, когда граф уволил одного мужчину потому, что управляющий доложил ему, что тот работает медленно, ее отец просил своего брата дать этому человеку возможность исправиться.

– Он болен, – объяснял ее отец, – и не сможет остаться дома, потеряв жалованье. Его жена ожидает еще одного ребенка, а в доме уже трое маленьких детей.

Граф отказался слушать его.

– Эти вопросы я поручаю моему управляющему, – сказал он. – Я не вмешиваюсь в его решения!

И Гермия помнила, как ее отец поддержал семью этого работника из своих средств и затем каким-то чудом нашел ему другую работу с жалованьем, которое по крайней мере спасло его семью от голода.

Гермия знала, что это был лишь один пример из многих других подобных случаев, происходивших в поместье, и что ее отец, хотя он никогда не говорил этого, порицал безразличие брата к своим работникам и невнимание к их судьбе.

Зная, что и Мэрилин не отличается подобной заботливостью, Гермия была поражена задачей, которую та перед собой поставила.

– Я не понимаю, чем же я смогу помочь тебе в этом, – сказала она с тревогой.

– Я все продумала, – сказала Мэрилин, – и тебе остается лишь поступать точно так, как я скажу.

– Я сделаю все, если это возможно, – пообещала Гермия.

– Это вполне возможно, – ответила Мэрилин. – А теперь слушай…

Она наклонилась к Гермии и понизила голос, как будто боясь, что их услышат.

– Я решила сопровождать маркиза в его верховой прогулке завтра утром. Я знаю, что ни папа, ни Вильям не любят ранних поездок; маркиз же катается до завтрака.

Гермия с удивлением подняла брови.

– Я никогда не видела, чтобы ты вставала до завтрака! – сказала она.

– Я способна встать с рассветом ради стоящего дела! – провозгласила Мэрилин. – Теперь слушай внимательно…

– Я слушаю.

– Я подойду к нему, когда он будет в конюшне, и предложу проехаться в Рощу Колокольчиков. Ты знаешь, какое это красивое и романтическое место!

– Да… конечно, – согласилась Гермия.

– Мы окажемся там около половины восьмого, – продолжала Мэрилин, – и будем медленно ехать через лес. И тут я хочу, чтобы ты примчалась галопом в поисках меня.

– Я? – воскликнула Гермия.

– Ты слушай! – отрезала Мэрилин. – Ты прискачешь во весь опор и скажешь мне:

"О Мэрилин, я искала тебя! Бедная старая миссис Тингумабоб11
  Типгумабоб – замена либо забытого, либо еще не придуманного названия или имени.


[Закрыть] при смерти, но она говорит. что не может умереть, пока не попрощается с тобой и поблагодарит тебя за твою доброту к ней!"

Гермия с сомнением глядела на свою кузину.

Ей казался странным способ, который избрала Мэрилин, чтобы произвести впечатление на маркиза, и она не думала, что все это будет звучать для него убедительно.

Как будто прочтя ее мысли, Мэрилин сказала:

– Ты можешь сказать это своими словами, но сделай их правдоподобными и настойчивыми, как будто женщина эта действительно призывает меня.

– Я… Я постараюсь, – сказала Гермия, – но что будет.'., дальше?

– Я все тщательно продумала, – ответила Мэрилин. – Я воскликну: «О бедная миссис Тингумабоб! Я должна спешить к ней». Я ускачу от вас, но если маркиз попытается последовать за мной, я скажу тебе: «Покажи его светлости путь домой!» Затем, прежде чем он сможет поспеть за мной – что он, очевидно, захочет сделать, – я уже исчезну из виду.

– А если он все-таки будет пытаться следовать за тобой? – спросила Гермия.

– Тогда ты должна каким-то образом отговорить его от этого, – сказала Мэрилин. – Я же поеду к деревне, но затем медленно вернусь домой по другому пути, чтобы никто меня не увидел.

С едва заметной усмешкой она сказала:

– Позже я расскажу маркизу, как бедная старая женщина смогла спокойно умереть, потому что я держала ее руку; и он поймет, что я, так же как и его мать, забочусь о людях, живущих в поместье.

