Текст книги "Radiohead. Present Tense. История группы в хрониках культовых медиа"

Следующий сингл, бодрящий Stop Whispering, не смог добиться такого же успеха, и группа обнаружила, что выступает перед полными залами, которые хотят слышать всего одну песню. На какое-то время Йорк переименовал песню в Crap («Дерьмо»).

– Тогда у них на пике популярности был так называемый альтернативный рок, – вспоминает Йорк. – Унылые программные директора из восьмидесятых сами с трудом представляли, что же ставят в эфир, и Creep от этого пострадала. Песня была хорошей, но после нее нам сказали: «Так, сделайте, пожалуйста, еще что-нибудь такое же, потому что программные директора хотя бы понимают такую музыку», а мы такие: «Нет, простите».

– Мы не знали, что в Америке считается нормальным, – размышляет Джонни Гринвуд. – Мы поехали туда, включили MTV, а там раз за разом играет Creep. И подумали: «О, это круто».

– К нам очень хорошо там относились, потому что Creep стала большим хитом, – добавляет Селуэй. – Stop Whispering такого же успеха не добилась, так что мы познакомились и с более циничной стороной Америки.

– Мы были просто в истерике, – решает O’Брайен. – То хихикали, то чувствовали себя реально ужасно. Нас бросало из крайности в крайность.

К сожалению, как раз в это время Radiohead, на которых заметно давили, чтобы они сделали что-нибудь с имиджем, превратились в волосатую рок-группу в обтягивающих штанах, которой, как им казалось, их видела Америка. Джонни Гринвуд и Йорк даже согласились поработать моделями для американских модных журналов; последний для этого нарастил адскую копну волос.

– Я был рокером, – вздрагивает фронтмен и растерянно смеется. – В тот период много всего было, но, пожалуй, волосы – это худшее. Поездка вообще вышла очень странной, потому что в нас внезапно увидели выгодную инвестицию и стали закидывать нас деньгами. Это продолжалось недостаточно долго, чтобы по-настоящему нас испортить, но, полагаю, на какое-то время все-таки выбило из равновесия.

Самым позитивным последствием американского успеха Creep стало то, что после переиздания сингла в Великобритании он вышел на седьмое место. Негативным – то, что Radiohead едва не стали считать группой одного хита. Они немедленно приступили к работе над The Bends, альбомом, названным в честь драматичных побочных эффектов от взлета, возникающих слишком быстро. Балансируя между коллажами из закольцованных фраз а-ля Zooropa (Planet Telex), фолк-роком (Fake Plastic Trees) и тихих, атмосферных композиций (Bulletproof), альбом надолго сумел отвлечь внимание слушателей, которые вскоре забыли о существовании Creep. Америка, конечно, так и не сумела по-настоящему понять этот альбом.

– Знаете, многие считают, особенно здесь, что Radiohead популярна в Америке, – объясняет O’Брайен. – Radiohead не популярна в Америке. Мы выпустили там сингл Fake Plastic Trees, его поставили на радиостанции. Радио опросило своих слушателей – мужчин возрастом от 18 до 25 лет, владельцев полноприводных джипов, – и эта песня заняла в опросе последнее место. У Radiohead был один поп-хит в Америке, и на этом все.

– И они его все равно уже не помнят, потому что у них диапазон внимания как у насекомых, – мрачно бормочет Йорк. – Наш так называемый успех в Америке позволил нам многое сделать, но еще мы из-за него почему-то оказались кому-то что-то должны. Причем я так и не понял, кому и сколько.

* * *

Radiohead всегда подают себя как трезвенников, любителей Evian, которые не прочь перекинуться в бридж в гастрольном автобусе, и тем самым в пух и прах разносят имидж типичных рокеров с алко-нарко-вечеринками и групи. Однако убийственный восемнадцатимесячный гастрольный график не обошелся без жертв.

