Текст книги "Монастырь"

ГЛАВА 3. Страх смерти.

1. Трупы номер два и три.

Прошмонать, прибежавший за Игнатом Федоровичем к нему на квартиру, кума уже не застал. Лапша, едва заслышав сирену, понял, что на зоне произошло очередное убийство и сам поспешил в монастырь.

Несмотря на поздний час, Лакшин еще не ложился. Он несколько раз перечитывал фотографию с текстом предпоследней страницы дневника и пытался понять, как же такое стало возможно? Как место заключения, монастырь использовался аж с тридцатых годов. Его множество раз перестраивали, делали капитальные ремонты, рушили перегородки между кельями. То же самое происходило и с другим монастырем, соседним, тоже зоной, но уже женской.

Почему же никто за все это время не смог наткнуться на тайные ходы в стенах? Впрочем, ответ мог быть лишь один. Ведь все перестройки проводились руками зеков, хотя и под надзором солдат. А если преступник обнаруживал нечто, что могло бы ему послужить в дальнейшем, типа тайника, он ведь вряд ли стал бы кричать об этом на каждом углу. Напротив, зек всеми силами стал бы оберегать эту тайну ото всех. Но пошел бы этот гипотетический хранитель секрета на убийство? Кум уже точно знал, что да. В лагере люди гибли и за прикосновение к куда меньшим тайнам. А тут был готовый ход на волю.

Однако, насколько помнил Игнат Федорович, побегов за последнее время случалось лишь пять. И все из разных отрядов. Причем побегушники использовали достаточно стандартные методы. Никто из них не исчезал и не появлялся уже за стенами монастыря. Всякий раз Лакшин находил следы подготовки побега.

Единственный подкоп, который пытались сделать шесть лет назад, так и не увенчался успехом. Зеки, в количестве четырех человек, уткнулись в фундамент стены и не смогли пробиться ниже. Их заложили и отправили в Хумск на раскрутку. Больше майор этих деятелей не видел.

Тогда как же монашки смогли сделать то же самое, причем не привлекая внимания наверняка строгих настоятельниц?

Загадки громоздились одна на другую, но основными вопросами, которые должен был сейчас решить Игнат Федорович являлись нахождение входа в потайные ходы и тех, кто ими так активно пользуется.

Зацепок же не было почти никаких. Кроме, разве что дневника Гладышева, да и тот исчез.

Единственная, достаточно хлипкая надежда была на ночных дежурных, которых Лакшин распорядился выделить в каждом отряде, да на регулярные обходы прапоров. Но майор не обольщался в действенности этих методов. Куда больше надежды было на стукачей. Но они почему-то молчали, словно кто-то прочно заткнул им рты.

Кум невольно хмыкнул. Уж если неведомые преступники не остановились перед убийством, то им ничего не стоит лишь припугнуть потенциальных «дятлов», и никто ничего не узнает. Весь вопрос в том, как бы нейтрализовать этот страх. Но Игнат Федорович прекрасно понимал, что никаких гарантий по сохранении жизни доносчикам он дать не может. И разговор с Крапчатым лишний раз подтвердил этот невеселый факт.

Мысли Лакшина теперь перескочили на вора в законе. Знает ли он о секретных ходах? Предположим, что знает. Тогда он запросто мог бы так запугать Гладышева, что зек думать забыл бы о своих фольклорных изысканиях. Но если Гладышев не согласился бы молчать? Тогда смерть. Игнат Федорович слишком плохо знал этого осужденного. Мог ли он попереть буром или упереться рогом? Или он захотел чтобы его взяли в долю и за это поплатился? Ничего не ясно. Но тогда авторитет будет всячески запутывать кума, подкидывая ложную информацию, чтобы не дать ни малейшего шанса выйти на секрет ходов.

А если Крапчатый, во что достаточно трудно поверить, действительно не при делах? Тогда внешне он будет вести себя точно так же. Да и сведения, которыми он обещал поделиться, тоже будут малого стоить.

