Текст книги "Черная пантера"

Мы сели за столик у окна.

– Давай выберем что-нибудь поесть, – предложила Элизабет. – Я так рада, Лин, что тебя интересуют и я сама, и мои заботы.

Я почувствовала себя обманщицей и лицемеркой и в наказание заказала себе блюдо, которое терпеть не могла. Когда официант исчез, я повернулась к Элизабет.

– Продолжай, – напомнила я.

– Ну, когда все это случилось, – начала она, – я ничего не знала, так как была еще мала. Но помню, что, когда мне было четырнадцать или пятнадцать, все вокруг говорили:. «Филипп скоро придет в себя. Ах, если бы только он вернулся и поселился в своем доме. Глупо бродить по свету. И, в конце концов, у него есть обязанности».

Думаю, беспокойство мамы было отнюдь не бескорыстно: дело в том, что Филипп очень заботился о ней. Она всего-навсего его кузина, но, как и его отец, он всегда помогал ей. А когда он уехал, ей стало некому рассказывать, какая она больная и как возросла плата за обучение дочерей.

Он все-таки вернулся домой – в тот год мне исполнилось шестнадцать. Все ужасно радовались. Они говорили: «Теперь он выздоровел и обязательно женится, обоснуется в своем доме и будет свято следовать семейным традициям». И мне стало любопытно, почему Филипп уезжал и что произошло. Естественно, никто не хотел мне рассказывать. Они ходили вокруг да около, находили всяческие отговорки и отсылали меня за ответом друг к другу. В конце концов я все выяснила.

Элизабет замолчала.

– Что же произошло? – спросила я. Она огляделась, как будто боялась, что нас могут подслушать.

– Надя, – проговорила она, – из-за него покончила с собой.

– Из-за него? – переспросила я. – Что ты хочешь этим сказать?

– Он не хотел жениться на ней, – объяснила Элизабет. – Она безумно любила его, но однажды у них произошла ссора – или что-то в этом роде, – и она выбросилась из окна Чедлей-Хауса.

– Какой ужас! – воскликнула я.

– Представляешь, какой разразился скандал! – продолжала Элизабет. – Более того, Филипп чуть не сошел с ума: он ведь тоже любил ее.

– Но если он любил ее, – сказала я, – тогда почему не женился?

– Он не мог, – ответила Элизабет. – Этот брак стал бы трагедией. Надя была наполовину индуской.

– Индуской!

Я, как эхо, повторила это слово. Вся история оказалась более фантастичной, более странной, чем я могла себе представить. Если бы я не была так уверена в искренности Элизабет, я решила бы, что она все выдумала.

– Индуска!

Так вот откуда эти загадочные темные глаза, правильный овал лица, чувственность ярких губ, этот изящный изгиб шеи и совершенная линия плеч!

– Кем она была? Расскажи мне о ней, – потребовала я.

– Я не смогла ничего выяснить, – сказала Элизабет. – Все домочадцы страшно скрытны в том, что связано с ней – когда они упоминают ее имя, в их голосе одновременно слышится и сожаление, и ужас. Кажется, она была актрисой, но, видишь ли, они все, что касалось ее, скрывали от меня, потому что… – Она заколебалась.

– Потому что хотели, чтобы ты вышла замуж за сэра Филиппа, – договорила я. Элизабет покраснела.

– Как ты догадалась? – спросила она. – Он был так добр ко мне, когда я впервые вышла в свет. Полагаю, он все делал только ради мамы, но я, глупышка, считала, будто ради меня. Он устраивал балы в мою честь, давал маме кучу денег на наши с ней туалеты. Более того, он подарил мне жемчужное ожерелье и браслет, которые раньше принадлежали его матери.

Если быть честной, уже тогда я понимала, что он относится ко мне как к близкой родственнице, но и мне, и всей семье хотелось истолковывать его подарки совершенно иначе. Представляешь, как их это волновало. Полагаю, они ясно дали понять Филиппу, что они ждут от него. Как бы там ни было, но через три, месяца его отношение ко мне внезапно изменилось. Он стал меня игнорировать. Естественно, я получала приглашения в Чедлей-Хаус, но не от Филиппа, а от его секретаря. С тех пор он больше ни разу не танцевал со мной на балах, не стремился к общению со мной. Но было уже поздно, Лин. Я влюбилась в него до умопомрачения.