Группа в определенной степени страдает одержимостью, и особенно это заметно на концертных выступлениях. Джонни Гринвуд играет на гитаре с такой яростью, что сам не замечает, как раздирает пальцы до крови. Недавно он начал носить на руке лангетку – это, конечно, можно счесть уникальной частью образа гитарного героя. Но Гринвуд настаивает, что его заставили ее носить, потому что из-за его манеры игры врачи обнаружили травму от повторяющейся нагрузки. А еще он с удовольствием напоминает, что громоздкие наушники, которые он не снимал всю вторую половину турне The Bends, – это промышленная защита ушей, которую ему порекомендовали после того, как из них начало течь.

– На американских гастролях у меня две недели был шум в ушах и кровотечения, – рассказывает он со странной отрешенностью. – В Кливленде концерт был просто ужасный, я чуть не упал в обморок. В три часа ночи меня увезли в больницу, и врач сказал, что ситуация очень печальная. Я, конечно, рад бы отказаться и от того, и от другого, но вот лангетка мне все равно понадобится. Будет крайне самовлюбленно с моей стороны говорить, что здесь нет определенной доли притворства, но мне нравится надевать лангетку перед игрой. Это вроде бинтования пальцев перед боксерским поединком. Ритуал.

Впрочем, самый запоминающийся мрачный инцидент на гастролях случился в Мюнхене, когда Йорк упал без сознания прямо на сцене.

– Это на самом деле накопилось, – бормочет он, нервно подергиваясь в кресле и пряча лицо в руках. – В Америке был случай, когда я разболелся как хрен знает что. Простуда добралась до моего горла и превратилась в ларингит. Промоутер повел меня к врачу, это нормальная, стандартная штука, и врач сказал: «О, нет, вы можете выступать». Я начал с ними спорить. Они говорят: «Нет, просто прими эти лекарства, и все будет хорошо». А потом я понял, что промоутер платит врачу. В Германии болезнь опять обострилась, потому что зимой мы спали в холодном сыром автобусе. Пришел врач – ну, как обычно, оплаченный промоутером, и притащил огромную сумку лекарств. Какого дерьма там только не было. Он предложил мне инъекцию стероидов, я отказался. Я не стал ничего принимать, потому что думал, что и так справлюсь. Мы провели саундчек, и я такой: «О, блин, это совсем плохо». У меня вообще голоса не было. Но отменять концерт уже поздно. В общем, я вышел на сцену, и на третьей песне вырубился. Помню, как ударился об пол, и все. – Его лицо искажается в ухмылке. – На самом деле было круто.

Большинство аспектов нарождающегося статуса рок-звезды, похоже, сильно пугает Йорка. Самое частое слово, которое мы от него слышим, – «обречен». Он, конечно, говорит, что не страдает от острого страха перед славой («я просто ее не уважаю, вот и все»), но признается, что дружба с Майклом Стайпом оказалась полезна в том числе и советами по поводу того, как справиться с беспокойством. Впрочем, фронтмен Radiohead не очень охотно говорит об их отношениях.

– Если у тебя нет хотя бы подобия нормальной жизни, ты не сможешь сочинять, – размышляет он, – а если ты не можешь сочинять, то тебя не будет на сцене. Он помог мне справиться со многими вещами, с которыми я справиться не мог. А все остальное – это не дело кого-то еще, и это здорово. В общем, как-то так. Наверное, звучит все так, словно меня затащил в свои сети какой-нибудь евангелист.

А зачем тогда вообще продолжать делать музыку?

– Потому что я могу напиться допьяна в каком-нибудь клубе в Оксфорде в понедельник вечером, и ко мне подойдет какой-нибудь парень, купит еще выпить и скажет, что твоя последняя песня изменила его жизнь. Это что-то да значит. После такого начинаешь легче ко всему относиться.

Ваши тексты довольно страдальческие; можно ли сказать, что из-за этого фанаты Radiohead достаточно одержимые люди?

– Бывало такое. В письмах они чего только не пишут. Но вот когда встречаешься с ними вживую, все иначе. Люди пишут письма по разным причинам, иногда – весьма странным. Во времена первого альбома все было именно так из-за Creep и всей шумихи вокруг песни, но на самом деле немалая часть «мусора» отсеялась, когда мы выпустили The Bends. Мне перестали писать убийцы и рассказывать, как близка им песня Creep, и это круто. Теперь мы общаемся только с людьми, которым нравится то, что мы делаем, и у нас установилось взаимное уважение.