Гермия молчала, и Мэрилин спросила ее:

– Ну, как тебе нравится моя идея? Тебе ведь не очень трудно будет сыграть роль, о которой я прошу тебя!

– Н-нет… конечно… нет, – сказала Гермия. – Я только… надеюсь, что маркиз… поверит тебе.

– Почему бы ему не поверить? – недовольно спросила Мэрилин. – А если он усомнится, в этом будет твоя вина!

– Пожалуйста… не говори так, – взмолилась Гермия. – Ты знаешь, что я приложу все усилия, чтобы убедить, что кто-то действительно уже… при смерти, как они всегда убеждают мою маму, когда приходят за ней… но…

Ее голос затих.

Она не могла сказать, что любой не очень глупый человек вряд ли поверит в то, что Мэрилин может действительно заботиться о ком-то, кроме себя.

Но ей тут же стало стыдно от таких мыслей о кузине.

Она пообещала себе, что будет изо всех сил пытаться убедить маркиза в том, что люди, живущие в поместье, находят в Мэрилин успокоение и поддержку в своих бедах.

Она чувствовала, что это будет нелегко, но поскольку не могла сказать это прямо, то просто ответила:

– Я сделаю все, о чем ты просишь, Мэрилин, но ты знаешь, что у меня нет лошади, а если бы я взяла лошадь из ваших конюшен, это могло бы показаться странным.

– Я пошлю к тебе конюха с лошадью поздно вечером, чтобы твой отец не знал об этом, – ответила Мэрилин.

– Я с удовольствием прокачусь на ней, – сказала с улыбкой Гермия.

Она взглянула на свою кузину и увидела выражение в ее глазах, которого не замечала раньше.

– Тебе нет необходимости долго оставаться с маркизом, – резко сказала Мэрилин. – Ты должна лишь дать мне достаточно времени, чтобы скрыться в лесу, затем указать ему направление к усадьбе, и поспешить за мной.

– Я так и сделаю, – согласилась Гермия.

– И кроме того, советую не наряжаться, потому что тебе предстоит встретиться с таким джентльменом, которого тебе никогда не придется увидеть в Малом Брукфилде!

– Да… конечно, – ответила Гермия.

– Если бы у меня было кому довериться, я бы никогда не обратилась к тебе.

– Ты так недоброжелательно отзываешься обо мне!

– Я ничего не могу поделать с собой, – отвечала ее кузина. – Ты слишком хороша, Гермия, в от этого у меня такое отношение к тебе с Тех пор, как я поняла, что как бы дорого я ни одевалась, ты всегда выглядишь привлекательнее меня.

Разведя дружелюбно руками, Гермия сказала:

– Мы так счастливо проводили время вместе, когда были младше, и я вспоминаю об этом, Мэрилин… вспоминаю с грустью!

– Если это попытка уговорить меня приглашать тебя на вечера, которые мы даем теперь, когда я стала взрослой, – ответила Мэрилин, – то я не соглашусь на это! Я видела выражение в глазах джентльменов, когда они смотрят на тебя, и я не настолько глупа, чтобы терпеть такое соперничество.

– Я поняла это, – сказала Гермия, – и ничего не могу с этим поделать. Но поскольку ты сама очень, очень красивая, Мэрилин, я совершенно уверена, что ты завоюешь своего маркиза.

– Это я и намерена сделать.

Гермия помолчала немного. Затем сказала:

– Я не верю, что любовь так сильно зависит от внешности людей. Мама сказала однажды, что хорошенькое личико – это лишь хорошее начало! Я думаю, что когда люди начинают испытывать любовь друг к другу, их привлекает многое другое, кроме внешнего вида человека, возбудившего их интерес.

– Если ты хочешь проповедовать мне необходимость доброго сердца, сочувствующей души и любви к старым людям и животным, – парировала Мэрилин, – я не хочу это слушать!

Гермия рассмеялась, узнав в Мэрилин ту же нетерпеливую и дерзкую маленькую девочку, которая ссорилась с ней еще в детской комнате.

Мэрилин же продолжала:

– Я вполне довольна собой, такой, какая я есть. Единственное, что заботит меня, – это проблема замужества и приобретения мужа с самым влиятельным положением.