Голос Элизабет дрогнул, в глазах заблестели слезы. Поддавшись охватившему меня сочувствию, я взяла ее за руку.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Твоя жизнь, должно быть, превратилась в ад.

– Я до сих пор живу как в аду, – тоскливо проговорила она. – Понимаешь, мне кажется, я такая же, как Филипп – возможно, это наследственное, – я однолюб. Я не могу заставить себя обратить внимание на кого-то другого. Мне кажется, что на свете нет мужчин, которые были бы достойны его. Я способна думать только о Филиппе.

Глава 10

– Послушай меня, Элизабет, – сказала я. – Тебе надо взяться за ум. Элизабет удивленно посмотрела на меня.

– Я-то думала, что ты, как истинная подруга, поймешь меня, – трясущимися губами промолвила она.

– Я действительно твоя подруга и прекрасно понимаю тебя, – заверила я ее. – Но как ты не видишь, что упускаешь свой шанс обрести счастье? Ты чахнешь. И в таком состоянии ты находишься целых восемь лет. Ты сдалась, у тебя болезненный вид. Так ты не привлечешь ни одного мужчину, не говоря уже о сэре Филиппе.

– Ты, конечно, права, – уныло промолвила Элизабет. – Но что я могу сделать? Посмотри, как я одета. Всем окружающим скучно со мной. Я старая дева, и все семейство не упускает случая лишний раз напомнить мне об этом.

– А ты не поддавайся, – с горячностью принялась я уговаривать ее. – Я понимаю, твои сестры намного моложе тебя, но ты никогда не заставишь меня поверить, что они умнее. У них есть юность, а у тебя – опыт. Держись на высоте, не обращай на них внимания, покажи сэру Филиппу, что ты собой представляешь. Пока ты будешь сидеть сложа руки, пока у тебя будет вид побитого щенка, он никогда не полюбит тебя!

Элизабет засмеялась.

– Ты так смешно выражаешься, – сказала она и тут же нахмурилась. – Я уверена, что ты права. Но ты и представить не можешь, как это сложно.

– О, отлично представляю, – запротестовала я. – Меня нередко охватывало чувство одиночества, я казалась себе ужасно некрасивой и никому не нужной. Временами я была в страшно подавленном настроении. Однако я знала, что это ни к чему хорошему не приведет. Я всегда верила, что, только собрав все свое мужество, можно достичь желаемого.

– Я выполню все, что ты предложишь, – наконец согласилась Элизабет.

Меня подмывало сказать «Забудь сэра Филиппа», но я не решилась. Вместо этого я проговорила:

– Ты должна полностью перестроить свою жизнь. Пусть твоя мама не разрешает тебе работать, но она не может помешать тебе участвовать в каких-нибудь благотворительных мероприятиях. Ты когда-нибудь задумывалась об этом?

– Нет, – ответила Элизабет. – Я всегда сидела дома и выполняла самую противную работу, от которой отказывались все остальные.

– Так не делай эту работу, – посоветовала я. – На таких, как ты, всегда сваливают самое противное. Ты слишком добра, Элизабет, и легко поддаешься чужому влиянию. Прояви свою гордость, настойчивость, покажи, что ты уверена в себе, – и люди будут относиться к тебе по-другому.

– Тебе легко говорить, – заметила Элизабет. – Сравни свою внешность и мою.

– Ты будешь выглядеть более привлекательно, если немного займешься собой, – честно призналась я.

– Я уже отчаялась что-либо изменить, – грустно произнесла она.

– Пора кончать с подобным настроением, – сказала я. – Мы составим план, Элизабет, и ты дашь мне слово, что будешь придерживаться этого плана.

– Я уверена, что будь я столь же хороша, как Марлен Дитрих или Грета Гарбо, – проговорила Элизабет, – даже тогда Филипп не обратил бы на меня внимания. Слишком поздно: у него уже вошло в привычку игнорировать меня.