То есть для вас мотивация – просто музыка, которую вы делаете, и реакция публики на нее?

– (Саркастически) Знаю, это прозвучит ужасно, но да. (Изменившимся тоном) Но, знаете, это тоже, наверное, вранье…

Вы, похоже, любите заниматься самоедством по поводу и без повода.

– Я не занимаюсь самоедством, – протестует он. – Просто если бы я сам прочитал подобную фразу от кого-нибудь, то сразу подумал бы: «Идиот». Потому что тот, кто ее сказал, явно говорил неискренне.

Был период, когда Nirvana решила придержать коней, потому что им показалось, что они стали слишком знаменитыми и не могут с этим справиться. Можете ли вы представить, что сделаете что-то подобное, если станете реально знамениты?

– Ага, у меня всегда кнопка торможения наготове. Она должна быть у любого. Ну, знаете, канал прямой связи с президентом.

А как вы это сделаете? Выпустите несколько семнадцатиминутных синглов?

– Нет… нет, есть и другие способы. Другие тени, в которых можно укрыться, при этом не уходя в полную изоляцию. Это мне пришлось недавно усвоить. Но все равно от этого немного тяжко.

Вы когда-нибудь боялись, что большой успех пагубно повлияет на душевное здоровье?

– О да, – восклицает он, его настроение очень странно и внезапно улучшается. – Спасибо, да.

Позже этим вечером, когда начались сумерки, Том Йорк, похоже, вернулся в более уравновешенное состояние и почти риторически вопрошал: «Не думаю, что это все о нытье, правда ведь?»

Он корчит гримасу, когда товарищи по группе приглашают его в пивной сад местного паба, чтобы развеяться немного, и вместо этого отправляется в студию, чтобы продолжить работу над песнями для обратной стороны сингла Paranoid Android. Пока мы с остальными шли по извилистым деревенским дорожкам в пивную, разговор зашел о фронтмене, который несет на себе такую невыносимую ношу.

– Очень странно видеть, каким публика считает Тома, – в конце концов говорит Джонни Гринвуд, – потому что на самом деле он совсем другой. Я считаю Тома очень любящим и искренним человеком.

– Ага, – добавляет его брат, – но мы не задергиваем шторы в спальнях, когда собираемся спать, из-за того, что в окна лезут всякие странные люди. С этим, к счастью, у нас проблем нет. Полагаю, это немного другой порядок стресса. Мне кажется, что он сильно беспокоится, сможет ли поддерживать в себе сразу две личности. Это своеобразный защитный механизм.

– Ну, я жил с ним в одной комнате четыре года, – смеется Селуэй, затем эффектно добавляет: – И это совсем не тот человек, которого вы видите в интервью.

Очень странные ребята, эти Radiohead. Замкнутые, аристократичные, параноидальные до иррациональности, но вместе с тем они создают до боли прекрасные песни, богатые мозговыносящими звуковыми трюками. Возможно, они даже смогут подновить гранитное лицо рок-музыки, если их новое прог-роковое увлечение не сожрет их, или они не распадутся в процессе. Боже, спаси их, если они когда-нибудь подсядут на настоящие наркотики.

– Мы? На тяжелых наркотиках? Это будет ужасно, – ранее сказал Том Йорк шутливым тоном. – Мы, скорее всего, станем звучать как Брайан Адамс.

Глава 2
Рецензия на OK Computer

Ник Кент, MOJO, июль 1997 года

Поскольку новый альбом Radiohead чертовски трудно по-настоящему эффективно запихнуть хоть в какие-нибудь рамки, вы, скорее всего, в ближайшие недели увидите самые разнообразные описания этого альбома.