В этот момент размышления Игната Федоровича прервал звук сирены. В окно его квартиры было видно как заметались над толстыми стенами монастыря лучи прожекторов.

Быстро накинув шинель, кум бегом направился к вахте. Там, из высокого начальства колонии, он оказался первым. Прапорщик Бычара переминался с ноги на ногу, смотрел на майора сумасшедшими глазами и явно не знал с чего начать.

– Тут это… Бычары, в общем… Одному голову срубило, второй на решке висит… Как утром…

– Что! – такое сообщение разом вывело из равновесия всегда спокойного Лакшина. – Два трупа?!

– Угу… – улыбаясь закивал прапорщик. – Два!

– Этого еще не хватало! – с досадой произнес кум.

– Так, стало быть… Бычары, одно слово… – Бычара не знал что сказать и поэтому городил первое, что приходило в голову.

Определить какой труп важнее, Игнату Федоровичу не составило труда. Естественно, тот, что висел на решетке. Лакшин готов был поспорить, что он увидит там осужденного Сапрунова. И не ошибся.

– Кто у того, кому голову отрубило?

– Этот, Лупатый… То есть, старший прапорщик Глазьев.

– Ничего, пусть поохраняет, – с легким садизмом в голосе отреагировал Лакшин. – Пошли к решке.

У решетки их встретил прапорщик Макитра. Он ходил взад вперед под висящим на высоте двух с половиной метров телом и пытался загнать зеков, толпящихся в локалке обратно в здание. Но осужденные, увидав кума, сами ломанулись в двери. Остались лишь завхоз восьмого отряда Исаков, да бригадир, кличка которого, как помнил Игнат Федорович, была Глыба.

– Вы его нашли? – повернулся Лакшин к зекам.

– Да, мы… – понуро кивнул Котел. Майор рассматривал его в свете прожектора и не мог понять, то ли лицо зека действительно было таким бледным, или такой эффект давал мертвенный свет мощной ртутной лампы.

– Эй, Макитра, Бычара, – приказал кум, – быстро за лестницами. А вы рассказывайте.

Завхоз коротко глянул на бугра, как бы ища у того поддержки, но Глыба отвернувшись смотрел в асфальт.

– Я обнаружил, что Сапрунова нет на месте около полуночи. – вяло начал завхоз. – Как раз вторая смена начала сниматься. Я и пересчитал всех. А его нет…

Ну, мы со шнырями, бригадирами, Глыбко, вот, помогал, пошли по соседним отрядам, думали он к кому завалился. А ровно в час слышим вопль.

– Два. – поправил бугор.

– Да, согласился Котел. Сначала один орал. Недолго. А потом второй.

Ну, мы выбежали, а он уже висит…

– Живой? – сухо спросил Лакшин.

– Живой, – вздохнул завхоз. – Он еще «помогите» успел сказать. И откинулся.

– А как выполнялось мое распоряжение? – с металлическими нотками в голосе поинтересовался кум.

– Какое?

– На счет ночных дежурных.

– Так мы выделили. Мужика из второй.

– Ага. – грозно ощерился Игнат Федорович. – Заступить он должен был как придет, после полуночи. А сами вы все это время носа из каптерки не казали, чихнарку глушили. Так?

– Да кто ж знал, что он сразу после проверки смоется? – пробасил Глыба.

– Как после проверки? – кум сразу повернулся к бригадиру и стал буравить того взглядом.

– А мне мужики сказали. Я поспрошал. Никто его после проверки не видал.

Лакшин на секунду задумался. Интересно выходит. Значит в этот тайник можно попасть чуть ли не на глазах у всех и никто этого не заметит. И это при том, что зек практически никогда и нигде не остается один.

– Эх вы, – вздохнул Игнат Федорович, – косячные вы морды! И что теперь с вами делать? Проворонили мужика. А я предупреждал. Просил, можно сказать.

– Товарищ майор! – прозвучал сзади голос Макитры. – Мы лестницы принесли. И Поскребышев пришел.