– Ну, Филипп Чедлей – не единственный мужчина на свете, – сказала я и, не дав ей вымолвить ни слова, добавила:

– Не смей говорить, что только он может составить твое счастье – ты не пробовала связать свою жизнь с другими!

– Хорошо, не буду, – послушно промолвила Элизабет.

Мы еще немного обсудили эту тему и договорились встретиться на следующей неделе. Мы решили, что Элизабет придет ко мне, и я попробую сделать ей макияж, потом мы примерим некоторые из моих платьев и посмотрим, что ей больше всего подходит. После этого я очень ловко перевела разговор на Надю.

– Разве ты не могла хоть что-нибудь выяснить про нее? – спросила я. – Странно, что никто не хочет рассказывать тебе о ней.

– Мне кажется, я так сильно ее возненавидела, что не желала ничего слушать о ней, – призналась Элизабет. – Ведь я давно узнала о существовании портрета. Понимаю, я поступила нехорошо, но это получилось совершенно случайно.

Я пришла в Чедлей-Хаус с запиской от мамы, и мне пришлось ждать ответа. – Мне сказали, что Филипп занят и мне следует подождать его в кабинете, куда он придет, когда освободится. Я села у камина, но тут у одной из его собак, которая лежала на диване, случились судороги. До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина: собака задыхается и катается по полу. Я, естественно, позвонила, но слуги долго не шли, и тогда я открыла дверь в спальню Филиппа, решив, что найду там камердинера. Я никогда раньше не была в этой комнате. И хотя я страшно беспокоилась о собаке, я все же принялась оглядываться по сторонам и заметила портрет. В моем распоряжении было всего несколько секунд, потому что на мои крики прибежал камердинер. В следующий раз, когда мне предоставилась возможность, я рассмотрела портрет более внимательно.

– Откуда ты узнала, кто на нем изображен? – спросила я.

– Это было и так ясно, – ответила Элизабет. – Я знаю почти всех родственников Филиппа. К тому же она действительно похожа на индуску.

– Да, ты права, – согласилась я. – Но разве сэр Филипп никогда не заговаривал с тобой о ней?

– Он вообще со мной ни о чем не разговаривает, – сказала Элизабет. – Наверное, родственники своей настойчивостью напугали его. Он был так внимателен ко мне в первые месяцы после моего дебюта. Но потом мама все время старалась находить какие-то предлоги, чтобы оставить нас вдвоем, и я стала замечать, что его отношение ко мне меняется. Ему удалось выиграть битву с родственниками, хотя потом в этом обвинили меня.

Я почувствовала себя ужасно виноватой, когда без двадцати три собралась уходить.

– Куда ты? – спросила Элизабет. – А мне можно с тобой? Мне совершенно нечего делать.

– Извини, дорогая, но я пообещала Анжеле, что встречусь с ней, – солгала я. – Я уже опаздываю, так что я побежала.

Я вскочила в такси и дала свой домашний адрес. Как только мы завернули за угол, я приоткрыла окошко в перегородке, отделявшей меня от водителя, и велела ему отвезти меня к Чедлей-Хаусу. Когда я подъехала, «роллс-ройс» сэра Филиппа стоял у дверей. Я вошла в холл, и лакей сообщил мне, что сэр Филипп ждет меня в библиотеке.

Я впервые видела комнату, в которую меня проводили. Она располагалась на первом этаже и вся была уставлена книжными шкафами красного дерева со стеклянными дверцами. Четыре высоких окна выходили в парк. Сэр Филипп сидел в кресле и читал, когда доложили о моем приходе.

Он вскочил и протянул руку.

– Как я погляжу, вы самая пунктуальная женщина на свете, – сказал он. – Я думал, что вы опоздаете как минимум на полчаса. Я знала, что он только поддразнивает меня, однако меня охватило смущение при мысли, что он может подумать, будто я очень спешила на свидание с ним.

– Простите, – проговорила я. – В следующий раз я опоздаю, раз это так модно.

Не успела я договорить, как тут же пожалела о своих словах, которые прозвучали так, будто я жду новой встречи, нового приглашения.