– Папа всегда говорит, что если желаешь чего-то очень сильно, то получишь это своей волей и молитвой.

Мэрилин неожиданно рассмеялась.

– Я уверена, что дядя Стэнтон будет рад узнать, что я фактически молюсь о заполучении маркиза и что я буду крайне взбешена, если не получу ответа на свои молитвы!

– Я уверена, что ты получишь ответ, – успокаивающе сказала Гермия. – И я не знаю никого, Мэрилин, кто бы выглядел прекраснее с диадемой на голове.

– К этому я стремлюсь, – сказала Мэрилин, – желая самого великолепного венчания, которого Лондон давно не видел!

У Гермии мелькнула мысль, что уж ее-то наверняка не пригласят быть подружкой невесты на этой свадьбе.

Мэрилин, однако, уже поднималась, чтобы уходить, опуская на место приподнятую ранее богато расшитую юбку.

– Смотри, не соверши какую-нибудь ошибку, Гермия! – наставительно заметила она. – Мы будем в Роще Колокольчиков приблизительно без двадцати восемь. Я, конечно, могу придумать что-либо, чтобы задержаться там, но ты лучше не заставляй меня ждать слишком долго!

– Я буду там, обещаю тебе, – сказала Гермия, – и не забудь о лошади. Впечатление будет не то, если я прибуду туда пешком, а иного способа передвижения у меня теперь нет.

– Я понимаю, что ты откровенно упрекаешь меня за то, что я не позволяю тебе кататься на папиных лошадях, – сказала Мэрилин. – По правде сказать, Гермия, ты скачешь верхом слишком хорошо, и мне надоело слышать и от конюхов, и от других людей, что мне следует учиться у тебя.

Гермия ничего не смогла ответить на это, и в наступившем молчании ее кузина пошла к выходу..

– Не опаздывай, – сказала Мэрилин, выходя в прихожую, . – и я отблагодарю тебя, не забыв послать одежду, которую обещала.

Гермии трудно было удержаться от гордого отказа от этого подарка.

Вместо этого она заставила себя ответить мягко и без малейшей нотки сарказма в голосе:

– Ты очень добра, дорогая Мэрилин, и мама и я будем очень, очень благодарны.

Говоря это, она вышла к наружной двери вместе со своей кузиной и увидела элегантный открытый экипаж с кучером и лакеем, сидевшими на козлах.

Заметив Гермию, они оба приветственно коснулись своих шляп с кокардами и широко улыбнулись ей.

Она знала кучера еще с детства, а лакей был парнем, взятым из деревни.

Он спрыгнул вниз, чтобы открыть дверцы экипажа для Мэрилин, и услужливо положил легкий ковер ей на колени.

Как только он вновь забрался на козлы, лошади тронулись и Мэрилин подняла свою руку в перчатке в грациозном прощальном жесте.

Наконец в выездных воротах, сильно нуждавшихся в новой покраске, последний раз мелькнула изящная шляпка ее кузины, и Гермия осталась одна.

Она прошла в дом, размышляя о том, что визит Мэрилин казался таким же не правдоподобным, как происшествия в ее многочисленных фантазиях.

Трудно было поверить, что все это произошло на самом деле, что от нее действительно требовалось участие в этой смехотворной шараде.

Она могла понять логику Мэрилин и ее мотивы при разработке этого сложного плана завлечения маркиза Деверильского, но она сомневалась в его успешности.

Большая любовь – если она хотела возбудить ее в человеке, готовом жениться на ней – не могла возникнуть в результате подобного театрального замысла.

Кроме того, Гермию мучило опасение, что маркиз, будучи разумным и догадливым человеком, мог просто вспомнить в связи со всей этой затеей разговор за обедом о его матери.

Разве не могло ему показаться странным совпадением то, что всего через два дня после этого разговора Мэрилин вызывают к постели умирающей женщины?

Гермия была уверена, что, будь она на месте маркиза, ей все это показалось бы очень странным.

Но маркиз ведь мог оказаться совершенно иным.

Если он был глупцом, обманутым хорошеньким личиком Мэрилин, предположение, что она схожа с его матерью, могло сдвинуть чашу весов в ее пользу.