Кто-нибудь посмотрит на названия песен вроде Paranoid Android, услышит что-то похожее по звучанию на меллотрон (хотя, скорее всего, это не меллотрон) на паре-тройке песенок, заметит странные песенные структуры и, особенно не задумываясь, сделает вывод, что оксфордский квинтет решил заняться прог-роком, превратился в воплощение ранних King Crimson в конце девяностых. Другие услышат микс, в котором оставлено много пространства, и странные гитарные звуки, и тут же подумают: «Должно быть, это их «психоделический» альбом». Но мне представляется, что если вы послушаете его под действием галлюциногенных наркотиков, то трип выйдет довольно печальным. Это не панк-рок, не «мальчишеский рок», не брит-поп и не гранж, ну а про «легкое прослушивание» забудьте сразу же. В этом альбоме нет ничего «легкого», горькая пилюля почти не покрыта сахаром, не найдется ни одного временного оазиса идеального, спокойного поп-эскапизма, в котором можно зарыться, пока вы пытаетесь осознать более сложные детали. Том Йорк, может быть, хорошо дружит с пафосными личностями вроде Майкла Стайпа и иногда принимает всякие престижные награды индустрии, стоя рядом с Брайаном Ино, но на этом альбоме видно, что даже слава и успех все равно не помогли ему полностью сбросить камень с души.

С самого начала карьеры Йорк и Radiohead гордились своим статусом аутсайдеров рока. Они никогда не принадлежали к каким-либо уютным тусовкам, а их самая известная песня Creep – пожалуй, лучший гимн аутсайдерам за последние лет двадцать. Теперь же им позволили самостоятельно себя продюсировать – и значение этого преуменьшить невозможно.

Йорк и компания на самом деле проделали великолепную работу, создав собственную маленькую звуковую галактику, которая отчасти похожа на зачарованную планету, отчасти – на клуб «тех, кого не приняли в другие клубы».

Сам Йорк – величайшая «антигламурная» рок-звезда, презрительная и закипающая от гнева, его сарказм частенько таковым не является, а его коллеги довольствуются тем, что исполняют едва ли не самые изобретательные аранжировки из гитар, баса, барабанов и небольшого количества синтезаторов.

Атмосфера Airbag величественная, но слегка измученная, словно «потерянная в космосе» – что-то вроде ранних Pink Floyd, но более меланхоличная. Микс оживляют гитары с фланжером, которые обвиваются друг вокруг друга кольцами, словно змеи; «I am born again»[32]32
  «Я родился заново».


[Закрыть], – поет Йорк, но по скорбному тону голоса можно предположить, что это скорее проклятие, а не благо. Затем идет Paranoid Android; если без обиняков, то это довольно-таки дерзкий выбор для первого сингла. Вы, несомненно, уже знакомы с его весьма эксцентричными переходами от жалобной акустики к параноидальным электрическим шумам и крикам, и обратно, поверх которой идет секвенция, чем-то напоминающая хор упившихся в зюзю монахов, распевающих гимны в монастыре какой-нибудь чехословацкой глубинки.

Subterranean Homesick Alien уравновешивает веселые скачки Paranoid Android: это медленная, прекрасная в своей томности вещь, в которой лидирующую роль играет джазовое электрическое фортепиано, а вокал Йорка звучит обольстительно, как никогда, он отправляет трогательное послание утешения и сочувствия инопланетным формам жизни, попавшим в заточение на этой планете. Будет не лишним знать, что Exit Music написана для концовки недавнего гранжевого голливудского ремейка «Ромео и Джульетты». Если рассуждать о тексте, то там творится полнейший ад; героиня песни едва дышит, но музыка при этом движется в столь пугающе спокойном темпе, что кажется, словно все – и певец, и музыканты – вот-вот потеряют сознание.

Let Down – это один из потенциальных рок-гимнов альбома, полный роскошных звенящих гитар, с запоминающейся мелодией, которая своим очарованием может легко вытащить песню на верхние строчки международных сингловых чартов. А затем все снова становится странным и уродливым, когда звучит мстительная Karma Police. «That’s what you get/When you mess with us»[33]33
  «Вот что ты получишь/Если полезешь к нам».