– Не надо отказываться от столь редкого качества, – сказал он. – Присядьте на минуту. Сигарету, пожалуйста.

– Я не курю, – отказалась я.

– Еще одна добродетель! – воскликнул он. – Вы вся создана из одних добродетелей! А недостатки у вас есть?

– Боюсь, их слишком много, – ответила я. – Но не требуйте, чтобы я рассказывала о них. Пусть лучше они проявляются постепенно.

Он засмеялся.

– Что вы можете сказать об этой комнате? Я огляделась.

– Она просто великолепна, – ответила я. – Но я никогда не решилась бы читать здесь какой-нибудь легкий роман. Вы согласны со мной?

– Вот поэтому у меня есть гостиная наверху, – сообщил он. – Именно там я обычно провожу время. Когда-нибудь я покажу вам эту комнату.

Я не сказала ему, что уже видела ее.

– Где же вы обедали? – поинтересовался он. – Неужели этот обед имел столь важное значение, что вы не могли оказать мне честь?

– Я все перепутала, – проговорила я. – Я думала, что мы приглашены в гости сегодня, а оказалось, что завтра. И тогда я решила встретиться с одной вашей знакомой.

– С кем же? – спросил он.

– С Элизабет Батли, – ответила я. – Мы с ней познакомились только вчера, но уже успели подружиться.

– Она моя дальняя родственница, – сказал сэр Филипп. – Рад, что Элизабет вам понравилась, она хорошая девушка.

– Мне ее ужасно жалко, – призналась я. Он пристально взглянул на меня.

– Почему у вас возникло такое впечатление?

– Ей сейчас приходится нелегко, – ответила я.

– Мне кажется, это обычное явление в Лондоне – клеймить позором любую девушку, которая до двадцати семи лет не вышла замуж, и называть ее старой девой. Все в семье направлено на то, чтобы хорошо пристроить сестер Элизабет, а ее постепенно отодвигают на второй план.

– Я не знаю, почему она так и не вышла замуж, – сказал сэр Филипп, однако несмотря на его небрежный тон, я почувствовала, что причина ему прекрасно известна.

– И я не знаю, – проговорила я. – Она могла бы стать замечательной женой для любого мужчины: она бескорыстна, покладиста, у нее добрый характер.

– За столь короткий срок вам удалось узнать о ней очень много, – заметил он.

– Это не составило большого труда, – призналась я.

– Возможно, это даже слишком просто, – сказал сэр Филипп. – Очевидно, поэтому она и не вышла замуж.

– Вы считаете, что мужчинам нравятся только те женщины, которые создают вокруг себя ореол тайны? Которые для них остаются загадкой, сущности которых они не в состоянии понять?

– Вы недалеки от истины, – признался он.

Во мне проснулась отвага, я осмелела.

– Значит, все женщины, которых вы встречали в своей жизни, были для вас открытой книгой? – спросила я.

Я испугалась, что задела слишком личный вопрос, так как заметила, как потемнело его лицо. Он потянулся за сигаретой, прикурил ее и только потом ответил.

– Значит, вы такая же как все? – заключил он, при этом его голос звучал так же беззаботно, как раньше. – У меня сложилось впечатление, будто все знакомые женщины сговорились женить меня!

– Вы действительно считаете, что они сговорились? – удивленно переспросила я. Сэр Филипп рассмеялся.

– Если я отвечу «да», то покажусь вам самодовольным, если «нет»– это будет не правдой, – ответил он. – Ну ладно, Лин, вы выиграли этот раунд.

Он впервые назвал меня по имени, и я спросила себя, заметил ли он это. Вчера вечером он официально называл меня «леди Гвендолин».

– Я не собираюсь спорить с вами, – заявила я. – Не посмею.

– Почему? – удивился он. – Не говорите, что у вас не хватает храбрости бросить кому-то вызов.

Я вспомнила, что всего час назад втолковывала Элизабет.

– Как по-вашему, это смело – лезть туда, где сам дьявол не разберется? – спросила я.

– О чем вы говорите? – поинтересовался он.