Гермия подняла свою книгу с того места, куда отложила ее при появлении кузины.

Но она так и не открыла ее. Ее взор привлекла красота буйно разросшегося сада за окном, с начинающим расцветать кустарником.

Цветение плодовых деревьев придавало им волшебный вид, который перенес ее воображение в одну из сказок, слышанных ею в детстве, в которой духи деревьев танцевали ночью при свете звезд.

И Гермия подумала тогда, что если она когда-нибудь влюбится – о свершении чего она молилась, – она никогда не унизится до интриг или замыслов, способных побудить к женитьбе на ней человека, избранного ее сердцем.

Он либо тоже изберет ее, ощутив в ней ту, которую полюбил, либо она оставит его, несмотря на свои чувства к нему.

И она скроет от него слезы, чтобы он никогда не узнал, как она стремилась к нему.

«Это унизительно и низко – заманивать человека в ловушку, как дикое животное», – горячо сказала она сама себе.

Она вновь подумала о мужчине с лицом, мрачным как у Дьявола, который поцеловал ее и всунул гинею ей в руку.

Поцелуи, воображаемые ею в ее фантастических сказках, ничуть не походили на его поцелуй.

Она была уверена в том, что те поцелуи, которые ей, быть может, будет суждено испытать в жизни, не будут столь разочаровывающими.

Глава 3

В этот день Гермия поднялась очень рано и надела юбку для верховой езды, которую сама себе сшила.

Она вспомнила наставление Мэрилин не наряжаться и решила, что будет лучше, если она поедет без шляпы.

Ведь она должна была якобы спешить на поиски своей кузины и, не заботясь об одежде, выбежать из дома в чем была.

И кроме того, маркиз, – если он вообще обратит на нее внимание, – должен посчитать ее деревенской девушкой, а не нарядной леди, с которыми он обычно прогуливается.

Одеваясь, Гермия подумала, что отец и мать осудили бы ее за участие в обмане, пусть и ради кузины.

Однако Мэрилин впервые за долгое время попросила ее об одолжении, и Гермия подумала, что она не только должна помочь ей, но и должна молиться о том, чтобы Мэрилин, если станет счастливой, стала бы добрей к ней и ко всем людям.

Гермия чувствовала, что Мэрилин сильно изменилась, став взрослой.

Она становилась все более и более похожей на графиню, ее мать, которая всегда была готова сказать что-либо недоброе и относилась к большинству людей как к стоявшим значительно ниже нее..

Одевшись и увидев, что стрелка часов перешла за шесть, она тихо спустилась по лестнице, опасаясь, что ее могут услышать.

Получив возможность проехаться на одной из прекрасных лошадей из усадьбы, возможность, которой она была давно уже лишена и о которой .мечтала Все больше и больше с каждым днем, Гермия – с некоторым чувством вины – решила не сразу ехать к Роще Колокольчиков, как требовала Мэрилин, но сначала порадоваться хорошей скачке, пока позволяло время.

Подойдя к конюшне, она увидела, что, как и было условлено, конюх усадьбы вчера вечером неслышно поставил жеребца в одно из многих пустующих стойл.

Предыдущий викарий, очевидно, был намного богаче ее отца, поскольку расширил конюшню, в которой теперь можно было поместить дюжину лошадей.

Теперь же там стоял лишь новый годовалый жеребец викария, который еще не был как следует объезжен.

Отец не только приучал его к упряжке в кабриолет, в котором он разъезжал по своему приходу, но и намеревался запрягать в старомодный, но удобный фаэтон, в котором возил свою жену и дочь.

Руфус, как они назвали его, был гнедым жеребцом, вполне подходящим для этих целей, но далеко уступавшим по классу жеребцу, стоявшему теперь в стойле рядом.

Когда Гермия увидела приведенного жеребца, она почувствовала, как ее сердце забилось сильнее от возбуждения, и поняла, что имеющийся у нее в запасе час она проведет в истинной радости, которой не знала много лет.

Она узнала этого жеребца, потому что ездила на нем раньше, и знала, что его зовут Брэкен.

Гермия похлопала его и ласково поговорила с ним, снимая свое дамское боковое седло, висевшее на стене.