Внезапно стало очень тихо. Кто-то наконец догадался выключить сирены.

– Снимайте. – приказал оперативник.

Прапорщики сняли кители, закатали рукава рубашек, чтобы на извозить их в крови и, приставив лестницы с разных сторон решетки, полезли наверх. Через несколько минут мертвец уже лежал на расстеленной Михаилом Яковлевичем клеенке. Все, в том числе и зеки, молча обступили труп. Зрелище это было не для слабонервных. На месте глаз у покойника зияли кровавые провалы, свернутый нос, все лицо покрывали багровые потеки.

– Эй, кыш от света! – с неожиданной энергией рявкнул Поскребышев. Дождавшись пока его распоряжение будет выполнено, военврач встал рядом с трупом на колени, расстегнул робу. Открылись залитые кровью выходные отверстия от штырей.

– А что у него в кулаке? – спросил вдруг Котел, заметив, что из-под пальцев трупа просвечивает что-то белое.

– А вы, бычары, чего тут делаете? – обратил наконец внимание на зеков прапорщик Бычара. – В отряд, мухой!

Котел и Глыба, оглядываясь, поплелись в секцию. Поскребышев же, подняв руку убитого стал рассматривать его кулак. Потом по одному, с силой, стал разгибать пальцы.

– Крепко сжал. – бурчал под нос Михаил Яковлевич. – И чего это он так вцепился?

Наконец, белый предмет был извлечен. Врач взял его двумя пальцами, развернул. Сперва Игнат Федорович увидел трусы. Но, приглядевшись, понял что они весьма необычны для мужской зоны, ибо трусики эти были явно женскими.

2. Заявы и доносы.

Труп Сапрунова унесли на вахту, а Лакшин, за неимением лучшего выхода, приказал прапорам полностью обшмонать всю жилую секцию восьмого отряда, обращая особое внимание на любые исписанные листы. Сам же Игнат Федорович вынужден был пропустить это мероприятие, отправившись на промзону, глядеть на отрубленную голову.

Ничего особо интересного там не оказалось. Третья смена, бросив работу, столпилась у гильотинных ножниц и, работяги тихо галдя, смотрели на тело, лежащее на станине. Старший прапорщик Глазьев, не обращая внимания на толпу, сидел на каком-то ящике и задумчиво курил, созерцая лежащую у его ног голову.

– Что тут произошло? – с ходу спросил Лакшин.

Вперед выступил какой-то зек:

– Осужденный Мячиков. Старший третьей смены 31-й бригады. – представился и замялся, не зная как лучше выразить словами это происшествие.

– Да говори как было! – прикрикнул Игнат Федорович, понимая, что зека можно вывести из ступора лишь наорав на него.

– Ну, это… Медник это. Сергей Петрович…

– Он же блатной с погонялом Сват. – уточнил кум. – Дальше.

– Ну, это… Он сказал, что идет в третью. А я чего? Ну, блатной, мало ли чего ему на промке надо… А мы ж, это… В другом цеху… А он, как вошли, пропал куда-то. Я и внимания не обратил. Не работать же он сюда пришел?..

– Оно и видно. – угрюмо проронил Лакшин.

– А потом слышу – орет кто-то. Страшно орет. А потом раз – и все. Тишина. И тут сирена, шухер. Говорят, зарезали. Ну, я и пришел посмотреть. А это Сват…

– Так. – кум оглядел собравшихся, – Кто на этих ножницах?

Мужики вытолкнули вперед какого-то грязнющего работягу.

– Ну, я. – озираясь и грозя кому-то кулаком признался тот.

– Как Сват туда попал?

– А я почем знаю? – пожал плечами работяга. – Я металл нарубил. Перекурить вышел. А тут вопли. Прибегаю – он тут, голова отдельно.

– Значит, никто не виноват? Он сам что ли под нож полез? – сердито спросил Игнат Федорович.