– О любопытстве, которое является моим самым большим недостатком, – ответила я. – Мне нравится узнавать что-то новое о людях, и гораздо проще попросить их самих рассказать о себе, чем подслушивать в замочную скважину или собирать сплетни. Сэр Филипп улыбнулся.

– Итак, вы хотите узнать что-то новое обо мне?

– спросил он.

– Естественно! – воскликнула я. – Вы новый человек для меня и, насколько я поняла из разговоров, очень важная персона.

У меня возникло впечатление, что мои слова показались ему смешными.

– Но это действительно так, – добавила я. – Вы обросли легендами.

– Легендами? – удивился он. – Какими легендами?

– А вот этого я рассказывать не собираюсь, – ответила я. – Мне хотелось бы выслушать вашу версию. Нет ничего противнее, чем узнавать о людях из вторых рук. Это все равно что носить чужие платья – в них ты никогда не почувствуешь себя свободно и удобно.

– Мне кажется, мы с вами поменялись ролями, – заметил сэр Филипп. – Вчера я просил вас рассказать о себе, а сегодня вы устроили мне допрос.

– По моему мнению, мы с вами должны выступать на равных, – сказала я.

– Действительно, а почему бы и нет? – воскликнул он. – Но сначала мы с вами сядем в машину и отправимся в Рейнлаф.

– Хорошо, – согласилась я и направилась в холл.

Я была очень довольна, что сэр Филипп отпустил шофера и сам сел за руль. Он очень уверенно вел машину, поэтому нам удалось быстро проскочить пробку на Гайд Парк-корнер и выехать на улицы с более спокойным движением.

– А вы водите машину? – спросил он.

– Только «морис», – ответила я. – Этот допотопный автомобиль кажется мне образцом выносливости и работоспособности. За каждую мою поездку ему надо выдавать медаль.

– Я помню вашу матушку. Я тогда был еще мальчишкой, – проговорил он через некоторое время. – Она была необычайно красива – а какая она сейчас?

– Мне кажется, она почти не изменилась, – ответила я. – Она приняла старость как подарок. Возраст не портит ее.

– Вы очень на нее похожи. И, конечно, знаете об этом, – заметил сэр Филипп. – Думаю, вам уже надоело слушать, как вас называют красивой.

– Не надоело, так как никто никогда мне этого не говорил, – заявила я. – Однако мне всегда хотелось выглядеть по-другому.

– Почему? – удивился он.

Я посмотрела на него. Его взгляд был устремлен на дорогу. Я почувствовала непреодолимое желание сказать правду.

– – С самого детства, – проговорила я, – мне хотелось быть миниатюрной и темноволосой.

– Наверное, как ваша сестра, – заключил он. – Но она отнюдь не маленькая.

– Вовсе нет, я никогда не хотела походить на сестру, – запротестовала я.

Мое представление о своей внешности было совершенно иным. Внезапно туман, окутывавший мое сознание, растаял, и я поняла, что хотела походить именно на Надю. Именно в ее облике я воображала себя в своих мечтах. Так вот почему ее портрет показался мне таким знакомым; вот почему я узнала его с первого взгляда. Конечно, я знала это лицо! Разве не оно представало передо мной в моих снах, разве не его надеялась я увидеть в зеркале? Я представляла себя именно такой, какой Надя была изображена на портрете. Именно так мне хотелось выглядеть.

Глава 11

Я так глубоко ушла в свои мысли, что совершенно не запомнила, о чем мы говорили на пути в Рейнлаф. По всей видимости, мы беседовали, хотя с тем же успехом мы могли молча смотреть вперед – сэр Филипп следил за дорогой, а я видела перед собой знакомое лицо, изображенное на портрете в его спальне.

День был жарким и солнечным. После пыльного шоссе и дорожных пробок, после запаха бензина и гари от машин и автобусов тень деревьев так и манила своей прохладой. Мы медленно шли через парк к спортивному полю. Увидев толпящихся на трибуне зрителей, я удивленно воскликнула:

– Как много народу!

– Может, пройдем на противоположную сторону? – предложил сэр Филипп.

– Да, давайте пойдем туда, – согласилась я.