Она подтягивала подпруги седла, уложенного на спину жеребца, когда в дверях конюшни появился старик, ухаживавший за лошадью отца и работавший в большом, разросшемся без ухода саду.

– Собрались прокатиться, мисс Гермия? – спросил он. – А я-то думал, эту лошадь прислали его преподобию.

– Нет, сегодня проедусь я, Джейк, – ответила Гермия, – и не говори папе, если увидишь его, что я уехала. Это секрет.

Джейк помедлил, переваривая услышанное, затем сказал:

– Буду держать рот на замке-, мисс Гермия.

Надеюсь, вы хорошо покатаетесь на таком-то жеребце.

– Конечно, Джейк! Я уже давно не ездила на таких прекрасных лошадях.

Говоря это, Гермия вывела Брэкена из конюшни, и Джейк подержал уздечку, пока она забиралась на стоявший во дворе деревянный чурбан, чтобы удобнее сесть на лошадь.

Она могла бы подняться в седло и без подставки, но решила, чтобы не злить Мэрилин, аккуратнее опустить свою юбку, хотя была вовсе не уверена, что ее кузина все равно не обвинит ее в чем-либо.

Устроившись в седле, она улыбнулась Джейку и сказала:

– Ни слова никому, пока я не вернусь!

– Язык за зубами! – пообещал Джейк, и Гермия выехала со двора.

Сначала она миновала парк и, направившись в противоположную сторону от Рощи Колокольчиков, въехала в лес, примыкавший к деревне, который на картах обозначался как лес с ручьем, но в деревне был больше известен как Лес Колдуний.

Это был лес, в котором, как считалось, устраивает свои пирушки Сатана, о чем в деревне говорили лишь шепотом.

Но этим утром Гермию не интересовали леса.

Ей нужно было открытое место, чтобы галопом промчаться на своем жеребце с такой скоростью, на которую он только способен.

По другую сторону Леса Колдуний было ровное пространство, которое – как, она раньше надеялась – ее дядя мог бы превратить в миниатюрный ипподром, подобный тем, которые устраивали в своих поместьях многие владельцы скаковых лошадей.

Но дядя отказался от этой идеи, сказав, что ему скучно ездить по одному и тому же месту.

– Поскольку у меня десять тысяч акров земли, места хватит, чтобы скакать куда угодно, – объяснил он, – что хорошо и для моей лошади, и для меня.

И теперь, когда Гермия увидела этот плоский обширный луг, простиравшийся более чем на милю, у нее от волнения захватило дыхание, и Она дала Брэкену полную волю.

Когда девушка наконец замедлила его до легкой рысцы после мощного галопа, которым в полной мере насладились они оба, она почувствовала готовность сделать все что угодно для Мэрилин в благодарность за такую радость.

Она проехалась еще, увидев вновь те части поместья, которые были знакомы ей по детским впечатлениям, но которые она давно уже не имела возможности посещать.

Наконец поняв, что подходит время поспешить к Мэрилин, она направила Брэкена назад, мимо Леса Колдуний и через парк к лесу, в котором должны были прогуливаться Мэрилин и маркиз.

Теперь Гермии пришлось ехать значительно медленнее из-за опасности, которой грозили кроличьи норы для копыт Брэкена и низкие ветви деревьев – для волос Гермии.

Как она и предвидела, в лесу становилось все теплее по мере того, как утреннее солнце все выше поднималось на небе, и она была рада, что не надела жакет от своего верхового костюма.

Вместо этого на ней была лишь белая муслиновая блуза.

Она была старая и штопанная, а кое-где и с заплатками, но лучшей у нее не было.

Гермия вновь подумала, что если маркиз вообще заметит ее, он сочтет, что она выскочила прямо из спальни умирающей женщины и бросилась искать свою кузину в чем была.

По мере приближения момента, когда она должна была сыграть роль, отведенную ей Мэрилин, она повторяла в уме то, что скажет.

Она надеялась, что, если будет казаться взволнованной и говорить с ноткой искренности в голосе, ее история покажется правдоподобной.

Она въехала в условленный лес и медленно передвигалась под деревьями вдоль тропинки, ведущей к самому центру рощи.