– Сам, сам! – послышался шепелявый голос. Из-за мужиков появился хромой старик. В руках он крутил лысую метлу.

– Уборщиком я тут. – объяснил зек. – Убираю, как мужики на перекур уйдут. А то когда они за станками – какая уборка?

– Ты дело говори, мухомор! – крикнул кто-то из задних рядов.

– А я и грю… – невозмутимо продолжил старик. – Мету, вижу, подходит этот к станку. Ножницам то есть. Обошел их так кругом, на педаль нажал. Они – вжик! Сработали. Ну он педаль в руки взял, сам на станину, по которой листы подают и лег. Голову под нож сунул и как завоет! А потом педаль нажал, а ножницы – вжик! И нету мужика. На запчасти пошел.

– Не врешь? – насупился майор.

– А чо мне врать? Я ж старый ужо. На меня где сядешь, там и слезешь.

– Ага, крутой мухомор! – хмыкнул кто-то из мужиков, – Как начнет своей метелкой размахивать! Как вертолет!

Зеки рассмеялись.

– Лупатый! – позвал кум.

– Да, товарищ майор. – Вскочил с насиженного места Глазьев.

– Тело – в морг и пусть продолжают работу.

– Слушаюсь. – вытянулся старший прапорщик и тут же стал командовать:

– Расходись, мужики! Кого через минуту увижу без дела – кум в шизняк закроет!

Лакшин не стал спрашивать куда подевалась злополучная педаль, с помощью которой работали на ножницах, не стал говорить, что работа таким способом грубейшее нарушение правил техники безопасности. Он не стал делать зекам замечание, что нельзя сразу всей бригадой сваливать в курилку. Все равно от этого ничего не изменилось бы. И блатной, если уж ему приказали сунуть голову под нож, все равно нашел бы способ это сделать. А в том, что это именно Крапчатый заставил Свата покончить с собой, у кума сомнений не было.

Разминувшись с Михаилом Яковлевичем, спешащим ко второму трупу, Лакшин пошел к себе, предоставив врачу разбираться с ДПНК, замполитом и хозяином. Вернувшись домой, Игнат Федорович лег и сразу провалился в глубокий сон.

Встал майор, по многолетней привычке, в шесть утра, проспав, в общей сложности, часа три. Его супруга, Елена Глебовна, лежала рядом и просыпаться, как всегда, не собиралась.

Побрившись и позавтракав, Лакшин поспешил в монастырь. Сегодня предстояло объясняться с начальством по поводу новых жмуриков, да и расследование не должно было стоять на месте.

Встретив на вахте Александра Павловича, оперативник даже обрадовался замполиту. Лучше было с самого утра разрешить все неясности, чем мучатся несколько часов, дожидаясь пока прапор не оторвет от неотложных дел и, бросив все, тащиться на неприятный разговор. Тут же, на вахте, на ходу, эта беседа должна была занять куда меньше времени, чем в расслабляющих кабинетах.

– А, Игнат Федорович! – протянул руку Васин. – Как успехи?

Лакшин пожал протянутую ладонь:

– Хуже, чем хотелось бы, товарищ полковник.

– Откуда такая официальность? – поднял брови Александр Павлович.

– А, не обращайте внимания… – тяжело выдохнул оперативник. – Замучался.

– Из-за этих трупов? – с показной наивностью задал вопрос замполит, словно кума могло замучить что-то другое.

– Из-за них…

– И есть успехи? – повторил свой вопрос Васин но уже с более конкретным содержанием.

– Мне удалось выяснить, что определенный контингент осужденных обладает сведениями о секретных проходах в стенах монастырских зданий. И для защиты этой тайны они пойдут на все.

– Контингент уже определенный? – полюбопытствовал полковник, играя словами.

– Определенный, но пока неизвестный. – поправился Игнат Федорович.

– Так значит ходы-таки существуют… – задумчиво проговорил Александр Павлович.

– А вам что-то об этом известно?