– Отлично! – сказал он. Мы развернулись и направились в другую сторону. – Мне казалось, что я единственный человек на свете, кто терпеть не может толчеи. Большинству женщин это нравится, – добавил он.

– Думаю, вы ошибаетесь, – заметила я.

– О, я имею в виду лондонских женщин, – уточнил сэр Филипп. – Тех, кто приходит сюда, чтобы покрасоваться в новых туалетах или с новым поклонником.

То, как он произнес эти слова, позволило мне прийти к заключению, что его нередко выставляли напоказ, и это причиняло ему немалые страдания. Мне захотелось успокоить его и сказать, что меньше всего на свете мне хочется, чтобы нас увидели вместе, особенно после того, как я солгала Анжеле и Элизабет.

Мы отыскали свободные места в стороне от других зрителей, под тенистым деревом. Поле было видно плохо, однако здесь мы могли расслабиться и посидеть в прохладе. Я сняла шляпку и положила ее на траву. Сэр Филипп вытянул ноги и закурил.

– Поговорите со мной, – потребовал он.

– Зачем? – спросила я. – Вы хотите услышать мой голос, или вам интересно послушать мой рассказ?

– Я впервые слышу от вас такие жестокие слова, – заметил он.

– Почему жестокие? – удивилась я. – Ведь это правда.

– Возможно, – загадочно проговорил он. Я ждала. Я чувствовала, что наступил момент, когда он вновь спросит меня о нашей встрече в парламенте. Но, к моему великому изумлению, он внезапно резко отшвырнул сигарету.

– Нет, – сказал он, как будто отвечал самому себе. – Я передумал, Лин. Более того, я собираюсь полностью изменить себя. Мне кажется, когда человек пытается жить прошлым, он совершает самую большую глупость. Вы согласны?

– Если прошлое вызывает у него неудовлетворенность настоящим, то – да.

– Я старался не замечать настоящего, – проговорил он. – Теперь я вижу, что в течение многих лет дурачил самого себя.

Я промолчала.

Напряжение постепенно спадало. Сэр Филипп опять достал портсигар; прикурив сигарету и выбросив спичку, он улыбнулся мне.

– Итак, перед вами возродившийся к жизни человек, – весело объявил он.

– Здравствуйте. Как поживаете? – поприветствовала я его, стараясь подыграть ему.

И в то же время я боялась, что одно неосторожное замечание или слово могут напомнить ему, как мы далеки друг от друга.

– Разве это событие не вызывает у вас интереса?

– поддразнил он меня.

– Вызывает, – ответила я. – Но если вы намерены забыть о прошлом, значит, с этой минуты оно не может вызывать у меня любопытства. Давайте размышлять о будущем.

Он театральным жестом снял передо мной шляпу, потом бросил ее на траву.

– Леди Гвендолин Шербрук, – объявил он, – я знаю, что вы очень умная женщина.

– Вы второй, кто за время моего пребывания в Лондоне заявляет мне об этом, – сказала я. – Я могу так и поверить в это.

– Если вы настолько умны, как мне кажется, – заметил он, – вам самой все давно известно. Итак, я в ваших руках. Что вы можете мне предложить?

– А что бы вам больше всего хотелось от жизни?

– совершенно серьезно спросила я.

– Если бы вы задали этот вопрос всего полчаса , назад, – проговорил он, – я бы ответил, что хочу повернуть время вспять. Теперь же мне трудно ответить. За долгие годы я так привык ни к чему не стремиться, что совсем забыл, как человек ставит перед собой цель.

– Все очень просто, – принялась объяснять я.

– Вы должны поставить перед собой цель, которая гораздо выше ваших возможностей. Следовательно, если вы и не достигнете намеченного – это может случится с каждым, – то хотя бы приблизитесь к нему и будете удовлетворены полученным результатом.

– Давайте говорить конкретно, – сказал он. – Что именно вы предлагаете мне?

– Ну… стать премьер-министром, – заявила я. – Думаю, для любого политика этот пост является высшей точкой его карьеры.

– Почему вы не предложили мне стать диктатором? – шутливо проговорил он.

– Потому что, как мне кажется, из вас получился бы плохой диктатор, – призналась я.