Колокольчики и первоцветы уже сошли, и растительность под деревьями стала значительно выше, чем весной.

Порой Гермия замечала дикие орхидеи, называемые в народе «дамские тапочки», растущие под деревьями. Были видны также рассыпанные в изобилии маленькие грибы, которые, согласно поверью, появлялись там, где предыдущей ночью танцевали феи.

Как всегда, увидев нечто подобное, она вновь начала создавать в своем воображении новую фантастическую историю, в которой принцесса, спасаясь от зловредных эльфов, прибегла к защите лесной нимфы, дриады.

Ее фантазия, разворачиваясь, подходила уже к самой захватывающей части, когда она услышала голоса и поняла, что Мэрилин и маркиз были где-то недалеко, в самой глубине леса.

Она сделала глубокий вдох, справляясь с волнением, и, подбодрив Брэкена каблуком, заставила его двигаться быстрее, а когда приблизилась к ним, Можно было подумать, что от спешки и скорости она буквально задыхалась.

С первого же взгляда на Мэрилин она осознала, насколько же неряшливой по сравнению с ней выглядит сейчас она сама.

Ее волосы растрепались по лбу от ветра, когда она мчалась галопом; ее щеки пламенели, и – хотя она не знала этого – ее глаза сияли радостью утренней прогулки.

Мэрилин же, напротив, была аккуратно и тщательно наряжена, одета в изысканно скроенный летний костюм для верховой езды из бледно-голубого щелка, обшитый белой тесьмой. Шею окружало кружевное жабо. Наряд был новеньким «как с иголочки», только что из фешенебельного магазина.

Ее прогулочная шляпка была охвачена газовой вуалью такого же цвета, как и костюм. Сзади вуаль свешивалась со шляпки, разлетаясь по плечам и спине.

Когда она повернулась, чтобы взглянуть на Гермию с хорошо разыгранным удивлением, ее лицо было спокойно и красиво, да и вся она была воплощением аккуратности и строгого изящества, совершенства во всем.

Гермия подскакала с такой скоростью, что ей пришлось резко натянуть поводья Брэкена, останавливая его, и жеребец вздыбился, усиливая впечатление неотложности и трагичности послания, которое принесла Гермия.

– Гермия! – воскликнула Мэрилин. – Что случилось? Почему ты здесь?

– О Мэрилин, я везде тебя искала! – отвечала Гермия. – Бедная старая миссис Барлес при смерти, но говорит, что не может умереть спокойно, пока не попрощается с тобой и не поблагодарит тебя за всю доброту к ней.

Чувствуя волнение, Гермия не пыталась изменить слова, которые велела ей сказать Мэрилин.

Когда она произносила их, ей показалось, что они звучат несколько искусственно.

Мэрилин вскрикнула, что также прозвучало довольно театрально.

– О бедная миссис Барлес! – воскликнула она. – Я немедленно должна ехать к ней!

Она резко повернула свою лошадь и подстегнула ее хлыстом, проезжая мимо Гермии.

Проехав уже довольно далеко, она, как будто неожиданно вспомнив что-то, повернула голову и крикнула:

– Покажи его светлости дорогу назад к усадьбе, а затем поспеши за мной! Ты будешь нужна мне!

– Хорошо, – ответила Гермия.

При этом она подумала, что Мэрилин беспокоится, Ведь она остается с маркизом и может расположить его к себе.

Тут она впервые взглянула на него.

Он повернул свою лошадь так, что она стояла поперек тропинки, и оказался к Гермии ближе, чем она ожидала.

От испуга она резко вдохнула воздух открытым ртом, что не могло укрыться от маркиза, и мгновенно поняла, что оказалась очень глупой.

Ведь она давно уже могла догадаться, что мужчина, поцеловавший ее и давший ей гинею за помощь, может быть маркизом Деверильским.

Он выглядел, думала она теперь, как и в тот день, очень похожим на Дьявола, за исключением его глаз (в которых – когда она встретилась с ним взглядом – мелькнула легкая насмешливая искорка), да еще ироничного изгиба его губ.

Какое-то время она могла лишь, опешив, глядеть на него, не соображая, что сказать.