– Так, слухи, не более…

– Для меня… В смысле, сейчас мне пригодится что угодно. Даже слух. – продолжал настаивать Лакшин.

– Что ж… Слух такой… – полковник пожевал губами, вспоминая подробности, – Его рассказывал мне полковник Рудаков. Вы его не застали, ушел на пенсию. Так он рассказывал, что когда в начале пятидесятых проводили электропроводку, сантехкоммуникации, замуровывали четвертый этаж, там, в окнах, все равно иногда горел свет. Тогда тоже грешили на призраков, но в одну прекрасную ночь они подготовились и накрыли тех, кто там собирался. И знаете, кто это был? Те самые зеки, которые работали в строительной бригаде! И, что самое интересное, ни один из них не пожелал объяснить как он попал на замурованный этаж. Причем методы убеждения, вы понимаете о чем я говорю, были не чета нынешним. А, может, просто возиться не захотели?..

Охранники тогда простучали все стены, но ничего не нашли. Никаких тайников. Ну не ломать же все в поисках непонятно чего? Окна, впрочем, с той поры забрали кирпичом. Так что даже если там кто-то и бывает – этого уже не увидишь.

– Это очень интересно. – искренне обрадовался Игнат Федорович. – Тогда можно попытаться вычислить того кто рассказал Гладышеву о тех ходах…

– И как же? – вопросительно наклонил голову полковник.

– Найти тех, кто сидел здесь в пятидесятых.

– Не думаю, что такие найдутся… – недоверчиво скривил губы Васин. – Но все равно, желаю успехов. Да, кстати, а тот блатной?..

– Самоубийство. – веско отрезал Лакшин. – Есть свидетели. Никто его под ножницы не засовывал. Все сам.

– Хорошо хоть этого без проблем можно списать… А с остальными ты все же поторопись…

Игнату Федоровичу очень хотелось сдерзить, ответить что он и так весь в мыле, но, сдержавшись, вспомнив, что основное в его работе это спокойствие, майор вежливо улыбнулся и расплывчато пообещал:

– Сделаю все, что в моих силах.

Полковник показался оперативнику удовлетворенным.

Послышались бравурные звуки музыки и записанный на пленку голос майора Семенова сообщил, что пора строиться на зарядку. Мероприятие это было обязательным для присутствия зеков, но необязательным для исполнения. Сонные зычки вяло махали руками, с трудом поднимали ноги, наклонялись, как скованные радикулитом. И лишь единицы добросовестно выполняли комплекс упражнений.

Быстрым шагом кум прошел в штаб. Там, в нарядной, уже работали нарядчик зоны, плотный седой бурят Тагир Цыренпилов по кличке Монгол и его помощники, Стас и Бухгалтер.

– О! Начальство пожаловало! – широко улыбнулся нарядчик, завидев входящего Лакшина. – Опять работу подкинет.

– Да ты шаман. – констатировал Игнат Федорович.

– Моя не шаман, моя умный. – постучал себя по голове Монгол, старательно коверкая слова. – Зачем еще сюда начальству ходить? Давать Тагиру новый работа.

– Кончай балагурить. – оборвал нарядчика Лакшин. – Настроение у меня не то. Мог бы и сам понять, если такой умный.

– Какое задание? – уже на чистейшем русском языке спросил зек.

– Найди мне всех, кто родился до сорокового года и имеет несколько ходок. Желательно уже побывал здесь в пятидесятые годы.

– Такие сведения только в личных делах… Да и то вряд ли…

– Ладно, вторую часть отбросим. – согласился кум. – Когда?

– Через час.

– Годится. Список сразу ко мне. Если я отлучусь – дождись и отдай из рук в руки.

Тагир кивнул и Игнат Федорович направился в восьмой отряд. Котел, с красными воспаленными от бессонной ночи глазами, как раз пил утренний чифир. Его шныри выглядели не лучше. Едва Лакшин открыл дверь в каптерку, завхоз вскочил, не выпуская из руки стакан с заваркой. Шмасть и Пепел тоже встали, но гораздо медленнее.