[Закрыть], то ли поет, то ли рычит Йорк в припеве, но слегка напыщенный ритм заставляет спросить себя, действительно ли он так злится или все же иронизирует. Хорошо видны и следы Джона Леннона времен White Album, особенно сомнамбулистское покачивание из I’m So Tired и некоторые аккордовые прогрессии, напоминающие Sexy Sadie.

Electioneering – это настоящее анархистское рок-рубилово, которое звучит как великолепная искаженная деконструкция старой доброй School’s Out Элиса Купера. В нервной Climbing Up the Walls Йорк забирается на территорию Трики: искаженный вокал и тесный трип-хоповый рифф, но затем все-таки вступает остальная группа и возвращает звуковую картину ближе к гитарному сердцу «страны Radiohead». No Surprises – еще один потенциальный хит: очаровательная гитарная баллада – что-то вроде Sunday Morning группы The Velvets, которая вполне может стать для Radiohead эквивалентом Losing My Religion. Lucky вы, скорее всего, слышали на благотворительном альбоме H.E.L.P. пару лет назад. Она по-прежнему цепляет и хорошо исполняет роль длительного меланхоличного прощания вместе с The Tourist, замечательным последним треком. Глубокий, медленный, очень душевный – просто прекрасно.

Что же мы получаем в итоге? Альбом, к которому после первых нескольких прослушиваний лучше всего подходят эпитеты «угрюмый» и «плотный». Поскольку в нем одновременно происходит столько всего, сначала он кажется немного дерганым. Но потом быстро раскрывается, а после того, как вы на него подсядете, он начнет нравиться вам все больше и больше. Лучше, чем The Bends? Скорее всего. Альбом года? Вполне вероятно.

Возможно, продажи других альбомов будут лучше, но я готов биться об заклад, что через двадцать лет OK Computer будет считаться ключевым альбомом 1997 года, который помог рок-музыке шагнуть вперед, а не продолжить артистично подновлять образы и песенные структуры прежней эпохи.

Глава 3
Радиохедлайнеры

Адам Свитинг, Esquire, сентябрь 1997 года

Пару часов назад Том Йорк из Radiohead выглядел как оборванный беженец, который на перекладных добрался до Калифорнии прямо из Сараево; он ходил в мешковатых полосатых штанах и черной кожаной куртке, настолько поношенной, что она начала разваливаться. Несмотря на четырехдюймовые подошвы на потрепанных кроссовках, он выглядел маленьким и чахлым. Вы бы ни за что не поверили, что он рок-звезда: скорее спросили бы, не купить ли ему тарелку супа.

Но вот он уже стоит на сцене клуба «Трубадур» на бульваре Санта-Моника и, как кажется, готов убить кого-то силой воли. Radiohead как раз играли Talk Show Host. Когда песня дошла до кульминации, Йорк превратился в «Робовокалиста»: расхаживал по сцене словно космический пехотинец, безжалостно завоевывающий ни в чем не повинную новую планету, маниакально долбя по гитаре. Когда напряжение закипело до такой степени, что стало почти невыносимым, а Йорк и гитарист Эд O’Брайен устроили настоящий циклон из сокрушительных аккордов и реверберации, от которой уши готовы лопнуть, Йорк почти полностью закрыл глаза, а его нижняя губа стала торчать уж совсем отвратительно.

Он подошел к краю сцены и устремил взгляд на незадачливого зрителя в первом ряду. Показалось, что он несколько часов, пока группа бесновалась вокруг него, безжалостно разглядывал цель с нескрываемой ненавистью. Я ожидал, что в любой момент из ушей жертвы повалит пар, глаза расплавятся, а голова взорвется. А потом песня вдруг закончилась. Йорк презрительно развернулся на каблуках, и заклинание рассеялось. Я сделал себе в уме зарубку: никогда не стоять в первом ряду на концерте Radiohead.