– Так вы все-таки, оказывается, не девушка-молочница!

Он говорил тем же сухим протяжным голосом, который она слышала в тот раз.

Почувствовав, как краска заливает ее лицо, Гермия ответила голосом, показавшимся ей самой чужим:

– Нет… и вы не имели… права… счесть меня молочницей!

Она хотела сказать, что он не имел права целовать ее, но, стыдясь происшедшего в тот день и под влиянием смущения от встречи с ним вновь, она не смогла найти слов, чтобы дать понять ему, как дурно он вел себя тогда.

– Вы хотите, чтобы я извинился? – спросил маркиз.

Сделав усилие над собой, Гермия подняла голову и с вызовом посмотрела на него.

– Теперь слишком поздно! Вам удалось тогда найти кузнеца?

– Я вернулся туда, где остановился, и поручил моим конюхам справиться с этим.

– То есть туда, куда вы хотите отправиться сейчас? Я покажу вам дорогу.

– Я не спешу. Мне интересно узнать, почему вы то притворяетесь молочницей, то появляетесь как амазонка, на превосходной породистой лошади.

– Я не притворялась молочницей! – быстро возразила Гермия. – И если бы даже я была…

Она остановилась, подумав, что то, что она собиралась сказать, сделало бы их разговор еще более неловким, чем он был до сих пор.

– Вы хотите сказать, что я не имел права поцеловать вас, – медленно выговорил маркиз. – Но должны же вы понять, что, идя одна, с такой внешностью, вы являетесь искушением для любого мужчины, увидевшего вас.

– Но не для тех мужчин, которых я встречаю в нашей округе, – ответила Гермия, – хотя, возможно, джентльмены, приезжающие из Лондона, имеют иные представления об… уважении и… приличиях?

Она намеревалась говорить с вызовом, однако, все еще смущаясь, чувствовала, что ее голос звучит неуверенно и слабо.

– Я признаю упрек справедливым! – сказал маркиз, и она поняла, что он смеется над ней.

– Если ваша светлость отъедет немного в сторону, – сказала Гермия, – я покажу вам дорогу, которая приведет вас обратно в парк.

Оттуда вам нетрудно будет найти усадьбу.

– Я уже сказал, – ответил маркиз, – что не спешу.

Поскольку его лошадь стояла поперек тропинки, а вокруг теснились деревья, она не могла объехать его. Гермии ничего не оставалось делать, как лишь беспомощно смотреть на маркиза, оставаясь на месте.

– Может быть, вы скажете мне, кто вы на самом деле? – спросил маркиз. – И почему, кроме сбора яиц, вы занимаетесь еще тем, что призываете молодых женщин к смертному ложу жителей деревни?

И вновь Гермия почувствовала, что он насмехается над ней, и подумала с легкой вспышкой гнева, что он вполне соответствует тому впечатлению, которое вызывают его внешность и манеры.

– Если это вас действительно интересует, – сказала она холодно, – то мой отец – викарий в Малом Брукфилде, и, когда старая женщина… умирая, захотела видеть мою… кузину Мэрилин, я… естественно, поехала… искать ее.

– И вы знали, что она именно здесь?

У Гермии перехватило дыхание.

Она знала, что это – закономерный вопрос, и Мэрилин следовало бы предвидеть его.

После короткой паузы она ответила:

– Я направлялась в усадьбу, когда… мне сказали, что видели вас… направляющихся сюда.

Она пыталась говорить убедительно.

И тем не менее под пристальным взглядом маркиза, она запиналась на некоторых словах.

– Значит, Мэрилин – ваша кузина, – медленно произнес маркиз.

– Да, как я уже сказала вам, – ответила Гермия, – и она ждет меня. Пожалуйста, милорд, позвольте мне показать вам дорогу. Затем я смогу поспешить к ней на помощь.

– Вам нравятся сцены смерти?

Гермия опять поняла, что он издевается над ней, и теперь она была полностью уверена, что он не верил, что кто-то умирает.

Она возненавидела его еще больше за догадливость и захотела освободиться от него.

У нее было ощущение, что его глаза, хоть и глядели из-под полуопущенных век, были острыми и проницательными и что он отлично видел, как она все больше и больше увязает в своей лжи и очень неумело пытается выпутаться.