– Чаевничайте, чаевничайте, – с улыбкой позволил кум. – Не стесняйтесь.

– Доброе утро, гражданин майор. – выдавил из себя Исаков.

– По вам не видно, что оно доброе.

– Так всю ночь шмонали. – устало проговорил Шмасть. – А нам еще до полуночи вкалывать.

– Ничего, не переработаетесь. – успокоил зеков начальник оперчасти. – А вот на работу сегодня отряд не выводить. После столовки – сразу обратно. Если Умывайко что-нибудь на этот счет возразит – посылайте ко мне. Постановление понятно?

– Да, гражданин майор. – за всех ответил Котел.

Удовлетворенный таким ответом, Игнат Федорович отправился на вахту. Там, разыскав слегка сонных прапорщиков которые производили обыск, Лакшин потребовал выдать все отобранное у зеков. Макитра вынес майору толстую стопку тетрадей и отдельных листов.

– Вы что, всю бумагу отмели? – поразился Игнат Федорович.

– Ну да. – прапорщик почесал голову. – А вы разве не так приказали?

Спорить с вертухаем было бессмысленно и майор, забрав пачку бумаг, пошел сортировать находки. Как кум и предполагал, ничего ценного среди отобранных записей не нашлось. Большая часть бумаг оказалась девственно пустой. Прапора явно перестарались, отбирая даже мелкие клочки. Зато из тех, что были покрыты какими-то надписями, нашлись около десятка незаконченных писем, три доноса без подписи, два десятка подписанных тетрадей с математическими примерами, заданиями по русскому языку, записями по плотницкому делу, продукт получения зеками обязательного среднего специального образования, тетрадь с блатными стихами и песнями, среди которых затесалась есенинское «Ты жива еще моя старушка…». Несколько бумажек содержали записи каких-то карточных сессий. На клочках бумаги обнаруживались записки. Чаще всего от зеков одной смены к другой. Типа: «Куцый, верни кропаль.» или «Браконьер, кто загадил мой станок в твою смену?» Но ничего, что имело бы касательство к убийствам там не было, как не нашлось и дневника Гладышева.

Пока Игнат Федорович занимался бумажной работой, которую, к сожалению, не мог поручить никому другому, прошел завтрак. Нарядчик принес список из восемнадцати позиций, но Лакшину пока было недосуг изучать и его и он, захватив блокнот, заспешил в восьмой отряд.

Секция была полна народа. Около сотни человек маялись без дела.

– Граждане осужденные, – обратился к зекам оперативник, когда шныри пригнали всех из дальняка и тех, кто курил на улице, – я вынужден обратиться к вам с необычной просьбой.

Вы знаете, что убили двух ваших товарищей. Именно убили. Блатные заявляют, что никаких косяков за убитыми не числилось. Так что мочканули их по беспределу.

Игнат Федорович был вынужден сделать такое вступление и перейти при этом на зековскую феню. Обычными словами объяснить сложившуюся ситуацию было бы возможно, но на это ушло бы куда больше времени.

– И сейчас, чтобы наказать виновных в гибели ваших друзей, я вынужден обратиться к вам за помощью.

Весь отряд набыченно молчал, не зная как относиться к словам кума.

– Поделитесь, если видели, с кем общались Гладышев и Сапрунов. Здесь ли, на промзоне, все равно. Администрации просто необходимо знать их связи, чтобы найти беспредельщиков.

Наступил самый ответственный момент. И, как всегда, сыграл закон подлости. Лакшин уже видел несколько зеков, готовых помочь следствию, их прямо-таки распирало от желания что-то сказать, но общественное мнение, что помогать администрации западло, заставляло их пока что держать свои сведения при себе.

– А вот хрен тебе! – выступил вперед какой-то малолетка в черной блатной робе. – Пусть тебе твои стукачи кукуют, а здесь – все честные мужики! Им стучать впадлу!