Йорк – огромная загадка Radiohead, главная тайна группы, которую некоторые скептики до сих пор называют всего лишь возвращением английского помп-рока – возможно, потому, что их биография напоминает таких же образованных в области искусства ветеранов прогрессивного рока, как Genesis или Pink Floyd. Они словно были созданы, чтобы стать диаметральной противоположностью профессиональной неотесанности братьев Галлахеров из Oasis. Все музыканты квинтета красноречивы, умны и живут в Оксфорде, демонстративно избегая предательской атмосферы Лондона. Oasis играют примитивный «рабоче-крестьянский» рок с щетиной и волосатыми подмышками.

А новый альбом Radiohead – третий, OK Computer, – это пятьдесят три минуты сложной, аллюзивной музыки, часто невыносимо эмоциональной и такой же затейливой, как классика или джаз.

Растущая уверенность группы в своих умениях и суждениях сразу заметна по первому же синглу с диска, Paranoid Android. Словно показывая нос слюнявой тривиальной попсе вроде Spice Girls или Hanson, они выпустили шестиминутную микросимфонию в четырех актах, включающую в том числе «дестабилизирующий» пассаж в размере 7/8.

– Многие считали, что мы сейчас возьмем и запишем третий альбом, который станет популярным в самых разных кругах, – размышляет ведущий гитарист Джонни Гринвуд. – Я лично думаю, что людям, которые знакомы с The Bends [вторым альбомом], он понравится, но совсем не уверен, что он дойдет до детишек из центральных штатов Америки.

– Не думаю, что он вышел таким, как представлялось людям, – добавляет Йорк с едкой улыбкой. – Многие испытали сильный шок.

Вполне возможно, что без Йорка Radiohead стали бы слишком техничными, чтобы добиться реального успеха. А вот с ним они превратились в мощное сочетание мастерства и музыкальных амбиций; пугающе трогательный голос Йорка и крики ярости, мучения и отвращения, которыми полнятся его стихи, придали группе сосредоточенности.

– В конце концов, вокал – это самое важное, – говорит O’Брайен. – Он важнее любых гитарных текстур, ритмов и так далее. Голос – это та штука, которая затягивает тебя в песню.

На саундчеке перед концертом в «Трубадуре» Йорк руководит группой; они по-быстрому пробуют большинство песен, которые собираются исполнять. Время практически не тратилось впустую, хотя во время пауз с настройкой барабанных микрофонов и усилителя O’Брайена Джонни Гринвуд присаживался на сцену, чтобы поскорее дочитать последние несколько страниц книги Пола Теру.

– Давайте сыграем The Bends, – резко сказал Йорк, и они сыграли. После пары припевов он их прерывает. – А теперь давайте Planet Telex.

Через тридцать секунд Йорк нетерпеливо замахал руками, останавливая песню. У него проблема с гитарой. Остальные этого не заметили и продолжили играть, так что Йорк начал скрести по струнам своего «Телекастера», чтобы все-таки заставить всех замолчать. Эта мера возымела успех.

Тем не менее Radiohead достаточно умные и взрослые, чтобы терпеть причуды друг друга – и мелкие, и большие. Они знают друг друга и играют вместе со времен учебы в Абингдонской школе для мальчиков. Все они в определенной степени знакомы с нотной грамотой, а у четверых из них – высшее образование. Джонни Гринвуд – исключение, хотя дураком его назвать трудно. Высокий и долговязый, с густой копной волос и угловатым телосложением, Джонни вполне может сойти за персонажа с обложки альбома ранних Pink Floyd, особенно если одет в джинсы-клеш и обтягивающую футболку. Джонни – самый младший музыкант в группе, и ему пришлось бросить учебу на факультете музыки и психологии, чтобы продолжить работу с уже отучившимися коллегами-музыкантами, которые решили превратить группу в серьезное профессиональное предприятие.

Басист Колин Гринвуд, не такой высокий, но вместе с тем менее застенчивый старший брат Джонни, получил филологическое образование в Питерхаус-колледже, Кембридж, и обычно его с определенной неохотой называют главным интеллектуалом Radiohead. Его любимое чтение – современная американская поэзия и английская литература эпохи Возрождения. Если бы он не играл в группе, то, наверное, не отказался бы стать писателем.