И все-таки она надеялась, что преувеличивает свои тревоги.

Как бы хотелось Гермии привести этого насмехающегося человека в деревню и показать ему миссис Барлес, умирающую в своей постели, и Мэрилин, сидящую рядом с нею подобно Ангелу Милосердия.

Однако это было невозможно, и ей оставалось лишь молчать, отвернув от него лицо.

Она не знала, что солнце, мерцающее сквозь толстые ветви деревьев, вызывало такое сияние ее волос, как будто они были золотыми, как гинея, которую он вложил в тот день в ее руку.

Гермия думала лишь о том, как он оскорбил ее, а также о странной жесткости и властности его губ, когда он поцеловал ее.

И вновь, как бы читая ее мысли, он сказал:

– Я понимаю, что вы негодуете на меня, и если я могу извиниться, что принял вас не за ту, кем вы являетесь, мне трудно извиниться за то, что я поцеловал вас, потому что вы так необычайно прекрасны!

– Это было… непростительное… поведение, милорд, и у меня нет желания, обсуждать его!

– Я думаю, что вас еще никто не целовал, – задумчиво заметил маркиз.

– Конечно, нет! – сердито сказала Гермия.

Затем у нее возникла неожиданная мысль, и она, повернувшись к нему лицом, сказала совершенно иным голосом:

– Пожалуйста… не говорите… Мэрилин или моему дяде, что… произошло. Если они скажут об этом маме и папе, они будут очень… расстроены.

Было что-то трогательное в том, как она просила его об этом, и маркиз сказал:

– У меня много недостатков, но я никогда не делал ничего столь бесчестного, как рассказывать о женщинах, которых я целовал.

Он видел, как у Гермии вырвался легкий вздох облегчения, и спокойно добавил:

– Забудем об этом! И все-таки, поскольку я любопытен, я хотел бы знать, что вы сделали с той гинеей, которую я дал вам.

– Я хотела выбросить ее!

– Но вы все-таки оставили ее у себя?

– Конечно, нет! Я положила ее в ящик пожертвований. Когда папа увидит ее; он сможет помочь многим людям, отчаянно нуждающимся в помощи в настоящее время.

– Почему именно в настоящее время?

Гермия удивленно взглянула на него.

– Вы должны знать о страданиях в стране, принесенных прошедшей войной.

Он не отвечал, и она продолжала:

– У фермеров тяжелые времена после плохого урожая в прошлом году, а также из-за дешевого продовольствия, идущего в страну с Континента. Они не могут нанимать столько же работников, как и раньше, вот и возникла ужасная безработица.

Ей показалось, что маркиз глядит на нее с удивлением, и он действительно поднял свои темные брови, прежде чем ответил:

– Мне казалось, что ваш дядя достаточно богат, чтобы бороться с безработицей в своем поместье.

Гермия молчала.

Она знала, что дядя отказался, несмотря на уговоры ее отца, нанять в деревне молодых мужчин, которые либо вернулись с войны, либо повзрослели и нуждались в работе.

По сути дела, у них в последнее время было несколько горячих споров по этому поводу, и граф кричал своему брату:

– Думай, что хочешь, но я – не Филантропическое общество, и чем скорее ты поймешь это, тем лучше.

Ее отец пришел тогда домой очень расстроенный и сказал:

– Если бы я только мог нанять их всех сам, но ты знаешь, что я не могу сделать это, и мне горько говорить им, что я не смог найти для них работу.

– Ты сделал все, что возможно, дорогой, – сказала ее мать, – и никто не сделал бы большего.

– Я знаю, я знаю, – отвечал ее отец, – но если бы я управлял поместьем, я бы легко смог нанять несколько дюжин мужчин и дать им работу, которая в итоге оправдала бы затраты.

Он оставался расстроенным весь вечер, и ее матери стоило больших усилий вернуть его в обычное благодушное и веселое расположение духа.

Теперь Гермия думала, что если маркиз был таким богатым, каким представляла его Мэрилин, он мог бы пригласить в свое поместье дополнительных рабочих и смог бы даже убедить ее дядю быть более великодушным.