– Честный ответ, – заметил он. – А почему? Я поняла, что теперь мне будет нелегко что-либо объяснить ему. Так как сэр Филипп меня разочаровал. Полагаю, в моем воображении все еще жил детский образ сказочного рыцаря, который надевает доспехи, пристегивает меч и отправляется в странствие, помогая по дороге слабым и обездоленным. Действительно, в сэре Филиппе было нечто такое, что заставило меня увидеть в нем одного из рыцарей короля Артура. Он великолепно вписался бы в картинки, которые я видела в зачитанной до дыр книге, когда мне было двенадцать. Временами я замечала у него такой же суровый взгляд, мне казалось, что он заглядывает в далекое будущее в неустанных поисках Чаши Грааля. Теперь же я поняла, что на самом деле он смотрел в прошлое. Как странно, подумала я, что все эти годы он находился во власти одной женщины, которая практически остановила его жизнь, подавила все его желания и склонности, лишила его радости.

– Ну? – Его голос вывел меня из задумчивости. Я сообразила, что молчание мое затянулось, и я не ответила на его последний вопрос.

– Простите, – проговорила я. – Я думала о вас.

– И что же вы думали? – спросил он.

– Пока что у меня нет желания рассказывать вам, – ответила я. – Пусть мои слова не покажутся вам смешными, но я еще плохо вас знаю. Я не хочу спешить с выводами – в противном случае у меня может создаться неверное представление о вас.

– Это значит, что вы не очень высокого мнения обо мне, – заметил он.

– Трудно сказать, – проговорила я. – Я слышала много сплетен о вас, и у меня сложился образ, который, как я сейчас поняла, оказался неверным. Я не хочу сказать, что разочарована, – просто я боюсь еще раз ошибиться.

– Скажите, почему вы вообще думаете обо мне?

– спросил он.

Я покраснела. Этот вопрос оказался для меня неожиданностью. Я отвернулась, сделав вид, будто наблюдаю за появившимися на поле игроками.

– Мне кажется, очень многие думают о вас, – с трудом выговорила я. Он вздохнул.

– Если бы вы только знали, как мне хочется от них спрятаться, – признался он. – Однажды мне удалось сбежать на несколько лет – полагаю, вам уже рассказали об этом. Я жил в полном уединении в Индии, в горах. И тогда я понял, что ненавижу людей за их любопытство и въедливость, за то, что они всем лезут в душу.

– Мне кажется, это своего рода страх, – заметила я.

– Страх? – удивился он. – Почему?

– Многие боятся, что окружающие узнают или поймут гораздо больше, чем они сами, – ответила я. – Главным образом в том, что касается реальных вещей: жизни, истины, эволюции человечества. Естественно, они не осознают, что ими движет, но инстинктивно пытаются себя защитить и поэтому везде суют свой нос, и особенно в личную жизнь и чувства других.

– Замечательная теория, – сказал он. – Но если бы у вас, подобно мне, была причина ненавидеть все человечество, вы увидели бы, что трудно найти для окружающих какие-либо оправдания. Вы с наслаждением наблюдали бы, как они погружаются в болото подлости.

Он говорил с таким жаром, что я поняла: как бы он ни пытался забыть о нанесенных обидах и покончить с прошлым, рана все еще дает себя знать.

– Мы не можем существовать вне общества, – мягко проговорила я. – Хотя допускаю, что мужчины более независимы, чем женщины, – какая женщина согласится жить в горах, пусть даже недолго? Одиночество приводит их в ужас.

– Мужчина тоже может быть одиноким, уверяю вас, – печально заметил он.

– Если бы мужчина и женщина могли бы устоять против заложенной в них тяги к обществу, – продолжала я, – мир перестал бы существовать, не так ли? Страх одиночества – один из самых сильных стимулов, испокон века заставлявший человечество находить себе пару.

– Вы считаете, что женитьба или замужество могут спасти человека от одиночества? – спросил он. – Разве человек не будет чувствовать себя страшно одиноким, если он свяжет свою жизнь с тем, кого он не любит?