Вместе братья Гринвуды приносят в Radiohead ауру мечтательной богемности. Именно из-за этого некоторые музыкальные критики с язвительностью пишут об «интеллектуальной среднеклассовости» группы.

Radiohead стараются пропускать это мимо ушей.

– Мы никогда этого не скрывали, – пожимает плечами O’Брайен, скручивая себе самокрутку из Golden Virginia. Он сидит, расслабившись, возле плавательного бассейна в голливудском отеле «Шато-Мармон», оформленном в стиле Камелота. В синей воде покачиваются надувная акула и детеныш динозавра – возможно, это подсознательное напоминание о превалирующих в Лос-Анджелесе бизнес-практиках и чудовищном успехе фильма Стивена Спилберга «Парк юрского периода: Затерянный мир», который как раз сейчас буквально пожирает кинотеатры страны. O’Брайен представителен и общителен – настоящая мечта журналиста, – и он настолько контрастирует со скрытным, дерганым Йорком, что они могли бы стать прообразом какой-нибудь комедии об идеально неподходящей друг другу паре.

– Я изумился, узнав, что Джо Страммер учился в государственной школе, – задумчиво говорит O’Брайен. – Ну, мы не очень хорошие актеры. Мы никогда не гнули спины. Мы учились в колледжах, и это важная составляющая группы. Мы и играли пока учились, но сумели все-таки разъехаться и заняться другими делами. К счастью, мы не подписали контракта на запись, когда нам было восемнадцать [хотя они записали демо-кассету, от которой отказались Island Records]. И поскольку мы заключили первый контракт, когда нам было по двадцать два – двадцать три, нам уже не нужен был весь этот рок-н-ролльный образ жизни. Наши студенческие годы были достаточно дикими, и после них такой потребности не было.

Йорк смотрит на все это более гневно и мелодраматично.

– Принадлежность к среднему классу никогда не имела значения для меня. Мы живем в Оксфорде, а в Оксфорде мы, блин, нижний класс. Город полон самых несносных, эгоистичных и самодовольных сволочей на всей гребаной планете, и называть нас средним классом… На самом деле нет. Приезжайте к нам на первое мая, когда они все выползают из пабов в пять утра, заблевывают тротуары, орут «Ха-ха-ха» и пытаются приставать к вашей девушке. Это все относительно.

И это еще не все.

– Больше всего меня бесит в вопросах о среднем классе то, что все почему-то считают, что семьи среднего класса благополучные, хотя ситуация в доме вообще не зависит от класса, – шипит он. – Неблагополучная семья есть неблагополучная семья. Они просто настолько, блин, искаженно на все смотрят.

Спокойствие восстанавливает барабанщик Фил Селуэй; ему тридцать лет, и он в группе самый старший. Он даже непродолжительное время ходил на «настоящую» работу – редактором в медицинском издательстве в Оксфорде, так что у барабанщика была аура опытного, взрослого человека. O’Брайен вспоминает, как остальные звали Селуэя в группу, когда сами еще учились в школе, а он уже закончил. Они устроили общий сбор в местном пабе и очень осторожно ходили вокруг да около темы приглашения в группу, чтобы никто не потерял лицо. Это большая редкость, говорю я Селуэю, чтобы группа продержалась так долго, как Radiohead, не сменив ни одного музыканта. Даже взрывающегося барабанщика а-ля Spinal Tap и то нет.

– С какой-то стороны это странно, потому что на определенном уровне тебе кажется, что ты застрял на прежнем этапе жизни и так и не ушел из школы, – сухо отвечает Селуэй. – Думаю, то первоначальное отношение к группе, верность друг другу, дружба никуда не делись. Нужно давать друг другу много пространства для развития, особенно когда вы так плотно работаете вместе, и, по-моему, нам это удалось.

Селуэй в ужасе от того, что пресса прознала, что он когда-то был «Добрым самаритянином».