Игнат Федорович едва не сплюнул с досады. Вот попадется такой шебутной приблатненный и все испортит.

– Ты пойдешь в ШИЗО за оскорбление администрации. – сообщил кум малолетке. Тот лишь гордо поднял подбородок.

– А вы, граждане осужденные, сейчас по одному будете проходить в кабинет начальника отряда. Каждый задержится там на одну минуту. Можете в это время молчать, или говорить, без разницы. Но через это пройдет каждый. Гарантирую, если кто-то чего-то мне скажет, другие про это не узнают. А пока подумайте, стучать это, или нет.

Стол в кабинетах отрядников располагался таким образом, что ни подсмотреть, ни подслушать что говориться за ним было невозможно. И, забросив такой шар, майор был готов половить в мутных зековских сплетнях вечно ускользающего между пальцев золотого червяка правды.

Полтора часа, пока не прошел последний пидор восьмого отряда, Игнат Федорович сидел с блокнотом в руках. Минуты, конечно, было крайне мало. Но те, кто хотел сообщить куму нечто важное, выдавали информацию коротко и сжато.

– Видел Гладышева с Мирзаняном из четвертого.

– Гладышев на промке говорил с Ивантеевым из седьмого.

– У Гладышева был знакомый из второго, Липкин.

Страницы заполнялись фамилиями, номерами отрядов, многие повторялись. Оказалось, что к покойного был достаточно обширный круг знакомств, охватывавший практически все отряды. К концу кум был уже сам не рад, что заварил эту кашу. Зеки шли непрерывным потоком. Многие напряженно молчали все отведенное им время, другие начинали жаловаться на притеснения, но общая картина вырисовалась весьма четко.

Оставался вопрос: что с ней делать? Вызывать всех по этому списку? Человек сорок? На беседы с ними уйдет несколько суток. А за это время кто-нибудь, завладев дневником убитого, вновь полезет в секретные ходы…

Не показывая, что устал, Игнат Федорович вышел из кабинета лейтенанта Умывайко и, найдя глазами Котла, распорядился:

– Выгоняй первую смену на промку!

Но утренние неприятности на этом не кончились.

Едва Лакшин поднялся в свой кабинет, как прибежал шнырь комнат свиданий, некий Бардин, и сказал, что кума срочно просят на вахту в цензорскую.

Цензурой зековских писем обычно занимались прапорщики-конвойники. Они рассортировывали письма на те, которые можно пропустить и те, которые пропускать нельзя. Выделяли из их массы доносы и заявления, которые, для простоты, чтобы не вылавливать нужного начальника, зеки так же опускали в почтовый ящик.

В цензорской прапорщик Прошмонать ни слова не говоря протянул Игнату Федоровичу стопку листов. Кум просмотрел первый. Это было заявление на имя начальника колонии. Какой-то зек из шестого отряда просил немедленно перевести его в другую зону. Мотивировка была такой: осужденный боялся за свою жизнь, ибо в колонии начался беспредел и стали убивать всех подряд. Пролистав всю кипу, оперативник вопросительно посмотрел на цензора.

– Тридцать два. – сказал Прошмонай.

– Чего тридцать два?

– Мужика ломятся с зоны. Раньше ломились по одному в неделю. А сейчас прямо вал какой-то.

– Ничего, утихомирятся. – уверенно произнес Лакшин, хотя до уверенности ему было далеко. Он и сам прекрасно знал эту статистику, и такое поистине колоссальное количество заявлений повергло кума на самом деле в тихий ужас. – Для меня есть что?

– Тоже куча.

Прапорщик передал Игнату Федоровичу пачку писем, которая действительно была раза в три толще обычной ежедневной порции доносов. На первый взгляд тут было около сотни посланий. Почти каждый десятый зек, из полутора тысяч осужденных, написал вчера куму.

– Не хило дятлы расстучались. – пошутил Лакшин и, заняв соседний пустующий кабинет, начал методично знакомиться с посланиями кумовских.