Я подумала об Анжеле и ответила:

– Не знаю. Мне кажется, уж лучше выйти замуж за зануду, который будет пилить тебя день и ночь, чем остаться одной. Рассмеявшись, он поднялся.

– Пойдемте выпьем чаю, мой маленький философ, – предложил он. – Игра неинтересная, нет смысла тратить на нее время.

За все время никто из нас ни разу не бросил взгляд в сторону игроков, и я почувствовала угрызения совести. Я подняла свою шляпку и последовала за ним к зданию клуба, перед которым были расставлены столики под зонтиками.

Мы пили чай молча. Я обдумывала только что состоявшийся между нами разговор и обнаруживала, что каждое замечание сэра Филиппа заключало в себе более глубокий смысл, чем могло показаться. Я очень сожалела, что так мало знаю о нем и о событиях, которые сыграли такую важную роль в его жизни.

Очень часто проходившие мимо столика люди приветствовали сэра Филиппа. Когда мы собирались уходить, к нам подошла разодетая дама лет сорока.

– Филипп! – возбужденно вскричала она. – Как я рада тебя видеть. Я просто счастлива!

– Здравствуй, Моника, – ответил сэр Филипп.

– Если бы я знала, что ты собираешься сюда, – продолжала она, – я попросила бы тебя подвезти меня. Мне пришлось ехать с этими страшными занудами Браун-Го, потому что машину, как всегда, взяла мама. Ты меня представишь?

– Познакомьтесь: леди Гвендолин Шербрук, – сказал он. – Леди Моника Шоу.

Леди Моника протянула руку и окинула меня внимательным взглядом, который, как я почувствовала, был полон неподдельного любопытства.

– Вы видели сегодняшний матч? – спросила она. – Игра была великолепной.

– Да, мы уже давно здесь, – ответила я. Не ожидая приглашения, леди Моника опустилась на стул.

– Угости меня чаем, Филипп, – взмолилась она, поднимая на него огромные карие глаза. – Я умираю от жары.

Сэр Филипп был исключительно вежлив с леди Моникой, однако я уже достаточно хорошо его знала, чтобы понять, насколько ему неприятно ее внезапное появление.

– Кто вы? – обратилась ко мне леди Моника. – Расскажите о себе. Я понимаю, мне следовало бы знать, кто вы, но – Филипп может подтвердить – я страшно рассеянная, поэтому все новости узнаю последней, а все скандалы так перепутались у меня в голове, что иногда ни в чем не повинный человек превращается у меня в главного зачинщика.

– Надеюсь, с моим именем не связано ни одного скандала, – заметила я. – Я сестра Анжелы Уотсон.

– Ах, моя дорогая. Я не имела в виду ничего плохого, – принялась оправдываться леди Моника. – Вы же видите, у меня язык наперед ума рыщет. Анжела Уотсон! Конечно, я знакома с вашей сестрой. Я давно ее не видела. Передайте ей от меня привет и скажите, что мне очень хочется встретиться с ней и с ее очаровательным мужем.

Я пообещала передать ее слова Анжеле.

– Ну, Филипп, – продолжала леди Моника, – расскажи, чем ты занимался в последнее время. Я слышала столько сплетен о тебе. Но все они ужасно скучные, – наверное потому, что ты, мой дорогой, ведешь примерный образ жизни.

– Так и есть, – коротко ответил он.

Леди Моника хихикнула'.

– Разве это ни странно? – повернулась она ко мне. – У Филиппа есть все, о чем можно только мечтать, а он всю свою душу вкладывает в политику.

– И при этом у меня нет поста, на котором я мог бы достичь каких-либо результатов, – заметил он сухо.

– На днях одна сорока на хвосте принесла, – проговорила леди Моника, – что ты недавно отказался именно от такого поста.

– Сороки имеют обыкновение болтать чепуху, – отпарировал сэр Филипп.

– О, это была очень важная сорока, – заверила его леди Моника. – Она действительно в курсе всех дел.

– Тогда можешь быть уверена: то, что ей известно, – не правда, – ответил сэр Филипп.

Принесли маленький чайничек и пирожные с мороженым для леди Моники, и она набросилась на угощение с такой жадностью, как будто много дней голодала.