– Бог знает, как это вообще кому-то удалось узнать, – вздрагивает он. – Это ужасно неприятная ситуация, потому что все разговоры должны оставаться конфиденциальными, а тебе самому – обеспечена анонимность. Уверен, что любой другой «Добрый самаритянин», прочитавший это, сейчас думает: «Вот ведь тупой позер, выставляет теперь себя чуть ли не святым».

С другой стороны, в напряженной атмосфере рок-группы человек, который умеет с симпатией и сочувствием слушать других, всегда полезен. Стресс от гастролей доводил до ручки даже с виду вполне уравновешенных музыкантов, не говоря уж о таком темпераментном персонаже, как Том Йорк. Некоторые его мрачные тексты об одиночестве (альбом The Bends), а также полный ненависти к себе хит 1993 года Creep привлекли внимание разнообразных фриков, эмоциональных инвалидов и даже сидящих в тюрьме убийц. Майкл Стайп из R.E.M., поклонник Radiohead, который уже привык, что его текстам приписывают смыслы, которых и не подразумевалось, сказал Йорку, что он окажет себе большую услугу, если перестанет настолько явно обнажать эмоции. Результат налицо: на OK Computer наш маленький, но храбрый герой прикладывает сознательные усилия, чтобы смотреть не внутрь себя, а наружу, в большой мир.

Несмотря на мрачные, психиатрически-медицинские образы, Йорк считает, что альбом The Bends принес ему немалую пользу.

– Позже я понял, что смог разобраться во многом из того, что крутилось у меня в голове. Я всегда использовал музыку, чтобы разобраться в себе, потому что она именно для этого и предназначена. Под конец работы над The Bends я чувствовал, что меня вдохновляют какие-то внешние факторы, я уже не пропускал все через себя. Тексты перестали быть выражением личных травм, поэтому я немного напрягаюсь, когда читаю, что о нас до сих пор так думают.

Но для того чтобы изменить публичное восприятие Radiohead, понадобится время, особенно учитывая, что OK Computer, несмотря на все тонкости и мелодическую грациозность, часто весел примерно так же, как полуночная поездка в карете по Трансильвании.

В какой-то степени группа сама виновата, что создала себе имидж «страдающих», но вот эпизоды вроде печально знаменитой статьи в Melody Maker, где написали, что Йорк с большой вероятностью последует примеру Курта Кобейна и покончит с собой, до сих пор причиняют боль.

– Для всех нас это было просто ужасно – видеть, как страдает наш друг, – говорит O’Брайен. – Мне даже хотелось приехать в офис Melody Maker и сказать: «Вы вообще понимаете, что вы натворили? Какой удар ваша статья может нанести по человеку?» Это просто безответственно.

Поразительно, насколько же заранее запрограммированной может быть реакция зрителей. Один американский журналист автоматически предположил, что Exit Music (For A Film), несмотря на откровенную буквальность названия, – это песня о самоубийстве. На самом деле ее написали для того, чтобы она играла в титрах фильма «Ромео + Джульетта» База Лурмана.

– Мне кажется, все дошло до этапа «Да ну это все на хрен, если у кого-то не в порядке с головой, ты в этом не виноват», – размышляет O’Брайен. – Когда тебе пишут люди из камеры смертников, это, мягко говоря, тяжелая ноша для молодых плеч. Патти Смит как-то сказала, что песня всегда передает дух определенного времени – и это правильно. Ты не можешь нести ответственность за то, что, допустим, через шесть месяцев кто-то понял песню иначе. Мне кажется, за последний год люди все-таки поняли, что Том – не артист, измученный своим искусством, и ему на самом деле нравится смотреть и вне себя.

– Я всегда считал, что наши песни весьма позитивны, – добавляет Селуэй. – Они посвящены очень болезненным темам, но при этом всегда есть ощущение какой-то борьбы, попыток справиться с этим, так что, как по мне, в них нет ничего, что можно счесть умышленным намерением заставить людей что-то сделать. Нельзя же заниматься сплошной самоцензурой, правильно? Получится недотыканный, полный сомнений альбом. Мне кажется, мы довольно прямолинейны как с музыкальной, так и с текстовой точки зрения, и, надеюсь, это продлится еще долго.